Текст книги "Иголка в стоге сена (СИ)"

Автор книги: Владимир Зарвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 39 страниц)

Глава 13

Первым в пещеру вошел рослый, плечистый казак, чья фигура выглядела бы внушительно, если бы не крайняя худоба, заметная даже сквозь ватный зипун.

Его хмурое удлиненное лицо, изрезанное морщинами, в полумраке схрона казалось смуглым до черноты, в то время как длинные усы и чупер, свисавший с бритой головы, были белее снега. Он вышел на середину грота и остановился в трех шагах от костра, вперив в незваных гостей черные глаза, мрачно горящие под сводами седых бровей.

Следом появился шустрый коротышка в бараньей шапке, нахлобученной до самых глаз, рыжеусый и кривоногий.

Если во взоре долговязого читалось лишь холодное недоверие к чужакам, то глаза коротышки отражали более сложные чувства: страх перед незнакомцами в них смешивался с желанием нажиться на незваных гостях и, если получится, завладеть девицей, нежданно-негаданно посетившей казачий приют.

– Вот так дела, брат Газда! – радостно воскликнул он, выкатившись из-за спины своего рослого собрата. – Не чаял я, что ты нас с братом Туром, такой добычей порадуешь!

– Это не добыча, это гости мои, – ответил Газда, жестом приглашая вошедших к костру, – можете их не опасаться, они сами в бегах.

– Негоже, брат, выдавать чужакам наши укрытия, – произнес рослый голосом густым и зычным, как у православного дьякона, – к чему пришлым знать, где мы обитаем?

– Да я им ничего и не выдавал, – усмехнулся Газда, – сами свалились, как снег на голову. Рогожа, закрывавшая вход в схрон, треснула под тяжестью снега, вот они и узрели нашу пещеру. В следующий раз нужно будет рогожу большим числом жердей подпереть, тогда уж точно не обвалится…

– Так, значит, они сюда без спроса вломились! – с какой-то затаенной радостью воскликнул коротышка. – Ладно дело! Обогрелись, ночь переждали, хворост, нами собранный, переполовинили. Небойсь, из запасов съестных кое-что подъели!

– Да я сам поделился с ними, – пожал широкими плечами Газда, – их положение еще хуже нашего, а Господь велел помогать всякому, кто окажется в нужде!

– Так-то оно так! – часто закивал головой коротышка. – Однако же, неблагодарными быть он тоже не велел! Чем заплатите, люди добрые, за приют, за обогрев, за хлеб насущный?

Бутурлин потянулся к поясу за кошельком, но не нашел его. Похоже, он потерял кошель во время ночных скитаний или же, пока он лежал без сознания, его срезал кто-то из людей Волкича.

– Боюсь, мне нечем заплатить вам за приют, – с сожалением произнес, он, – у меня были деньги, но, похоже, их присвоили те, по чьей вине, мы очутились в лесу…

– Ай-ай, как худо! – причмокнул языком коротышка. – Ну да ничего! У тебя, беглец, есть кое-что получше червонцев – девица-краса, за близость с коей я, пожалуй, прощу тебе ночь, проведенную в нашем схроне!

– Проси, чего хочешь, только не сие! – нахмурился Бутурлин. – Девица – княжна Корибут, чей отец погиб прошлой ночью. Пока я жив, никто не смеет к ней прикоснуться!

– Эка невидаль – княжна! – хихикнул Чуприна, оскалив мелкие острые зубы. – Мы – люди всеядные. Нам что княжна, что королевна – все едино! Как говорят охотники на дичь, «всякая птица в пищу сгодится!»

И то, что к девице никто не притронется, пока ты жив, меня не пугает. Жизнь твоя на ниточке висит, а нить на моем пути – не преграда. Немало я их оборвал на своем веку, оборву еще одну. Ты – не лучше других!..

– Эй, Чуприна, угомонись! – попытался урезонить побратима Газда. – Не делай того, о чем будешь потом жалеть!

Но было поздно. Рванув саблю из ножен, казак бросился на московита. Несмотря на стремительность нападения, Бутурлин оказался на высоте. По тому, как враг вел клинок, Дмитрий сразу понял, что у него нет фехтовальной выучки.

Одним движением сабли он вышиб оружие из руки противника и впечатал головку сабельной рукояти ему промеж глаз с такой силой, что с Чуприны слетела его мохнатая баранья шапка.

Оглушенный казак неуклюже повалился на спину, и его роскошный темно-рыжий чупер, видимо, послуживший причиной прозвища, упал ему на глаза, тут же слипшись от брызнувшей из разбитого носа крови.

Видя, что стало с его товарищем, рослый Тур обнажил саблю и ринулся на Бутурлина сбоку, но Газда заступил ему дорогу, положив руку на свой сабельный крыж.

– Как это понимать, брат? – изумленно произнес, старый казак, – ты что же, поднимешь руку, на своих?

– Остынь, горячая голова! – урезонил товарища Газда. – Ты что, на старости лет решился вступаться за насильника? Чуприна получил по заслугам, считай даже, что урок был для него слишком мягок. Тебе же, с твоими сединами, следует быть мудрее и не потворствовать кривде!

– Стало быть, моих сестер жолнежам можно было бесчестить, а мне панянку и пальцем трогать нельзя? – простонал, приходя в себя, Чуприна. – С каких это пор, брат Газда, ты на сторону панов перешел?

– Дурак ты, Чуприна, – с незлобивой досадой вздохнул Газда, помогая незадачливому фехтовальщику встать на ноги, – после того, как ляхи сожгли твой дом и перебили родню, все, что у тебя осталось, – это казацкая честь, а ты и ее лишиться хочешь.

Чем будешь лучше жолнежей, если сам насиловать станешь да невинные души губить? В поле кроши польских латников сколько душе угодно, а девиц да сирот не тронь! Поднимешь на них меч – сам станешь мразью, ни себе, ни роду своему погибшему чести не приобретешь!

– Опусти и ты саблю, московит! – крикнул он Бутурлину. – Доказал уже, что можешь за себя постоять, больше тебя здесь никто не тронет!

Дмитрий нехотя вложил саблю в ножны и отступил вглубь пещеры, заграждая хозяевам схрона подступы к перепуганной княжне. Хотя сам Газда вел себя, как человек чести, его спутники не вызывали у московита доверия.

От них, можно было ждать чего угодно, и молодой боярин прикидывал в мыслях, что станет делать, если Чуприна и Тур не послушаются увещеваний побратима.

Чуприна особой опасности для него не представлял, но длиннорукий, жилистый Тур с ухватками умелого рубаки мог стоить двоих врагов.

– Пожалуй, мы, и впрямь, здесь засиделись, – сухо обронил Дмитрий, мысленно готовясь с боем прорываться к выходу из пещеры, – спасибо, православные, за хлеб-соль да за ночлег. Если суждено будет когда-нибудь свидеться, возблагодарю вас за ваше доброе…

– Да погоди ты, боярин, – неожиданно мягко произнес Газда, – никто вас с панянкой из схрона не гонит, не изверги мы какие…

…Да и о деле мы с тобой не договорили. Ты ведь в Самбор хочешь попасть, не так ли?

– А ты готов нам пособить? – Бутурлин пристально вгляделся в хозяина схрона, силясь понять, искренне ли он предлагает помощь или хитрит, пытаясь усыпить его бдительность.

– Отчего бы не помочь добрым людям? – пожал плечами казак, – Господь велел помогать попавшим в беду. Только и ты, боярин, прояви благодарность и помоги нашей братии дойти до мест, где нам не страшна будет польская веревка!

– Что ж, я готов проводить вас до границ Московии, – согласился Дмитрий, – но я не уверен, что это случится скоро.

Забрать вас с собой я смогу лишь на обратном пути, а когда я в него выступлю, один Господь ведает. Дела могут задержать меня в Самборе.

Во-первых, мне придется давать показания против душегуба Волкича, а на это уйдет немало времени. Во-вторых, неизвестно, как отнесется к моим словам Воевода.

Дело нешуточное, и до полного выяснения правды он меня домой не отпустит. Или отправит под стражей в Краков, свидетельствовать перед самим Королем или, не поверив ни одному моему слову, решит заточить в темнице…

…Такое тоже может статься, – произнес он, заметив изумление в глазах княжны, – так что, мне трудно обещать что-то загодя…

…Но даже если все пройдет благополучно, где и как я смогу вас найти? Места сии мне незнакомы, если стражники Воеводы не смогли за год отыскать ваше убежище, то я тем более не смогу…

– Об этом не тревожься! – перебил его Газда. – Я сам тебя найду, боярин. На краю леса есть немало мест, где можно схорониться. В одном из них я и буду тебя поджидать каждый день до полудня.

Уж я не прогляжу миг, когда ты будешь выезжать из острога, и сам выйду к тебе навстречу! У меня в лесу много дел: дичь какую-либо подстрелить, капканы да силки проверить, так что, особых неудобств ожидание мне не доставит!

– Ладно, коли так, – кивнул Бутурлин, – но это еще не все. Мимо московской стражи я вас проведу, а вот с польской стражей сладить будет труднее.

Ни видом, ни повадкой вы не похожи на мирных поселян. Одних ваших чубов достаточно, чтобы жолнежи признали в вас бунтовщиков, заслуживающих казни.

Надежда на то, что нам удастся избежать встречи с ними, невелика. После того, что случилось минувшей ночью, Воевода утроит конные разъезды на границе с Московией. Вздумаете силой пробиться на волю – себя погубите и мне навредите…

– Выходит, дорога в Московию нам заказана? – мрачно сдвинул брови к переносице Газда.

– В вашем нынешнем положении – да. Но у меня есть одна задумка: добыть для вас у Воеводы охранную грамоту.

– Охранную грамоту? – удивленно поднял вверх рассеченную бровь Газда, – Возможно ли такое?

– Еще не знаю, но попробовать стоит, – поморщил лоб Дмитрий, – что до меня, то я не вижу другого способа без боя вывести вас в Московию.

– И Воевода разрешит нам, беспрепятственно покинуть подвластные ему земли? – еще больше изумился казак. – прости, боярин, но что-то с трудом, верится…

– Да, убедить его будет нелегко но я постараюсь… Я расскажу Воеводе, как вы обогрели нас с княжной, как поделились своим харчем, помогли дойти, до Самбора. Княжна подтвердит правдивость, моих слов. Но Воеводе, и этого, может показаться, недостаточно, для выдачи охранной грамоты.

Посему я хочу, предложить вам, вот что: на землях Унии действует закон, о покровительстве, коий Воевода, не смеет, нарушить. Я, как посланник Великого Московского Князя, смогу вас забрать с собой, если вы принесете присягу, Москве, и станете, моими дворянами…

– Это еще зачем? – недоверчиво фыркнул Чуприна, соскабливая ногтем с усов запекшуюся кровь. – Мы, казаки, – люди вольные и никогда никому не присягали!

– Чуприна дело говорит! – поддержал товарища суровый, немногословный Тур. – Дворянин – тот же холоп, только саблей опоясанный. Пока мы на землях Унии, у тебя нет над нами власти, а придем в Московию – ты сразу же затребуешь, чтобы мы тебе служили. Уж я-то вас, шляхетных, навидался на своем веку, добровольно шею под ярмо не подставлю!

– Не хотите – не надо, – пожал плечами Дмитрий, – я вам предлагаю помощь, а вы ее сами отвергаете! Как только мы перейдем границу Унии, я сам освобожу вас от присяги.

– Ой ли, не обманешь, боярин? – насмешливо осклабился старый казак. – Нам посланцы вашего Князя много чего обещали: и помощь в войне с Короной, и многое другое, а что вышло!..

– Если вы мне не верите, почему тогда просите о помощи? – горько усмехнулся Бутурлин.

– А я тебя о помощи не прошу, – хмуро воззрился на него, Тур, – хрен редьки не слаще, москаль ляха не лучше. Не знаю, чем ты пришелся по сердцу моему брату Газде, а у меня к тебе веры нет!

– Тогда и говорить не о чем, – Дмитрий встал с кипы хвороста и протянул Эвелине руку, чтобы помочь ей подняться, – мы с княжной уходим. Благослови вас Бог!

– Да погоди ты! – досадливо махнул рукой Газда. – Разве я сказал, что отказываю вам с панянкой в помощи? Только вот служба кому-либо – для нас поприще новое, неизведанное. Дай мне перемолвиться с братьями, убедить их в том, что ты дело говоришь…

Он отошел с побратимами вглубь пещеры, где они вновь принялись спорить на своем певучем языке, подобном звучанием польской и русской речи, но, в то же время, не схожем ни с той, ни с другой.

– Говорю вам, московит прав! – с жаром говорил Газда. – После убийства литовского Князя перейти кордон с Московией будет вдвое труднее, и если нас поймают на меже без охранной грамоты, всем нам грозит плаха!

А примем дворянство – сразу же окажемся под защитой Москвы, ведь сей боярин – слуга Князя Ивана! Он и его люди неприкосновенны для польской стражи! Подумайте, братья, будет ли у нас другая возможность уйти от петли и секиры?

– Так-то оно так, – хмуро отвечал седой Тур, – да только гляди не прогадай, Газда. Помнишь Подкову? Поверил он посланнику Московского Князя, и чем все кончилось? Предал его москаль козлобородый, сбежал в лихую годину, все свои клятвы нарушив… Ты нынче другому слуге Москвы веришь, а как он поступит с тобой, когда до Самбора дойдете, – не ведаешь. Не отступится ли от тебя, не выдаст жолнежам?

– Как пить дать, выдаст, брат! – горячо зашептал, кидая в сторону Бутурлина гневные взоры, Чуприна. – Не поверит ему Воевода польский, он, чтобы угодить ляху, отдаст тебя в лапы Самборской стражи!

– Ну, это у него вряд ли получится, – усмехнулся Газда, – я с ним на опушке, у края леса расстанусь. Даже если захочет он отдать меня жолнежам, отдавать будет некого. А в Самбор я не сунусь ни с ним, ни без него!

– А если он тебя по башке звезданет и бессознательного веревками опутает? – не сдавался Чуприна. – Видал, какой он прыткий? Двинул меня по носу – я и охнуть не успел!

– Пусть попробует, – пожал плечами Газда, – рубака он добрый, чего греха таить. Да и я не промах, всегда наготове! Только чую я, братья, нет в нем коварства. Среди москалей, как и среди казаков, разные люди водятся. Похоже, он без червоточины…

– Значит, решил все-таки прогуляться до Самбора? – грустно вздохнул старый Тур. – Что ж, Бог в помощь, только будь осторожен.

– Буду, – кивнул Газда, – и вот еще что. Я решил в дворяне московские податься на время. Вы со мной или как?

– На время, говоришь? – задумчиво покрутил Тур седой ус. – Что ж, московит, если нужно для дела, можешь называть нас своими дворянами…

– Так не пойдет, – покачал русой головой Бутурлин, – если уж идете в дворяне, придется принести присягу, как положено по обычаю.

– Скажи, а зачем тебе наша присяга, если по приходу в Московию ты собираешься дать нам свободу? – недоверчиво прищурился старый казак.

– Воеводе вряд ли улыбается отпускать на свободу врагов Польской Короны, – пояснил Дмитрий, – чтобы не дать вам уйти в Московию, он может пойти на хитрость. Положим, велит мне под присягой подтвердить, что вы – мои дворяне.

Если я поклянусь в том именем Господним, а вы присяги не примете, я поступлю бесчестно в глазах Божьих.

– Ишь ты какой! – в голосе Тура впервые зазвучали уважительные нотки. – Ну, раз ты так дорожишь словом и честью, то поклянись и нам, что снимешь с нас присягу, как только нога твоя ступит на землю Московии!

– Бога и душу ставлю в свидетели, что сделаю так! – без колебаний изрек Дмитрий.

– Гляди, москаль, нарушишь клятву – в аду будешь гореть! – злорадно хихикнул Чуприна.

– Как знать, может, и не будет, – с сомнением помотал седым чубом, Тур, – сдается мне, Газда прав, в нем нет гнили…

_________________________

Холодное зимнее солнце клонилось к земле, когда путники, наконец, увидали Самборские стены. Польская твердыня лежала перед их взорами, грозная и неприступная, как огромный усталый дракон, спящий на заснеженной равнине.

Сложенная из красноватых гранитов, она отсвечивала розовым светом в сиянии заката, и на стенах ее, меж каменных зубцов, яркими огоньками то и дело вспыхивали шлемы стражников.

У Бутурлина отлегло от сердца: самая опасная часть пути была пройдена, и теперь беглецам оставалось преодолеть лишь пустошь, отделяющую лес от крепости.

Весь день Газда вел их к сему месту тайными тропами, неведомыми жолнежам, путал следы, несколько раз менял направление пути. Хотя делал он это, по его словам, чтобы запутать преследователей, Дмитрий разумел: Газда петляет, в первую очередь, для того, чтобы не дать беглецам запомнить дорогу к схрону.

Он не обижался, на своего провожатого. Газда и так оказал им неоценимую помощь, на какую едва ли решился бы кто-нибудь в его положении, и Дмитрий не считал себя вправе упрекать казака за его недоверчивость.

Жизнь, полная бед и опасностей, научила Газду быть осторожным, и, может быть, именно благодаря этому путники за время скитаний по лесу не наткнулись ни на один из разъездов Волкича.

Двигались они медленно, пробираясь сквозь чащобу и избегая наезженных троп. Газда и Бутурлин шли пешком впереди, разведывая дорогу, Эвелина ехала сзади верхом на пегой казацкой лошадке, ведомой хозяином в поводу.

Лес расступился неожиданно, открыв перед путниками широкую равнину, посреди которой высился Самборский острог.

– Вот мы и пришли, боярин, – тихо и как-то нерешительно проронил казак, – я свое обещание выполнил, посмотрим, как ты исполнишь свое… Лошадь, ты уж извини, я тебе оставить не могу, так что, дальше пойдете пешком. Долго топать вам не придется – вот она, крепость!

– Спасибо за все, Петр, – произнес Бутурлин, помогая княжне сойти на землю, – я сделаю все, что будет в моих силах, для тебя и твоих братьев!

– Помогай вам Бог! – Газда напутственно махнул рукой, и его суровое лицо осветилось на миг доброй, хитроватой улыбкой. – Надеюсь, здесь опасность вам уже не грозит. Едва ли душегубы Волкича будут рыскать у самых замковых стен!

Но он ошибся. Дмитрий и Эвелина были на середине пути к острогу, когда показалась погоня. От дальнего края леса, клином вдававшегося в заснеженную степь, наперерез путникам неслось с полдюжины всадников в кроваво-красных жупанах пограничной стражи, в железных шлемах, с обнаженными саблями в руках.

Бутурлин с княжной побежали к острогу, силясь достичь замковых ворот раньше, чем их догонят преследователи. Но все было тщетно. Несмотря на глубокий снег, люди Волкича двигались верхом гораздо быстрее пеших путников и вскоре настигли их. Двое всадников уже обходили беглецов с боков, пытаясь отрезать им дорогу к крепости, и Бутурлин обнажил саблю, готовясь к неравной схватке.

Спасти молодую пару теперь могло лишь вмешательство крепостной стражи, и Дмитрий изо всех сил надеялся, что она, заслышав звон оружия, придет к ним с княжной на помощь.

Но первой помощь пришла не от поляков. Жолнеж, успевший настичь беглецов, заносил клинок для удара, когда под лопатку ему впилась черная татарская стрела.

Захлебываясь кровью, он выронил саблю, повисшую на темляке, и опустился на шею своего коня. Его товарищ, скакавший следом, оглянулся, пытаясь понять, откуда к его другу пришла смерть, и получил стрелу в лицо.

От края леса на выручку московиту и княжне летел на своей каурой лошадке Газда с вычурно изогнутым татарским луком в руке. Но третьей стреле, наложенной на тетиву казаком, не суждено было найти свою жертву.

Ворота крепости распахнулись, и на простор степи выплеснулась волна конных латников, чьи доспехи в лучах заката горели, словно раскаленные угли в кузнечном горне. При виде их уцелевшие жолнежи Волкича напрочь забыли о беглецах и что есть духу помчались к лесу.

Латники пустились в погоню, но им, отягощенным доспехами, так и не удалось догнать жолнежей на юрких татарских скакунах. Потоптавшись на краю леса, они с чувством исполненного долга поскакали к замку.

Газде повезло меньше, чем жолнежам. При виде польских стражников он тоже повернул к лесу, но судьба, последнее время милостивая к казаку, на сей раз дала ему подножку. Верная лошадка Газды споткнулась о скрытую под снегом колдобину и полетела кувырком, едва не задавив наездника.

С кошачьей ловкостью Газда соскочил со спины падающей лошади и мягко приземлился в снег, но на этом его удача закончились. Прежде чем он поднялся на ноги, его окружили конные латники, грозно поигрывающие в лучах заката своими длинными мечами.

Пути к отступлению были отрезаны, сопротивляться не имело смысла. Презрительно сплюнув, казак швырнул под ноги польским коням ставший бесполезным лук.

Из другой группы всадников, окружившей Дмитрия и Эвелину, вперед выехал воин, чьи гордая стать, доспехи и породистый серый конь выдавали в нем командира отряда.

Это был красивый юноша с густыми русыми кудрями и смелым взором сапфирово-синих глаз. Шляхетская гордость в них сменилась радостным изумлением, когда он узнал Эвелину.

– Матерь Божья, княжна Эва! – воскликнул он, соскальзывая с лошади навстречу дочери Корибута. – Поведай, во имя всего святого, как ты здесь очутилась?

– Мой добрый Флориан! – Эвелина бросилась в объятия шляхтича и беззвучно зарыдала, прижавшись к его широкой груди. – Не спрашивай меня сейчас ни о чем. Но я расскажу тебе все, непременно расскажу!

Часть третья. НЕДОВЕРИЕ

Глава 14

Самборский Воевода и Каштелян Кшиштоф происходил из старинной шляхетской фамилии Длугошевичей, начавшей службу еще под знаменами Пяста, а затем принявшей вместе с Мешко христианство по римскому образцу.

Но не только древней и славной историей рода был известен в округе пан Кшиштоф. За свою пятидесятилетнюю жизнь он принял участие в десятках битв и походов и приобрел славу грозного, беспощадного к врагам Короны воителя.

Даже постарев и погрузнев, он оставался неутомимым наездником, искусным бойцом на саблях и слыл грозой татарских набежчиков, время от времени вторгавшихся, в эти края.

И хотя на выбритых висках Воеводы серебрилась седина, зрение его было по-прежнему остро, а нрав – по-прежнему крут.

Однажды, во время войны с турками, Кшиштоф был оглушен пороховым взрывом, и вследствие сего у него появилась дивная привычка.

Когда он сердился или испытывал недовольство, левое веко у пожилого рыцаря начинало подергиваться, отчего мало знакомым с ним людям казалось, что Воевода им хитро подмигивает.

Но те, кто лучше знал пана Кшиштофа, страшились такого подмигивания более, чем самой свирепой ярости в глазах турецкого янычара или оскала татарского башибузука.

Малозаметное само по себе, оно предшествовало таким взрывам Воеводского гнева, в сравнении с коими злость восточных народов казалась детской забавой.

Последние двое суток веко у Воеводы подергивалось гораздо чаще обычного, хотя внешне он оставался невозмутим.

Привычный к честному бою, Кшиштоф ненавидел коварные удары в спину, и посему убийство князя Корибута, старого друга и побратима, казалось ему особо омерзительным.

Если бы не свидетельство княжны Эвелины, он бы просто не поверил в то, что шляхтич, без малого год безупречно служивший под его началом, свершил столь чудовищное преступление.

Но Воевода умел не только удивляться, но и действовать. Едва услышав скорбный рассказ о гибели посольского отряда, он поднял на ноги Самборский гарнизон и во главе конной полусотни двинулся к заставе, вверенной попечению Крушевича.

Только схватить разбойников ему не удалось. Зная, что их не ждет пощада, жолнежи скрылись в лесах, оставив за собой лишь безлюдное подворье с телами Князя и его свиты.

В ярости Воевода велел своим конникам прочесать Старый Бор, обшарить все урочища и берлоги. Однако поиски ни к чему не привели. Убийц Корибута простыл и след. Не удовлетворил Воеводу и осмотр самой заставы, а в первую очередь – отсутствие среди убитых тела Волкича.

Едва ли головорезы, служившие под его началом, были настолько верны своему господину, что, уходя в леса, решили забрать с собой его труп.

Куда вероятнее было другое: злодей, по словам княжны и московита, окончивший жизнь, с проломленной головой, на самом деле остался жив и скрылся в лесу вместе со своей шайкой.

И это обстоятельство, наряду с чудесным спасением Эвелины и ее провожатого, заронило смутное подозрение в душу Воеводы.

После того, как тела Князя и сопровождавших его воинов были уложены в сани, Воевода отрядил большую часть сотни под командованием Флориана на поимку беглых татей, а сам с меньшей, сопровождающей скорбный обоз, поспешил вернуться в Самбор.

«Этих висельников племянник и сам изловит, – подумал Кшиштоф, прикрывая рогожей навеки застывшее лицо Корибута, – а мне нужно потолковать с другой птицей, уж больно складно поет!»