Текст книги "Иголка в стоге сена (СИ)"

Автор книги: Владимир Зарвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 39 страниц)

Глава 56

С самого утра Самборский Воевода готовился к встрече Владык. За последние два дня он приложил немало усилий к тому, чтобы замок принял достойный вид для приема коронованных особ. Во всех гостевых комнатах ложа были застланы свежими простынями, внутренние же стены и полы отмыты до первозданной чистоты. В каминах крепости жарко пылал огонь, а замковый двор слуги посыпали чистым песком, дабы никто из именитых гостей и их свиты не поскользнулся на гололедице.

Еще с вечера Кшиштоф проследил за тем, чтобы у всех самборских жолнежей оружие и конская сбруя содержались в чистоте и порядке. Он не мог позволить, чтобы чья-либо неопрятность во внешнем виде или вооружении огорчила Государя Польши или, что еще хуже, вызвала насмешку Московского Князя.

И все же, ожидая монархов, старый рыцарь испытывал душевный трепет. Причиной тому был не страх за свое положение. Кшиштоф не особо дорожил воеводской должностью. Он с радостью сменил бы каменные стены Самбора на полевой стан у южных границ Унии, где не было нудной бумажной волокиты и где он всегда знал, где друг, а где враг.

Но Воевода понимал, какой важности события назревают и как много может изменить встреча властителей в судьбах их держав. Едва ли его заботила будущность Московии, но к грядущему своей земли он не мог оставаться равнодушным.

То, что Москва будет уличина в гибели Корибута, у Кшиштофа сомнений не вызывало, а раз так, то не вызывал сомнений и конец шаткой дружбы Унии с восточным соседом. Расстанутся ли Владыки миром или за их встречей последует новая война, можно было только гадать…

…Не меньше тревожила рыцаря и судьба Эвелины. Как поведет себя бедняжка, убедившись в том, что ее возлюбленный причастен к смерти отца? Перенесет ли она такой удар, не сляжет ли от недуга, как слегла, узнав о любовных похождениях мужа, ее покойная мать? На эти вопросы ответов у старого шляхтича не было.

Стоя с конным отрядом у подножия замка, он наблюдал за приближением Яна Альбрехта и его московских гостей. На Кшиштофе были надеты боевые доспехи, к поясу привешена широкая сабля. В руке он держал символ воеводского достоинства – увесистый шестопер. Два жолнежа несли следом его шлем с оскаленным усатым забралом и украшенный изображением вепря щит.

Рядом с Воеводой на коне восседал Флориан с развернутой Самборской Хоругвью на древке. Он еще не совсем оправился после удара булавой, но стойко терпел недуг, стараясь не выдавать дяде свою головную боль.

Кшиштофа больше всего беспокоило, чтобы племяннику не стало дурно в присутствии Владык. Однако, отпустить юношу на отдых он не мог. Законы придворного этикета требовали, чтобы помощник Каштеляна сопровождал его при церемонии въезда монархов во вверенную крепость.

Пальцы Воеводы непроизвольно сжали рукоять шестопера, когда среди свиты Московского Князя он разглядел конных лучников в татарских доспехах.

В памяти его еще свежи были воспоминания о граде стрел, обрушиваемых московитами на головы польского рыцарства в последней войне. Свежо было и чувство бессилия, пережитое им, когда он со своим отрядом так и не смог догнать отступающую русскую конницу.

То была битва за пограничные Смоленские земли, теперь же московиты пришли в его собственные владения, под стены Самборского Замка. Кшиштофа это отнюдь не радовало, но он вынужден был скрывать свои чувства.

Преодолевая неприязнь к свите Московского Князя, рыцарь двинулся навстречу Владыкам. Остановив коня в трех шагах от сборного отряда, он вежливо поклонился Королю и его гостю.

– Рад видеть тебя, пан Кшиштоф, – приветствовал его Ян Альбрехт. – Жаль только, что причиной нашей встречи стала смерть достойного Князя Корибута.

– Готов понести наказание, – опустил глаза долу Воевода, – в гибели Князя есть и моя вина. Проглядел я татя Волкича, как есть, проглядел!

– Не ты один, – печально вздохнул Король, – первым его проглядел я!

– Обменивайся мы чаще посольствами, беды, может, удалось бы избежать, – вступил в разговор Московский Князь. – Так или иначе, кто-нибудь из моих послов опознал бы и изобличил татя!

Кшиштоф одарил Московского Владыку тяжелым взглядом, но промолчал. Как ни хотелось ему уличить Князя в коварстве, он знал, время для обвинений еще не пришло.

– Ты, я вижу, Кшиштоф, многое у турок перенял, – заметив злой огонь в глазах Воеводы, перевел разговор в иное русло Ян Альбрехт. – Предпочитаешь турецкую саблю нашему мечу!

– Отчего же, Государь… – коснулся рукояти меча, привешенного к седлу, старый поляк, – …есть у меня и меч. Но он хорош против лат кольчуги…

…Турок же в ткани разные, точно в брою, одет. Конский волос, дубленая кожа и войлок смягчают удар, и он в них вязнет, редко доходя до тела. Посему прямой меч, в лучшем случае, ломает сарацину кости. А вот сабля прорезает его слоеную броню насквозь. Нужно только тянуть ее на себя, как это делают турки да татары…

– Соседи наши давно уже саблю освоили! – бросил на свиту Московского Князя сумрачный взор Воевода, – да и лук, я гляжу, тоже! Отчего бы и нам не перенять у врага то, что поможет одолеть его?

– Мы воюем с Великой Степью, сколько себя помним! – снисходительно улыбнулся Московский Князь. – Не один век осваивали ее способ ведения войн. А вам с ней только нынче встретиться довелось. Едва ли, Воевода, вы скоро овладеете навыками степняков…

– Овладеем, Княже, не сомневайся, – елейным голосом ответил, Самборский Владыка, – мы, поляки, – народ умный, переимчивый…

Пока он говорил это, сборный отряд миновал пустошь, отделявшую замок от леса, и вступил на крепостной мост.

– Добро пожаловать в Самбор, Государь! – торжественно произнес, Кшиштоф, подъезжая к распахнутым воротам. – И тебе добро пожаловать, Великий Князь!

Воеводе казалось, что, готовясь к приезду Владык, он предусмотрел все, но он ошибся. Едва Ян Альбрехт и его гость миновали арку ворот, навстречу им выбежала хрупкая женская фигурка в траурном платье.

– Государь, взываю к Вашей милости! – вскричала она, падая перед Королем на колени. – Прошу, выслушайте меня, не дайте свершиться неправому суду!

– Как я могу отказать в просьбе дочери Корибута? – изумленно вопросил Ян Альбрехт, узнавший в девушке Эвелину. – Встань с колен, дитя!

Он проворно спешился и, сорвав с себя меховой плащ, укутал им дрожащую от волнения княжну.

– Я, конечно же, тебя выслушаю, – ласково произнес он, помогая девушке встать, с колен, – не бойся, дитя! О каком неправом суде ты говоришь?

– Есть силы, желающие навредить боярину Бутурлину! – ответила княжна, метнув гневный взгляд в Воеводу. – Посему я прошу, Государь, не слушайте никого, кроме меня! Я одна знаю правду о гибели моего отца и о том, как храбро защищал его Бутурлин!..

Ян Альбрехт перевел взор на своих спутников. Воевода тяжело засопел, и Королю стало ясно, какие силы желают навредить боярину. Зато в глазах Московского Князя промелькнула искорка любопытства. Похоже, признания княжны его не пугали.

– Что ж, поступим так, как ты просишь, – с улыбкой произнес Король, обняв девушку за плечи. – Я верю, княжна, что твое свидетельство откроет нам глаза на истину!

Глава 57

– Ну, сказывай, брат, как ты умудрился выжить на лесной заставе да еще спасти от татя Волкича княжну! – обратился к Бутурлину за обедом Гришка Орешников.

– Верно, расскажи! – придвинулись к боярину Федор Усов и Василий Булавин.

– Долго рассказывать, – отмахнулся от просьбы товарищей Дмитрий, – на суде Владык узнаете все. Господь был рядом, без его помощи едва ли мне удалось бы спастись самому да еще вызволить из плена княжну Эву.

– Не хочешь – не говори! – лукаво подмигнул друзьям Орешников. – Главное нам и так известно!

– О чем ты? – поднял на него глаза Бутурлин.

– Да о том, что княжна влюблена в тебя! Знаешь, как она о тебе говорила, когда мы с боярином Воротынским первый раз в Самбор приезжали? Ты хоть сам ведаешь, что расшевелил ее сердце?

– Ведаю, – потупил взор Дмитрий, – я и сам не мыслю, как буду жить дальше без нее…

– Вот и ладно! – воскликнул весельчак Усов. – Ты княжну любишь, она – тебя! Лучше и быть не может!..

– Да погоди ты, Федя! – прервал друга самый рассудительный из всей компании, Булавин. – Любовь – оно, конечно, хорошо…

…Только вот что ты дальше делать будешь, Митя, с сей любовью? Будь вы ровней с княжной, ты бы мог к ней посвататься. Но как просить руки родственницы самого Короля? Позволит ли он тебе взять ее в жены?

– Еще не знаю, – покачал головой Дмитрий. – Одно лишь могу молвить: едва докажу, что нет моей вины в смерти Корибута, откроюсь польскому Владыке и попрошу его отдать за меня замуж Эву. Пусть или казнит меня, сочтя мою просьбу дерзкой, или же, напротив, осчастливит!

– В первое легче поверить, чем во второе, – шумно вздохнул Булавин, – слыханное ли дело, чтобы простой боярин женился на княжеской дочке?

– А что в том дивного? – пожал плечами Усов. – Он спас жизнь княжне, так что, имеет право…

…Да и с чего Митьке робеть перед Королем? Славой его Бог не обидел: в древности рода Бутурлины ни одной княжеской фамилии не уступят. Митькин дед Воеводой был на литовской границе, прадед тоже. Глядишь, и сам он дослужится до воеводской булавы!

– Не в одной родовитости дело, – поморщился Василий. – Княжна – наследница изрядной вотчины, если она пойдет замуж за Митьку, ее земли отойдут к Москве. Едва ли Король Польши захочет отдать Московии столь жирный кусок своих владений!

– Пожалуй… – нехотя согласился с приятелем Усов. – …Что же, выходит, Митьке, не плясать на собственной свадьбе?

– Отчего же, спляшет, только невесту ему придется другую поискать!

– А мне и эта по нраву! – широко улыбнулся Орешников. – Она и ростом, и статью Митьке подходит. А давайте, братья, все вместе попросим Короля выдать дочь Корибута замуж за Митьку!

– Так он нас и послушает! – насмешливо скривил губы Булавин.

– Да погодите вы! – прервал спор Дмитрий. – Рано о свадьбе думать. Сперва нужно доказать Королю, что в гибели Корибута нет вины Москвы. А сделать сие будет непросто: Волкич мертв, Воевода настроен против меня. Единственный, кто знает правду об убийстве Князя, – это Командор фон Велль, но он сделает все, чтобы возвести на меня поклеп.

– Так, может, нам связать немца и допросить с пристрастием? – подал мысль Усов.

– Свяжи – и погубишь все дело! – хмуро усмехнулся Бутурлин. – Али забыл, что мы находимся на землях, подвластных Польскому Королю? Он не допустит вашего самоуправства и возьмет Командора под защиту.

– С каких это пор Король стал защитником Тевтонского Братства? – изумился словам друга Орешников.

– С тех пор, как Орден принес ему вассальную клятву, – ответил Дмитрий, – и мы не можем не считаться с сим.

– Как же ты собираешься доказывать Королю свою невиновность? – полюбопытствовал боярин Василий.

– Буду говорить правду, ничего другого мне не остается. Знаете, братцы, когда-то в обители мой наставник учил меня, что лжец, рано или поздно, спотыкается о свою ложь, а ищущий правду находит опору там, где сам не чаял ее обрести.

Вот я и решил: как бы тяжко ни пришлось, буду отстаивать истину, тевтонец же пусть увязнет во лжи!

– Думаешь, увязнет? – с сомнением во взгляде вопросил, Булавин.

– Думаю, что да. В пути мне довелось свести знакомство с мудрым человеком, коему было открыто грядущее. Так вот, он напророчил, что мы с княжной одолеем все препоны, кои судьба возведет на нашем пути. А не доверять ему у меня нет причин!

_________________________

Ян Альбрехт сделал так, как и обещал Эвелине. Прежде чем допрашивать Бутурлина, фон Велля и Воеводу, он выслушал рассказ княжны о событиях ночи, когда был убит ее отец.

Но ни признание девушки, ни свидетельство боярина не смогли прояснить истину. Казалось бы, спасение Дмитрием Эвелины и поимка им убийцы Корибута должны были всецело оправдать его в глазах Короля.

Однако, побег московита из Самбора и связь с бунтовщиками не вызывали одобрения у Польского Монарха. Еще против Дмитрия свидетельствовал и тот факт, что Волкича на свободу выпустил его подручный, а также найденные при мертвом разбойнике московские деньги.

Неясной для Короля оставалась роль в сем деле тевтонского Командора. На допросе он держался с достоинством, ни голосом, ни взором не выдавая тревоги, присущей, как правило, лицам, сознающим свою вину.

Слушая его учтивую речь, Ян Альбрехт на миг помыслил о том, что приезд фон Велля на постоялый двор и побег Волкича могли совпасть случайно. Но то, что стрела тевтонца оборвала жизнь беглого татя, он тоже не забывал, как не мог забыть и о немецкой подкове, найденной на лесной заставе Флорианом.

Никем не было доказано, что подкову потеряла лошадь фон Велля или одного из его солдат, но обилие совпадений поневоле настораживало Польского Властелина.

Неуютно чувствовал себя на королевском суде и Великий Московский Князь. Запутанность дела, невозможность для обоих допрошенных сходу доказать свою правоту обещали долгое, тяжкое разбирательство.

Единственное, что радовало Ивана, – это то, что Ян Альбрехт не спешил с обвинениями против Москвы, а искренне пытался доискаться до правды. Это внушало надежду, что им с Королем удастся завершить встречу миром.

И все же Князь не ведал, как распутать клубок взаимных обвинений, вспыхнувших между Бутурлиным и тевтонским Командором. Каждый стоял на своем, и оба были готовы до конца отстаивать собственную правоту.

Первый день разбирательства закончился ничем. Устав от бесплодных трудов, Монархи отужинали в замковой трапезной, после чего Великого Князя проводили на ночлег в отведенные ему покои.

– Ну, что скажешь, пан Лев? – обратился Ян Альбрехт к Сапеге, когда они остались наедине.

– Запутанное дело, Государь, – глубоко вздохнул старик, – нелегко будет в нем разобраться…

– Куда как нелегко! – дал волю чувствам Король. – Воевода обвиняет в пособничестве татю Бутурлина, Бутурлин обвиняет Командора, слова каждого звучат убедительно. Пойди тут разбери, кто прав, кто виноват!

– Против московита – его побег, связь с мятежниками, один из коих выпустил Волка на волю. Против тевтонца – убийство татя и немецкая подкова, найденная на заставе племянником Воеводы, – подытожил Сапега. – Доводы достаточно веские, чтобы осудить обоих!

– Да, но виновен кто-то один. Не будешь же ты утверждать, что тевтонец и московит действовали сообща?

– Я еще не выжил из ума, чтобы утверждать подобное, – усмехнулся в усы королевский советник, – будь между ними сговор, они бы нашли способ избежать суда!

– Единственный человек, чье свидетельство, могло бы открыть нам правду, – это Волкич! – воскликнул Ян Альбрехт. – Но он мертв, а все прочие свидетели или слишком мало ведают о сем деле, или же просто предвзяты.

– Княжна смотрит на боярина глазами любви, – заметил Сапега, – она сделает все для спасения Бутурлина.

– Зато Воевода на него смотрит отнюдь не глазами любви, – усмехнулся уголками губ Король, – похоже, он приложит все усилия, чтобы утопить московита!

– Поначалу мне казалось, что неприязнь Воеводы к боярину вырастает из неприязнии к Москве. Но, присмотревшись к обоим, я понял, что причина сей ненависти иная. Похоже, Бутурлин перешел дорогу его племяннику…

– Меня сие мало заботит! – отмахнулся Ян Альбрехт от слов своего учителя. – Разве имеет значение причина, по которой Воевода ненавидит Бутурлина?

– Не имеет, Государь, – согласился с Владыкой старый дипломат. – Ненависть плоха сама по себе, независимо от причины. Она мешает трезво смотреть на вещи и видеть истину.

– Истину? – переспросил Король. – И какова же она, по-твоему?

– Она бывает разной. Не всегда удается постичь ее разумом.

Порой наше сердце бывает мудрее головы…

– Ну, и что тебе, пан Лев, подсказывет сердце?

– Не знаю, как тебе объяснить, Государь, но сдается мне, Бутурлин не виновен в смерти Корибута.

– С чего ты это взял? – поднял на него любопытный взор Ян Альбрехт.

– Можешь смеяться надо мной, Государь, но я давно живу на земле и, как мне кажется, научился понимать в людях.

Так вот, пока ты допрашивал Бутурлина, я смотрел ему в глаза и не нашел в них ни страха, ни ненависти.

– Что же ты в них нашел, пан Лев?

– Любовь! – улыбнулся старец.

– Любовь к чему? – изумленно вопросил Король.

– Сие мне неведомо, – развел руками Сапега, – я ведь, Государь, не ясновидец… Главное, что поступками боярина управляет сильное, светлое чувство, чего нельзя не заметить.

Любовь ли это к девице, к своей земле или еще к чему-то – не столь важно. Главное, что человек, исполненный сей страсти, не станет предавать, лгать, бить в спину…

…Во взоре тевтонца подобного чувства не встретишь. Глаза у него холодные, пустые, как у мертвой рыбы. Да, в них есть мужество, есть сознание долга, но нет любви!

Можешь считать мои слова старческим бредом, Государь, но не отвергай их сходу, поразмысли над ними…

– Да ты рассуждаешь, как пылкий отрок! – сдержанно улыбнулся Ян Альбрехт. – Не знал я, что в тебе, пан Лев дремлет поэт!

– Я не поэт, мой Король, – покачал седой головой Сапега, – но я прожил жизнь, и это дало мне опыт…

– Ну, и как мне действовать дальше, что говорит твой опыт?

– Грядущий день подскажет, Государь, – с поклоном ответил старик, – как говорят московиты, утро вечера мудренее!

Глава 58

Утро нового дня для Бутурлина началось с неожиданности. Встав затемно, он позанимался воинскими упражнениями, кои были возможны без оружия, затем спустился во двор замка к колодцу, чтобы, по привычке, окатиться ледяной водой.

Раздевшись до пояса, Дмитрий поднял над собой полную бадью, когда вдруг ощутил на себе чей-то взгляд. Обернувшись, он встретился глазами с Воеводой.

– Не спится? – приветствовал его вопросом Самборский Властитель. – И что это, боярин, подняло тебя в такую рань?

– А тебя, пан Воевода? – вопросом на вопрос ответил Бутурлин, поставив бадью на край колодца.

– Да так, боярин, разные мысли…

– И о чем же они?

– О том, что ты оказался еще дерзновеннее, чем я думал. До вчерашнего дня мне казалось, что ты не посмеешь просить у Польского Государя руки княжны, но я ошибся…

Дмитрий хотел спросить, откуда Кшиштофу известны его намерения, но вдруг вспомнил длинного, худого стражника, вертевшегося вчера у обеденного стола, за которым боярин беседовал с друзьями.

Послал ли Воевода шпионить жолнежа, или стражник делал это из личного желания выслужиться перед ним – значения не имело. Главное, что теперь у старого поляка был еще один повод для неприязни к Бутурлину, а заодно и к Москве.

Дмитрий был готов к этому, но все же слова Воеводы не прибавили ему радости. Кшиштоф почуял это и попытался развить успех.

…– Что ж, тебя можно понять, – продолжал он свою речь. – Эва – одна из богатейших невест Польши и Литвы, и своему жениху она принесет несметное приданое.

Только сим женихом будешь не ты. Ужели ты в силах помыслить, что наш Государь позволит тебе завладеть самыми тучными землями Великого Княжества Литовского, оторвать их от Унии и принести в подарок Москве?

– О таком я, и впрямь, не могу помыслить, – нашелся с ответом боярин, – но я думал о другом…

– О чем же? – полюбопытствовал Каштелян.

– О том, что я с радостью возьму Эву в жены без всякого приданого. Я не настолько глуп, чтобы верить, будто Король согласится отдать мне владения Корибутов. Да и бог с ними! Мне нужна лишь любовь княжны!

К такому обороту дел Кшиштоф был явно не готов. Он легко мог поверить, в корыстолюбие Бутурлина, но признание московита в бессребренничестве выбило его из колеи.

– Удивлен? – вопросил боярин, от внимания коего не укрылось смятение Самборского наместника. – Что ты скажешь на это, пан Воевода?

– Что тут скажешь? – произнес, придя в себя от неожиданности, Кшиштоф. – Либо ты, и впрямь, безрассуден, либо лелеешь какую-то заднюю мысль. Но подумай вот о чем: будет ли счастлива с тобой княжна? Она ведь привыкла жить в роскоши, в достатке. Ты когда-нибудь видел замок Корибутов?

Там самая малая из палат больше главного зала в Самборском Замке! А перины на лебяжьем пуху, а сто перемен платья! Скажи, боярин, сможешь ли ты обеспечить Эву всем этим?

– Я тоже не в хлеву живу, Воевода, – слегка обиделся Дмитрий, – мой терем – не княжьи хоромы, но и не курная изба. А что до пуховых перин и перемен платья, то все это у Эвы было, только вот счастья ей не принесло…

– А жизнь с тобой принесет? – криво усмехнулся Каштелян. – Тем более, что ей придется отказаться не только от княжеского титула и земель, но и от многого другого…

…Знаешь, как трудно было ее матери перейти из схизмы в католичество? Думаешь, Эве легче будет сменить веру? Ты ведь сам потребуешь от нее сего…

– С чего ты взял? – пожал плечами Бутурлин. – Захочет княжна перейти в православие – приму то с радостью, не захочет – силовать не стану. На Москве есть латинская церковь, где молятся ваши послы да заезжие иноземцы. Пусть ходит туда на молебны…

– Ну, и каково ей, католичке, будет житься среди схизматиков? – поморщился Кшиштоф. – Не заклюют ли нашу голубицу московские вороны?

– Не заклюют, пан Воевода. Поверь, я сумею уберечь ее от обид!

– А от пересудов, от бабьих сплетен уберечь сможешь? Станешь с каждым, кто криво на нее поглядит, на кулаках или саблях биться?

– Нужно будет – стану, – утвердительно кивнул Дмитрий. – Только не пойму, Воевода, к чему сии расспросы?

– И вправду, к чему? – махнул рукой старый рыцарь. – Все это так, досужие рассуждения…

…Государь по-любому не отдаст за тебя Эву. Будь ты каким-нибудь захудалым Князем, то еще мог бы побороться за руку княжны, а так у тебя вовсе нет шансов…

– А у Флориана есть шанс? – неожиданно прервал его вопросом Бутурлин.

– У Флориана? – переспросил, подняв бровь, Воевода. – У него шансов, пожалуй, больше, чем у тебя. Во-первых, он подданный Польского Короля, а это значит, что, выдав за него Эву, Государь сохранит для Унии земли Корибутов. Во-вторых, он католик, и, выходя за него, княжне не придется менять веру.

А что до родовитости, то Флориан по отцовой линии – потомок княжеского рода, правда, обедневшего. Если бы не бедность, он, наверное, не женился бы на моей сестре – дочери простого шляхтича.

Впрочем, взяв ее в жены, он приобрел то, чего не купишь за деньги. Кшися ведь красавицей слыла, каких не часто встретишь…

…– Что смотришь изумленно? – поднял на боярина насмешливый взор Кшиштоф. – Или, глядя на меня, трудно поверить, что моя сестра была красавицей?

– Глядя на Флориана, не трудно, – ответил Дмитрий, – только ты не учел главного, Воевода. Эва любит меня, Флориан же для нее – только друг…

– Да что такое любовь! – вышел из себя Кшиштоф. – Хворь души, помешательство! Человек, пораженный сим недугом, не видит вокруг никого, кроме своего возлюбленного!

Ужели мыслишь, что мне не ведома сия страсть? Да я всю жизнь тащу на себе ее бремя! Еще до войны с вашим Великим Княжеством я ездил на Москву с посольским отрядом Сапеги.

Там я впервые увидел мать Эвы. Увидел и понял: мне без нее не жить. Только она не приняла моих чувств, у нее в сердце жил другой…

…Спустя месяц она вышла замуж за моего друга, известного тебе Жигмонта Корибута. И предпочла его не потому, что он был Князем, а я – простым рыцарем. Она, и вправду, любила его, да такой любовью, о которой я мог лишь мечтать!

А Жигмонт не особо ценил ее чувства, да простит меня Господь, что плохо отзываюсь о покойном…

…Ему было мало любви одной женщины, он вечно искал любовные утехи на стороне. Даже то, что Анна родила ему двух детей, не смогло охладить его пыл. А она хранила ему верность телом и душой, не смела даже помыслить о том, чтобы бросить взор на другого…

Кшиштоф умолк, опустив глаза долу. Казалось, он жалел о том, что выдал московиту свою сердечную тайну.

– И ты любишь ее до сих пор? – осмелился спросить рыцаря Бутурлин.

– А сам, как мыслишь? – грустно усмехнулся старый Каштелян. – Я тоже не ангел. Помучился любовью, пострадал пяток лет да и женился на другой. Ту женщину я не любил, зато она любила меня. Детишек двух мне подарила, Яся и Малгосю…

…Только недолгим было мое счастье. Холера унесла и Марту мою, и детей. Много народу тогда полегло от заразы. Утратил родителей и Флориан.

Я и сам потому лишь выжил, что в походе был, вдали от родных мест. А когда вернулся домой, завыл от тоски, потому что отныне моя жизнь потеряла смысл.

Не будь Флориана, я бы спился с горя или же стал бы искать смерть в битве. Но мой мальчик спас меня от одиночества. Он заменил мне сына так же, как Эва заменила мне дочь.

Она очень похожа на свою мать, когда я ловлю ее взгляд, мне кажется, что Анна не умерла, что она где-то рядом…

…Теперь ты разумеешь, боярин, отчего я хочу, чтобы они были вместе?

На сей раз Дмитрий ответил не сразу. Он ждал от Воеводы чего угодно, но только не такого глубокого откровения.

– Что ж, я могу понять твои чувства, – произнес он, наконец, – ты хочешь, чтобы близкие тебе люди были рядом, и ты мог радоваться их счастью. Но Эва не будет счастлива с Флорианом, ужели ты до сих пор не разумеешь сего?

Подумай, сможешь ли ты пребывать в покое, зная, что они оба страдают? Эва – от того, что ей приходится жить с нелюбом, Флориан – от ревности и неразделенной любви!

– Да у Эвы и Флориана все было бы по-иному, не появись ты у них на пути! – с болью и яростью выкрикнул Воевода. – Прошу тебя, заклинаю всеми святыми, сгинь, уберись куда-нибудь с их дороги!!!

– Нет, Воевода, ты не любишь Эву, – горестно покачал головой Бутурлин. – Была бы она тебе как дочь, ты бы не пытался разрушить ее счастье, а радовался бы тому, что она обрела любовь…

– Ты мне еще будешь читать нравоучения, московит?! – взвился старый рыцарь. – Да будь ты при оружии, я бы тотчас вызвал тебя на бой за твою непростительную дерзость!

– В любое удобное для тебя время, – холодно ответил Дмитрий, – но не раньше, чем я докажу Властителям непричастность Москвы к смерти Корибута!

– Да будет так! – отчеканил Кшиштоф, с трудом взяв себя в руки. – Только знай, боярин, перед судом тебе не оправдаться!

Обернувшись к Бутурлину спиной, рыцарь двинулся прочь от колодца.

Глубоко вздохнув, Дмитрий поднял над собой бадью и окатился леденящей водой. На миг он ощутил себя только что выкованным клинком, коий, вынув из кузнечного горна, погружают в студеный родник.

«Вот почему Кшиштоф меня так ненавидит! – подумалось боярину. – Что ж, тем больше у меня поводов не отступать. Я не дам ему разрушить счастье Эвы!»

Ледяная вода смыла с его души, остатки неуверенности и сомнений, как и много лет назад, наполнила плоть непобедимой силой.

За восточной стеной замка разгоралась заря.