Текст книги "Иголка в стоге сена (СИ)"

Автор книги: Владимир Зарвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 39 страниц)

Часть четвертая. ОХОТА НА ВОЛКА

Глава 23

Король Великой и Малой Польши Ян Альбрехт умел владеть собой. Ни гнев, ни бурная радость не могли исказить мучительной или радостной гримасой его узкое и бледное, как у всех Ягеллонов, лицо.

Оно хранило неподвижность даже в то время, когда гонец Самборского Воеводы излагал Государю страшную историю гибели Корибута. Лишь незаметно сошлись к переносице брови Владыки да подрагивала тонкая линия рта.

Но глаза Короля пылали, как угли в кузнечном горне, и, встречаясь с ним взглядом, гонец робко отводил свои, словно боясь быть прожженным взором грозного монарха. Лишь когда вестник закончил рассказ, Король оторвал взгляд от его лица и поднял глаза на приближенных.

– Что вы думаете обо всем этом, господа Магнаты? – обратился он к ним, жестом велев гонцу удалиться.

В королевских покоях присутствовало лишь трое доверенных лиц, с коими Ян Альбрехт мог без утайки говорить о секретных делах своего государства.

Старшим из них был Лев Сапега, грузный седоусый старец, глядя на чье изрезанное морщинами и рубцами лицо, с трудом верилось, что когда-то он был первым красавцем королевства.

Но годы, отнявшие у старого воителя красоту, дали ему взамен мудрость, на которую Король всегда мог положиться в решении вопросов мира и войны.

Бывший королевский посланник, он знал все о делах сопредельных держав и легко распутывал клубки политических интриг. Когда-то пан Лев наставлял Короля в вопросах дипломатии, и хотя ученик давно овладел сей наукой, он до сих пор обращался к учителю за советом, когда того требовали обстоятельства.

Вторым из присутствующих на совете был Януш Радзивилл, осанистый литвин, чье тонкое лицо наполовину утопало в окладистой русой бороде.

Надменное выражение его выпуклых светлых глаз вполне соответствовало занимаемой им при дворе должности: на землях Унии сей державный муж ведал строительством крепостей и заготовкой провианта. Магнаты поговаривали меж собой, что в богатстве он превосходит самого Короля, и Радзивил не спешил опровергать подобные слухи.

У пана Яна подрастала красавица-дочь, и он, без сомнения, прочил ее в жены наследнику престола. Королевичу Казимиру шел двадцатый год, и при дворе ходили вполне обоснованные слухи о его симпатиях к златокудрой, голубоглазой Барбаре.

Наследник престола и дочь Радзивилла не были помолвлены, но все шло к этому. Истощенная войной на юге, королевская казна нуждалась в пополнении, и Ян Альбрехт надеялся поправить дела Короны за счет богатого приданого. Старый же магнат рассчитывал при помощи этого брака упрочить свое, и без того немалое, влияние при дворе.

Одно лишь смущало в подобном союзе Государя Унии: неизменное возвышение литовских магнатов, теснившихся вокруг Радзивилла. Нестойкие и своевольные, они безмерно дорожили старыми вольностями и вечно спорили за влияние при дворе со старой польской знатью.

Единственным из них, на кого Ян Альбрехт мог всецело положиться, был Корибут, посему его смерть нанесла властителю Польши удар двойной силы. С таким советником, как Жигмонт, юный королевич мог смело смотреть в грядущее, а вот что насоветует зятю властолюбивый и своекорыстный Радзивилл?

Чтобы наследник престола не стал игрушкой в руках собственной шляхты, Ян Альбрехт всемерно приучал его к делам государства. Но королевич не горел желанием постигать науку управления державой. Ему куда более по вкусу были турниры и охота.

Не стремился Казимир и к овладению полководческими навыками. Безудержно храбрый, как молодой лев, он готов был вести за собой в битву других, но корпеть над древними фолиантами по искусству тактики и стратегии ему не хватало усидчивости.

Отец пытался увлечь его политической стезей, но гордый, неуступчивый нрав Казимира был врагом дипломатии. Там, где противоречия меж державами можно было разрешать, миром он всегда ратовал за войну.

При таком упрямстве королевич был обречен на то, чтобы ссориться с соседями, наживая могущественных врагов, и Ян Альбрехт с горечью осознавал, что едва ли его сыну удастся удержать в руках то, что с таким трудом собрали воедино предки.

Но все же надежда воспитать из принца государственного мужа не покидала стареющего Короля и побуждала его давать сыну уроки политики. По воле Владыки он и сейчас присутствовал на собрании особ, коим были вверены державные дела Королевства. Судя по выражению, не сходившему с его красивого лица, Наследник томился во власти скуки.

Ему было невдомек, о чем тут можно спорить. Он был готов хоть сейчас сесть в седло и во главе конной хоругви выступить против Москвы, мстя за смерть Князя.

– Так что скажете, паны магнаты? – чуть дрогнувшим голосом повторил вопрос Ян Альбрехт. – Мне хотелось бы узнать ваше мнение по поводу гибели Корибута.

– Если тебе нужно мое мнение, отец, то вот оно! Москва жаждет войны с Унией? Она получит ее! – запальчиво воскликнул Казимир.

– Война с Москвой в разгар войны с турками? – сухо проронил Сапега. – Не слишком ли ты горяч, Королевич?

– Корибут был вернейшим из вассалов моего отца! – парировал Наследник. – Ты хочешь, чтобы я простил московитам его смерть?

– Такие вещи, и впрямь, нельзя прощать, – вставил слово Радзивилл, – однако и пан Лев прав: горячиться не следует.

Его низкий, размеренный голос и неторопливая речь слегка охладели пыл молодого принца, и он умолк, ловя слова будущего тестя.

– Видит Бог, я сам не великий почитатель Москвы. В последней из войн Московия отняла у моего рода часть исконных литовских земель, и если бы путем войны их можно было вернуть, я бы сам ратовал за такую войну. Но бывают войны, в коих нельзя ничего приобрести, а можно лишь потерять.

Нынче война с Московией нам не нужна. У Королевства много врагов на севере и западе, а с юга подступают турки. Было бы опрометчиво заводить себе врага еще и на востоке. Нет, война с Москвой не в наших интересах…

– То же самое можно сказать и о Москве, – добавил Сапега.

– Ты это о чем, пан Лев? – поднял на него глаза Ян Альбрехт.

– Я хотел сказать, Государь, что Московии война с нами нужна не больше, чем нам…

– Это отчего же? – прервал старого шляхтича нетерпеливый Казимир. – Сколько веков московиты кусали нас, точно псы, а теперь вдруг потеряли интерес к нашим землям! Особенно теперь, когда у нас столько недругов!

Поскольку на севере, западе и юге у нас враги, большую часть войска нам приходится держать там, в то время как восточные рубежи Унии остаются почти без защиты. И если московиты внезапно нанесут удар на востоке, мы не сможем достойно им противостоять!

Да для них сейчас самое удобное время выступить против нас! Это та самая стратегия, пан Лев, которой ты меня сам столько лет учил!

– Боюсь, королевич, ты невнимательно слушал мои уроки, – мягко возразил, старик. – Чтобы решиться на кого-либо напасть, нужно быть уверенным в том, что в это же время на тебя не нападут другие.

А у Великого Московского Князя такой уверенности нет. С востока ему грозят татары, с юга – турки, с севера – шведы, причем, нет никакой гарантии, что в ближайшее время они сами не двинутся на Московию войной.

Мы с Княжеством находимся в положении воинов, вынужденных биться спина к спине, отражая с обеих сторон вражий натиск. Если падет один из них, то и другому долго не продержаться. Так зачем вредить тому, кто прикрывает тебе спину?

Королевич гневно фыркнул, но не нашелся, что возразить по существу.

– Московского Князя, конечно же, нельзя назвать другом Унии, – закончил Сапега, – но он не враг самому себе. Война с нами подорвет его собственные силы и заставит оголить восточные рубежи, а на это он никогда не пойдет…

– Ты прав, – согласился с ним Ян Альбрехт, – я и сам чую, что Москве нет прока в смерти Князя Жигмонта. Но почему тогда все указывает на причастность Москвы к его гибели?

Князя убил бывший вассал Московского Владыки, другой его слуга, по словам Самборского Воеводы, задержанный в остроге, скрылся, словно вор, неведомо куда. Будь он невиновен, разве бы сбежал в леса к разбойникам, спутался с врагами нашей державы?

– В сей истории, и впрямь много дивного, – вновь вступил в разговор Радзивилл, – но, может быть, это оттого, что часть правды от нас сокрыта. Самборский Воевода – честный и храбрый рыцарь, но в державных делах он мало смыслит. К тому же, всем известна его нелюбовь к Москве.

Как я уже изрек, я сам не питаю к ней добрых чувств, но моя неприязнь не мешает мне трезво смотреть на вещи. А пан Кшиштоф, насколько я его знаю, никогда не мог переступить через свои чувства.

Не думаю, что он стал бы оговаривать московского боярина, но когда берешь в поводыри ненависть, многих важных вещей просто не замечаешь.

То, что боярин сбежал из Самбора, свидетельствует против него, как, впрочем, и его чудесное спасение из лап Волкича. Но оно не доказывает его причастность к смерти Корибута.

К тому же, Владыка Московии не настолько глуп, чтобы поручать убийство людям, идя по следу коих, можно добраться до него самого.

Если бы ему, и впрямь, понадобилось убрать Жигмонта, он бы нанял убийц, чье участие в деле не бросило бы тень на Москву. Да и Волкич – не тот человек, что станет стараться для Московского Князя. На Москве его не ждет ничего, кроме плахи…

– Выходит, Волкича нанял тот, кому выгодно, чтобы мы обвинили в смерти Корибута Москву, – подытожил Сапега, – только вот кому это больше на руку? В нашей ссоре с Москвой заинтересованы и шведы, и турки…

– Не говоря о Ливонцах и нашем добром вассале, Тевтонском Ордене, – невесело закончил за него Ян Альбрехт. – Уж кто-кто, а Великий Магистр спит и видит, как мы вступаем в войну с Москвой!

– Что бы там ни было, Жигмонта убил беглый московит! – гневно сверкнул глазами Казимир. – И в первую очередь нам нужно пройти по московскому следу!

– Ты прав, королевич, – согласился с ним Радзивилл, – только дело это темное, и Самборскому Воеводе в одиночку с ним не разобраться. Посему, Государь, нужно послать в Самбор человека, менее предвзятого к Москве, чем Кшиштоф, и пусть он разузнает все подробности сего дела. Этим человеком могу быть я или пан Лев.

– Лучше, чтобы им был ты, пан Януш, – кивнул Сапега, – а я для себя присмотрел иное дельце. Если ты мне разрешишь, Государь, я завтра же отправлюсь в Москву и сообщу Московскому Князю о скорби Польского Короля.

От твоего имени я предложу ему сообща заняться поисками убийц Корибута. Так или иначе, ему придется дать мне ответ, а я буду слушать, как и что он будет говорить…

…Московский Князь – человек неглупый, но притворщик из него никакой. И если он станет лгать, я это замечу…

– Что ж, пан Лев, ты рассудил мудро, – кивнул ему Ян Альбрехт, – но мне бы хотелось большего. Я желаю сам взглянуть в глаза Московскому Владыке. Посему я предлагаю ему встретиться со мной, и не где-нибудь, а на наших землях, в Самборе. Если совесть Князя чиста, он не сможет ответить отказом на мою просьбу.

– А если он все же не согласится приехать в Самбор? – с сомнением поднял бровь Радзивилл. – Что нам делать тогда, Государь?

– Решим по ходу дела, – завершил совет Ян Альбрехт, – пусть он даст какой-либо ответ. А там видно будет!..

Глава 24

– Лихо же мы ускользнули из лап Воеводы! – рассмеялся Газда, отхлебнув из кожаной баклажки крепкой хмельной браги. – Спасибо, побратимы, что не оставили в беде! Даст бог, и я когда-нибудь отплачу добром за вашу услугу!

– Пустое, – покачал убеленной сединами головой Тур, – какие счеты могут быть между своими! Вспомни, сколько раз сам выручал других. Что же нам оставалось делать, когда ты в беду угодил?

– А ты что не радуешься, брат москаль? – обернулся Газда к Бутурлину. – Хлебни бражки, сразу на душе полегчает!

– Не рано ли радоваться? – отстранился от протянутой фляги Дмитрий. – Мы теперь вне закона, скрываемся в лесу, яко тати, а Волкич по-прежнему на свободе, быть может, ищет новую жертву! Как только стихнет вьюга, нужно выступить на его поиски…

– Ну, и где ты его собираешься искать? – страдальчески поморщился Газда. – Лес вон какой огромный, а ты сих мест не знаешь. Да и как ты захватишь в плен Волкича, если тебе приведется с ним свидеться?

У него десять конных душегубов с луками да саблями. А у тебя ни коня, ни клинка, ни ножа засапожного! Вспомни, как минувшей ночью мы на одной лошадке добирались от Самбора до леса…

…Не ты его – он тебя в плен возьмет при встрече. Хотя, зачем ты ему нужен живой? Сложишь голову ни за что, и все тут!

– Мест здешних я, и впрямь, не знаю, – согласился с казаком Дмитрий, – но они хорошо знакомы тебе. Что до оружия, то мне хватит одной сабли или палаша, коих у вас немало припасено. Да и не один я пойду на Волка: нас тут четверо, а четверо против десяти – уже что-то!..

– Ты что, москаль, белены объелся? – фыркнул молчавший доселе Чуприна. – Мало тебе, что из темницы вызволили, собственной жизнью рискуя, так ты еще хочешь, чтобы мы за тебя головы сложили?! Каков молодец! Да я ради тебя пальцем не пошевельну!

Когда ты наверх по веревке поднимался, желание у меня было ножом тебя в шею ударить. Если бы не брат Газда, так бы и садонул!

– И получил бы от меня кулаком в зубы! – прервал его бурную речь Газда.

– Это за что же, брат? – не на шутку обиделся Чуприна. – Разве не его вина в том, что ты в темницу загремел и с жизнью чуть не расстался?

– Не его! – гневно сверкнул глазами Газда. – Уймись, Чуприна! Я сам поспешил ему на помощь, когда увидел, что в одиночку ему людей Волкича не одолеть. Ну а то, что я в плен попал, на то была божья воля.

Да москвич и в плену-то выгораживал меня, как мог, перед Воеводой, хотя его положение было не лучше моего. И когда Каштелян хотел предоставить ему горницу теплее да удобнее той, что мы в башне занимали, он сам от нее отказался, чтобы не разлучаться со мной!

– Добрый поступок! – кивнул головой старый Тур. – Ты мне все больше по сердцу, московит. Только вот война, в которую ты нас втянуть хочешь, – не наша война. И кровь свою мы не будем проливать за панов ни польских, ни московских, уж не обессудь…

…И вот еще что: сними-ка ты с нас присягу, что мы тебе принесли в прошлую нашу встречу. Мы ведь согласились присягнуть, чтобы тебе легче было провести нас через кордон. А раз это дело, тебе не под силу, то и в присяге нам проку нет!

– Вот-вот! – снова влез в разговор Чуприна. – Пользы нам с нее, как с козла молока! Так что, давай, снимай ее с нас, покуда мы сами с тебя голову не сняли!

– Что ж, вы люди вольные, и приказывать вам я не могу, – грустно усмехнулся Бутурлин, – от присяги я вас освобождаю. Об одном лишь хочу попросить: помогите мне найти Волкича, а там я уже решу, что мне делать дальше…

Уговаривая меня бежать из Самбора, ты обещал, Газда, что поможешь выследить душегуба. Я потому лишь решился на побег, что поверил тебе. Выходит, ты мне солгал, Петр?

На лицо казака набежала мрачная тень. Уговаривая Дмитрия бежать вместе с ним, он не особо задумывался о средствах. Главное было убедить приятеля в необходимости побега, а как, для него было не столь важно. Теперь ему предстояло держать ответ за свои слова, легкомысленно оброненные в Самборской темнице.

– Есть такой грех, – поднял на боярина хмурый взор Газда, – а что мне было делать? Сам знаешь, в Самборе я оставаться не мог – там меня ждала петля. Но и тебя не мог бросить. Узнав о моем побеге, старый хряк Воевода вздернул бы тебя на дыбу. Выбор у меня был невелик: отдать тебя ляхам на растерзание или обмануть. Из двух зол я выбрал меньшее зло…

– Меньшее?! – впервые за все время общения с казаком Дмитрий вышел из себя. – Да мне теперь до скончания века не оправдаться перед Воеводой! Он ведь как мыслит? Сбежал боярин из-под стражи – значит, повинен! Да если бы речь обо мне одном шла! Воевода готовит обвинение против Москвы, а отвести от нее удар может лишь признание Волкича в том, кто истинно наказал ему убить Корибута!

Ужели мыслите, что я об одном себе пекусь? Сколько веков литвины с московитами кровь друг другу пускали! Реки, наполняясь той кровью, из берегов выходили! И вот теперь, когда забрезжила надежда на крепкий мир, кто-то вновь хочет поссорить наши державы!

Ведаю, что не питаете вы любви к польской шляхте, да и московскую знать вам любить не за что. Но разве о них речь?

Война сметет тысячи христианских жизней, и большая часть погибших будет не панами и боярами, а простыми бедняками! Если вы, потерявшие на войне жен и детей, того уразуметь не сможете, то кто же тогда поймет?

Бутурлин умолк, яростно тряхнув русой головой, и в схроне воцарилась гнетущая тишина. Слышно было лишь, как потрескивают в костре сучья.

Устало склонив голову, Газда ворошил золу сломанной веткой и, казалось, чуть слышно напевал какую-то тягучую, грустную песню. Ему больно было сознавать, что, пытаясь уберечь друга от расправы, он навлек на него новые беды.

Да, теперь Дмитрию трудно будет доказать свою невиновность Воеводе. И со своим Князем ему будет нелегко говорить, если он доберется до Московии.

Едва ли Московский Владыка поверит, что Бутурлин бежал из Самбора по наущению какого-то беглого разбойника. Спасти боярина могло лишь одно – поимка убийцы Корибута, который бы выдал устроителей резни на заставе.

Газда хорошо разумел это. К тому же, московит был прав: начнись между Унией и Москвой война, сотни весей сгорят в огне пожарищ и тысячи невинных душ сложат головы во время осад, приступов и битв. Совесть Газды, всегда несговорчивая, вновь властно напомнила о себе.

– Ладно, брат москаль, – принял он, наконец, решение, – так и быть, выйду с тобой на ловлю Волка! Только обещать ничего не могу. Один бес знает, где сей зверь схоронился. Может статься, его уже след простыл…

– Может, и не простыл… – подал голос рассудительный Тур. – Пока вокруг леса рыщет Самборская стража, он будет тихо сидеть в своей берлоге. Если отыскать то место да нагрянуть нежданно, может, и удастся взять в полон зверя…

– Ты знаешь, где его искать? – с надеждой поднял на него глаза Дмитрий.

– Я – нет, – покачал седым чубом казак, – но есть люди, коим Старый Бор ведом лучше моего. Если кто и сможет выследить беглого татя, то лишь одни они. Не знаю, правда, согласятся ли сии люди тебе помочь, боярин, но попробую их уговорить. Поутру мы к ним поедем…

– Вы что же, братья, решили на поводу у москаля идти?! – взъярился вдруг Чуприна. – Или мало вам тех бед, что он уже на вас навлек?!

– На меня он пока не навлек никакой беды, – пожал плечами Тур, – да и на тебя тоже. Если затея ловить Волка тебе не по сердцу, оставайся здесь, сторожи схрон до нашего возвращения. Неволить тебя мы не будем!

– Да как же так! – вспыхнул оскорбленный в самых святых чувствах Чуприна. – Вы головой рисковать будете, а я в схроне отсиживаться?!

Да пусть меня черти железными кольями побьют и шкуру с живого снимут, если я вас наедине с сим московским змеем оставлю! Ему ведь только того и нужно, чтобы вы без присмотра остались и некому было вас от опасности уберечь! Но я, назло ему, пойду с вами, побратимы, и не дам завести вас в западню!

– Слышишь, москаль? Я буду приглядывать за тобой, и если что не так!.. – Чуприна вскочил с места и, грозно сверкая глазами, обнажил до половины свою саблю.

В иное время за такие речи Дмитрий бы посек оскорбителя в капусту, но сейчас, когда его занимали более важные вещи, чем собственная честь, пропустил слова Чуприны мимо ушей. Постояв немного с полуобнаженной саблей, Чуприна понял, что выглядит глупо, и, нехотя вогнав клинок в ножны, опустился на свое место у костра.

– Все, угомонись! – устало махнул рукой Газда. – Не сердись на него, Дмитрий. Чуприна порой такое творит, что ни в какие ворота не входит, но казак он добрый, и в бою – верный товарищ.

А что ты ему не по нраву, так на то есть причина: он всех господ не любит, откуда бы родом они ни были. До того, как в казаки податься, он был холопом у одного заможного пана. Много добра от господ повидал – места живого на спине не осталось!

Чуприна возмущенно фыркнул, но промолчал. Ему явно не хотелось вспоминать былое.

– Ладно, брат москаль, нам еще перед завтрашними трудами отоспаться нужно, – зевнул Газда, слегка успокоивший совесть обещанием помочь Бутурлину с поимкой беглого душегуба, – прикорни чуток, пока я за костром пригляжу, а после ты сменишь меня!

Дмитрий не стал противиться. Ему нестерпимо хотелось спать. Он завернулся в старую кошму, и, привалившись к глинистой стене, смежил веки.

Сон обрушился на него, как снежная лавина, и в этом сне он блуждал по зимнему лесу в поисках чего-то утерянного, без чего он не мыслил свою дальнейшую жизнь. Куда бы он ни шел, за ним повсюду следовал взгляд чьих-то больших глаз, полных надежды и тревоги. И лишь под утро Дмитрий понял, что это были глаза Эвелины.