Текст книги "Сотворение мира.Книга третья"
Автор книги: Виталий Закруткин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 45 страниц)
– Лесенька, почему ты здесь?
– Я все время бежала за тобой, – всхлипывая, сказала Леся, – звала, но ты ни разу не оглянулся.
Два солдата приподняли Романа. Он сел, посмотрел на солдат.
– Бомба легла впереди окопа, – сказал один из них, – мы все успели лечь, а тебя швырнуло и ударило о стенку. Потом прибежала сеньорита, упала на тебя и прикрыла собой, но самолеты уже улетели…
Второй солдат отстегнул от пояса флягу, налил в кружку вина, протянул Роману:
– Выпей, камарадо, и девчонке своей дай хлебнуть. Это помогает. Пей, пей, пока канонада притихла! Не нравится мне такая тишина. Видно, генеральская банда в атаку на нас кинется.
Леся переводила ему слова солдат, но фляжку Роман уже принял и отпил из нее вина. Сказал:
– Выпей, Лесенька.
Леся послушно сделала несколько глотков. Роман поднялся, отряхнул землю, поблагодарил солдат.
– Ну что ж, пойдем, дорогая моя испанка, – сказал Роман, – все равно тебя не уговоришь.
Они дошли до того места, где позиции батальона смыкались с участком соседней части. По черно-красным шарфам и залихватским беретам Роман понял, что правее занимают оборону анархисты. Оттуда, из-за окопов, доносились звуки гитары. Несколько солдат пьяными голосами пели веселую песню. Через несколько минут песня была прервана частым минометным обстрелом. Мины рвались позади позиции анархистов, на берегу реки.
Анхел Ортис и Филипе, пулеметчики, к которым пробирался Роман, расположились впереди окопов своего батальона. Место для них выбирали Роман с Ермаковым. Редкая полоса невысокого кустарника неплохо маскировала пулеметчиков, а остатки сложенной из дикого камня ограды служили для них надежной защитой. Крепкая ограда тянулась на добрую сотню метров, упираясь в старый дуб с кривым, покореженным стволом. Вторая пара пулеметчиков устроилась под этим дубом, также окружив свое гнездо камнями.
– Мне надо ползти туда, к ним, – сказал Роман.
– Я с тобой, – твердо сказала Леся. – И пожалуйста, не уговаривай меня.
После небольшой паузы мятежники снова начали орудийный обстрел. Теперь снаряды рвались далеко впереди линии окопов, но вал огня медленно приближался, и Роман понял, что вот-вот вражеские войска начнут атаку. Вместе с Лесей он вывалился из окопа, обернувшись, крикнул ей:
– Ползи за мной, не отставай!
Над ними стали пролетать снаряды республиканских пушек, открывших подвижной заградительный огонь по заранее пристрелянным ориентирам. Роман заторопился: значит, те, по которым должны стрелять его ребята, уже идут.
– Быстрее, Лесенька, быстрее! – крикнул он. – Прижимайся ко мне! Не отставай!
Весельчак Филипе издали заметил их. Сидя на корточках, он кричал, что правее есть ложбинка, которая может укрыть от осколков, и показывал рукой, где им надо ползти. До каменной ограды Роман с Лесей добрались в полном изнеможении. По щекам Леси стекали крупные капли пота, она тяжело, хрипло дышала.
– Ложись, Мадалена, сюда, – сказал Филипе, с жалостью поглядывая на девушку, – тут у меня укромное логово вырыто, даже травы я туда постелил. Там и фляга с водой и сыр с хлебом.
Участливо улыбаясь, сверкая белыми зубами, Филипе помог Лесе устроиться в глубокой норе. Роман присел и, отыскав щель, пробитую пулеметчиками в каменной ограде, прильнул к биноклю. По ровной изжелта-серой долине медлительно плыли тени облаков. То тут, то там вздымались черные клубы взметенной снарядами земли. Вдалеке едва виднелась невысокая часовня. Правее темнела уходящая к горизонту опушка парка.
Роман повернулся, посмотрел в сторону дуба. Там притаилась вторая пара пулеметчиков, молодые галисийцы из приморского городка Эль Фероль, молчаливые крепыши Гонсалес и Леонсио. Роман вспомнил, как смеялись над ними товарищи по команде, неизменно величая их «земляками Франко». Франко действительно родился в Эль Фероле. «Ничего, мы нашему земляку всыплем», – огрызались они.
– Сбегай, Филипе, туда, к дубу, и скажи Гонсалесу и Леонсио, чтобы они ни в коем случае не открывали стрельбы до тех пор, пока я не махну белым платком, – сказал Роман.
Прислушиваясь, Леся быстро перевела приказ Романа. Филипе, пригнувшись, побежал к дубу и через несколько минут вернулся.
– Все передал, камарадо лейтенант, – доложил он, – до вашего сигнала они будут молчать как мертвые.
Разрывы вражеских снарядов приближались к линии окопов. Усилились пушечные залпы и со стороны Мадрида. Не отрывая глаз от бинокля, Роман увидел, как поднялись в атаку цепи мятежников: одна, вторая, третья… Обтекая вздыбленные фонтаны земли, фигурки людей разбегались в разные стороны, падали, вновь поднимались и продолжали бежать неотвратимо и упорно, как лавина. Прищурив глаз, замер у пулемета Анхел Ортис. Рядом с ним, хищно оскалив зубы, прилег Филипе с запасными патронными лентами в руках.
Окопы республиканцев молчали. Первая цепь мятежников приближалась неровной, колеблющейся волной. По высоким фескам, курткам с распахнутыми воротами, по широким, заправленным в гетры шароварам, по смуглым лицам с разинутыми от быстрого бега ртами Роман понял, что в атаку устремились наемники из марокканских таборов, которым генерал Франко платил огромные деньги.
Вот уже стали хорошо видны их разъяренные лица, патронные подсумки на поясах, подвешенные по бокам гранаты. Большая часть атакующей лавы повернула в сторону окопов анархистов. Оттуда раздалась частая стрельба, застрочили несколько пулеметов. Лава марокканцев на мгновение замерла, остановилась, попятилась и ринулась на батальон капитана Гуттиереса. Ожила и вся линия окопов батальона. Засверкали вспышки ружейных выстрелов.
Роман махнул платком. Заговорил пулемет Гонсалеса и Леонсио. Галисийцы длинными очередями стреляли по флангу лавы. Цепь атакующих стала ложиться. Многие повернули, побежали. В эту секунду за спиной Романа сухо и резко грохнул разрыв мины. Голова Анхела Ортиса опустилась на руки, стиснувшие рукоятки пулемета. Осколком он был убит наповал.
Оттолкнув мертвого, Роман лег за пулемет.
– Не зевай! Следи за лентой! – крикнул он побледневшему Филипе.
Сквозь длинную щель в каменной ограде Роман видел приникших к земле мятежников. Видел и тех, которые, не выдержав, сломя голову побежали назад. Несколько офицеров-испанцев с пистолетами и саблями в руках лихорадочно толкали ногами залегших марокканцев.
Пулемет задрожал в руках Романа. Теперь он не думал ни о чем и не замечал ничего, кроме них, врагов. Он не спешил, стрелял прицельно, медленно поворачивая ствол горячего пулемета вдоль приникшей к земле цепи наступавших. Упали скошенные его выстрелами офицеры. Поднялись и кинулись бежать уцелевшие солдаты. Окопы батальона высверкивали частыми залпами карабинов.
– Камарадо лейтенант! Самолет! – закричал Филипе.
– Ствол раскалился, подлей воды! – прохрипел Роман.
Он поднял голову. На фоне голубеющего неба, надрывно гудя, плыли три «юнкерса». Привыкнув к безнаказанности, немецкие летчики летели без сопровождения истребителей. Вдруг из-за облаков вынырнули два юрких тупоносых самолета. Издали они казались игрушечными. По очертаниям Роман узнал самолеты: это были недавно прибывшие на мадридский фронт советские истребители И-15 и И-16. Испанцы сразу прозвали их «чатос» – «курносые» и «москас» – «мушки».
Приближаясь к «юнкерсам», истребители разделились: более быстроходный И-16 стал заходить в хвост бомбардировщикам, а второй понесся наперерез им. Через несколько минут один из «юнкерсов» стал неуклюже крениться, терять скорость и вдруг, оставляя за собой дымный шлейф, камнем пошел к земле. Два других поспешно отвернули от окопов и ушли, не сбросив бомб. В окопах раздались восторженные крики. Республиканцы подбрасывали вверх пилотки, береты. А истребители пронеслись над второй цепью залегших на опушке парка мятежников и стали расстреливать их из крупнокалиберных пулеметов…
Широко разрекламированная генералом Франко атака на первую линию укреплений Мадрида была отбита по всему фронту.
Вечером в блиндаж капитана Гуттиереса пришел Яков Степанович Ермаков. Он посмотрел на потемневшие, усталые лица Романа и Леси и сказал:
– Воевали вы хорошо. Молодцы! А теперь собирайтесь. За рекой нас ждет автомобиль. Поедем ко мне. Есть возможность искупаться и поужинать.
В темноте они подошли к броду. Меж прибрежных камней невнятно шумела вода. Со стороны Карабанчеля хлопнули два одиночных выстрела, и опять стало тихо. Стесняясь Ермакова, Роман прильнул к Лесе, сказал шепотом:
– Давай я тебя перенесу.
Он бережно взял ее на руки, горячим ртом прижался к щеке Леси и вдруг с ужасом подумал о том, что несколько часов назад в хаосе боя мог навсегда потерять ее. Он на секунду представил Лесю бездыханной, неподвижной, и любовь и жалость к девушке, покорно прильнувшей к его плечу, охватили Романа.
– Любимая моя, – шептал он бессвязно, – я люблю тебя, Лесенька… я очень люблю тебя… очень люблю…
И Леся прижималась к нему и тоже шептала те же короткие слова любви, известные всем влюбленным на земле, и он чувствовал милую, волнующую и желанную тяжесть ее тела и думал о своем счастье, которое мог потерять, и это было для него страшнее смерти…
В автомобиле они сидели вместе. Кромешная тьма городских улиц, медленный, осторожный объезд баррикад, тусклые фонарики вооруженных патрулей, молчание Ермакова – все это позволяло Роману ласково касаться ладоней Леси, а она, наклоняясь к нему, беззвучно целовала его руку, и оба они молчали, потому что самые главные, самые важные слова, которые они хотели сказать друг другу, были уже сказаны, и они понимали это и были счастливы…
В небольшом доме, где жил Ермаков, гостеприимные хозяева сумели приготовить ванну, пригласили гостей на ужин. За ужином Роман рассказал о том, как проходил бой, о смерти отважного Анхела Ортиса, о подвиге двух советских летчиков-истребителей.
– Да, это были наши ребята, – подтвердил Ермаков. – Жаль, что их здесь не так уж много, зато сражаются они как герои. Прибывают и инструкторы-танкисты. От добровольцев, которые хотят ехать в Испанию, в Советском Союзе отбоя нет. Гораздо хуже с самолетами, танками, оружием. Лондонский Комитет по невмешательству поставил перед нами неодолимую плотину, а немцы и итальянцы снабжают Франко через Португалию.
– А как жители Мадрида, – спросил Роман, – выдержат они натиск мятежников? Ведь сегодняшним боем дело не закончится.
– Мадридцы – герои, – сказал Ермаков, – они готовы глотку перегрызть врагу. Дать бы им всем оружие! Но оружия не хватает, и они вооружаются кто чем может: топорами, крестьянскими вилами, ножами. Доходит до того, что женщины держат на верхних этажах крутой кипяток, чтобы лить его на головы мятежников, если они ворвутся в город. К отпору готовы все, даже старики и дети. Я уж не говорю о солдатах, о народной милиции. Самое же главное то, что на наших глазах по призыву коммунистов рождается настоящая армия республики. Она еще себя покажет!
Услышав глубокий вздох Леси, Ермаков оглянулся, замолчал, приложил палец к губам. Сидя на диване, Леся спала. Выйдя на цыпочках, Яков Степанович вернулся с подушкой и одеялом.
– Уложи ее, Роман, – тихо сказал он, – пусть поспит как следует. Хотел я отвезти вас к реке, но передумал. И ей и тебе надо отдохнуть. Бои только начинаются…
Роман снял с ног Леси туфли, расстегнул ворот куртки. Леся открыла глаза, слабо улыбнулась и, не замечая Ермакова, обняла Романа.
– Спи, Лесенька, – сказал Роман, – а мы с Яковом Степановичем посидим немного…
В соседней комнате они просидели почти до рассвета. Ермаков достал бутылку хереса, маслины.
– Твоя Леся славная дивчина, – неожиданно сказал он, – смотрю я на нее, и мне кажется, что она моя дочка.
– Я ее люблю, – глухо сказал Роман.
Ермаков помолчал, налил вина в стаканы, посмотрел на Романа и заговорил, понизив голос:
– Вот что… ты ей об этом – ни звука. Сегодня мне сообщили, что ее отец, Елисей Павлович Лелик, неделю назад был тяжело ранен под Толедо, его захватили мятежники и после зверских пыток расстреляли…
Яков Степанович повертел в руках стакан.
– Чего опустил голову? – зло сказал он Роману. – Давай, камарадо Росос, выпьем за победу над этой белогвардейской сволочью. Хотя, надо тебе сказать, не все белогвардейцы одинаковы. Были тут у меня недавно два русских эмигранта, один из них даже из князей. Честные ребята. Они нам здорово помогли, раскрыли чуть ли не всю подготовку наступления Франко на Мадрид. Таких мы можем поблагодарить. А вообще сюда, в Испанию, сейчас едут тысячи честных людей из многих стран. Испанский народ отвергает диктатуру генералов. Все это хорошо. Но чем против них воевать? Где оружие? Проклятый Комитет по невмешательству, по сути дела, играет на руку мятежникам…
Роман рассеянно слушал Якова Степановича. Узнав о смерти Лесиного отца, которого ему так и не пришлось увидеть, но о котором Леся не раз рассказывала, он понял, какой страшный удар обрушился на любимую девушку, оторванную от родной земли и все время мечтавшую о встрече с отцом. Понял Роман и то, что теперь, когда Леся осталась одна, он, Роман Ставров, отвечает за нее перед ее далекой отсюда матерью, которая живет только ею, перед всеми товарищами, которые знают о его любви, наконец, перед собственной совестью, которая подсказывает ему: «Люби, береги и жалей ее, твою жену…»
5
Станичникам казалось, что долгой, почти бесснежной зиме не будет конца. Весь февраль и добрую половину марта держались морозы, нудно дул северный ветер. Потом ветер повернул с востока, поднял в калмыцких степях густые тучи пыли и понес их к Дону. Небо стало рыжим, пожелтел лед на реке, но по льду с одного берега на другой бесстрашно переходили люди. Весной и не пахло.
Чуя, что все положенные сроки проходят, в станицу дважды прилетали скворцы, но ни веселых их песен, ни призывных высвистов никто не слышал. Унылые, нахохленные скворцы, горбясь от холода, час-другой сидели возле пустых скворечен, а потом, сбившись в стайку, снова улетали на левобережье, поближе к югу…
Весна ворвалась внезапно. Темной мартовской ночью низкие, тяжелые тучи затянули небо, пошел мелкий теплый дождь. Утром в колеях проселочных дорог, отражая небесную хмарь, тускло заблестели свинцового оттенка лужи. На прибрежных тополях закаркали, оживленно переговариваясь, вороны. Все вокруг – камышовые крыши домов, плетни, голые ветки деревьев – повлажнело. Из-за реки вернулись, всю станицу огласили радостным пересвистом скворцы…
Наморенный предвесенними хлопотами в совхозе, Андрей Ставров чуть не проспал этот торжественный час. Разбудила его Федосья Филипповна. Робко постучав в дверь его комнатушки, она прислушалась и сказала взволнованно:
– Поднимайтесь, Андрей Митрич! Лед пошел! Вся станица побегла к Дону!
Андрей быстро оделся, умылся и выскочил во двор. Всходило солнце. На соломенной крыше низкого базка, хлопая крыльями, горланил красный петух. В базке протяжно мычала корова.
У ворот Андрея ждали Егор Иванович и Наташа. Откинув на затылок потертую, с давними пролысинами заячью шапку, чисто выбритый Егор Иванович счел нужным упрекнуть Андрея:
– Долго спишь, Митрич! Так можно проспать и царство небесное. Пора привыкать к деревенской жизни.
Карие глаза Наташи смеялись. Она поддержала Егора Ивановича:
– Правда, что долго спите!
Они пошли к реке. За ночь совсем развезло, под ногами чавкала жидкая грязь, но воздух был таким свежим и так светило солнце, что хотелось идти и идти, любоваться этим мартовским утром, зеркальным блеском луж на улицах, верещаньем славящих весну птиц.
На крутом берегу толпились люди. Старики, зажав в коленях суковатые палки, степенно сидели на бревнах, кем-то оставленных на яру еще с прошлогоднего паводка. Мужики помоложе дымили цигарками, перебрасываясь словами о рыбе, о посевах, об отощавших за зиму конях и коровах. Женщины стояли в стороне; они, лузгая семечки, судачили о своем. Ребятишки носились по берегу, а кто посмелее – залезли на развилки тополей и, как зачарованные, глаз не сводили с наполненной шумом и грохотом реки.
Огромные льдины медлительно плыли по взбаламученной воде. На них наскакивали, становились дыбом, раскалывали своей тяжестью ледяные острова и со звоном раскалывались сами. Более мелкие обходили заторы, сшибались, переворачивались. На них тотчас же устремлялись вороны, жадно склевывая приставшие к исподу льдин ракушки.
– Вот вам и весна-красна! – поводя своим орлиным носом, сказал Егор Иванович. – Теперича бы пару лодчонок да добрую сеть – и враз можно побаловаться ушицей.
– Дюже ты храбрый, – отозвался кто-то из дятловцев.
– Какой дурак в такую крутоверть поплывет?
– Разве что раков захочет накормить собою…
Покуривая, Андрей молча смотрел на звенящую, сверкающую реку. Залитые солнцем льдины с ошметками сена, с темными бревнами, с каркающими воронами уплывали на запад, туда, где за прозрачными лесами, за островами и плесами, где-то в далеком городе живет Еля. Андрей подумал о том, что живет она там своей, отдельной жизнью и что жизнь ее отделена от него не только расстоянием, которое можно преодолеть, но чем-то гораздо более важным, непонятным и пугающим. Он понимал, что характер жены не похож на его характер, понимал, что на земле не бывает двух совершенно одинаковых людей, но вместе с тем – он это знал – множество неодинаковых, непохожих друг на друга мужчин и женщин после поры безмятежной влюбленности, став мужем и женой, все-таки связывают свою судьбу навсегда и никакие свойственные ему или ей привычки, привязанности, вкусы, никакие «житейские мелочи» по-настоящему уже не омрачают их жизни.
Андрей любил жену, тосковал без нее, постоянно думал о ней, о сыне. Долгая разлука тяготила его, не давала покоя, и он стал страшиться того, что разлука эта затянется на годы. Но что делать, как поступить, он не знал.
Невеселые его мысли прервал Ермолаев.
– Чего задумался, казак? – сказал он, протягивая Андрею руку. – Тебе, друже, журиться не положено. Саженцы для сада в полной сохранности, ямы для них вырыты и унавожены, участок обвалован, так что действуй, агроном. Через неделю-другую можно приступить к посадке.
– Да, на первой клетке можно сажать, – согласился Андрей, – там все готово. Ветер подсушит землю – будем начинать.
Напоминая о давнем их споре, Ермолаев хитро прищурился.
– Так ты вообще все же сделал по-своему, – сказал он.
– Думаю, что я был прав, – твердо сказал Андрей.
Спор у них шел о том, какие сорта плодовых деревьев должны занять большую часть будущего сада: летние или зимние. Ермолаев настаивал на летних сортах как наиболее ранних, а значит, более удобных для уборки. Андрей запальчиво возражал директору, считая, что позднезимние сорта яблок и – если удастся их добыть – груш дадут возможность снабжать население городов свежими плодами зимой, когда ни свежих овощей, ни фруктов нет.
Спор их тогда ни к чему не привел, но, когда Андрей добывал саженцы, он на свой страх и риск из тринадцати тысяч штук взял только четыре тысячи летних сортов, а все остальные – зимние…
– Ладно, – заключил Ермолаев, – куда ж теперь денешься? Будем сажать то, что есть.
Долго не расходились дятловцы с берега, все смотрели, как плывет по ожившей реке потемневший лед, как, громоздясь одна на другую, скапливаются льдины на крутой излучине, а потом, теснимые неодолимым течением освобожденной воды, с грохотом движутся дальше…
Вскоре после ледохода у станичников начались страдные дни. На совхозных огородах женщины высаживали чеснок, лук, сеяли редис, в парниках всходила нежно-зеленая рассада помидоров, заголубели всходы ранней капусты.
Андрей от рассвета до вечерней темени пропадал на своем участке. В тяжелых яловых сапогах, в потертой на локтях стеганке, в сбитом на затылок треухе, носился он между рядами ям, в десятый раз проверял планировку будущего сада, бежал к опушке леса, где были прикопаны саженцы, торопил рабочих, распекал нерадивых, которые то и дело собирались на перекур.
Наконец подошел долгожданный день закладки сада. Андрей попросил Ермолаева и Младенова посадку саженцев начать не в будни, а в воскресенье.
– Надо сделать нашу закладку праздником, – взволнованно сказал он директору и главному агроному, – ведь не одногодком должен стать этот сад, он будет жить десятки лет, его увидят дети и внуки дятловцев.
Ермолаев засмеялся:
– Ну, вообще понесло нашего садовода! Он, чего доброго, заставит нас молебен отслужить на садовом участке и любимые его саженцы святой водичкой окропить.
– Зря вы смеетесь, Иван Захарович, – вспыхнул Андрей. – Если хотите, то сад этот станет памятником людскому труду, и надо, чтобы люди всегда помнили день его закладки.
– Погоди, Андрей Дмитриевич, не митингуй! – досадливо отмахнулся Ермолаев. – Выведешь ты своих рабочих в воскресенье, а они потом отгул потребуют и весь график мне поломают.
– Ничего они не потребуют, – вдруг заверил Андрей.
– Как это не потребуют? А что ж, они за счет маньчжурского императора Пу И трудиться будут или вообще из уважения к твоим красивым глазам?
– Нет, дорогой товарищ директор, – сказал Андрей. – Мы с вами объявим воскресник, а все заработанные дятловцами деньги вы по их просьбе перечислите в фонд помощи Испанской республике.
– Погляди, Любен Георгиевич, на этого политика, – удивленно сказал Ермолаев. – Он вообще думает, что у меня на счету в банке миллионы.
Но главный агроном Младенов оказался на стороне Андрея… Поддержал его и молодой секретарь партийной организации совхоза Владимир Фетисов, недавно приехавший в Дятловскую. Владимир понравился Андрею при первой же встрече. Хотя и трудно было сказать чем… Высокий, худой, с жидким, редеющим на макушке чубчиком и улыбчивыми глазами, походил он на выросшего из школьной одежды мальчишку.
Без стука войдя в комнатенку, именуемую кабинетом директора, и услышав перепалку между Ермолаевым и Андреем, Фетисов сказал:
– Товарищ Ставров прав. Сад – это не грядка петрушки или укропа. Сад закладывается по меньшей мере на полвека, не правда ли? Так давайте организуем это дело по-настоящему, чтобы народ запомнил день закладки.
В назначенный воскресный день вышли на участок не только рабочие совхоза и не только старики пенсионеры и домохозяйки… Со знаменами, с барабанами и горнами пришли повязанные красными галстуками пионеры, на повозках приехали инвалиды гражданской войны, даже они не захотели оставаться в стороне. Пожалуй, в это ясное апрельское утро в самой станице не осталось ни души.
Еще с вечера вдоль ровных рядов вырытых ям были поставлены дубовые чаны, наполненные перемешанной с землей навозной жижей. Возчики один за другим стали подвозить бережно уложенные в тележные ящики саженцы яблонь. На подрезку и оправку тонких их корешков Андрей поставил самых опытных рабочих, которыми умело командовал Егор Иванович. Школьники стали подносить к ямам заготовленные зимой колья. У самой кромки ерика стоял трактор с длинным шлангом для полива.
Андрей старался ничего не упускать из виду. Разгоряченный, потный, с растрепанными рыжеватыми волосами, он носился по всему участку и наконец, убедившись, что все готово, попросил, чтобы дятловцы собрались у первой ямы. Когда люди окружили яму, он поднял приготовленный к посадке саженец и заговорил, волнуясь:
– Сегодня мы закладываем наш большой сад, который будет расти, зацветать и плодоносить. В первом ряду первой клетки мы высадим один из самых прославленных зимних сортов яблони, который называется по желанию его создателя «ренет Симиренко». Так, в честь своего отца, назвал этот сорт Лев Платонович Симиренко, замечательный украинский садовод…
Он рассказал людям, какие гонения испытал Симиренко при царизме, как, будучи в ссылке, высаживал в холодном Прибайкалье чудесные сады, как, по возвращении в родное село Млеев, основал питомник и сад, в которых с годами собрал тысячи сортов яблонь, груш, слив, черешен, вишен, крыжовника, смородины, какое множество золотых медалей, дипломов, призов получил он за свои изумительные плоды на международных и российских выставках.
Светило теплое весеннее солнце. Нежный саженец яблоньки с младенческой, оливкового оттенка корой трепетал в руке Андрея. Люди слушали, не проронив ни слова.
– И так жаль, – продолжал Андрей, – что уже в самом конце гражданской войны погиб Лев Платонович Симиренко. Он сидел у окна своей комнаты, а бандит выстрелил в него через стекло. Из жизни ушел человек, который все отдавал людям, нам с вами. Его давно нет, но вот у меня в руках малый саженец яблони, той яблони, которая была создана им. Она вырастет на нашей земле и принесет прославленные на весь мир плоды, носящие имя человека-труженика…
Фетисов повернулся к стоявшему рядом главному агроному Младенову, сказал тихо:
– О названии этих вкуснейших яблок я, конечно, слышал не раз, а вот о самом Симиренко ничего не знал.
– Молодец Ставров, – отозвался Младенов. – Надо, чтобы люди знали, как много человеческих трудов вложено в каждое фруктовое дерево, в каждый приносимый им плод. Дерево, дорогой мой Володя, заслуживает не только помощи, заботы, но и любви и уважения, тогда оно воздаст человеку сторицей. Ставров правильно делает, пусть побольше рассказывает о каждом сорте…
Словно услышав его слова, Андрей продолжал:
– Сейчас мы начнем посадку «ренета Симиренко». Потом я расскажу вам о других людях-кудесниках, которые трудились всю жизнь и создали изумительные плоды, ягоды, цветы. Вы узнаете о работах Ивана Владимировича Мичурина, американца Лютера Бербанка, узнаете о наших безымянных прадедах, которые оставили нам в наследство прекрасные сорта русских яблок.
Андрей медленно, задумчиво, будто душой еще был с человеком, о жизни которого сейчас рассказывал, опустил саженец в яму.
– А теперь, товарищи, начнем посадку…
Люди разошлись по рядам. Возле каждой ямы уже был положен саженец. Андрей, шагая от ряда к ряду, следил, чтобы все корешки саженцев были расправлены, увлажнены питательной жидкостью в чанах, осторожно присыпаны землей.
– Утаптывая землю, – предупреждал он дятловцев, – помните, что деревцо будет наклоняться в ту сторону, где вы прижимаете землю. Значит, утаптывать надо равномерно, одинаково со всех сторон, иначе яблоня вырастет с наклоном…
День закладки сада запомнился Андрею надолго. Теплое апрельское солнце, свежий ветерок, три сотни ладно работающих людей, протяжные песни женщин в короткие перерывы и – самое главное – ровные, как туго натянутые струны, ряды яблонек-младенцев, бережно подвязанных к кольям, – все это радостно волновало Андрея, позволяло думать о том, что наконец сбывается его мечта: заложить большой красивый сад, наблюдать, как растут, мужают деревца, щедро кормить их, поить, оберегать от морозов, от болезней, от множества вредителей и – через годы – дождаться доброй осени, когда ветви деревьев станут клониться к земле от тяжести налитых соком, тугих плодов…
Потянулись недели ежедневной трудной работы. Андрей поднимался с рассветом, наспех выпивал кружку простокваши, садился на приведенного конюхом рыжего жеребца и скакал туда, к заветному участку, где продолжалась посадка деревьев. Он похудел, осунулся, лицо его обветрилось, губы потрескались… Теперь ему некогда было думать ни об отце с матерью, ни о Еле, он весь без остатка отдавался работе, а когда приезжал домой, сонно жевал подогретый Федосьей Филипповной ужин, уходил к себе и мгновенно засыпал.
– Так, Андрей Митрич, вы себя погубите, – с сожалением поглядывая на своего квартиранта, говорила Федосья Филипповна, – надо бы трошки и про здоровье свое подумать. Хотя бы в воскресенье отдохнуть да поспать вволю.
Андрей усмехался:
– Ничего, дорогая Федосья Филипповна! Отоспимся в свое время на кладбище. Там нас никто не разбудит, и отдохнем мы за милую душу.
– Еще чего придумали, – пугливо отмахивалась Федосья Филипповна. – Какое там кладбище? Вы человек молодой, вам еще жить да жить…
Первая весна в Дятловском совхозе умаяла Андрея вконец. Как только деревца в саду выбросили нежные, клейкие листочки, их сразу осыпала серая тля. Листья стали уродливо бугриться, скручиваться, болезненно твердеть. Нужно было срочно опрыскивать сад табачным отваром. По всей станице стали собирать табак, махорку, не брезговали и окурками, но разве могло этого всего хватить?
Андрей уехал пароходом в город, надеясь, что на табачной фабрике помогут совхозу. В городе ему пришлось долго ждать директора фабрики, потом долго уговаривать его. Наконец он получил десяток мешков табачной пыли, погрузил мешки на пароход и только к вечеру забежал к Солодовым, чтобы увидеть Елю и Димку.
Когда он вошел, худой, обветренный, с исцарапанными руками, весь пропахший табаком, Еля только руками всплеснула:
– Поглядите, на кого он похож! Чучело чучелом! Я уверена, что Димка тебя не узнает.
Андрей поцеловал Елю, поздоровался с тещей, устало опустился на стул. Четырехлетний Димка вбежал в комнату, на секунду остановился, разглядывая Андрея, потом кинулся к нему с криком:
– Папка приехал!
Подхватив сына на колени, Андрей прижал его к груди, стал целовать белобрысую Димкину голову, волнуясь, вдохнул ребячий запах его волос. Пока Еля с матерью накрывали стол, а Платон Иванович, придя с работы, переодевался, Андрей с Димкой на руках бродил по комнатам, осматривал квартиру тестя. Квартира оказалась просторной, светлой. Здесь все было чисто, все, как всегда, выглажено, каждый стул стоял на своем месте. Неутомимые руки Марфы Васильевны делали свое дело. Только в большой солнечной комнате, где жили Еля с Димкой, царил ералаш. По всему полу были разбросаны игрушки, посреди комнаты красовался велосипед с отломанным колесом.
– Не парень, а прямо-таки башибузук растет, – ласково ущипнув Димку, сказал Платон Иванович. – Но это лучше, чем быть размазней…
Еля вышла к столу в клетчатом платье – его очень любил Андрей, – тщательно причесанная. Губы она упрямо продолжала красить, хотя давно знала, что мужу это не нравится. За обедом, заметив, что Андрей часто поглядывает на часы, Еля обидчиво нахмурилась.
– Куда ты так спешишь?
– Боюсь опоздать на пароход, – сказал Андрей.
Он был неразговорчив и печален, ел плохо, много курил. Здесь, в этой чистой, светлой квартире, окруженный близкими ему людьми, он вдруг почувствовал, что между ним и женой теряется, исчезает что-то очень важное. Он еще не знал и не мог понять, в чем заключается это важное и что его напугало, но на какое-то мгновение ему показалось, что он здесь лишний, что с каждой встречей они с женой все больше удаляются друг от друга.
Закурив, он тихо спросил:
– Что ж ты, Елка, думаешь делать дальше?
Марфа Васильевна и Платон Иванович тревожно переглянулись.
Тряхнув волосами, Еля повертела вилку.
