Текст книги "Сотворение мира.Книга третья"
Автор книги: Виталий Закруткин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 45 страниц)
Колебания, однако, были недолгими.
– Несите своего комиссара в амбулаторию, – тихо сказал Дмитрий Данилович. – Сейчас дам носилки.
Он открыл ворота. Кони рывком втащили тяжелую повозку во двор. Настасья Мартыновна уже стояла у дверей с лампой в руках. Капитан с кучером и два бойца, уложив комиссара на носилки, внесли его в дом.
– Настя, возьми одеяло, завесь в амбулатории окно, приготовь вату, бинты и марлю, – приказал Дмитрий Данилович.
Худощавый белобрысый комиссар показался Настасье Мартыновне юношей. Когда его осторожно положили на кушетку, а она, держа лампу, склонилась к нему, он открыл глаза, закусил губы от боли, застонал. Настасья Мартыновна заплакала, чуть не уронив лампу.
– Дура! – сердито крикнул Дмитрий Данилович. – Свети как следует.
Он разрезал ножницами окровавленную затвердевшую гимнастерку раненого, быстрыми движениями стал разматывать мокрые полосы бязи – комиссар был перевязан разорванными солдатскими рубахами.
– Не спеши, доктор, не волнуйся, – просил капитан Нурмухаммедов. – Время у тебя есть. Немцы ночью не придут. Они не любят воевать ночью. Они придут завтра утром.
Дмитрий Данилович прикрикнул и на него:
– Помолчите, капитан, не мешайте!
Внимательно осмотрев раненого, он сразу понял, что придется извлекать пулю: ранение оказалось слепое, выходного отверстия не было. Осторожно ощупывая неподвижно лежавшего комиссара, Дмитрий Данилович установил, что пуля застряла в берцовой кости левой доги ниже тазобедренного сустава, затронув кость по касательной. Ранение для жизни не очень опасно, – желудок как будто цел.
– Стреляли с правой стороны? Сверху? – спросил Дмитрий Данилович.
– Так точно, доктор, справа и сверху, – подтвердил капитан. – Немцы атаковали нас справа, с высотки.
– Все ясно, – пробормотал Дмитрий Данилович. – Ты, Настя, передай лампу солдату и побыстрее прокипяти скальпели и шприц…
После того как пуля была извлечена, раны перебинтованы, старый фельдшер устало присел на табурет, рукавом халата вытер пот с лица. И снова перед ним встал мучительный вопрос: куда деть раненого? Избавиться от него? Заверить капитана, что ничего страшного нет и пусть они уезжают?.. Но ведь это не так. То, что пуля не задела ни желудок, ни кишки, – пока только предположение. А если комиссар умрет по дороге? На чьей совести будет его смерть? Уж конечно не на совести капитана. Нет, нет, рисковать жизнью человека нельзя… Но разве кто-нибудь может поручиться, что раненый комиссар останется жив здесь, в Огнищанке? Газеты ведь утверждают, что немецким войскам отдан приказ расстреливать всех политработников без суда и следствия, а прежде чем привезти комиссара сюда, капитан заезжал к Тоньке Тютиной – бабе ненадежной, болтушке и сплетнице. И все же… все же…
Дмитрий Данилович поднялся с табурета, глянул на раненого, на плачущую Настасью Мартыновну и сказал:
– Вот что, капитан. Заезжайте сейчас к той женщине, которая направила вас ко мне, и скажите ей так: дескать, фельдшер последняя сволочь и самый что ни на есть негодяй. Убедите, что я наотрез отказался не только перевязать умирающего человека, но даже осмотреть его. Пригрозите, что, когда вернетесь, огнищанского фельдшера непременно будет судить военный трибунал и наверняка приговорит к расстрелу… Вам понятно?
Капитан Нурмухаммедов удивленно поднял бровь:
– Ничего мне не понятно, дорогой доктор. Почему ты сволочь? Почему негодяй?
Дмитрия Даниловича раздражала эта непонятливость. Он опять повысил голос:
– Потому что так надо! Потому что у женщины этой очень длинный язык. А о том, что ваш комиссар останется здесь, у меня, не должен знать никто. Ясно? Никто!.. Можете прощаться с ним, капитан, и уезжайте побыстрее, пока не рассвело.
Нурмухаммедов неловко ткнулся губами в небритую, заросшую седой щетиной щеку фельдшера и наклонился над комиссаром. Тот лежал неподвижно, с закрытыми глазами – был без сознания.
– Прощай, Миша, – зашептал капитан. – Прощай, дорогой мой. Мы еще встретимся. Обязательно встретимся! Ты будешь жить, Миша. Мы оставляем тебя у хороших людей. Прощай, боевой друг.
Из глаз капитана закапали слезы. Он сердито вытер их измазанной кровью рукой. Молодой боец в плащ-палатке, отвернувшись, тоже шмыгал носом.
– Хватит! – резко выпрямился капитан. – Поехали!
– Подождите, детки! – остановила их у двери Настасья Мартыновна. – Подождите, ради бога. Я вам немного харчишек приготовила. Вот, возьмите мешочек. Тут кура вареная, пирог с картошкой и огурцы солененькие. Берите, пожалуйста, а о товарище вашем не беспокойтесь, я за ним, как за сыном родным, ходить буду. Наших трое тоже воюют.
– Спасибо, хозяюшка. – Капитан низко поклонился ей. – И тебе, председатель-доктор, большое спасибо от всей Красной Армии.
Уже садясь в повозку, капитан попросил Дмитрия Даниловича:
– Ты, доктор, переодень комиссара в гражданскую одежду и хорошенько спрячь все его документы. Так будет лучше. А к женщине, у которой язык длинный, мы сейчас заедем и скажем ей все, как тебе надо. И что ты – сволочь. И что ты – подлец. Все скажем, можешь не волноваться.
Проводив его, Дмитрий Данилович простоял у ворот, пока не стих звук колес растаявшей во тьме повозки, и вернулся в амбулаторию. Время близилось к полуночи, но Ставровы спать не легли. Молча сидели у изголовья раненого, уменьшив огонек в лампе.
Постепенно раненый стал приходить в сознание: шевельнулся, открыл глаза. Посмотрел вокруг осмысленным взглядом. Дмитрий Данилович послушал его пульс и сказал обрадованно:
– Ну-с, Михаил, не знаю, как вас по батюшке, потерпите немного, мы с женой снимем вашу военную форму. Немцы вот-вот явятся. И давайте все документы, какие у вас есть, их тоже надо спрятать.
– Где я? – еле шевеля губами, спросил комиссар.
– В деревне Огнищанке, – ответил Дмитрий Данилович. – Я местный фельдшер Ставров, а это моя жена. Ваш капитан, киргиз или казах, что ли, привез вас сюда и попросил укрыть от немцев. Рану мы вашу обработали, пулю извлекли, надеюсь, что все будет хорошо.
Настасья Мартыновна опустилась на колени и тоже принялась успокаивать его:
– Ты не бойся, родненький, не тревожься. Мы свои. У нас тоже сыновья на фронте. Будем переживать беду вместе…
Стараясь не причинить раненому боль, они осторожно стащили с него сапоги, окровавленную, разрезанную гимнастерку, липкие от крови брюки. Из кармана гимнастерки Дмитрий Данилович вынул партийный билет и удостоверение на имя Михаила Васильевича Конжукова, старшего политрука, комиссара отдельного стрелкового батальона, 1916 года рождения.
«Какой же ты, парень, молоденький, – печально подумал Дмитрий Данилович, – моложе нашего меньшего, Феди… Старший политрук… И Федя тоже политрук… Сколько там сейчас таких политруков, и старших и младших, перебито, изувечено!..»
В удостоверение Конжукова была вложена фотография красивой девушки с ясными, слегка прищуренными глазами и светлыми волосами, слегка растрепавшимися. На обратной стороне фотографии – надпись: «Моя Валя».
Дмитрий Данилович достал из шкафа кусок клеенки, стал аккуратно заворачивать в нее все, что обнаружил в гимнастерке раненого, а тот напряженно следил за движением его рук. Потом вдруг беспокойно шевельнулся и заговорил, кривя от боли сухие губы:
– Ничего не надо прятать… Партбилет и все документы останутся со мной… дайте их сюда… Я коммунист, и мне противно… скрывать это.
Дмитрий Данилович попробовал урезонить его:
– В деревню вот-вот войдут немцы. Ты представляешь, что они сделают с тобой? Да и с нами тоже, если узнают, что коммуниста прячем.
Но Конжуков упрямо повторил:
– Документы должны быть со мной… И потом… на скамье я вижу мою шинель… там два пистолета… Один вон он – на поясе, в кобуре, а второй… должен быть во внутреннем кармане, слева… Подайте мне их, пожалуйста… Положите все здесь, сбоку…
Дмитрий Данилович, пожав плечами, выполнил его просьбу. После чего погасил лампу, снял с окна одеяло и вышел из амбулатории, притворив за собой дверь.
– Ну, Настя, куда мы его спрячем? – озабоченно спросил он жену, хлопотавшую уже в жилой комнате.
Настасья Мартыновна сдавила виски руками, испуганно посмотрела на мужа.
– Не знаю.
– Может, поднимем на чердак? Там есть сено. Возле печного боровка будет тепло.
– А как ударят морозы? – засомневалась Настасья Мартыновна. – Да и не поднять нам его туда.
– А если устроить в твоем закутке, за печкой?
– И правда, за печкой можно! – обрадовалась Настасья Мартыновна. – Только проход туда надо чем-нибудь загородить…
В единственной просторной комнате, где зимовали Ставровы, в правом заднем углу стояла огромная русская печь. Ее боковина не вплотную примыкала к стене. Между печной боковиной и стеной оставалось пространство, которое вся ставровская семья называла закутком. Когда-то, давным-давно, Дмитрий Данилович сколотил и поставил в этом закутке узкие деревянные нары, на которых из года в год, сменяя друг друга, спали дети: сначала Андрей, потом Роман, за Романом – Федор. В этом незаметном чужому глазу запечье и решено было спрятать раненого комиссара.
Настасья Мартыновна тщательно обмела там пыль, постелила на нары постель. Дмитрий Данилович все время поторапливал ее:
– Быстрей, быстрей, не чухайся.
Когда перекладывали раненого с кушетки на носилки, потом с носилок на запечные нары, он от боли опять потерял сознание. Пока приводили его в чувство и загораживали узкое пространство между печью и стеной высоким кухонным шкафчиком с тарелками и сковородками, на улице совсем рассвело.
Улица была пустынна. Даже у колодца, где обычно женщины поили по утрам коров, не показывался никто. В последние дни оставшиеся на месте огнищане порезали свою скотину и запрятали мясо в ямы, так что поить теперь было некого.
Почти до полудня стояла в деревне непривычная тишина. Но вот на вершине ближнего холма грохнуло один раз, второй. Взметнулась вверх земля. Невидимые немецкие пушки били по пустому месту. Короткий артиллерийский налет остался безответным – на холме советских войск уже не было.
Спустя час Огнищанка подверглась обстрелу из пулеметов. Вслед за этим беспорядочным обстрелом со стороны Казенного леса показалась группа немецких мотоциклистов. С грохотом и треском промчались они по огнищанской улице, длинными очередями из автоматов выбили в избах почти все стекла. Вернулись назад и сгрудились у колодца.
Дмитрий Данилович видел, как немцы – их было десятка полтора – сняли каски, заполнили водопойный желоб колодезной водой и, оживленно переговариваясь, начали умываться.
Потом его внимание привлек длинный камуфлированный автомобиль, медленно спускавшийся к деревне по лесной дороге. У колодца из этого автомобиля вышел худощавый немецкий офицер. Минуты три-четыре он говорил о чем-то с одним из мотоциклистов, должно быть командиром. Наконец тот вскинул руку к каске. Офицер ответил на это небрежным кивком и пешком направился к дому, где жили Ставровы.
Это был подполковник Юрген Раух. Тот самый, который родился и вырос в этом приземистом доме. Более двадцати лет Юрген Раух мечтал о дне, когда ему посчастливится хоть одним глазом глянуть на эту землю, поклониться отчему дому и могиле матери на убогом деревенском кладбище, а самое главное – увидеть ту, которую он не переставал любить все эти годы, простую огнищанскую девушку Ганю Лубяную. Увидеть, чтобы сказать ей о своей неизбывной любви и уйти из этих мест навсегда. Пусть Ганя замужем, пусть она давно не такая, как была, – все равно!..
И вот он дождался этого дня.
3
Эшелон, в котором ехал Андрей Ставров, застрял в Батайске. Там скопилось еще несколько таких же эшелонов, а также встречных поездов с заводским оборудованием, эвакуированным из Ростова в тыл.
Прихватив чайник, Андрей отправился на вокзал за кипятком. И уже на обратном пути попал под бомбежку: над скоплением поездов появилась девятка немецких пикирующих бомбардировщиков в сопровождении истребителей.
Услышав свист падающей бомбы, Андрей кинулся к сложенным в штабеля рельсам. Хоронясь за них, уронил чайник. Кипяток больно обжег руку. А вокруг уже все содрогалось от взрывов. Истребители, расстреливая толпы людей из пулеметов, проносились так низко, что поднятые ими воздушные вихри крутили по перрону обрывки газет, какое-то тряпье, чьи-то шапки и шляпы, корзины, листы фанеры. Неподалеку истошно кричала женщина. Горели вагоны с боеприпасами, грохоча детонировавшими снарядами.
После этой жестокой бомбежки Андрей не сразу разыскал свой эшелон – столько было вокруг разрушений и пожарищ. Да и его эшелону досталось: четыре теплушки оказались разбитыми вдребезги. Из-под их обломков санитары выносили и складывали рядком мертвых, неподалеку – раненых. Начальник эшелона, маленький чернявый капитан, метался вдоль уцелевших вагонов, крича озлобленно:
– Кто жив, быстро выходи строиться! Не паниковать! Тут вам не гулянка, а война! – Увидев Андрея, закричал ему: – Старший сержант Ставров! Вот тебе список! Веди всех живых на северную окраину Батайска, там построй их, проверь по списку. Я приеду, как только управлюсь с погибшими и ранеными.
Андрей увел с собой сотни полторы парней, только что призванных в армию. Обмундирование им еще не выдали, и потому даже в строю они походили на толпу – кто в пальто, кто в фуфайке, кто в поношенном пиджаке.
Как было приказано капитаном, на городской окраине состоялась перекличка. По списку. Ошеломленные первой бомбежкой, парни постепенно пришли в себя. Рассредоточились вдоль заборов, закурили, осмотрелись.
Впереди расстилалось широкое речное займище, на котором рыжели сухие камыши и высокая куга с поникшими, тронутыми инеем метелками. Прямо по займищу уходила вдаль, светлой стрелой белела дамба. А в конце дамбы, по всему горизонту, неясно синел Ростов, скорее угадывались, чем просматривались контуры его собора, элеватора, высоких домов. Зато хорошо были видны клубы черного дыма и даже зловещие отсветы пожаров.
Капитана ждать пришлось недолго. Он приехал на грузовом автомобиле, выскочил из кабины и закричал:
– Построиться в шеренгу по одному!.. Ростов, товарищи, отпадает. Получен приказ направить вас в другое место. Сейчас подойдут машины и доставят всех куда положено.
Для Андрея это было неожиданным. Перед отправлением на фронт майор Бердзенишвили столько доброго наговорил ему о прославленной 30-й дивизии, что он не выдержал, подошел к капитану и отчеканил:
– У меня, товарищ капитан, направление в Ростов, и я обязан следовать туда, в тридцатую.
Капитан вскинул бровь:
– Ты что, Ставров, ошалел? Или не видишь, что в Ростове творится? Где ты будешь там искать свою дивизию? Сейчас все войска в движении. Так что не ерепенься, вон подходят машины, садись в первую, и поехали!
Но Андрей заупрямился:
– Не могу, товарищ капитан, не имею права. Не хочу числиться в дезертирах. Дивизия не иголка в копне сена, как-нибудь найду.
Капитан махнул рукой:
– Хрен с тобой, старший сержант! Вали в свою тридцатую, только не морочь мне голову, без тебя тошно… Если бы ты, черт рыжий, рвался не на фронт, а подальше от фронта, я б с тобой поговорил иначе. Бывай здоров, ни пуха тебе, ни пера!
Капитан вскочил в кабину, грузовики один за другим развернулись и ушли. Андрей остался один. Не спеша докурил папироску, затоптал окурок, затянул потуже ремень на полушубке, полученном при выпуске с курсов, и зашагал по дамбе к Ростову.
Навстречу ему медленно брели женщины с узлами и корзинками в руках, с мешками за спиной. Многие толкали перед собой самодельные тачки с домашним скарбом и коляски с детьми. Ростовчане покидали Ростов.
Одна тачка опрокинулась. Над ней, тяжело дыша, склонился старик, а молоденькая девушка подбирала упавшие на дорогу тяжелые связки книг. Андрей приостановился с намерением помочь им. Спросил старика:
– Что в городе, отец? Почему все уходят?
Старик измерил его недобрым взглядом:
– Об этом, молодой человек, я должен спросить вас. Вы одеты в военную форму, солдатским ремнем подпоясаны, и на шапке вашей красная звезда. Вот и разъясните, пожалуйста, старому учителю, который почти полвека обучал таких; как вы: почему в городе горят школы, библиотеки, жилые дома? Почему у этой девушки, моей ученицы, вчера осколком бомбы убита мать? Почему, наконец, мы должны уходить неизвестно куда из родного города, кстати сказать, очень далекого от Германии? Почему вы, военные люди, допустили такое? – Кряхтя, старик поднял с земли измятый, по-видимому при падении тачки, перепачканный дорожной пылью школьный глобус. – Мне вот эта вещица представляется символом, – с укоризной проговорил он. – Вы знаете, что такое символ? Разве не так сейчас мнут и топчут в грязь бедную нашу землю фашисты? А вы, именующие себя защитциками справедливости на земле, бежите от них без оглядки. – И вдруг сорвался на крик: – Убирайтесь отсюда, жалкий трус! Ступайте туда, где обязаны быть сейчас!
– Успокойтесь, прошу вас, – негромко сказал Андрей. – Я иду как раз туда, где обязан быть. И ваше горе и обиду вашу я разделяю. И что такое символ, понимаю…
Он помог поставить на колеса опрокинутую тачку, собрать разбросанные по дороге книги, осторожно взял из рук старика покореженный глобус, вытер его полой полушубка, пристроил понадежнее между связками книг и, не слушая последовавших затем извинений, не оглядываясь, зашагал по дамбе к повитому дымом Ростову…
На ростовских улицах царила суета. Из подъездов домов, из калиток то и дело выбегали молчаливые люди с чемоданами, узлами, свертками и устремлялись к вокзалу. В воздухе вместе со снегом мельтешили черные хлопья сажи: какие-то бумаги в пачках и просто охапками сжигались прямо на тротуарах.
В одном из переулков Андрею преградил дорогу багровый поток. Темная жидкость, пузырясь и пенясь, стекала в разверстый канализационный люк. Две женщины в рези новых сапогах и таких же фартуках тащили поближе к люку толстый шланг, из которого хлестала тугая красная струя. По всему переулку распространился одуряющий запах вина.
Непривычно выглядела и военная комендатура. Здесь не только все комнаты и коридоры, но даже и двор и примыкавшйе к комендатуре уличные тротуары были заполнены людьми в шинелях и военных стеганках. Тут столпились отставшие от своих частей рядовые бойцы и командиры, выписанные из госпиталей фронтовики, кто-то требовал продаттестат, кому-то нужны были проездные документы.
Наконец дошла очередь и до Андрея. Дежурный помощник коменданта взглянул на его направление, порылся в груде бумаг на столе и сказал устало:
– Тридцатой дивизии здесь нет.
– Но, товарищ майор… – начал было Андрей и не успел досказать, чего он хочет.
Майор поднял на него покрасневшие от густого табачного дыма глаза, одернул сердито:
– Д вам русским языком объясняю, что «тридцатка» не входит в состав пятьдесят шестой армии.
А за спиной Андрея кто-то сказал:
– Слышь, старший сержант, твоя тридцатая в девятой армии, где-то между Павловкой и Новошахтинском.
Андрей повернулся и увидел перед собой пожилого старшину с забинтованным горлом. Обратился к нему:
– Как же мне туда попасть?
– Никак не попадешь, – спокойно ответил старшина. – Нынче туда из Ростова немец не пустит.
– Не задерживайте, товарищи! – закричали в очереди. – Хватит вам переливать из пустого в порожнее.
Старшина с забинтованным горлом хлопнул Андрея по плечу:
– Ты вот что, друг, подожди-ка меня на улице. Я тут одну бумажку сдам и выйду к тебе…
Минут через десять, уже у подъезда комендатуры, тот же старшина предложил Андрею:
– Давай-ка, браток, командируйся со мной в наш полк. Мы тут в Ростове стоим уже сколько годов. Командир полка – мужик что надо. Враз пристроит.
Ничего другого Андрею не оставалось. Он послушно зашагал за старшиной.
По ночным улицам Ростова непрерывным потоком двигались обозы. Не слышно было человеческих голосов, только мелькали жаринки цигарок да фыркали наморенные кони. Все ближе ухали орудийные залпы, но обозы продолжали свое движение неторопливо, в строгом порядке. И это медлительное, тяжелое движение множества почти невидимых людей, лошадей и повозок щемило Андрею душу.
Командир полка, коренастый подполковник, внимательно выслушав его, проверил документы и сказал:
– Можете, товарищ Ставров, оставаться у нас. Люди нам нужны. Ступайте в первый батальон…
Едва добравшись до казармы, Андрей стащил с себя сапоги, не раздеваясь упал на нары и уснул мертвым сном. Утром его с трудом растолкал старшина Василий Васильевич Грачев, тот самый, который привел сюда.
– Пора, пора подниматься. Делов у нас нынче много, – хрипел он, поправляя на своем горле чуть сбившуюся за ночь повязку…
Весь день грузили на автомобили и повозки полковов имущество. Одна за другой роты уходили к Дону и там рассредоточивались возле пристанских складов, элеватора, каких-то сараев. Несколько раз на город налетали немецкие бомбардировщики, беспорядочно сбрасывали фугасные и зажигательные бомбы. На городских улицах то там, то тут непрерывно ухали разрывы вражеских снарядов.
В ночь на 21 ноября стрелковый полк, куда по воле случая попал Андрей Ставров, прикрываясь темнотой, начал отход на левый берег Дона. Шли по доскам, настеленным на некрепкий еще лед. Гуськом. По внезапно наступившей тишине нетрудно было понять, что в Ростов уже вступили немцы и с опаской – как бы не наткнуться на засаду или мины – растекаются по городским улицам.
Андрей шагал по скользким доскам следом за Грачевым. Слева кто-то вздохнул и пробасил вполголоса:
– Довоевались…
– Так, пожалуй, на наших спинах немец и до Кавказа доберется, – откликнулся ему молодой тенорок.
– Говорят, в Шахтах и в Каменске до черта наших осталось, – заметил третий.
– На машинах пишем: «Вперед на запад». Лучше уж писали бы: «Вперед-назад», – съязвил все тот же тенорок.
Василий Васильевич Грачев прохрипел раздраженно:
– Кончай треп!
В кромешной тьме втянулись в какую-то рощу. Здесь приказано было остановиться, до рассвета отрыть окопы и занять оборону. На песчаной, слегка присыпанной снежком береговой кромке подполковник расположил пулеметчиков. В глубине рощи заняли позиции минометные расчеты. Остальные, не разгибая спин, рыли окопы весь остаток ночи валили деревья для постройки блиндажей.
Утро выдалось морозное, но хмурое. Андрей присел на пенек, закурил. К нему, шаркая валенками по ломкой, покрытой инеем траве, подошел Грачев. Сел на другой такой же пенек. Опустив голову, зажав между коленями жилистые руки, заговорил с грустной усмешкой:
– Вот оно какое дело получается, товарищ Ставров. Прямо скажем, обидное дело. Я ж коренной ростовчанин. И дед мой ростовчанин, и отец покойный. На чугунолитейном заводе оба трудились, а меня с пятнадцати лет на гвоздильный определили. В Ростове вся моя жизнь шла, сперва возле станка, потом в казарме. И из года в год и сам я, и отец мой, и дед, наверное, тоже приплывал сюда, на этот остров, на маевки. А теперь вот уродуем его.
– Ты о каком острове толкуешь? – спросил Андрей, не поняв Грачева.
– Да о том самом, на котором мы с тобой сидим, – уточнил Василий Васильевич. – Название у него – Зеленый. И правильное название! Приплывешь сюда весною – кругом зелено, деревья шумят, воздух чистый… А перед тобой, как на ладошке, город твой родной. Такой же красавец!
Вытянувшись вдоль высокого берега Дона, город действительно был совсем рядом. Отсюда, с острова, Андрей хорошо видел сбегающие к реке прямые улицы, ряды уронивших листву деревьев, одетую камнем набережную. Там и сям голубели газетные и табачные киоски, с которых неласковый ноябрьский ветер срывал остатки каких-то афиш. Больно было представить, что в этом огромном русском городе, за его домами, в его подвалах, затаилась готовая к новому прыжку чуждая, страшная сила. С минуты на минуту она может ринуться через реку, вдребезги разнести на этом острове только что отрытые окопы, недоделанные блиндажи, всесокрушающим валом выплеснуться на противоположный берег, в присыпанную первым снежком степь, и покатиться все дальше на юг…
– Давай-ка, Ставров, смотаемся отсюдова, – неожиданно предложил Василий Васильевич.
– Как это «смотаемся»? Куда? – изумился Андрей.
– Известно куда – в укрытие. Тут мы с тобой как на выставке. Ихние снайперы пощелкают нас за милую душу.
Как раз в этот миг из-за угла пятиэтажного дома на правом берегу ослепительной молнией сверкнуло пламя. В роще один за другим раздались два взрыва.
– Бьют, суки, прямой наводкой, – безошибочно определил Василий Васильевич. – Давай, давай сматываться.
Они покинули опушку, углубились в рощу. И тут Василий Васильевич, занимавшийся всю ночь какими-то своими старшинскими делами в полковых тылах, даже присвистнул от неожиданности: из-за брустверов окопов первой линии на всем ее протяжении выглядывали сотни стальных, аляповато раскрашенных под дуб несгораемых касс. Дверцы каждой из касс, сдвинутых по две, были распахнуты настежь, образуя надежное укрытие слева и справа.
– Где вы их, чертяки, добыли? – спросил старшина у бойцов.
Вокруг засмеялись, заговорили наперебой:
– Тут же на острове завод, где эти кассы делали.
– Наделали – будь здоров, для целой дивизии хватит.
– Подполковник приказал все их стащить сюда.
– Головы в них будем ховать навроде драгоценностей.
– Можно и другое что заховать, если изловчишься.
– Видали? Для него голова не самое драгоценное, он не ею думает…
Тем временем артобстрел острова все усиливался. С деревьев полетели срезанные осколками ветки. Появились первые раненые, потом и убитые. Забегали санитары с носилками. По ходу сообщения примчался на свой НП, тоже сложенный из касс, командир полка. Припал к стереотрубе, крикнул кому-то, не отрывая глаз от окуляров:
– Передай лейтенанту Чешихину, чтоб ушами не хлопал со своими минометчиками. Пусть накроет фанерный киоск на Ворошиловском проспекте, там у фрицев тоже миномет стоит.
Потом он говорил по телефону с командующим армией, возбужденно, напористо:
– Товарищ Первый! Прикажите поддержать меня огнем. На Зеленом только легкие чихалки, а, судя по всему, противник готовится форсировать реку. По льду он добежит до нас за семь-восемь минут!.. Есть! Спасибо, товарищ Первый!
Вскоре со стороны Батайска загремели орудийные залпы. С пронзительным воем вспарывая воздух, снаряды летели через головы бойцов, оборонявшихся на острове. Пушки били по близким к берегу улицам, но ни один снаряд не разорвался на льду реки. Лишь несколько мин, выпущенных с острова, разбили кое-где лед у бетонных городских причалов.
Подполковник снова кинулся к телефонной трубке, закричал сердито:
– Ты, Чешихин, чего лед полосуешь? Не сегодня, так завтра он нам позарез будет нужен! Понятно тебе? Или ты по воде возвращаться в Ростов собираешься?.. То-то! Надо, Чешихин, соображать.
Ночью в полк приехал генерал из штаба армии, долго совещался с командирами. После этого совещания командиры стали вроде бы добрее, ходили с повеселевшими лицами, подбадривали бойцов:
– Ничего, хлопцы! Надо потерпеть еще немного…
После полуночи старшина Василий Васильевич Грачев, согнувшись в три погибели, скорее вполз, чем вошел в собранный из несгораемых касс тесный блиндаж и разбудил Андрея:
– Вставай, Ставров, сейчас пойдем на прогулку.
Спросонья Андрей ничего не понял.
– На какую прогулку? – зевая, пробормотал он. – Ложись, Васильевич, тут есть место.
– Давай, говорю, поднимайся! – настойчиво повторил Грачев. – Приказано сходить в Ростов.
Андрей вскочил, протер глаза, в темноте коснулся руки присевшего на нары старшины, а тот стал объяснять, что подполковник приказал ему скрытно пробраться в Ростов, пробыть в городе сутки, разведать на набережной вражеские огневые точки и завтрашней ночью привести с собой «языка».
– Пойдем втроем, – сказал старшина. – Окромя тебя я взял Ваньку Хохлова. Он такой парень, что кулаком быка уложит…
Через час, одетые в белые маскировочные халаты, вооруженные автоматами, пистолетами, финскими ножами и гранатами, трое разведчиков вышли на опушку заснеженной рощи и остановились. Ночь была пасмурная. Мела поземка. Дул холодный восточный ветер. Время от времени над заледенелым Доном повисали немецкие осветительные ракеты на парашютах. Они заливали все вокруг таинственным, слегка мерцающим светом, и этот странный свет как бы выхватывал из ночи оголенные купы деревьев, снежные переметы у берега, вспыхивал голубоватыми отблесками на льду реки. С острова гулко гремели пулеметные, очереди, пунктирные трассы пуль устремлялись к ракетам, рассекали их, и тогда ракеты как бы таяли, истекая огненными каплями, быстро утрачивая яркость.
– Светильники свои немцы подвешивают через каждые пятнадцать минут, это точно, мы засекли, – говорил Грачеву начальник полковой разведки, – так что вы не забывайте поглядывать на часы – пользуйтесь интервалами.
Слушая его, Андрей стоял, опершись плечом о ствол дерева, разглядывал смутные очертания правого берега. Артиллерия затихла. В Ростове слышались лишь отдельные винтовочные выстрелы. Изредка переговаривались пулеметы. Неприятный холодок страха сжимал грудь Андрея. Ему представлялось, что немцы следят сейчас за рекой тысячами глаз и, конечно, обнаружат их троих сразу же, как только они ступят на лед. Андрей приготовился к самому худшему. Однако то, что он был не один и с ним было оружие, умножало его силы. Он сумел подавить в себе страх.
У самого своего уха услышал шепот Василия Васильевича:
– Пошли! Ползите за мной след в след. Как только засветит – замирайте, и чтобы ни одного шевеления!
Андрей опустился на четвереньки и пополз по скользкому донскому льду, не столько видя, сколько ощущая впереди себя Василия Васильевича. Другого своего спутника, Ивана Хохлова, он совсем не сумел рассмотреть, но, оглянувшись, понял по едва уловимому шороху, что тот ползет сзади.
Им дважды пришлось неподвижно лежать под мерцающим светом ракет, уткнув лицо в присыпанный снежком лед. В эти мгновения Андрею казалось, что его, распростертого на льду, видят все немцы, засевшие в Ростове. Несколько раз неподалеку от Андрея ровный рядок пуль впился в лед, отсекая и разбрасывая острые ледяные осколки. Немецкий пулеметчик пускал, очевидно, бесприцельные очереди, просто так, для успокоения самого себя.
На правом берегу разведчики долго лежали у опрокинутой рыбацкой фелюги, прислушивались. Где-то далеко пролаяла и умолкла собака. Скрипя снегом, по набережной прошел грузовой автомобиль с погашенными фарами.
– Двигаем дальше, – прошептал Грачев.
Улочка, на которую они вышли, поднималась круто в гору. Это было окраина города, застроенная приземистыми бараками и скрытыми за деревянными заборами домишками, в которых жили портовые грузчики, матросы, рабочие судоремонтных мастерских. Разведчики держались поближе к заборам. У одного из полуразрушенных сараев им пришлось затаиться: совсем близко прошагал немецкий патруль – четверо автоматчиков в длинных шинелях.
