Текст книги "Иголка в стоге сена (СИ)"

Автор книги: Владимир Зарвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 39 страниц)

– Как знать, – усомнился боярин, – из Москвы и из Кракова одно и то же видится по-разному…

– Хочешь сказать, что Король мне не доверяет? Тогда почему он обращается ко мне за помощью в поимке убийц?

– Чтобы выманить тебя из твоих владений и захватить в плен. Иначе зачем бы ему понадобилось встречаться с тобой на польской земле?

– Такой шаг не добудет ему чести. Король достаточно умен, но вероломство ему чуждо…

– Ты сам веришь, Великий Князь, в то, что изрек? – горестно вздохнул Воротынский. – Не многие Владыки способны устоять перед соблазном захватить в плен могущественного соседа, особенно, когда для того есть весомый повод. А у Яна Альбрехта ныне такой повод есть.

Что удержит его от взятия тебя в плен? Ваша дружба? Едва ли вас можно назвать большими друзьями. Терпите друг дружку – не более того. Сколько вы спорили за южные земли, сколько воевали за Смоленск, коий до сих пор в твоих владениях числится?

Неужели Король не воспользуется случаем разрешить все ваши споры одним ударом?

– Что ж, быть может, ты и прав! – горько усмехнулся Иван, внутренне разделявший опасения своего советника. – Но я не могу оставить Короля без ответа. Нужно либо принять его просьбу о встрече, либо отказать ему.

– Скажи, что готов встретиться с ним на границе ваших владений.

– Сие будет равносильно отказу, – поморщился Князь, – а отказ равносилен разрыву нашей дружбы.

– Если Король сам решил разорвать вашу дружбу, Княже, никакие твои усилия ее не спасут. Приняв просьбу Яна Альбрехта, ты сам отдашься в его руки и обезглавишь Московскую Державу.

А твой отказ хоть и пошатнет дружбу между Унией и Москвой, но он будет меньшим из зол. Даже если вы всерьез поссоритесь с Королем, он не осмелится ныне начать против нас войну. Слишком много у него врагов…

– Ныне не осмелится, а потом? После, когда замирится со своими врагами?

– После будет после, – разгладил русые усы Воротынский, – нам, Княже, о настоящем радеть надо. А о грядущем пускай потомки думают…

– То-то и оно, что потомки! – внезапно рассердился Великий Князь. – Вечно слышу ото всех бояр! Думал, ты мыслишь по-иному, ан нет! На потомков все норовите переложить? Не слишком ли много вы на них уже погрузили?! Какого лиха им теперь ждать: нашествий, голода, мора?!

– Не гневайся, Светлый Князь, – склонил голову, прижимая руку к сердцу, Воротынский, – я лишь хотел помочь тебе советом. Не моя вина, что Польский Король поставил условие, кое ты не сможешь исполнить…

– Отчего же не смогу? – прервал его Иван. – Пойти на встречу с Королем вполне в моих силах. Скажу более: я сделаю то, о чем просит меня Ян Альбрехт! Вождь великой державы не имеет права на трусость.

Враги только и ждут, чтобы я выказал испуг, начал изворачиваться и лукавить. Но я поступлю иначе. Пусть Польский Владыка увидит, что я чист и не испытываю перед ним страха!

– Господь с тобой, Княже! – от изумления густые брови Воротынского на миг подпрыгнули, открыв светлые, как оружейная сталь, глаза. – Недруг готовит тебе западню, а ты сам стремишься в нее попасть! И чего ты этим добьешься?

– Очищу от подозрений свое доброе имя! – гордо вскинул голову Князь. – И дам понять Яну Альбрехту, что, вопреки всем нашим размолвкам, я остаюсь ему добрым соседом!

– Дела… – охнул боярин, тряхнув русой бородой. – Одумайся, Княже, пока не поздно…

– Я достаточно думал, – холодно ответил Иван, – теперь буду действовать!

Он умолк, задумчиво глядя в замерзшее слюдяное окошко, за которым бушевала метель. Воротынский был прав: отправляясь на встречу с Польским Королем, владыка Московии рисковал очень многим, быть может, даже всем.

Но какое-то внутреннее чувство подсказывало Ивану, что если он не примет просьбу порубежника, ему никогда не удастся распутать клубок взаимных обид и противоречий, накопившихся между их державами за века не всегда мирного соседства.

Клубок этот сулил Москве в грядущем немалые беды, и предотвратить их мог только Московский Князь. Или не мог? Иван не был в этом уверен.

Как всегда в минуты волнения, Князь пощипывал свою аккуратно подстриженную бородку. Но на сей раз рука, привычно потянувшаяся к ней, наткнулась на гладкий подбородок. Иван вспомнил, что третьего дня он сбрил бороду, в подражание европейским монархам.

«А стоило ли стараться? – с сомнением подумал он, потирая челюсть. – С бородой или без бороды, я остаюсь для латинских Государей варваром, азиатом, коего уважают лишь за бранную силу. Так есть ли смысл метать перед ними бисер?..»

Но если в вопросах бритья бороды Великий Князь мог позволить себе сомнения, то в прочих случаях, приняв решение, он оставался непоколебим. И, поймав его взгляд, Воротынский понял, что ему не удастся убедить Владыку отказаться от задуманного.

– Не передумал, Княже? – все же осмелился спросить у Государя боярин. – Опасно тебе ныне в Польшу отправляться…

– Опасно, – согласился Иван, – но еще опаснее ссориться с соседом в канун большой войны.

Как бы там ни было, лучше, когда тебе в спину упирается чужая спина, а не меч!

– Так что велишь делать, Светлый Князь?

– Собирай свою конную сотню и вели готовиться в поход Усову и Булавину. Они старые приятели Бутурлина и огорчатся, если, отправляясь в Польшу, я не возьму их с собой.

И еще вели сторожам выпустить из темницы Орешникова. Хватит ему без дела прохлаждаться. Поедет со мной!

Глава 29

О том, что шайка Волкича скрывается в селении бортников, Медведь догадывался давно. Жизнь в лесу с малолетства учила лесного добытчика безошибочно определять путь того или иного существа, волей судьбы оказавшегося в лесной чащобе.

Искусство следопыта не подвело его и на сей раз. Хотя вьюга приложила все усилия, чтобы замести следы разбойного воинства, сломанные кусты и ветви деревьев выдали тропу, по которой продвигался отряд Волкича. Он шел к северной оконечности леса, где на краю торфяного болота обосновалось семейство медоборов.

Какое-то время Медведь пребывал в сомнении, стоит ли рассказывать о своей догадке, Самборскому Владыке, и, поразмыслив, решил, что лучше этого не делать. Скорый на расправу Воевода и его ретивый племянник двинут к деревеньке войска и попытаются взять ее приступом.

То, что Волкич и его люди захватят в заложники жителей деревни, Воеводу не остановит. Прольется невинная кровь, бортников, скорее всего, перебьют, и прощай тогда золотистый, густой мед, из коего выходит такая добрая хмельная брага!

Нет уж, пусть лучше разбойники сами покинут деревню и встретятся со стражей где-нибудь в другом месте.

Однако, услышав от Бутурлина о нраве Волкича, не оставлявшего в живых свидетелей своих деяний, Медведь решил, что медлить дальше нельзя.

Брать разбойников следовало врасплох, чтобы они не успели нанести вреда заложникам. К счастью, казаков, привыкших действовать из засады, учить этому не приходилось, да и Бутурлин, судя по словам Газды, умел побеждать врагов быстро и бесшумно.

«Теперь, когда нас семеро, мы можем потягаться с ними, – подумал, собираясь в поход, Медведь, – главное – незаметно подобраться к душегубам. А там падем, как снег на голову, пикнуть не успеют!»

Размышляя таким образом, он взял с собой моток крепкой пеньковой веревки и выдал каждому участнику похода, увесистую дубину предназначенную для оглушения пойманного зверя. Они помолились Богу об удаче, в честь грядущего Рождества хлебнули по глотку браги и с рассветом тронулись в путь.

____________________________

Деревня бортников ютилась в глубине урочища, гигантской раной рассекавшей надвое Старый Бор. С трех сторон ее обступали густой лес и кустарник, на запад от деревни, сколько хватало глаз, простиралось бурое торфяное болото, не замерзающее даже в самые лютые зимы.

По замыслу Медведя, эта топь должна была отрезать людям Волкича путь к отступлению, если бы те, почувствовав опасность, решились бежать. На руку отряду Медведя было и то, что заросли вплотную подходили к селению лесных старателей. Это давало шанс незаметно подобраться к деревне и внезапно напасть на врага.

Оставалось узнать, где именно прячутся разбойники. В том, что все они собрались в одном месте, Медведь не сомневался. Лишь над одной из пяти хижин вился сизый дымок, остальные четыре не подавали признаков жизни.

– Там они все, в головной избе, – шепнул Бутурлину Медведь, указывая рукой, на длинный, приземистый сруб под драночной крышей, – туда же они и бортников согнали, чтобы те были под присмотром.

– А не тесно ли им в одной избе? – усомнился в словах провожатого Дмитрий.

– Не тесно. Я как-то бывал здесь в гостях. В избе есть подпол. Туда-то душегубы и загнали наших старателей. Надо, же! Сия нечисть наверху, в светелке, пирует, а хозяева в холодном погребе корячатся!

– Недолго осталось им пировать! – вступил в разговор, Тур. – Что, братцы, как действовать будем?

Схоронившись в кустах на опушке, они скрытно наблюдали за деревенькой. До сих пор ничто не выдавало беспокойства головорезов, нагло ворвавшихся в размеренную жизнь лесных старателей. Никто не покидал хижины, над которой курился дым, и не возвращался обратно, ни один звук не нарушал морозной тишины зимнего утра.

– Дивно как-то… – проронил Дмитрий – Даже часовых не выставили…

– А на что им часовые? – хмуро усмехнулся Медведь. – Кто сюда сунется в такой мороз? Да и к чему татям себя выдавать? Куда проще сидеть в теплой избе и время от времени поглядывать в окна.

Сквозь бычий пузырь, правда, многого не узришь, но им хватит и тени, мелькнувшей за окном, да хруста снега под сапогом, чтобы всполошиться.

Посему к избе нужно подбираться со стороны болота. Там и снега поменьше, и на глаза татям мы не попадемся раньше времени. Осенью с болота всегда веет студеный ветер, вот хозяева и не стали пробивать в стене с той стороны окон, чтобы дом не выстуживать.

А нам сие будет в помощь. Подкрадемся к избе скрытно и грянем!

Придумано было толково, и ни у кого не нашлось возражений. Бутурлин и его спутники отошли вглубь леса, чтобы привязать к деревьям коней. Хотя казакам не хотелось оставлять их без присмотра, они все же пошли на это, скрепя сердце.

Несвоевременный конский всхрап или ржание вблизи логова разбойников могли выдать их с головой.

– Об одном лишь хочу попросить, – обратился напоследок к друзьям Медведь, – если со мной что случится, не оставьте без помощи, Пелагею!

– О чем речь! – с пониманием кивнул старый Тур. – Да только ты не спеши с жизнью прощаться. Чую, далека твоя погибель!

– Ну, и ладно! – повеселел Медведь. – Что ж, пойдем, други! Только вот что: первыми в избу войду я с сыновьями, а вы уже следом. Наш наряд ошеломит татей так, что они с лавок встать не смогут. Ну, а если кто из душегубов все же за лук схватится, Савва с Онуфрием его на месте и положат. Уж чего-чего, а стрелы они пускают быстрее любого жолнежа!

– Все же будет лучше, если все тати останутся живы, – напомнил спутникам Бутурлин, – для нас ныне всяк свидетель в цене.

– Да я помню! – поморщился Медведь. – Это я так, на всякий случай. Если вы проворно вбежите вслед за нами и отделаете дубинками лиходеев, никого убивать не придется. А оплошаете – придется нам стрелы в ход пускать. Парочку уложим, остальные присмиреют!

Он повертел в руках увесистый ослоп, приноравливаясь к новому орудию охоты, и, натянув свое медвежье наголовье, двинулся к избе. За ним последовали Савва и Онуфрий, наряженные волками.

Медведь рассчитал все верно. В обращенной к болоту западной стороне дома бортников, впрямь, не было окон, что позволило маленькому отряду подобраться к нему незаметно.

Теперь Дмитрию и его спутникам оставалось обойти с боков сруб и ворваться в избу, прежде чем душегубы, почуяв незваных гостей, схватятся за оружие.

Пригнувшись, чтобы чья-либо тень не промелькнула мимо окон, они миновали боковые стены хижины и замерли по обе стороны дощатой двери, преграждавшей им путь вовнутрь.

Дверь была заперта изнутри на засов, и открыть ее снаружи не представлялось возможным. Постучать или подать голос значило вспополошить разбойников раньше времени и лишиться преимущества внезапности.

Оставалось дожидаться, пока кто-нибудь из людей Волкича сам не соблаговолит выйти из дома.

В этот день удача была явно на стороне Бутурлина и его спутников. Долго ждать им не пришлось. Скрипнув заиндевелым засовом, дверь отворилась, и на пороге, щурясь на яркое солнце, показался, жолнеж.

Судя по поспешности, с которой он рассупонивал на ходу жупан, на мороз его выгнала малая нужда. Но благополучно воздать дань природе жолнеж не успел.

Ужас сковал его существо и заставил опорожниться в штаны, когда перед ним, словно из-под земли, вырос громадный вздыбленный медведь, сжимающий в лапах увесистую дубину.

Беззвучно хлопая ртом, словно выброшенная на берег рыба, жолнеж попятился к двери, но путь ему преградили два полузверя – получеловека с волчьими мордами вместо лиц.

Жолнежу хотелось кричать, но из горла, сжатого судорогой, вылетал лишь сип. Сочувственно кивнув ему медвежьей башкой, зверолов тюкнул незадачливого вояку промеж глаз дубиной, и, переступив бесчувственное тело, шагнул к двери.

– С богом! – услышал Дмитрий над ухом голос старого Тура.

– С Рождеством Христовым, православные! – зычно взревел, врываясь в избу, Медведь. – Ужо я вас угощу!!!

Повинуясь общему порыву, Бутурлин ринулся вслед за ним вместе с Саввой, и Онуфрием. После яркого дневного света в избе бортников было темно, как в склепе, но московит все же сумел разглядеть картину смятения и ужаса, вызванных вторжением Медведя.

Большинство людей Волкича были прожженными негодяями, не боявшимися вида ни своей, ни, тем более, чужой крови, но суеверный страх перед нечистой силой имел власть даже над ними.

Восемь дюжих мужиков, бражничавших за длинным столом, впали в оцепенение, когда в избу средь бела дня ворвалась троица вооруженных оборотней, чтобы поздравить их с Рождеством.

При других обстоятельствах вид их лиц с изумленно выпученными глазами и выпадающей изо рта снедью мог бы рассмешить боярина, но сейчас ему было не до веселья. Едва разбойники догадаются, что перед ними ряженые, их страх улетучится, как дым, и тогда взять их в плен без крови и потерь не удастся.

Не давая им опомниться, Бутурлин огрел дубинкой по голове первого попавшегося под руку душегуба. Второго ударом ослопа свалил Газда.

Третий попытался вырвать из рук Дмитрия дубину, но, получив кулаком в зубы, распластался на земляном полу.

Работа шла споро. Тур и Чуприна едва успевали вязать оглушенных разбойников, тех же, кому удавалось ускользнуть от дубин Газды и московита, глушил, не давая вырваться на свободу, Медведь.

Один из жолнежей чудом увернулся от его ослопа и с проворством хорька прошмыгнул в дверь. Но младший сын охотника послал ему вдогонку стрелу, и разбойник с воем упал на снег.

– Что ж ты, братец? – вырвалось у Саввы. – Аль не слыхивал, что сказал боярин? Без нужды не убивать!

– Нешто я убил? – хитро подмигнул ему сквозь прорезь в наголовье Онуфрий. – Седалище – не печень, авось не околеет!..

В считанные мгновения с шайкой было покончено. Восемь подручных Волкича, оглушенные и связанные, смирно лежали на земле, двоих, оставшихся снаружи, Савва и Онуфрий втащили в избу и тоже опутали крепкой пеньковой веревкой.

– Ну и смердит, хуже, чем от выгребной ямы! – брезгливо поморщился, Тур, учуяв запах, исходящий от первого оглушенного Медведем жолнежа.

– Так он из избы выходил по малой нужде, – пояснил ему, снимая наголовье, охотник, – а увидев меня, заодно и большую справил! Жаль только, портки снять не успел, так что, придется, братцы, к смраду привыкать!

– Где хозяева?! – грозно вопросил Медведь, пнув ногой жолнежа, коему незадолго до того съездил по зубам Бутурлин.

– Там, в подполе, – сплюнул с разбитой губы кровь жолнеж, – где же им еще быть!

Могучим рывком Медведь поднял дубовую ляду, закрывавшую вход в подземелье, и кликнул хозяев. Из подземелья донесся испуганный женский вскрик, тихий стон и старческое кряхтение.

Но выбираться из подполья никто не спешил. Похоже, бортники не догадывались о том, что власть наверху переменилась.

– Вы что там все, онемели, что ли? – проревел в подпол Медведь. – Да я это, аль не признали?!

– Медведюшка, ты что ли? – донесся из погреба дребезжащий старческий голос, – А я, грешным делом, решил, что это пришлые ироды кличут нас на расправу!..

Из подземелья показался длинный, худой старик с растрепанной бородой и текущими по щекам слезами.

– Спаситель, отец родной!.. – причитал он, обнимая зверолова дрожащими руками. – А я уже думал, конец мой пришел!

– Ничего, дед, поживешь еще! – успокоил его Медведь. – Ваши-то все целы?

– Все как есть! – утвердительно тряхнул бородой патриарх медоборов. – Ану, вылезайте, чего зря в подполе сидеть!

Из темной глубины подземелья показалась скрюченная седая старуха, следом за ней – молодая женщина с грудным младенцем на руках.

Последним покинул подпол крепкий тридцатилетний мужчина, поддерживаемый под руки двумя подростками. Его русая голова была повязана оторванным от рубахи рукавом, на котором проступали кровавые пятна.

– Пришли среди ночи, яко воры, – продолжал сетовать на свои беды старик, – силой всех в подпол загнали! Сын мой старший, Соловушка, воспротивился, так они, ироды, голову ему разбили!

Соловушка огляделся по сторонам мутным взором, и вдруг пнул со всего маху ногой под ребра обгадившегося жолнежа.

– Долги возвращаешь? – понимающе кивнул Тур. – Дело хорошее, только, гляди, ног не замарай. Он тут сходил под себя ненароком…

– Остальные-то где? – обратился к старику Медведь. – Дочери, зятья?

– Их, видать, в других избах затворили! – ответила за него старуха, – там ведь тоже есть погреба…

– Филька, Ярема! – прикрикнул на подростков старик, – ану, бегом вызволять сестер!

Забыв о раненом брате, Филька и Ярема вихрем вылетели за порог.

– Ну, и что мы теперь будем делать со всей этой братией? – вопросил товарищей Газда, кивнув в сторону связанных разбойников.

– Повесить бы их, болезных, за все их веселые деяния! – предложил, по простоте душевной, Чуприна. – А то рыскают по лесам, добрых людей в погреба сажают, а сами подъедают чужие харчи!..

…Глядите, сколько у них здесь всего: похлебка из зайчатины, колбаса, солонина! А еще вино в кружках, да какое!

Похоже, тати его с собой привезли, у бортников таким не разживешься. Запах пряный от него, как от тех вин, что греки с Черного Моря, привозят! Надо бы его и нам испить, раз уж случай представился…

– Стой! – перехватил его руку, потянувшуюся к одной, из кружек Тур. – Не время нам нынче вином баловаться!

– А когда время-то будет? – выпучил наглые рыжие глаза Чуприна. – В коем веке нам добыча привалила, а ты и эту радость отнять у людей хочешь!

– Да погодите вы с разговорами о вине! – прервал их спор Бутурлин. – Главного татя среди них нет!

– Как нет? – насупился Газда. – Погоди, что же это, выходит, что мы Волка упустили?

– Выходит, так, – Дмитрий устало опустился на лавку и потер ладонью чело, словно отгоняя наваждение, – да нет, быть того не может…

…Куда он уйдет один, без своих людей? Вокруг лес, волки… Может, стоит его поискать в других избах?

– Да нет, боярин, что ему делать в другой избе? – с ходу отверг эту мысль Медведь. – Они ведь все нетопленные, а он не та птица, чтобы отсиживаться в холодном срубе!

– Куда делся ваш предводитель? – обернулся к связанным разбойникам Бутурлин. – Где вы его прячете?

Разбойники молчали, глядя на него неприязненным, сумрачным взором. Похоже, они не собирались выдавать своего атамана.

– Чего насупились, звери? – вышел из себя Газда. – Не хотите говорить по доброй воле, так я найду способ развязать вам языки!

– Что ж, можно и потолковать! – прохрипел жолнеж, коему Дмитрий выбил зубы. – Развяжи меня, боярин, и поклянись на святом кресте, что отпустишь. Тогда я скажу, где нынче Крушевич и как до него добраться!

– Я могу попросить Воеводу, чтобы он смягчил твое наказание, но отпустить тебя на волю не могу! – помрачнел Бутурлин. – На твоих руках кровь Князя Корибута, а также его и моих людей. Я не могу исполнить то, о чем ты просишь!

– Тогда какая мне выгода толковать с тобой? – криво усмехнулся, открыв остатки зубов, жолнеж. – Крушевич однажды спас мне жизнь. Если я когда-нибудь и продам своего благодетеля, то лишь в обмен на нее же!

– Что ж, у каждого свой выбор, – кивнул чубом старый Тур, – только вот о чем подумай: ты, убивавший по приказу, окончишь жизнь на дыбе, а твой атаман будет жить припеваючи, хотя он виновен более тебя. Тебя колесуют, а он и дальше будет попивать брагу да девок тискать! Где же тут справедливость?

Жолнеж метнул в казака ненавидящий взгляд, но промолчал. Он и сам подумывал о том, что негоже ему умирать, не прихватив с собой того, по чьему наказу он обагрял руки кровью. Но как утопающий хватается за соломинку, так и он ухватился за призрачную возможность выторговать свою жизнь и не хотел выпускать ее из рук.

– Или отпустите, или ничего не скажу! – прошипел он, сплюнув на пол кровавый сгусток, набежавший из развороченных десен. – Подохну, а вам ничего не скажу!

– Я скажу, братцы! – нежданно напомнил о себе обгадившийся жолнеж. – Боярин, прошу, пощади меня! Вспомни, там, в трапезной, когда убивали Князя, меня не было. Я как раз овес лошадям засыпал в ясли в тот вечер! Я ведь конокрад, потому все больше с лошадьми… Я и саблей-то толком не владею!

– Братцы! – обратился он к другим разбойникам. – Вы ведь знаете, что на моих руках нет крови, что не убивец я, не душегуб! Я только этого, здорового, что у двери стоит, кистенем по башке приложил, и то лишь потому, что он первый мне в рожу заехал…

– Братцы, раз уж так все вышло, не губите мою душу, скажите, что на мне нет крови. Я жить, жить хочу!

Разбойники хранили презрительное молчание. Им явно не улыбалось спасать это трусливое, никчемное существо.

– Что же вы, братцы, – продолжал надрывно скулить жолнеж, – вы же знаете, что я в смерти Князя неповинен. Почему я должен расплачиваться за чужие грехи?

– Слушай, ты, святой человек! – прикрикнул на него Газда. – Если хочешь дожить хотя бы до вечера, перестань визжать, как поросенок! От твоего визга голова идет кругом!

Жолнеж покорно умолк и теперь лишь тихонько всхлипывал, уткнувшись носом в земляной пол.

– Что скажете, други? – обвел взглядом присутствующих Тур. – Сдается мне, на его руках, и впрямь, нет крови. Не шибко он похож на душегуба, а уж я, поверьте, немало их повидал на своем веку. Может, отпустим его на свободу, если выдаст Волка?

– Черта с два он вам что-нибудь путное скажет! – взревел тот, с выбитыми зубами. – У него нынче лишь одна мысль – как шкуру свою спасти. А поведает он вам не больше, чем знает любой из нас! Так почему мы должны умирать, а эта мразь – жить дальше? Пусть уж подыхает заодно с нами!

Ярость рвалась из него наружу. Поняв, что собственную жизнь ему не спасти, разбойник решил утопить того, у кого появился шанс на спасение.

– Знайте же, – продолжал он с мерзкой ухмылкой, – хозяин отлучился из деревни, сказав, что вернется к полудню. С собой он взял Ворону и еще одного из наших – Вепря. Говорил, что хочет разведать, нет ли поблизости Самборских конных дозоров.

Нам он велел перебить бортников, собрать в мехи все их съестные припасы и ждать его возвращения.

Еще вина оставил, чтобы нам легче было отойти душой после резни. А мы так решили: лучше будет залить глаза сим зельем, а потом уже браться за ножи!

– Вовремя же мы подоспели! – тряхнул смоляным чубом Газда. – глядишь, помедлили бы чуток, спасать было бы некого!

– Да уж, – злобно оскалился душегуб, – повезло вам! Да мы и вас покрошили бы в капусту, если бы не ваша хитрость со звериными шкурами! Ряженые сбили нас с толку, если бы не они, захлебнулись бы вы собственной, кровью!

Разбойник дико захохотал, откинув назад голову, его приятели глухо заворчали, заскрежетали зубами. Одни дергались, словно в конвульсиях, тщетно пытаясь порвать стягивавшие их веревки, другие извивались, как черви, осознав свой близкий конец.

– Если Волкич сюда вернется, нам большего и не нужно, – задумчиво произнес Тур, – только чую я, что мы здесь его уже не увидим…

Дмитрий хотел спросить казака, что навело его на такую мысль, но не успел. Один из разбойников внезапно захрипел и забился в судорогах. Изо рта у него пошла бурая пена, глаза закатились под лоб. Спустя мгновение душа его отлетела.

Следом за ним стал хрипеть и биться головой об пол щербатый, за ним – все остальные. Тонко взвыв, дернулся в последний раз и замер тот, кого хотел пощадить Тур.

В считанные мгновения десять татей, еще недавно поглощавшие снедь, превратились в покрытые багровыми пятнами трупы. Все произошло так быстро и неожиданно, что Бутурлин и его спутники от изумления словно окаменели.

– Господи, что это было? – пролепетал, вновь обретя дар речи, Чуприна. – Их что, чума убила?

– Не чума это – отрава, подмешанная в вино, – ответил, сглотнув невидимый комок, Тур, – слыхивал я о таких ядах, фрязи их делают за южным морем…

Ты, кажется, вина хотел, Чуприна? Что ж, попробуй, в кружках еще немного осталось. Нечасто нам выпадает поживиться доброй брагой, так пользуйся случаем!

Бледный, как мел, Чуприна отступил к двери, тихо бормоча слова молитвы.

– Что за мразь! – в сердцах разбил о стену глиняную кружку Газда. – Как только такого ирода, как Волкич, земля носит?! Что за нужда была убивать собственных слуг?!

– Видно, слуги стали для него обузой, – холодно ответил Тур. – Такие, как Волкич, не ведают жалости ни к чужим, ни к своим. Он и не собирался возвращаться в деревню бортников. Оставил холопам травленое вино, а сам с верными людьми ушел до рассвета, пока мела метель.

Не будь ночной вьюги, мы могли бы пойти по его следам, но пойди отыщи их, когда все, снегом замело. Теперь один Бог ведает, куда он подался…

– Погоди, Тур, может быть, твой дар укажет нам, где его искать? – с надеждой перевел на него взор Бутурлин. – Ты ведь сам говорил, что можешь почуять нужного тебе человека!

– Боюсь, на сей раз от моего дара будет немного проку, – грустно покачал головой казак. – Чтобы почуять кого-либо издали, я должен хотя бы раз свидеться с ним или подержать в руках его вещь.

Я же Волкичу в очи доселе не глядел, а что до его вещей, так он наверняка прихватил их все с собой. Не взыщи, боярин, но здесь я бессилен…

Привалившись к бревенчатой стене, Дмитрий устало прикрыл глаза веками. Все его труды, направленные на поимку Волкича, пошли прахом.

Напрасно бежал он из Самборского острога, напрасно пробирался сквозь снежные заносы к деревне бортников, обрушивал дубинку на головы обреченных на смерть душегубов.

Волкич вновь перехитрил его, скрылся в неведомых далях, и теперь Дмитрию ни за что не доказать Польскому Королю непричастность Москвы к гибели Корибута. А раз так, значит, он подвел всех, кто верил ему и надеялся на его успех: своего Князя, Жигмонта, Эвелину…

Последним из глубин памяти выплыл скорбный лик Отца Алексия, человека, которого он больше всего боялся разочаровать в себе, и Дмитрий скрипнул зубами от внутренней боли. Он так и не исполнил обещания, данного старцу, когда блуждал между жизнью и смертью…

– Чего пригорюнился, боярин? – долетел до него сквозь пелену горьких раздумий, голос Медведя, – не все так скверно. Вьюга, и впрямь, замела следы Волка, но долгой она не была, и с рассветом снег перестал падать.

– Да, но как узнать, в какую сторону направился Волкич? – поднял на него красные от бессонницы глаза Бутурлин.

– А что тут узнавать? – искренне изумился Медведь. – С севера – болото, с юга – Воевода с его разъездами. С востока – лес, заметенный снегом. Единственный свободный путь для Волка – это путь на запад, вдоль незамерзающего болота.

А там ему уже никуда не отклониться: тропа узкая, леса вплотную к трясине подступают. Справа – топь, слева – чащоба непролазная. И лишь одна тропинка, между лесом и болотом. Пойдете по ней, может, и нагоните зверя!

В одно мгновение от усталости Дмитрия не осталось, следа. Слова охотника пробудили в его душе почти угасшую надежду, и он вновь был готов скакать без сна и отдыха, лишь бы настигнуть и взять в плен татя, знавшего тайну гибели Корибута.

– Скажи мне хоть имя свое, чтобы я мог помолиться за тебя Господу! – крикнул он, обернувшись в дверях к Медведю. – Одарить бы тебя за все доброе, что ты для нас сделал, да вот только нет у меня ничего ценного, при себе…

– Лес меня одарит! – добродушно усмехнулся в ответ лесной старатель. – Дарами знати я жить не привык, да и, боюсь, впрок они бы мне не пошли…

А что до имени, то при крещении я был наречен Прокофием. Только моему слуху милее прозвище Медведь. Он, как и я, – дитя леса, его душа, хранитель. Встретишься с ним, боярин, – не убивай без нужды!..