Текст книги "Иголка в стоге сена (СИ)"

Автор книги: Владимир Зарвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 39 страниц)

Глава 46

С тоскливым предчувствием беды Дмитрий возвратился к казакам. По его просьбе, их поместили отдельно от свиты Воеводы, чтобы между неугомонной троицей и жолнежами не вспыхнула ссора.

Всего на постоялом дворе было три гостевых избы. В самой просторной расположился Воевода с Самборским отрядом, племянником и пленным татем, другую избу занял тевтонец со своими людьми.

Казакам отвели самую старую из всех строений постоялого двора избу – низкое строение с просевшей крышей, прилепившееся к самому частоколу.

Воевода поначалу не хотел отпускать от себя Дмитрия, ссылаясь на то, что негоже-де родовитому боярину коротать ночь в таком хлеву, как облюбованная им лачуга.

Но московит настоял на том, чтобы ночевать вместе со своими подручными. Он знал, в его присутствии жолнежи не посмеют затевать драку с казачьей троицей.

Однако Кшиштоф умел держать слово. Его солдаты не только не задирали казаков, но даже не приближались к приютившей их избе. Это внушило Дмитрию надежду, что Самборский Владыка и в дальнейшем не станет преследовать его друзей.

Посему, когда тот позвал его ужинать в свои покои, боярин решился оставить подопечных без присмотра.

Обрадованный поимкой Волкича, Воевода велел поднести казакам брагу и снедь со своего стола, а после такой щедрости Дмитрию казалось невежливо отвергать предложение старого рыцаря о совместном ужине.

Когда он вернулся к друзьям, те уже успели съесть жаркое и допить присланный им мех хмельного меда.

– О, вот и наш москаль вернулся! – наигранно радостным голосом приветствовал его Чуприна. – Что так долго, боярин? Мы тут, не дождавшись тебя, оприходовали все Воеводины дары!

– Правильно сделали! – ответил Дмитрий, устало привалившись спиной к бревенчатому срубу. – Мне за столом у Воеводы хватило и харчей, и браги!

– Что-то не больно ты выглядишь захмелевшим! – заметил Газда. – Похоже, не впрок тебе пошло питье Воеводино…

– Впрок, да только было от чего отрезветь после, – невесело усмехнулся Бутурлин. – Угадайте, кого пурга привела сюда вслед за нами?

– Откуда же нам знать? – пожал плечами Газда. – Ты расскажешь, мы и узнаем. Какой-нибудь твой знакомец?

– «Какой-нибудь» – не то слово. Помните, я сказывал о человеке в сером плаще, приезжавшем к Волкичу в ночь убийства Корибута? Так вот, это он!

– Что, вправду, он? – встрепенулся Газда. – А ты не мог обознаться, брат-москаль?

– Я его среди тысяч других узнаю, – убежденно молвил Бутурлин, – не по виду, так по голосу! И то, что он явился на постоялый двор, – не случайность. Он попытается освободить пленного татя!

– И кто сей пришелец? – выдвинулся из полумрака молчавший доселе Тур.

– Тевтонский рыцарь, посланник Магистра Командор фон Велль!

– Дела… – протянул седой казак. – Ну, и что ты предпринял, сообщил о том Воеводе?

– Сообщил, – кивнул Дмитрий, – да только Воевода отпустил его с миром. То ли мне не поверил, то ли с Орденом не захотел отношения портить.

Даже дивно! Казалось бы, друг Корибута, все твердил, что хочет покарать его убийц, а как дошло до дела, бровью не повел! Или же не так любил покойного, как о том рек, или… не знаю!

Бутурлин тряхнул головой, отгоняя от себя мрачные думы.

– И что собираешься дальше делать? – вновь вступил в разговор Газда.

– Даже не знаю, – честно признался Дмитрий, – впервые со мной такое. Знаю, что прав, а доказать правоты не могу!..

– Ложись-ка ты спать, боярин, – посоветовал ему Тур, – утро вечера мудренее. Что бы ни замышлял приезжий немец, ему не освободить татя. Воевода охраняет его, как зеницу ока, а перебить с горсткой воинов самборскую полусотню тевтонцу не под силу!

Если хочешь, мой тебе совет: возвращайся ночевать в избу, к Воеводе. Там тебя ждут натопленная печь и чистая постель!

– Это почему же? – поднял на него удивленные глаза боярин. – Ужели я вас чем-то обидел?

– Ничем, – грустно покачал головой казак, – только нынче ночью мы уйдем в леса. Если останешься ночевать с нами, Воевода завтра обвинит тебя в том, что ты отпустил татей на волю.

– Решили все-таки бежать? Может, передумаете? – попытался удержать побратимов от побега Дмитрий. – Воевода велел своим людям сторониться вас и драк не затевать. Свое слово он держит…

– Пока держит, – поправил его Тур. – До Самбора путь неблизкий, а по дороге многое случиться может. Неизвестно и то, что нас в самом Самборе ждет…

– Ну, и как вы найдете дорогу к схрону в такую метель?

– Уж как-нибудь сыщем! – хитро улыбнулся Газда. – Тур выведет, ему не впервой находить родное лежбище. Да и покидать сей двор мы будем под утро. Тогда, глядишь, метель стихнет, а у стражи сон будет крепче!

Ты уж не гневись на нас, брат москаль, но нам отсюда по-любому нужно уйти. Если Воевода проведает о золоте, что мы у Волкича отняли, нам точно не поздоровится, и заступничество твое не поможет.

Хоть я и припугнул татя, чтобы он язык не распускал, а на душе все неспокойно. Ему терять нечего, а раненый волк, чуя, что вскоре сам околеет, кусает всех подряд. Захочет нас за собой в могилу утащить, так и откроет Воеводе, к кому награбленное добро перешло. Что нам тогда делать?

Нет, пока тайное не стало явным, бежать нужно! До схрона как-нибудь дойдем, главное – отсюда выбраться и коней вывести за ворота. Но это уже наша забота – не твоя!

Тебе же лучше послушать Тура и перебраться на ночлег к Воеводе. Так с тебя будет меньше спрос за наш побег!

– Воевода – неглупый человек, – парировал Бутурлин. – Если я вас покину и уйду ночевать в другое место, он скорее заподозрит неладное и отрядит десяток жолнежей охранять конюшню. Тогда вам точно не удастся выбраться с подворья.

Нет, я еще посижу с вами. Обо мне не тревожьтесь – не станет Воевода казнить меня за ваш побег. Как-нибудь оправдаюсь!

– Добрый ты парень! – усмехнулся в усы Тур. – Рад, что не ошибся в тебе! Будь у нас еще брага, выпил бы за твое здравие!

Будто в ответ на его слова, в дверь постучали.

– И кого еще нам Господь в гости послал? – слащавым голосом спросил, отпирая дверь, Чуприна.

Снежный вихрь тут же ворвался в избу, запорошив ему глаза и заставив казака отступить от двери. На пороге выросла долговязая фигура с костылем под мышкой. За спиной у хозяина двора смутно темнел, едва различимый сквозь метель силуэт его сына, несущего на плече какую-то поклажу.

– Благородные господа! – торжественно объявил собранию Харальд. – Вельможный пан Воевода посылает вам мех франконского вина и жирных цыплят, чтобы вам было чем занять себя этой ночью! Пейте и ешьте во славу Короля и Воеводы!

Он отступил в сторону, давая проход сыну, и немой здоровяк поставил на пол корзину с жареными каплунами и мехом франконского.

Глаза Чуприны от радостного изумления едва не вылезли из орбит, из открытого рта побежала слюна. Тур и Газда встретили дары Воеводы более сдержанно, но, похоже, Воеводина щедрость им тоже пришлась по душе.

С ловкостью, удивительной для калеки, Харальд извлек из-под плаща здоровой рукой четверку деревянных кружек, связанных за ушки бечевкой. Развязав зубами узел на бечеве, он отдал три из них сидящим за столом Дмитрию, Газде и Туру, четвертую – стоящему у дверей Чуприне.

– Это еще зачем? – изумленно воззрился на протянутую ему посудину коротышка. – Мы больше по-простому привыкли – к меху прикладываться!

– К меху прикладываться вы сможете и в походе, – улыбнулся здоровой частью лица датчанин. – Попробуйте, и вы сами убедитесь, что пить из кружек гораздо удобнее, чем по очереди передавать мех друг другу!

Сказав сие, он откупорил горловину меха и с той же удивительной ловкостью налил вина каждому из гостей.

– Может, и ты выпьешь с нами, хозяин? – предложил ему Тур.

– Увы, я калека, и от вина у меня мутится разум, – на миг лицо Харальда исказилось в болезненной гримасе, – да и других гостей обслуживать надо! Похоже, пан Воевода собирается гулять до утра…

Он отвесил гостям поклон и удалился вместе с сыном.

– Дивный человек, – произнес Тур, когда за датчанином затворилась дверь, – губы смеются, а в глазах – тоска и боль. Похоже, несладко ему пришлось в жизни!

– Да ну его! – фыркнул Чуприна, набрасываясь на вино и снедь. – Давайте лучше выпьем за нас! Кто знает, когда еще представится случай попировать! Может статься, в последний раз собираемся вместе…

– Не хотелось бы, чтоб он был последним, – грустно вздохнул Бутурлин. – За время наших скитаний я прикипел к вам душой!

– А вот я не могу сказать, что прикипел к тебе, боярин! – от смешения в утробе вина и браги развеселился Чуприна. – Но все же какая-то польза нам от тебя была!

Не подрядил бы ты нас на охоту за беглым татем, в наших сумах до сих пор бы гулял ветер! А нынче мы сами себе паны: каждому по силам купить хутор да клок земли впридачу!

Как мыслите, братья, сколько волов приобрести можно за те деньги, что будут у каждого из нас, когда мы скарб Волкича разделим?

– Ты уже и делить хочешь? – нахмурился Тур. – Или забыл, для чего нам нужны деньги? Мы на вольных землях собирались начать новую жизнь: дикую степь распахать, возвести валы с засеками, чтобы всякий человек, что поселится на той земле, мог жить без страха.

Но большое дело требует больших трат, и чтобы свершить его, нужна казна. Народ ведь к нам потянется все больше неимущий. Что сможет мужик на себе унести, от господ убегая, с тем к нам и придет.

А как ему пахать да строить, когда нет ни заступа, ни плуга?

На какие деньги приобретет он косу и серп, сбрую, чтобы лошадь запрячь, саму лошадь?

А мы дадим ему серебра, он и обзаведется хозяйством. И лишку назад брать с него не будем, сколько взял в долг, пусть столько и вернет. Ибо не лавочники мы, не ростовщики, а вольные люди!..

…Еще оружие подкупить, когда старое выщербится, братьев из неволи вызволить – вот на что пойдет добро, отнятое у татя, – закончил мысль Тур. – А о хуторах да о сытой жизни нам думать не время. Важнее дела есть!..

– Ну да, братьев из неволи выкупать – дело святое… – вздохнул, помрачнев, Чуприна. – И без оружия нам – никуда…

– Тогда чего грустишь? – потрепал его по плечу. Газда. – Выпей вина, сразу легче станет!

– Нет, братья, пить мы больше не будем, – помотал седым чубом Тур. – Бежать из неволи лучше на свежую голову! Кто знает, что нас ждет впереди… Мне, чтобы дорогу к схрону найти, ясный разум нужен. Да и вам похмелье ни к чему. Доберемся до дома – там и отпразднуем!..

– Помнишь, Тур, ты рек, что над каждым властвует судьба, от которой не уйти? – вспомнил слова старого казака Бутурлин. – Скажи, можно ли заглянуть в грядущее, узнать, что нас ждет?

– В грядущее? – нахмурился Тур. – Трудно сказать… Я вот опасность чую, путь к дому по наитию могу отыскать, но грядущее от меня все больше сокрыто…

…Бывает, вспыхнет на мгновение яркий свет, и я вижу, что ждет впереди. Но вызывать видения не могу. Они приходят сами, нежданно, и, чаще всего, от них нет проку…

…Лет двадцать назад, когда у меня была семья, отправился я в поход на Крым с другими казаками. Ничто не предвещало беды, даже предчувствия дурного не было.

А по дороге домой мне словно иглу кто-то в сердце вонзил. Свет померк в глазах от боли, и вдруг увидел я, как пылает в огне наше селение, как мечутся в огне женщины и дети.

Едва придя в себя, дал я плети коню, помчался навыручку родне. Только и успел крикнуть побратимам, чтобы скакали за мной! Когда ворвались в селение, оно уже пылало вовсю.

Пока мы на Крым ходили, крымская орда решила к нам в гости наведаться. Немногих мужчин, что дома остались по причине старости, вырубили в неравном бою, а женщин и детей заперли в домах и, обложив соломой, подожгли.

Искромсали мы татар в капусту, да только родных спасти не смогли. Лето тогда жаркое было, сухое, пламя до неба доставало. Не успели мы затушить пожар, в один день все казаки семьи утратили. Погибла там и моя Христина с детьми, семилетним Иванком да Ганнусей пятилетней…

…Долго я горевал. Все понять не мог, почему Господь загодя не известил меня о татарском набеге. И просил его потом не раз, чтобы он вовремя показывал мне грядущее. Ведь какой прок в том, что я вижу его, если ничего изменить не смогу?

Да только у Господа свои виды на нас, грешных. Не знаю, внял ли он моим просьбам. Что-то в грядущем я, и впрямь, вижу, но лишь изредка и мало…

Одно лишь ведаю: все мы игрушки в руках Божьих, и человеку спорить с Господом не с руки. Какой путь он кому наметил, такой нам пройти и суждено. Так что, не спрашивай меня, Дмитрий, о грядущем. Нынче у меня нет видений, а врать мне совесть не велит!..

…За бревенчатыми стенами избы надсадно выла вьюга. Казалось, ни ей, ни ночи не будет конца, а Дмитрию так хотелось, чтобы наступило утро. Закончив ужин, казаки улеглись отдыхать на деревянных лежанках возле натопленной печи.

Пока Воевода и его люди праздновали поимку татя, о побеге нечего было и думать. Посему Газда с товарищами решили дождаться, когда утомленные гульбой жолнежи отойдут ко сну.

Боярин знал, что должен уснуть хотя бы ненадолго, но сон к нему не шел. Предчувствие беды заставляло его думать о тевтонском Командоре, притаившемся совсем рядом, за стенами соседней избы.

Пока Воевода и стражники безмятежно пируют, он, словно паук в тиши, плетет паутину, нового заговора. И кто знает, какое коварство готовит в эту ночь посланник Магистра?

Дмитрий твердо решил, что спать он сегодня не будет. Но сон подкрался к нему незаметно. Сладкая истома разлилась по телу боярина, смежила его веки. Какое-то время он еще боролся с дремотой, но потом сдался, и она, накрыв его теплой волной, унесла в Страну Забвения.

Там никогда не было зимы, поля круглый год укрывал благоуханный ковер цветов, и диковинные птицы пели сладкими голосами в кронах вечнозеленых деревьев.

В этой стране Дмитрий встретил Эвелину. Несказанно прекрасная, она шла босиком по морю душистых трав, и ее головку украшал, подобно короне, венок из ярких полевых цветов. В глазах и улыбке девушки было столько нежности и любви, что сердце Дмитрия затрепетало, как трепещут крылья птицы, рвущейся после долгой зимы в лазурь весеннего неба…

…Они встретились посреди луга, озаренного лучами доброго, нежгучего солнца, и обняли друг друга.

– Любимый! – шептала княжна, прижавшись щекой к его груди. – Никто, никто тебя у меня не отнимет, ты – навеки мой!

Что было дальше, Дмитрий так и не смог вспомнить, сколь ни старался вызвать из прошлого мгновения счастливого сна. Страна Забвения умела хранить свои тайны.

Глава 47

Чуприна проснулся среди ночи от внезапной боли в животе. Его внутренности, еще недавно мирно переваривавшие пищу, теперь, казалось, готовы были пуститься в пляс.

Привстав на локте, казак оглянулся по сторонам. Его спутники мирно храпели на своих лежанках, не подавая признаков беспокойства, так внезапно овладевшего их товарищем.

«Что за чертовщина, – с завистью подумал Чуприна, – пили-гуляли вместе, а брюхо у меня одного разыгралось!..»

Он обхватил живот руками, пытаясь обуздать бунтующую плоть, но это ничего не дало. Казалось, еще миг, и его утроба исторгнет все, чем он с таким усердием наполнял ее за ужином.

Чуя, что промедление смерти подобно, он рывком распахнул дверь и, как был, без шапки помчался к отхожему месту. Ему повезло добежать до выгребной ямы прежде, чем содержимое кишек вырвалось наружу, и Чуприна возблагодарил святых угодников за то, что те не дали ему уронить казацкую честь.

Запахнувшись в полушубок, он уже без суеты двинулся к месту ночлега. Сон казака прошел, и голова его была на удивление ясной.

Ночная вьюга стихла, давно смолк шум веселья, доносившийся из избы, где пиршествовал Воевода. Мир был погружен в дрему, и ни один звук не нарушал торжественной предутренней тишины. Даже мохнатые псы, сторожившие постоялый двор, мирно спали в своих конурах.

«Самое время, бежать – подумалось казаку, – сейчас или никогда. Другого шанса не будет!»

Он ускорил шаги, желая немедленно разбудить побратимов. Когда он их покидал, Тур и Газда спали так крепко, будто давеча не помышляли о побеге, и в этом было что-то неестественное.

Чуприне почудилось, что его друзья околдованы, и от сей мысли по спине казака пробежала дрожь, словно ему за шиворот насыпали пригоршню колючего январского снега.

Его обратный путь пролегал вдоль дома, где хозяин постоялого двора разместил на ночлег тевтонца. Когда Чуприна спешил этой дорогой по нужде, он не думал ни о чем, кроме того, что с ним станет, не успей он добежать до выгребной ямы.

Теперь же, приближаясь к пристанищу Командора, казак поймал себя на мысли, что ему хотелось бы обойти этот дом стороной. Самого рыцаря он видел мельком, но, едва поймав его взгляд, понял, что больше с ним встречаться не хочет.

Взор Орденского посланника был взором коршуна, высматривающего добычу и, встретившись с ним глазами, Чуприна ощутил себя зайцем, в которого вот-вот вонзятся когти пернатого хищника.

И все же, пересилив нахлынувшую на него робость, он решился пройти мимо избы тевтонца.

«Должно быть, тоже спит!» – успокоил себя Чуприна. Но он ошибся. Проходя вдоль дома, казак услышал скрип дверных петель. Вздрогнув, он ускорил шаг, но тот, кто заранее ждал Чуприну, опередил его.

– Эй, удалец, – окликнул его по-польски незнакомый голос, – остановись ненадолго, мне нужно потолковать с тобой!

От неожиданности Чуприна замер на месте. Рука по привычке потянулась к сабельному крыжу, но застыла у бедра, не найдя рукояти. Казак вспомнил, что, покидая место ночевки, впопыхах забыл прицепить саблю к поясу, и по спине его вновь пробежал колючий холодок.

– Ты ведь хочешь разбогатеть, не так ли? – продолжал, между тем, голос. – Сделай то, что я скажу, и получишь два кошеля серебра!

– Серебра? – переспросил, облизав пересохшие губы, Чуприна. – И что я должен для тебя сделать?

– Совсем немного. Ты выпустишь на волю пленника Воеводы, и я тебя за это щедро вознагражу. Тебе нужно лишь разрезать веревки, коими он связан. Остальное уже моя забота!

– Хочешь, чтобы я освободил Ирода, чьи руки по локоть в крови? – вспомнил слова Газды Чуприна. – Убийцу женщин и детей?

– Тебя мучает совесть… – в голосе, долетавшем из тьмы дверного проема, звучала насмешка, – …сколько денег тебе нужно, чтобы она утихла?

Чуприна задумался. В одно мгновение перед его внутренним взором промелькнула былая жизнь, когда он, еще Акакий Скибка, служил стременным у вельможного князя Черногузского.

Князь обожал охоту, и вся челядь, в число коей входил Акакий, вынуждена была загонять для него на ловах лосей и кабанов. Изо всех сил стремясь заслужить милость магната, он в совершенстве овладел искусством быстро и крепко связывать любого зверя, угодившего в силки. Князь, по большей части, бывал им доволен и награждал Акакия то медью, то серебром, что пробуждало к нему зависть остальной дворни.

Но долго ходить в княжеских любимцах Акакию не прищлось. Однажды его хозяину посчастливилось загнать в ловчую яму огромного вепря, силой и свирепостью превосходившего всю прочую добытую им на охоте дичь. Зверя можно было прикончить на месте, но Князь решил привести его в поместье живьем. Ему хотелось развлечь друзей травлей лесного исполина.

Для осуществления сего замысла Акакию пришлось с риском для жизни спускаться в яму и связывать пойманному чудовищу ноги. Но хотя стременной отменно исполнил волю магната, вместо ожидаемой милости на него обрушился господский гнев. Вепря грузили на воз, когда, порвав путы, он обрел волю.

Трудно передать, какой при этом поднялся переполох! Разбросав загонщиков, словно тряпичные куклы, и покалечив двух собак, лесной обитатель навсегда скрылся от княжьих глаз в чащобе.

Вины Акакия в случившемся не было. Один из завистников-дворовых подсунул ему гнилые веревки, а он не успел распознать подвох. Но Князю нужно было на ком-то сорвать зло за свою неудачу, а Акакий для этого подходил, как никто другой.

По возвращении в поместье его раздели до пояса и, привязав за руки меж двух столбов, отвесили сорок полновесных ударов плетью.

Без малого две недели приходил он в себя после незаслуженной порки, а по возвращении на Князев двор обнаружил, что его место занято подлецом, подавшим ему негодные путы.

Боль и обида переполняли душу бывшего стременного. Выросший в холопстве, он с детства привык к и унижениям и побоям, но на сей раз его чаша терпения переполнилась.

Акакий решил отомстить Князю и в ту же ночь поджег господский амбар. Огонь быстро потушили, а рассерженный магнат объявил на бунтаря охоту. Больше месяца укрывался он в лесу от ловцов, преследовавших его, словно дикого зверя.

Но худшее было впереди. Не сумев изловить своего бывшего челядника, Князь отвел душу на его родне. Хижина родителей Акакия была сожжена дотла, а обеих его сестер хозяин отдал на поругание жолнежам.

Не снеся горя, мать Акакия скоропостижно умерла, а отец проклял сына, навлекшего на семью столько бед.

После всего случившегося у будущего казака оставался лишь один выход – бежать на восток, куда стекались все недовольные властью Князей и Воевод. Ему удалось прибиться к казачьему отряду, идущему на соединение с Подковой. Славный атаман как раз собирал силы для войны с Унией и охотно принял оборванную ватагу в свое войско.

Там Акакий получил прозвище Чуприна и начальные навыки боевых искусств. Но достичь вершин ратного дела ему не удалось. Тридцатилетнему мужчине было трудно с азов осваивать то, чему в казачьих семьях учат с малолетства. Он так и не научился толком ни фехтовать, ни стрелять из лука, а его ловкость в обращении с веревкой, годилась разве что, для связывания пленных.

Но еще больше в казачьем быту Чуприну раздражало иное. Казаки ценили в людях лишь бесстрашие да готовность делиться последним добром, посему личных денег у них не было. Все свои сбережения и добытые в бою ценности они отдавали на общее дело, и горе было тем, кто пытался утаить от товарищей хотя бы, монету. Подобных хитрецов «Вольные Люди» с позором выгоняли из войска, перед изгнанием сбривая им признак казачьего достоинства – чупер.

Чуприна понял, что нажить богатство здесь ему не удастся, однако, страх за собственную жизнь заставлял его терпеть законы казачьей вольницы. Без ее пик и сабель Акакий был беззащитен перед Князем Черногузским и другими панами…

…После разгрома Подковы бывший стременной примкнул к Туру и Газде, рассчитывая с их помощью добраться до мест, где заканчивалась власть польской шляхты. Но в положении Чуприны едва ли что-нибудь изменилось. Побратимы не собирались отказываться от опостылевшего ему общего котла, и надежды Акакия разбогатеть при них рассеялись, как дым.

Нельзя сказать, что он не питал к Туру и Газде добрых чувств, но их помыслы были до противоположности несхожи с мечтами Чуприны. Они жаждали битв и походов, освоения новых земель, Чуприна же хотел осесть в городе, обзавестись семьей, зажить почтенным мещанином.

Пока он следовал за Туром и Газдой, этим мечтам не суждено было сбыться, и Акакий не раз подумывал о том, что будь у него сбережения, он бы давно сбежал от них и занялся устройством собственной жизни.

Однако, сбережений у него не было, и уйти от побратимов ему бы пришлось тем бедняком, коим он незадолго до того влился в пеструю рать Подковы.

Немудрено, что слова Командора заставили Чуприну задуматься. Даже один кошель серебра мог обеспечить ему сытую жизнь на долгие годы, два же таких кошелька представлялись казаку немыслимым богатством!

Он знал, что, выпустив татя на свободу, пойдет против воли побратимов. Но предложение Командора было чересчур заманчиво. Серебра, обещанного немцем, Акакию хватит, чтобы безбедно дожить до старости, скитания же с Туром и Газдой не сулили ему ничего, кроме бед и тревог!

Несколько мгновений совесть Чуприны боролась с нахлынувшей жадностью, но последняя оказалась сильнее.

В отчаянии казак оглянулся на избу, приютившую его побратимов. Если бы кто-нибудь из них вышел и окликнул Акакия, ему хватило бы сил устоять перед соблазном тевтонского беса! Но никто его не позвал. Братья спали мертвым сном.

Душа казака воспылала яростью. Почему он должен вечно идти на поводу у других, забывая о собственной выгоде?

Разве кто-нибудь думал о нем, когда его спину терзала плеть?

Сочувствовал ему, когда он, скрываясь в лесу от княжих слуг, глодал кору на деревьях?

Миру не было дел до страданий Акакия, так почему страдания мира должны заботить его? По земле бродит немало злодеев страшнее Волкича, и мир едва ли станет намного хуже, если он обретет свободу. А вот два кошеля серебра, несомненно, изменят жизнь Чуприны к лучшему!

Угрызений совести перед побратимами Акакий больше не испытывал. Разве они не провинились перед ним, отказавшись отдать ему принадлежащую по праву треть добычи? Не смеялись над его жадностью, ленью?!

Что до Бутурлина, то Чуприна вовсе не думал с ним считаться. Разве он чем-то задолжал московиту? Нет, это московит был в долгу перед Чуприной за все его неоплаченные труды!

Оставался страх перед Богом, но и здесь можно было найти лазейку: покаяться, замолить прегрешение, истратить часть полученных денег на благие дела. Многие свершают куда более тяжкие грехи, но Господь почему-то не спешит поражать их своими молниями…

Чуприна вдруг осознал, что страшится не божьей кары. Акакия пугала мысль, что жолнежи схватят его при попытке освободить Волкича и что тевтонец его обманет, не заплатив за труды.

– Так сколько денег тебе нужно, чтобы утихомирить совесть? – прервал вопросом его раздумья Командор. – Ста унций серебра, надеюсь, хватит?

– Для начала хотелось бы получить задаток… – промолвил, переминаясь с ноги на ногу, Чуприна. – Должен же я знать, что ты меня не обманешь…

Из дверного проема вылетел увесистый кошель. Чуприна поймал его на лету, дрожащими от нетерпения пальцами развязал кожаный шнурок, стягивавший горловину. Кошель был полон серебряных монет. Поднеся первую попавшуюся к глазам, Акакий понял, что это московская гривна.

– Откуда у тебя московские деньги? – ошарашенно произнес он.

– Какая тебе разница? – сухо прозвучал голос из тьмы. – Других у меня нет, а эти будут тебе как нельзя кстати. Ты ведь в Московию собрался?

– Уже нет… – пробормотал Чуприна, поражаясь осведомленности тевтонца.

– Пусть так, – не стал возражать голос, – но серебро везде в ходу. Ты легко обменяешь эти гривны на польские или датские деньги.

– А если меня схватят? – произнес Чуприна слова, подсказанные ему страхом.

– Не схватят, – уверенный тон собеседника свидетельствовал о том, что он знает, о чем говорит. – Слышишь, какая тишина повсюду? Даже собаки не лают. Если ты сам не поднимешь шум, ни одна душа до утра не пробудится.

– Так это колдовство, ты зачаровал всех! – охнул Чуприна, внутренне холодея от того, что пошел на поводу у чернокнижника. – Скажи, а то, что у меня брюхо свело, тоже твоя работа?..

– Хватит болтать, берись за дело! – резко оборвал его невидимый во тьме рыцарь. – И возьми то, без чего тебе не освободить татя. К двери не подходи, стой, где стоишь, я сам брошу…

У ног Чуприны упал продолговатый предмет, завернутый в тряпицу. Развернув ее, Акакий увидел небольшой, но острый, как бритва, нож.

На миг казаку подумалось, что судьба дает ему шанс перехитрить фон Велля. Ведь это так просто – взять у него задаток и уклониться от поручения! Немец останется в дураках, а Чуприна разбогатеет и не прогневит побратимов…

– Что встал? – вывел его из задумчивости насмешливый голос Командора. – Мыслишь, как обмануть меня и не исполнить дела?

– Не советую! Во-первых, тогда ты не получишь вторую половину вознаграждения, во вторых – наживешь в моем лице врага, от которого тебя не спасут ни дружки, ни боярин, ни сам Воевода! Если у меня хватило сил усыпить весь постоялый двор, подумай, что я смогу сделать с тобой?

Чуприна судорожно сглотнул незримый ком. Страх, отступивший на короткое время перед жадностью, вновь вернулся к нему, сжав сердце когтистой лапой. Похоже, колдун умел читать мысли.

– Иди и не вздумай меня предать! – продолжал, между тем, фон Велль. – И мой тебе совет: уходи этой ночью с татем. Если Воевода узнает, что ты помог ему с побегом, он велит привязать тебя за ноги к боевым жеребцам и разорвать надвое!

От последних слов тевтонца Чуприну охватил озноб. Он понял, что угодил в трясину, из которой ему не выбраться. Во мраке дверного проема казак смутно различил очертания самострела, направленного ему в грудь. Если он явно выразит непокорность, тевтонец, не раздумывая, всадит в него стрелу, если же попробует обхитрить немца, тот наведет на него порчу.

Чернокнижнику, усыпившему колдовством уйму народа, не составит труда сделать так, чтобы он умер в муках от нестерпимого жара или червей, терзающих изнутри человеческую плоть…

– Я выпущу на волю татя… – выдавил из себя Чуприна. – Только, если я уйду вместе с ним, как ты мне вручишь второй кошель серебра?

– Волкич поделится с тобой, как только вы окажетесь в укромном месте, – невозмутимо ответил Командор, – ты протянешь ему сей нож и скажешь заветные слова. Услышав их, он не посмеет тебе отказать.

– Значит, не обманул тать, есть у него еще золотишко! – тряхнул головой Чуприна. – Ну, и что это за слова такие?

– Простые слова, – усмехнулся незримый собеседник, – «На добрую память!»

– Всего-то? – не поверил ему казак. – Не шутишь ли, господин рыцарь?

– Не шучу, и, поверь, Волкичу, когда он их услышит, тоже будет не до шуток. Ступай же и помни, о чем я говорил!

В последний раз Чуприна оглянулся на пристанище Тура и Газды. Как поступили бы с ним побратимы, узнав, что он выпустил на свободу татя? Прокляли? Поколотили? Забили насмерть?

Акакий отдал бы многое, чтобы в его жизни не было ни встречи, ни разговора с тевтонцем, но судьба распорядилась по-иному. Свой выбор он сделал, и обратного пути уже не существовало. Превозмогая страх, Чуприна двинулся к пристанищу Воеводы.