Текст книги "Иголка в стоге сена (СИ)"

Автор книги: Владимир Зарвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 39 страниц)

Но этот московский дьявол сделал невозможное дело. Вместо того, чтобы наклониться вперед, он откинулся на лошадиный круп, и лезвие секиры прошло лишь по его волосам, срезав прядь густого русого чуба.

Прежде, чем Волкич понял, что противник жив, на плечи ему упала петля, аркана. Взревев, словно зверь, убийца попытался сбросить ее с шеи, но аркан тотчас натянулся, и мощный рывок выдернул его из седла. Несколько мгновений он тащился по снегу за лошадью Бутурлина, хрипя от удушья и тщетно пытаясь ослабить стягивающую горло петлю.

Снег залепил ему зрячий глаз, набился в рот и ноздри. Он ослеп и едва не задохнулся. Выхватив из ножен корд, тать ударил им наугад в попытке обрубить аркан. Ему это удалось, но едва Волкич оттер глаза от снега, над ним выросла крепкая фигура Бутурлина.

– Ты!.. – злобно прохрипел душегуб, занося кинжал для удара.

– А ты кого ждал? – холодно вопросил московит, перехватывая его руку с ножом и отправляя противника ударом кулака в небытие. – Похоже, тать, нам с тобой не разминуться на сей земле!

Глава 36

День у Самборского Владыки явно не задался. С самого утра он объезжал окрестности Старого Бора в надежде изловить Волкича и его подручных. Но усилия старого рыцаря были тщетны. На всем протяжении пути от Самбора до морского побережья снежная целина оставалась девственно чистой. Единственные следы, отпечатавшиеся в то утро на снегу, были следами Самборской конной полусотни.

Достигнув северной оконечности леса, Кшиштоф понял, что промахнулся. Желая упредить противника, он попросту обогнал его, и теперь шанс не упустить татя заключался в том, чтобы, развернув отряд, пойти в обратную сторону.

В правильности такого решения Воевода убедился, когда, двигаясь вспять, обнаружил на снегу следы небольшой конной группы, пересекающие его собственный след. Похоже, злодей не стал рисковать, выходя на открытую местность, он осмотрительно переждал, когда Самборский отряд пройдет мимо, и лишь после этого двинулся к ливонской границе.

Проклиная свой промах, Кшиштоф устремился вдогонку за беглецами со всей быстротой, на которую была способна измотанная долгим переходом конная полусотня.

Не пройдя по следам татей и ста шагов, Воевода увидел зрелище, которое никак его не обрадовало. Снег, истоптанный в одном месте копытами, говорил о произошедшей здесь конной схватке.

О ней же свидетельствовали два изрубленных щита на снегу, выщербленный боевой топорик и шлем, слегка помятый ударом булавы. При взгляде на него сердце старого рыцаря едва не выскочило из груди. То был шлем Флориана, Кшиштоф не мог спутать его ни с чьим другим шлемом.

Как и почему племянник оказался здесь, в десятке верст от Самборского замка? На сей вопрос Воевода не мог найти ответа. Ясно было одно: Флориан каким-то образом вышел на след убийц Корибута, настиг их и вступил в неравный бой.

Отсутствие пятен крови на снегу означало, что тати не убили молодого шляхтича, а лишь взяли его в плен. Но эта мысль не принесла Владыке Самбора должного утешения. Он хорошо знал: если ему удастся догнать шайку Волкича, последний сделает Флориана своим заложником. В обмен на его жизнь злодей потребует пропустить свое разбойное воинство в Ливонию.

Пойти на такое Кшиштоф не мог, при всей любви к племяннику, поскольку это было равносильно предательству Державы. Но отказать татям в свободном проезде значило обречь Флориана на скорую и страшную, смерть. Впрочем, даже если Волкичу удастся благополучно дойти до Ливонии, едва ли он сохранит жизнь заложнику. Милосердие было не в его правилах…

«Да, задал ты мне задачу, дорогой племянничек! – в сердцах подумал старый рыцарь, дав знак жолнежам следовать за ним. – Ладно, главное сейчас – догнать татей, а там пусть Господь помогает!»

__________________________

Едва ли Волкич долго пролежал без сознания, но когда он пришел в себя, его руки и ноги были крепко стянуты пеньковой веревкой.

– Гляди, очнулся! – услышал он незнакомый насмешливый голос, говоривший, как показалось боярину, на смеси русской и польской речи. – С возвращением тебя, пан разбойник!

С трудом повернув голову в сторону, откуда звучал голос, Волкич увидел коренастого степняка с пышным рыжим чубом, венчавшим его бритую голову.

Важно подбоченившись, коротышка рассматривал пленника, нагловатыми поросячьими глазами, и во взгляде его сквозило пренебрежение, смешанное с чувством собственного превосходства.

– Умолкни, холоп! – прохрипел тать, с трудом ворочая непослушным языком.

– Холоп?! – взвизгнул коротышка. – Ах ты, гадюка панская, да я тебя сейчас!..

– Оставь его, Чуприна! – раздался за спиной у Волкича другой голос, изъясняющийся на том же наречии, что и первый. – Лучше помоги связать ноги другому, чтобы не сбежал!

Рядом что-то с хрустом упало на снег.

– Шустрый оказался, хорек! – поведал рыжему степняку обладатель второго голоса. – К лесу припустил, думал уйти от меня. Да я тоже не промах: бросил в ноги летучего змея – он и зарылся рожей в снег!

– Братцы, за что же вы со мной так? – раздался над ухом у Волкича, каркающий голос Вороны. – Я ведь такой же, как вы, – беглый, от господ претерпевший!

– От одних господ убежал, к другим прибежал, – усмехнулся, судя по тону, степняк, пленивший Ворону, – и нашел же, к кому в услужение пойти, – к эдакому-то упырю!

– Так ведь не по своей воле! – попытался разжалобить его Ворона. – Принудил меня боярин! А кто я такой, чтобы боярам перечить?!

– Расскажи эти байки кому-нибудь другому! – презрительно фыркнул незримый собеседник Вороны. – Холуй панский – он и есть холуй, в какую бы одежонку ни рядился!

Волкич в бессильной ярости скрипнул зубами. Яд, привезенный ему фон Веллем, и впрямь, оказался негодным.

Боярина предали все, причины предательства значения не имели. У него оставалась лишь одна возможность спасти свою жизнь. Последняя.

– Эй, вы! – обратился он как можно громче к своим сторожам. – Подойдите сюда, мне нужно вам кое-что сказать!

– Ну, чего тебе? – степняк, взявший в плен Ворону, подошел к нему и присел, глядя в глаза. – Исповедаться, что ли, решил? Так это – не к нам, а к попам или ксендзам, уж и не знаю, кто из них тебе ближе.

А если о делишках своих черных поболтать приспичило, так это тебе к Воеводе нужно. Он давно ищет встречи с тобой, приедешь в Самбор – обо всем наговоритесь!

Солнце, светившее из-за спины степняка, слепило Волкичу уцелевший глаз, но он все же, сумел рассмотреть собеседника.

Этот степняк был выше Чуприны, лучше сложен, а в движениях его, быстрых, но плавных, чувствовалась сила опытного бойца. Густой клок иссиня-черных волос свисал с бритой головы к правому уху, в левом ухе блестела серебряная серьга. Вислые усы струились вдоль остро очерченного подбородка.

Острым был и взгляд ярких зеленых глаз, в коих читалось явное отвращение к душегубу. Поймав этот взор, Волкич понял, что разговор будет непростым.

– Послушай, – начал он, осторожно подбирая слова, – далеко ли сейчас ваш хозяин?

– Ты это о ком? – не понял его, степняк. – У нас нет хозяев!

– Ну, этот ваш… боярин, московит…

– Наш побратим? Он скоро подойдет.

Волкич понял, что говорить с черноусым будет еще сложнее, чем он предполагал вначале.

– Да какой он вам побратим! Едва вы исполните все, что вам от него нужно, Бутурлин выдаст вас польской страже. Вы для него – разбойники, холопы, голытьба. Ваши жизни для него ничего не стоят!

– По себе судишь? – хмуро усмехнулся черноусый. – Самому-то не впервой других предавать. С какой стати тебе о нас заботиться?

– Москаль мне рожу при знакомстве разбил, но холопом он меня не величал, – вставил слово Чуприна, – а ты, пан вельможный, первым делом обозвал меня рабом!

– Откуда мне знать, кто вы такие? – попытался выкрутиться тать. – На шляхту именитую не похожи…

– Но и на холопов не смахиваем, – презрительно закончил черноусый.

– Черт с ними, с холопами! – вышел из себя Волкич.

Когда это было нужно, он умел наступать на горло боярской гордости, но теперь видел, что унижаться перед сим кочевым сбродом нет смысла. – Кто бы вы ни были, я могу быть для вас полезен. К моему седлу привязан бочонок с золотом. Возьмите его себе!

– Уже взяли! – ухмыльнулся черноусый. – Чем еще можешь быть нам полезен?

– У меня еще есть. Много золота, втрое больше, чем в этом бочонке. А где спрятано, знаю лишь я. Освободите меня, и я поделюсь с вами. Захотите – отдам все!

– Врешь, небось! – криво усмехнулся черноусый степняк.

– А если не врет? – усомнился Чуприна. – Вдруг, брат Газда, он, и впрямь, припрятал золотишко?

– Даже если так, что с того? – хмуро воззрился на него Газда. – Предать московита, предать казацкую совесть, выпустить на свободу сего упыря, чтобы он и дальше заливал землю кровью?

Нет, Чуприна, такие дела не по мне!

– Ну, так оставайтесь ни с чем! – злобно оскалился Волкич. – От Бутурлина вы не получите и ломаного гроша, я же вам предлагаю богатство!

– Э-эх, брат, а может?.. – Чуприна с надеждой посмотрел на побратима, потер замерзшие уши и, чтобы как-то согреться, натянул глубже свою баранью шапку. – Что нам московит? У него, чай, в Москве двухповерховый терем, куча дворян, челяди разной…

…А у нас ни кола, ни двора. Кто о нас подумает, если мы не позаботимся о себе?

– Чуприна, Чуприна! – в голосе Газды звучала, горькая досада. – Ты, когда просил Подкову принять тебя в казаки, клялся, что выше и дороже казацкой чести для тебя ничего в свете не будет! Что же ты за человек, если забываешь свои клятвы, стоит тебя червонцем поманить?

Обижаешься, когда тебя холопом кличут, а сам холопство из себя никак не вытравишь! Если о чести забыл, то хотя бы подумай, кого на свободу отпустить хочешь. На этом звере крови невинно пролитой столько, что, ежели собрать в одном месте, изрядный пруд выйдет. А сбежит он на волю – моря прольются!

Да и как верить тому, кто телами сподвижников свой путь усеял? Вспомни татей, что в деревне у бортников навек уснули! Тех, кого он травленым вином напоил…

– Каким таким вином? – влез в разговор доселе молчавший Ворона. – не тем ли, что мы пили перед тем, как лес покинуть?

Волкич молчал, мрачно насупившись.

– То-то, я чую, в брюхе у меня колет, словно там еж ворочается!.. – испуганно пролепетал Ворона. – Да нет, быть того не может! Боярин, скажи, что они врут, ты ведь вместе с нами пил то вино!..

…– Или же только к губам мех подносил, – закончил за него Газда. – Обманул тебя твой господин, как есть, обманул…

– Нет! Не хочу подыхать!!! – завыл, извиваясь в путах, словно червяк, Ворона. – Скажи, боярин, за что?! Уж как верно тебе служил, трижды от смерти спа…

Он не договорил. Горлом пошла бурая пена. Ворона забился в корчах, закатил глаза.

Фон Велль не обманул, яд был настоящим. Только теперь это для Волкича ничего не меняло.

– За что?.. – в последний раз прохрипел, выгибаясь от боли, Ворона.

– Так вышло… – боярин не узнал собственного голоса, сиплого и чужого. – Прости, Ворона, я ничего не мог поделать…

– Так говорят все, для кого чужая жизнь – разменная монета, – произнес Газда, глядя на изуродованное смертной судорогой тело. – Ну что, Чуприна, все еще хочешь отпустить Ирода на свободу?

Чуприна хотел ответить «нет», но горло сдавил спазм, и он лишь отрицательно покачал головой. Мертвые глаза Вороны убеждали лучше слов.

Глава 37

– Выпей, шляхтич сразу голова прояснится! – протянул Тур Флориану флягу с душистым травяным отваром. – Ты не гляди, что настой горький, в нем сила целебная. Ежели кто перепил медовухи или по шлему, булавой получил, вроде тебя, сей отвар – первый помощник. Муть из головы вышибет и дурь прогонит, а заодно кровь очистит от всего непотребного!

– Лучше бы мне выпить того яда, коим Волкич отравил своих людей! – мучительно поморщился Флориан, принимая флягу с настоем из рук казака. – Как мне теперь на белый свет глядеть?

Я ведь, боярин, твоей смерти жаждал, а ты мне жизнь спас!

– Не бери в голову, шляхтич, – ответил Бутурлин, вороша сухой веткой угли в костре, – я жив, а значит, жалеть тебе не о чем. Только впредь не бросайся на людей с топором, не разобрав сути дела. Не с каждым такая схватка может закончиться миром!

– Знаю, – кивнул Флориан, отхлебнув из фляги пряной, горьковатой жидкости, – другой на твоем месте снял бы с меня голову!

Юноша чувствовал себя из рук вон плохо. Несмотря на близость к огню и теплый полушубок на плечах, его знобило. Ныла придавленная лошадью нога, перед глазами плыли цветные круги. Настой Тура слегка ослабил головную боль, неотступно терзавшую мозг шляхтича, но тошнота и слабость не покидали его по-прежнему.

И все же Флориан, знал: именно сейчас он должен объясниться с московитом. В иное время ему просто не хватит духу говорить о том, что последние дни так терзало его сердце.

– Воевода больше не считает тебя пособником Волкича, – глядя на боярина сквозь костер, проронил он, – я знал о сем еще вчера.

– С чего это Воевода так переменился ко мне? – поднял на него глаза Дмитрий.

– Тому есть причина. На заставе, где хозяйничал Волкич, была найдена одна вещица. Она-то и подтвердила твои слова о том, что к татю заезжали немецкие гости…

– Сломанная подкова с клеймом из Кенигсберга?

– Да, но откуда?..

– Слухом земля полнится! – улыбнулся Бутурлин. – Я даже знаю, что подкову нашел ты, шляхтич, за что я тебе премного благодарен! Только вот не думал я, что кусок клейменого железа поможет мне обрести доверие твоего вельможного дяди!

– Почему? – пожал плечами Флориан. – Дядя суров, но честен и возводить напраслину на других не станет. Вначале он, и впрямь, решил, что история о немецком госте придумана тобой для отвода глаз, но когда увидел подкову с орденским клеймом, счел, что в твоих словах есть доля правды.

– Только доля? – поднял бровь Бутурлин.

– Видишь ли, у Воеводы были сомнения на твой счет… Ты мог привезти подкову с собой и бросить посреди двора, чтобы пустить нас по ложному следу. Признаться, и меня эта мысль не покидала…

…Но поразмыслив, я отбросил ее. Чтобы свершить такое, нужно наверняка знать, что подкову найдут нужные люди в нужное время. А у тебя такой уверенности не было, да и откуда бы ей взяться?

В метель подкову замело бы снегом, и она пролежала бы под ним до самой весны. То, что обломок попался мне под ноги, – просто чудо, Божий Промысел!

– Так почему ты хотел моей смерти, если знал, что я – не враг? – удивился Дмитрий.

Гримаса боли исказила тонкое лицо Флориана.

– Почему? – он потупил взгляд в костер, чтобы не смотреть в глаза собеседнику. – По правде говоря, я даже не знаю, чьей смерти тогда желал больше, – твоей или своей собственной…

Когда ты победил меня в поединке, я понял, что потерял все…. Мне осталось одно – с честью умереть.

Но ты не стал меня добивать. Тогда я поскакал за Волкичем, зная, что ты увяжешься за мною. Я мыслил, что вступлю с ним в схватку и погибну, а ты уже возьмешь татя в плен.

Каждый из нас обретет свое: ты совершишь подвиг, я умру достойной шляхтича смертью!

– Ну, и к чему тебе эта «достойная смерть»? – нахмурился Бутурлин.

– А зачем мне сия недостойная жизнь? – горько усмехнулся шляхтич. – К чему она мне, если та, для которой бьется мое сердце, ко мне холодна? Если она предпочла мне первого встречного чужака, о котором почти ничего не знает?

Что ты так изумленно смотришь на меня, боярин? Да, я люблю княжну, люблю с малолетства и еще до недавнего времени надеялся, что она ответит на мое чувство!

И вдруг появляешься ты – чужеземец, схизматик-еретик…

– С изрытой оспинами рожей, – закончил за него Дмитрий. – Ты ведь это хотел сказать?

– Нет… – тряхнул головой Флориан, – не это! Но пойми меня! Я давно уже мечтал спасти ее, вызволить из беды, совершить в ее честь подвиг…

…И вдруг появляешься ты и, как ночной вор, крадешь мои мечты! Теперь княжна тебя обожает, а я для нее по-прежнему что-то вроде старшего брата. Меня она может любить только сестринской любовью!

– Так вот за что ты меня невзлюбил! – понимающе кивнул Дмитрий. – Дивно, как я сам того не разглядел!

– Да уж, дивно! – глаза шляхтича на мгновение полыхнули гневом и вновь погасли, точно угли догоревшего костра. – Не будь тебя рядом с ней, все могло бы сложиться по-другому…

– Не будь меня рядом, княжна могла бы погибнуть, ты об этом не думал? – устало вздохнул московит. – Не моя вина в том, что в лихую годину рядом с ней оказался я, а не ты, но я буду вечно благодарить за это Господа!

– Есть за что! – нехотя согласился Флориан. – Я бы полжизни отдал за то, чтобы оказаться на твоем месте. А вот побывать на моем не пожелаю и врагу!

Скажи, что мне теперь делать, боярин? – Флориан запрокинул голову так, что хрустнули шейные позвонки.

– Что тут поделаешь? Княжна сама должна разрешить наш спор.

– Она уже разрешила. В твою пользу!

– Тогда чего ты хочешь от меня?

– Она еще совсем молода. Если ты уедешь в свою Московию, она со временем тебя забудет, и, быть может, Господь ей пошлет чувство ко мне…

Но ведь ты не отступишься, не отдашь ее мне!

– Не отступлюсь, – тихо, но твердо ответил Дмитрий.

– Я люблю ее, московит… Больше жизни…

– Я тоже, шляхтич.

– Значит, мне остается одно: вновь скрестить с тобой клинки! – улыбка Флориана походила на гримасу боли.

– Мне бы сего не хотелось, – покачал головой Дмитрий.

– Боишься на сей раз проиграть?

– Нет, Флориан. Я с радостью бился бы с тобой плечом к плечу против общего врага. Но ни за какие блага мира не согласился бы пролить твою кровь.

– Это почему же? – в глазах молодого поляка промелькнуло неподдельное изумление.

– Кто бы из нас ни погиб, княжна будет несчастна. Да и победитель едва ли обретет покой. Призрак убитого до конца дней будет стоять между ним и возлюбленной, отравляя его радость. Но еще больнее придется Эвелине. Я не хочу обретать счастье ценой ее страданий!

Знаешь, шляхтич, когда-то у меня был наставник, истинно божий человек. Много он сказывал о Господней любви и о человеческой. Всего услышанного мне уже не вспомнить, но одно врезалось в память: любовь стоит столько, сколько стоят свершенные во имя нее деяния.

Если на алтарь любви свою жизнь приносишь, значит, она истинна, а чужую отнять норовишь – никакая это не любовь. Так, страстишка дурная, темная…

– Если так, то моя любовь – не любовь вовсе! – горестно вздохнул Флориан. – Ведь когда я нашел ту тевтонскую подкову, моим первым желанием было забросить ее подальше и забыть о ней. Я мыслил так: не сможешь ты оправдаться перед судом Короля – тебя отправят на плаху, а я останусь с Эвой. Вот и хотел избавиться от подковы, да только не смог почему-то…

– Потому и не смог, что истинно любишь княжну. Уж прости меня, что сразу о том не догадался!

– Выходит, у нас и выхода нет? – Флориан поднял глаза на Бутурлина, и Дмитрий впервые не встретил в его взгляде неприязни. – Если наш спор нельзя решить ни миром, ни войной?

– Отчего же нет? – пожал плечами Бутурлин. – Сам знаешь, у Руси грядет великая битва со шведами, а на ваши земли не сегодня-завтра двинутся турки. Один Господь ведает, кому суждено уцелеть в сей бойне, а кому – сложить голову. Он и решит за нас все. Тот, кто выживет, позаботится о княжне, другой – обретет Царствие Небесное…

– А если мы оба погибнем или, напротив, оба останемся живы?

– Спроси что-нибудь проще, шляхтич! К чему загадывать наперед? Волка нужно в Самбор доставить – вот дело, важнее коего нынче нет. О нем надобно думать. А осилим его – глядишь, и грядущее прояснится!

– Пожалуй, – кивнул, соглашаясь, Флориан. – Скажи, Дмитрий, у тебя родные на Москве есть?

– Были когда-то, теперь нет, – вздохнул Бутурлин, – оспа их унесла, когда я еще мальцом был…

– А моих родителей забрала холера. Меня дядя в одиночку вырастил, брат покойной матушки… Знаешь, я и подумать не мог, что у нас с тобой столько общего…

– У всех людей общее есть. Радости и скорби у них одни. Знали бы люди больше друг о друге, глядишь, меньше бы враждовали!

– Ты говоришь, как проповедник! – заметил Флориан.

– Что ж тут дивного? – улыбнулся в ответ Дмитрий. – Я ведь когда-то учился на священника и чуть было им не стал! Когда-нибудь расскажу, если захочешь!

Часть пятая. ТРЕВОГИ И СКОРБИ

Глава 38

Годы службы в разведке Ордена научили фон Велля осторожности. Он знал, что неверный шаг может расстроить исполнение самого совершенного замысла, и старался продумывать свои действия на несколько шагов вперед.

Но одного он, все же не предусмотрел. Юный оруженосец, с его старомодными понятиями о рыцарской чести, застал Руперта врасплох. Командор не переносил, когда кто-либо или что-либо вклинивалось в его планы, и посему даже смерть юноши не утолила ярости, пылавшей в его сердце.

Теперь ему предстояло держать ответ перед Капитулом за убийство оруженосца. В Орденской верхушке было немало сановников, которые попытались бы обратить сие деяние фон Велля против него, обвинив в превышении власти.

Связываться с этими людьми Руперту не хотелось, и на какой-то миг, он усомнился в правильности совершенного поступка. Но тщательно обдумав все, что случилось, рыцарь отогнал сомнения прочь.

Конечно, взбунтовавшегося оруженосца, следовало обезоружить и, связанного, отправить на суд в Кенигсберг. Но у Руперта не было времени, чтобы делать такой крюк, когда его заботили столь важные дела, а оставлять в отряде взбалмошного мальчишку, коий неизвестно что еще выкинет по пути, было просто опасно. Фон Велль сделал то единственное, что подсказывали ему здравый смысл и опыт начальника Орденской разведки, – убрал с пути нежданно возникшее препятствие, как убирал до того все, что могло помешать его миссии.

О загубленной жизни он не сожалел. Орден – не место для отступников и истеричек, не способных совладать с чувствами. Губерт знал, куда шел, и если он сломался на первом же испытании, то ничьей вины, кроме его собственной, в этом нет.

Пока кнехты уносили вглубь леса мертвое тело и снимали с него все, что могло выдать принадлежность к Тевтонскому Ордену, фон Велль думал о том, как лучше замести следы убийства.

В том, что волки и вороны обезобразят труп, он не сомневался, но одежду Готфрида следовало сжечь, а на его коня переложить часть поклажи, которая до того была погружена на двух вьючных лошадей.

Руперт решил, что это оградит его от расспросов польской стражи, у которой наличие в отряде верхового коня без всадника могло вызвать лишние подозрения.

Посему, едва солдаты вернулись к своему господину, он велел им снять с лошади Губерта седло и повесить на нее вьюки со своими боевыми доспехами. В дороге он обходился походной курткой с рядами вшитых в нее, стальных пластин, но рыцарские латы, шлем, и щит на всякий случай возил с собой.

Выполняя поручения Магистра, Руперт часто ездил ко дворам Владык, вассалы коих то и дело предлагали ему скрестить копья в «потешном поединке».

Командор никогда не отказывал в подобных просьбах, и его слава непобедимого бойца распространялась по землям Унии со скоростью лесного пожара.

Правда, в последнее время ряды желающих потягаться силами с тевтонцем заметно поредели, но изредка все еще появлялись храбрецы, жаждущие испытать на себе мощь его десницы…

…Когда вещи убитого были сожжены дотла, а доспехи и оружие фон Велля перевешены на освободившуюся лошадь, отряд тронулся в путь.

Но далеко уйти от места убийства тевтонцам не удалось. Вскоре Руперт заметил, что конь, принадлежавший Готфриду, прихрамывает. Он остановил отряд и велел кнехту, отвечавшему за состояние упряжи и сбруи, узнать причину сей хромоты.

Спешившийся кнехт, бегло осмотрел поврежденное копыто лошади и доложил рыцарю, что у жеребца сломана подкова.

– Аккурат, посередке раскололась, – сообщил он, подвернув вверх ногу лошади так, чтобы Командор мог увидеть повреждение.

– Где это могло случиться? – ледяным голосом вопросил фон Велль.

– Трудно сказать, господин… – замялся солдат, опуская глаза под пронзительным взором крестоносца. – Откуда же мне знать…

Длинный меч Руперта со свистом вылетел из ножен и, описав сияющую дугу, уткнулся в грудь кнехта с такой силой, что на том скрипнула кольчуга.

– А кто должен знать? – злобно прошипел рыцарь, поворачивая меч в руке. – Я за всем обязан следить?!

– Так ведь конь всю дорогу шел ровно, только сейчас захромал… – пролепетал кнехт, с ужасом косясь на гибельное острие меча. – Во имя Господа Бога нашего, принявшего муки на кресте, не убивайте, господин!

Он закатил глаза в ожидании скорой смерти, но клинок Командора вернулся в ножны столь же неожиданно, как и появился оттуда.

– Здесь, сейчас заменить подкову сможешь? – хмуро воззрился Глава Орденской разведки на солдата.

– Конечно, господин! – закивал головой тот, с трудом веря в свое спасение. – У меня есть все: молоток, гвозди, новые подковы!

– Старые подковы есть?

– Найдется пара… – солдат, в ушах которого все еще звучал предсмертный стон зарезанного оруженосца, готов был из кожи лезть, чтобы вернуть себе милость грозного начальника.

– Замени старой, – сухо наказал фон Велль, – и не дай вам Бог проговориться о потере подковы в Кенигсберге!

«На утерянной части подковы должна быть эмблема кенигсбергской кузницы, – пронеслось у Руперта в голове, – беды не будет, если обломок потерялся на дороге или в лесу. Но если он остался лежать на заставе у Волкича – тогда дело худо.

Какой-нибудь польский стражник может найти его и отдать Воеводе, а уж тот наверняка распознает орденское клеймо. И непременно захочет найти другую половинку подковы, посему от нее нужно избавиться.

В любом случае будет лучше, если замененная подкова окажется изношенной, – новая может вызвать подозрения у старого лиса!..»

_________________________

– Дивная все-таки вещь море! – восторженно произнес Дмитрий, впервые в жизни испивший морской воды. – Не обманули люди, и впрямь, – соленое! И силы в нем сколько! Все реки, озера скованы льдом, а оно не сдается морозу. Живет, дышит!..

– В лютую стужу и оно замерзает, – глухо откликнулся Флориан. – Мореходы, что вдоль северных берегов ходят, сказывают, будто там, за побережьем Норвегии, море всегда скрыто льдом.

– Да ну! – тряхнул головой Бутурлин. – И как тогда быть птицам, что в море добычу находят?

– Как птицам быть? – переспросил юноша. – Ты лучше подумай, боярин, как быть нам с тобой. До Самбора путь неблизкий, а я, похоже, стал для тебя обузой…

– Не бери в голову, шляхтич, – махнул рукой Бутурлин, – с Божьей помощью как-нибудь дойдем!

Укрытые от ветра грядой валунов, они глядели вдаль, откуда море катило студеные, с шелестом набегающие на пустынный берег волны. В костре, разведенном Туром, догорали обломки заброшенного челна. Дмитрий знал, что граница с Ливонией – не лучшее место для отдыха, но пока Флориану не станет лучше, отряд не сможет двинуться в путь.

Боярину предстояло тщательно обдумать дальнейшие действия. Дойти до Самбора нужно было поскорее, но путь через заснеженный лес отнял бы слишком много времени и сил, а объездная дорога была не только длинна, но и опасна.

Дмитрий не знал, где пребывает и чем занят чужеземец в сером плаще. Возможно, он идет по их следу, чтобы освободить Волкича, а возможно, готовит западню по пути в Самбор. В этом случае сабли Газды и его побратимов могли оказаться в отряде не лишними.

Но казакам было опасно встречаться с Самборской конной стражей. Для Воеводы они были людьми вне закона, и едва ли старый рыцарь отпустил бы их с миром, даже узнав о помощи, оказанной Флориану.

Нет, их жизнью и свободой Дмитрий не мог рисковать, посему он решил, что нынче же расстанется с побратимами. Ему было нечем наградить их за труды, но Бутурлин знал, как отблагодарят себя сами казаки.

Бочонок золота, отнятый у пленного татя, сослужит им добрую службу и, возможно, даже отвратит от дальнейших выходов на большой тракт. Только вот сумеют ли Дмитрий с Флоринаном без их помощи отбиться от сил, жаждущих вызволить убийцу Корибута?..

– Эй, брат москаль, – прервал мысли боярина, подойдя к костру, Газда, – сей вурдалак хочет с тобой говорить!

– Говорить? Что ж, пойдем!

Следуя за казаком, Дмитрий обошел валун, привалившись к коему спиной, сидел связанный тать.

– Чего хотел? – с ходу бросил, подходя к пленнику, Бутурлин.

– Отпусти меня! – прохрипел тот, одаривая боярина взглядом пойманного в капкан хищника.

– С какой радости?

– Я могу быть тебе полезен…

– Нам с Чуприной он то же самое говорил! – презрительно фыркнул казак. – Обещал сокровища, зарытые где-то в лесах!..

– Нет, Бутурлин, тебе я золото предлагать не стану, – отрицательно помотал головой душегуб, – знаю, что не возьмешь! Но могу предложить другое… Нечто более ценное для тебя…

…Поклянись, что отпустишь меня с миром, и я расскажу, кто подстроил убийство Корибута и для чего…

…Что же ты молчишь? Не хочешь узнать правду?.. Или сомневаешься, что Воевода тебе поверит? Так я могу все рассказать при его племяннике. Уж в его-то словах он не усомнится! Ну, ответь что-нибудь, не молчи!

– Ты знаешь, что я не могу тебя отпустить, – сурово сдвинул брови Дмитрий, – не могу и не хочу! Ты должен заплатить за невинную кровь, пролитую тобой. И не только Князя. Всех, кого ты заживо сжег, зарезал, замучил!

– Ишь, чего вспомнил! – зло ощерился Волкич. – Невинную кровь! Невинной крови не бывает, боярин! За каждой живой душонкой вереницей грехи тянутся, и кого ни угости топором промеж глаз – за дело накажешь! Кого – за жадность, кого – за предательство, кого – за гордыню!..

…Да и можешь ли ты, Бутурлин, быть мне судьей? Мы ведь с тобой одному Владыке служили, по его наказу в походы шли, по его наказу и убивали! У тебя на руках не меньше людской крови, чем у меня! Вспомни хотя бы Казань!

– Здесь ты прав, на войне и мне убивать приходилось, – согласился Дмитрий, – но сходства меж нами немного. Я врага разил, того, что являлся, дабы отнимать чужие жизни. Но мирный люд мечом не трогал, не насиловал! Девиц в теремах не сжигал!

– И это помнишь! – скривился, как от удара, душегуб. – И я бы не сжигал, если бы семейство той девицы душу мою не растоптало, не оскорбило гордости моей родовой! А все из-за этого! – он мотнул головой, отбрасывая назад прядь волос, прикрывавшую ожог. – Если бы не татарская смола, все было бы по-другому! Все!!!

– Что ж, тебе, и впрямь, досталось, – согласился Дмитрий, впервые при свете дня увидев неприкрытое безобразие бывшего боярина. – Только обожженная плоть – не повод уродовать душу. Тогда, под Казанью, кипящая смола не одного тебя опалила – многих. Но никто, кроме тебя, не пошел на большак убивать и грабить.

Один Господь ведает, что с каждым из нас в сече может статься: кому-то саблей нос снесут, кому-то лицо раздробят буздыханом. Но как дальше жить, каждый сам для себя решает. Кто-то и с изувеченной плотью остается человеком, а кто-то вслед за плотью и душу спешит искалечить.