Текст книги "Игра теней"

Автор книги: Тэд Уильямс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 59 страниц)

Глава 18
Вопросы без ответа

Во время великой битвы отважный Нушаш сумел сорвать солнце с неба и метнул его прямо в лицо Зафариса, старого императора Страны Сумерек. Борода Зафариса вспыхнула и занялась пламенем. Через несколько мгновений он превратился в горстку пепла. Так, дети мои, настал конец его жестокому правлению.

Нушаш и его брат Эксош развеяли пепел врага по пустыне Ночи. Затем Нушаш, преисполнившись великодушия, призвал троих братьев и предложил им вместе построить обитель богов на горе Ксандос. Аргал Громовой Раскат и другие братья поблагодарили его и принесли ему клятву верности. Но помыслы их были черны, ибо они намеревались предать брата и захватить трон богов.

Откровения Нушаша, книга первая

Пелайя сама не могла объяснить, почему она стала проводить в саду гораздо больше времени, чем прежде. Она приходила туда даже в такие ненастные дни, как сегодняшний, не обращая внимания на хмурое серое небо и пронзительный ветер с моря. Бесспорно, одна из причин состояла в том, что ее отец граф Перивос был в последнее время очень занят. Дела отнимали у коменданта крепости все время, так что Пелайя и другие дети графа редко видели отца. Иногда осмотр городских укреплений затягивался допоздна, и Перивосу приходилось ночевать в Архивной палате. Домой он заглядывал лишь для того, чтобы переодеться. Но в сад Пелайю увлекало любопытство, которое возбуждал в ней знатный узник – Олин, король Олин, ныне упоминавший свой высокий титул с горькой насмешкой. Беседы с королем неизменно доставляли девочке удовольствие, хотя уже не волновали так, как это было в первый раз. Тогда она понятия не имела, что за человек сидит на скамейке в саду, а ее подруги с замиранием сердца наблюдали, как она подошла к незнакомцу и представилась ему. Судя по ужасу, застывшему тогда на лицах девочек, они были так потрясены, словно Пелайя спрыгнула с крепостной стены и поплыла в сторону Ксанда.

Рядом с королем Олином Пелайя чувствовала себя взрослой, и потому встречи с ним были особенно приятны. Короля разговоры с новой знакомой тоже радовали, хотя он не смог скрыть некоторого разочарования, когда девочка не смогла сообщить ему новостей о его родной стране. Пелайя знала, что в стране Олина идет война, что один из его сыновей погиб, а другой сын и дочь бесследно исчезли. Вспоминая о детях, король пытался не давать воли чувствам, но иногда Пелайя замечала, что он с трудом сдерживает слезы. Правда, к нему мгновенно возвращалось самообладание, и, глядя в его непроницаемое лицо, девочка начинала сомневаться в том, что этот человек был недавно близок к слезам. Несомненно, он был необычным человеком, необычным даже для короля. Его настроение часто менялось, и, хотя он всегда был изысканно вежлив, порой в присутствии Олина Пелайя терялась. Она признавалась себе, что ее отец, отличавшийся выдающимся умом, по сравнению с королем был человеком самым заурядным. Иногда ей казалось, что истинные чувства Олина Эддона пребывают в плену – таком же суровом, как его собственное заточение.

Узнику не часто разрешали выходить в сад, прогулка позволялась ему лишь несколько раз в десятницу. Пелайя полагала, что со стороны лорда-протектора Иеросоля это до крайности жестоко. Она обещала себе набраться смелости и поговорить с отцом – ведь именно он заправлял всеми делами в крепости. Однако ей не хотелось сообщать отцу о своем новом знакомстве, хотя в дружеских чувствах, которые она питала к иноземному королю, не было ничего предосудительного. Граф Перивос заслуженно считался человеком весьма практического склада: он полагал, что людям следует совершать лишь те поступки, какие приносят им пользу. Пелайя очень сомневалась, что отец сочтет беседы с пленным королем полезными для нее. Впрочем, слухи об этой странной дружбе, вне всякого сомнения, дошли до графа. Но он воздержался от каких-либо замечаний – возможно, из-за уверений Телони, что в невинной прихоти Пелайи нет ничего опасного. Так или иначе, Пелайя предпочитала не искушать судьбу и оставить все как есть.

Девочка с радостью убедилась, что король Олин в саду – он озирал окрестности, взобравшись на покрытый резьбой декоративный камень, стоявший неподалеку от скамьи. То было единственное место, откуда открывался вид на Куллоанский пролив. Король сидел на камне, скрестив ноги и подпирая подбородок руками. В позе этой было что-то мальчишеское, она мало подходила для пожилого человека, тем более монарха. Пелайя молча остановилась у камня и выжидала, пока король ее заметит.

– А, обворожительная госпожа Акуанис, – произнес он с приветливой улыбкой. – Вы вновь почтили меня вашим приятнейшим обществом. Я сейчас думал о том, как было бы замечательно, если бы у людей имелись крылья, как у чаек. Такие крылья можно сделать из дерева и перьев, хотя это по силам лишь очень искусному мастеру.

– Но зачем людям крылья? – слегка сдвинув брови, спросила Пелайя.

– Зачем? – улыбаясь, повторил он. – Да, дитя мое, вам трудно это понять. Свобода чайки, парящей в облаках, не слишком манит вас. – Король ловко спрыгнул с камня. – А у меня вошло в привычку предаваться пустым мечтаниям. Стоило мне увидеть птиц, и я проникся к ним завистью. Но умоляю вас, не говорите вашему отцу, что я мечтаю о полетах. Столь дерзкая мечта может стоить мне удовольствия, доставляемого прогулками в саду.

– Я ничего не скажу, – пылко заверила Пелайя.

– О, я знаю, вы очень добры. – Король слегка кивнул головой, давая понять, что тема полетов исчерпана. – Как вы поживаете, моя юная госпожа? Надеюсь, с тех пор как мы виделись с вами в последний раз, боги не оставили вас своей благосклонностью?

– У меня все хорошо, – пожала плечами Пелайя. – Правда, учителя донимают меня скучнейшими уроками, и успехи в рукоделии оставляют желать лучшего. Мама говорит, мои вышивки напоминают паутину пьяного паука.

– Судя по всему, вашей матушке не занимать остроумия, – усмехнулся король Олин. – Вы не в первый раз передаете мне ее замечания, и они заставляют меня смеяться. Возможно, именно от матушки вы унаследовали живой ум и любопытство.

– А разве я любопытна?

На память Пелайе тут же пришел отрывок из Книги Тригона, который брат Лайсис заставил ее заучить наизусть: «Боги награждают своей любовью лишь тех жен и дочерей, коим присущи смирение, кротость и желание служить небесам».

– По-моему, я вовсе не любопытна, – решительно заявила Пелайя.

– Дитя мое, в вашей головке неизменно роится множество вопросов. И порой мне приходится препятствовать вашему настойчивому желанию распахнуть потайной ларец моей души и порыться в нем в поисках сокровищ.

– А, вы хотите сказать, что я слишком назойлива, – вздохнула Пелайя. – По-вашему, я всего лишь невоспитанный ребенок, не дающий покоя взрослым, – добавила она, потупив взгляд.

– Я отнюдь не это имел в виду. Я убежден, что любопытство это добродетель. Как и сдержанность, которой человек обучается, когда минует пору юности. Мы можем продолжить наш увлекательный разговор, но прежде возьмите эту шаль, ведь сегодня прохладно.

С этими словами король вручил Пелайе шаль из тонкой сианской материи. Он задержал эту шаль в своих руках, и девочка уставилась на него в недоумении.

– Возьмите шаль, но не разворачивайте ее, – вполголоса произнес король Олин. – Там спрятано письмо. Но не пугайтесь, в нем нет ничего предосудительного. Оно предназначено вашему отцу. Прошу вас, передайте его по назначению.

Пелайя взяла шаль и сквозь ткань нащупала прямоугольные очертания конверта.

– Но что… в этом письме? – в замешательстве пробормотала она.

– Как я уже сказал, ничего предосудительного. Я излагаю там свои соображения относительно возможного нападения автарка Сулеписа на Иеросоль, только и всего. До меня дошли слухи, что страна готовится к войне. Эти слухи доходят до всякого, имеющего уши. А ваш отец может отнестись к моим соображениям так, как ему заблагорассудится.

– Но почему вы решили поделиться с отцом своими мыслями? – спросила Пелайя, сложив шаль на коленях. – Почему решили помочь нам? Ведь мы держим вас в плену!

Олин улыбнулся так печально, словно ее слова причинили ему боль.

– Нападение автарка представляет для меня такую же опасность, как и для всех жителей города, – пояснил он. – К тому же наши страны являются союзниками, а автарк – наш общий враг. Лудис Дракава, возможно, позабыл об этом, но я надеюсь, что у вашего отца память получше. И наконец, я очень хочу, чтобы у такого человека, как ваш отец, сложилось обо мне хорошее мнение.

У Пелайи перехватило дыхание. Она читала о тайных письмах в старых сказках и легендах, а теперь ей предстоит самой передать такое письмо!

– Я сделаю все, как вы просили, – кивнула она. – Если вы пообещаете, что отец на меня не рассердится.

– Можете не сомневаться, моя юная госпожа.

Они немного поболтали о вещах менее значительных – о скверном характере младшего брата Пелайи и о затянувшихся переговорах насчет замужества Телони. Жених Телони был молод, знатен и богат, однако свадьба все время откладывалась, что всерьез расстраивало Пелайю. Отец всегда говорил, что младшая сестра выйдет замуж только после старшей, а Пелайе не терпелось стать замужней дамой, обзавестись собственной семьей и домом.

– Я думаю, с этим не стоит спешить, – мягко заметил король. – Вне всякого сомнения, семейный очаг – святыня для женщины. Тем не менее замужество может стать источником горя и страданий.

Он помолчал, потупив взор, и добавил:

– Моя первая жена умерла в родах.

– Как видно, боги сочли, что ваша супруга нужна им на небесах, – изрекла Пелайя и тут же рассердилась на себя за эту благочестивую фразу, которую часто повторяла мать. – Мне очень жаль.

– Иногда мне кажется, что мои дети переживали утрату тяжелее меня самого, – негромко произнес король и вновь погрузился в молчание.

Взгляд его был устремлен поверх головы Пелайи. Возможно, он опять наблюдал за полетами чаек и мечтал о крыльях, которые унесли бы его в родную страну.

– Вы говорили о своих детях, король Олин… – осмелилась нарушить затянувшееся молчание девочка.

– Да, – кивнул он и, словно стряхнув наваждение, пристально посмотрел на свою собеседницу. – Прошу прощения. Я отвлекся. Сделайте милость, скажите мне, кто эта девушка?

Пелайя ощутила укол какого-то неприятного чувства (о том, что это ревность, она догадалась позднее), повернулась и посмотрела туда, куда указывал король.

– Я никого не вижу, – пожала она плечами. – В саду нет ни моей сестры, ни наших подруг.

– Я говорю об одной из двух девушек, что несут корзины с бельем. Видите, одна из них тоненькая, а другая поплотнее. У тоненькой волосы выбились из-под платка.

– Вы говорите о прачках?

– Да, именно о прачках, – отчеканил Олин, и впервые за время их знакомства Пелайя услышала в его голосе сердитые нотки. – Или вы полагаете, что слуги недостойны того, чтобы мы замечали их? Тем не менее эти девушки существуют, и в отличие от вас, милостивая госпожа, я прекрасно их вижу.

Его слова больно задели Пелайю, но она не подала виду.

– Откуда мне знать, кто эта девица? – произнесла она с притворным равнодушием. – Я лишь вижу, что она прачка. Не понимаю, почему вы обратили на нее внимание. Она что, показалась вам хорошенькой?

Присмотревшись к тоненькой девушке, Пелайя поняла, что та немногим старше ее самой. Из широких рукавов платья выглядывали смуглые тонкие руки; волосы, которые действительно выбивались из-под платка, были черны как смоль, за исключением одной огненно-рыжей пряди. Лицо прачки вполне можно было счесть привлекательным, однако Пелайя никак не могла взять в толк, почему эта девушка возбудила интерес короля-узника.

– По-моему, это уроженка Ксанда, – заметила Пелайя. – Наверное, приехала с севера страны. У тех, кто живет рядом с пустыней, кожа темнее. В крепости много служанок, приехавших из Ксанда. Они работают в прачечной и на кухне.

Олин не отводил взгляда от юной прачки, пока она не вошла в один из крытых переходов.

– Эта девушка… кое-кого мне напоминает, – задумчиво пробормотал он.

На этот раз укол ревности был более болезненным.

– Раньше вы говорили, что я напоминаю вам о вашей дочери, – буркнула Пелайя.

Король обернулся и пристально всмотрелся в нее, словно вдруг вспомнил, что она рядом.

– Вы и в самом деле напоминаете мне о дочери, юная госпожа. Как я уже говорил, многие черты роднят вас с ней, и одна из них – ваше неуемное любопытство. Но эта девушка напомнила мне вовсе не о дочери… – Он нахмурился и покачал головой. – Глядя на нее, я вспомнил о женщине… некогда принадлежавшей к моей семье. Эта женщина давным-давно умерла.

– Она была вашей родственницей? – недоверчиво спросила Пелайя.

Она решила, что это выдумки. Король-узник просто не хочет признать, что не остался равнодушным к красоте простой служанки.

– Да. Она была моей…

Король замолчал и снова бросил взгляд в сторону крытого перехода, где исчезла юная прачка.

– Как это странно… здесь, так далеко от дома, – пробормотал он. – Вы не могли бы привести ко мне ту девушку, моя милостивая госпожа?

– Что?

– Попросить ее, чтобы она пришла ко мне. Сюда, в сад. Увы, я не пользуюсь свободой передвижения, – добавил он с коротким хриплым смехом. – Но мне необходимо увидеть эту девушку. – Король посмотрел на Пелайю, и взгляд его смягчился. – Прошу, не откажите в моей просьбе, великодушная госпожа Акуанис. Поверьте, я злоупотребляю вашей благосклонностью отнюдь не из прихоти или каприза.

– Вы обращаетесь ко мне уже со второй просьбой за один день, – изрекла Пелайя, стараясь придать своему лицу суровое выражение. – Так и быть, я попробую привести к вам эту прачку. – В душе девочки боролись противоречивые чувства. Их природы она не понимала, да и не хотела понимать. – Но ничего не обещаю.

– Благодарю вас.

Король встал и отвесил девочке низкий поклон. На его лице застыло отстраненное выражение.

– Я должен идти. Мне есть о чем поразмыслить на досуге. К тому же я и так украл слишком много вашего драгоценного времени.

И король направился в сторону башни, где находились его комнаты – светлые, удобные и неплохо обставленные, как он сообщил Пелайе. По его словам, единственной неприятной деталью обстановки были решетки на окнах да крошечное оконце в двери, которая отпиралась снаружи.

Пелайя смотрела ему вслед, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы обиды. Впервые со дня их знакомства Олин первым покинул сад. Ее обществу король-узник предпочел одиночество в камере.

Девочка долго сидела на скамье, ожидая, пока уляжется поднявшаяся в душе буря. Потом первые капли дождя вынудили ее вернуться в дом.

* * *

– Да разве в таком громадном доме можно жить? – вытаращив от изумления глаза, спросила Язи. – Тут устанешь, пока дойдешь до кухни.

– Люди, которые живут в таких домах, не привыкли сами ходить на кухню, – пояснила Киннитан. – Для этого у них есть слуги, вроде тебя и меня. Слуги готовят им еду и подают на стол.

Она нахмурилась, пытаясь припомнить, в какую сторону им надо повернуть. На протяжении веков правители Иеросоля пристраивали к своей резиденции все новые покои и коридоры, и в результате дворец превратился в подобие кораллового рифа, о котором говорилось в любимом стихотворении Киннитан.

«Как было бы замечательно, если бы мы с Голубем могли погулять по берегу моря, не опасаясь, что кто-нибудь меня узнает, – пронеслось в голове в девушки. – Наверняка мы увидели бы много чудес из тех, что так восхищают поэтов: дивные раковины, сияющие нежным перламутром, камни, до блеска отшлифованные волнами. Увы, об этом нечего и мечтать. Я должна работать с утра до вечера. И даже если выдастся свободный часок, мне лучше не показываться на людях».

– Ну и дела! – Голос подруги отвлек ее от размышлений.

Язи родилась в приграничной стране Эллам и неплохо говорила по-ксисски. Эта девушка отличалась добрым сердцем, но была излишне доверчива, медлительна и частенько попадала впросак.

– Похоже, мы заблудились! Да и неудивительно, в таком громадном дворце любой заплутает. Наверное, это самый большой дом на свете.

Киннитан отчаянно хотелось сказать, что ей доводилось жить в доме, многократно превосходящем размерами это скромное здание, и посмотреть, с каким лицом примет это известие Язи. Но девушка подавила это желание. Хозяйка прачечной Сорайза знает, что она была одной из послушниц Улья, но до крайности опрометчиво сообщать об этом кому-либо еще, в особенности болтушке Язи. То обстоятельство, что Киннитан жила в обители Уединения и относилась к числу немногих избранных, которых вышколенные молчаливые слуги избавляли от необходимости ходить на кухню, тоже вряд ли заслуживало упоминания. Так что она предпочла оставить подругу в неведении.

– По-моему, мы идем совершенно правильно, – возразила Киннитан. – Я прекрасно помню, как мы пересекли сад и оказались в зале, где все стены увешаны картинами.

– А разве мы были в саду?

– У тебя что, память отшибло? Ты забыла, как мы любовались там цветочными клумбами и видом на океан?

Киннитан досадливо махнула рукой. Язи не переставала ее удивлять. Казалось, эта девушка грезит наяву: она могла часами описывать свои сны и туманные мечтания, не замечая того, что происходит вокруг. Киннитан, напротив, старалась не упускать моментов, когда мир представал перед ней во всей красе. Слишком много времени ей пришлось провести в тесной унылой клетке.

– Не бойся, со мной не пропадешь, – примирительно произнесла она, коснувшись руки Язи.

– Где вы так долго пропадали, юные бездельницы?

Сорайза стояла, подбоченившись. Вид у нее был такой грозный, словно она собиралась схватить одно из огромных корыт и опрокинуть его содержимое на головы провинившихся прачек.

– Клянусь грудями Суригали, я уже не надеялась вас дождаться! А ведь вам всего-то надо было отнести белье наверх и сразу же вернуться назад.

– Мы не мочь сразу вернуться назад, – ответила Киннитан по-ксисски.

Теперь она хорошо понимала иеросольское наречие – языки были очень похожи – или, по крайней мере, имела представление, о чем с ней говорят. Однако говорила она по-прежнему с запинками и стыдилась собственной корявой речи.

– Мы заблудиться.

– Дом такой огромный! – подхватила Язи. – Клянусь, госпожа, мы заблудились. Здесь это немудрено.

Сорайза недоверчиво фыркнула и сплюнула на влажный пол.

– Ладно, хватит валять дурака. Приступайте к работе. И запомните: даже между собой вы должны говорить по-иеросольски. Вы не на юге!

Как только хозяйка важно удалилась, несколько прачек оставили свои корыта и подскочили к девушкам, чтобы выведать, за что те получили нагоняй. Большую часть своих товарок Киннитан уже знала по именам, за исключением новеньких, с которыми она еще не успела переговорить и познакомиться.

– Она что, всегда такая злая? – спросила одна из новеньких, худенькая девушка с тревожно бегающими глазами, розовыми веками и подвижным кончиком носа. Прачки уже прозвали ее Кроликом.

– Всегда, – заверила Язи. – У нее болят ноги, вот она и злится. И спина у нее тоже все время ноет.

– Хозяйка любит пожаловаться, да только верить ее словам не стоит! – фыркнула другая прачка. – На самом деле она здорова, как бык. Стоит этому мальчишке Грегору задремать в красильне, она хватает его за шкирку и трясет, как котенка. Больная спина ей ничуть не мешает. А когда она в плохом настроении, ее больные ноги могут легко перевернуть пару корыт.

– Нира, тут кое-кто говорит, что в Ксисе ты была жрицей, – неожиданно обратилась к Киннитан Кролик. – Это правда?

Киннитан еще не привыкла к своему вымышленному имени, и смысл заданного по-иеросольски вопроса дошел до нее не сразу. Когда же она наконец осознала, о чем спросила новенькая, по спине у нее пробежала дрожь.

«Помоги мне, Темная королева! Неужели моя тайна раскрылась? – пронеслось у нее в голове. – Будь прокляты эти длинные языки, и прежде всего Сорайза! Похоже, она выболтала, кто я такая».

– Нет, что ты, я не была жрицей, – произнесла Киннитан вслух. – Я всего лишь… всего лишь… – Она замешкалась в поисках нужного слова. Плохое знание языка сделало эти поиски особенно долгими. – Я всего лишь была помощницей, – наконец сказала Киннитан.

– Помощницей в Улье? – не унималась Кролик. – Мне рассказывали, что ты жила в Улье. Я каких только чудес не слышала об этом. Расскажи, как там все… происходило? Ну, я имею в виду, между жрецами и жрицами.

– Хватит болтать, девушки, – подала голос еще одна новая прачка, пожилая женщина с морщинистым лицом, на котором багровел след ожога, и тонкими губами, не скрывавшими гнилых зубов. – Любопытство не доведет тебя до добра, – сверкнула она глазами на Кролика. – Ты что, не видишь, Нира не хочет разговаривать.

Женщина эта говорила по-иеросольски свободнее, чем Киннитан, однако сильный акцент выдавал в ней уроженку юга.

– Но я всего лишь хотела узнать… – залепетала Кролик.

– Клянусь грудями Великой Матери, эти ленивые твари умеют работать только языками! – раздался за спинами прачек громовой голос Сорайзы. Завидев ее огромный силуэт в облаках пара, женщины бросились врассыпную. – Если еще раз застану вас за болтовней, всех выгоню на улицу, так и знайте! Тогда пойдете в гавань и вместе с другими шлюхами будете предлагать морякам свои жалкие прелести.

– Язи, почему в прачечной столько новеньких? – спросила у подруги Киннитан, когда они встали у корыта и принялись за стирку.

Каждое новое лицо внушало ей тревогу, а расспросы о прошлой жизни в Ксисе приводили в смятение.

– Новенькие? – Круглое лицо Язи сморщилось от смеха. – А себя ты, значит, считаешь старенькой? Ты здесь всего десять дней!

– А они появились совсем недавно! Кролик, эта женщина с гнилыми зубами и еще одна, та, с ужасно толстыми ногами…

– Ох, послушайте ее только! Толстые ноги ей не нравятся! – расхохоталась Язи. – Не всем же быть такими костлявыми, как ты. Если хочешь знать, Сорайза наняла новых прачек из-за войны. Она сама мне так сказала.

– А разве скоро… будет война?

– О, да ты, похоже, с луны свалилась. Все только и говорят о том, что войны не миновать. Автарк собирается послать сюда военные корабли. Только им ни в жизнь не взять нашей крепости! Это еще никому не удавалось. К тому же на помощь нам пришлют войска из Крейса и… других стран. Так сказал лорд-протектор, – заявила Язи, явно гордясь тем, что может сообщить подруге столь важные сведения. – И поэтому у всех нас будет полно работы, – добавила она другим, обыденным тоном.

Киннитан вновь ощутила дрожь – прикосновение призрака, как говорили у них в семье. Разумеется, до нее доходили слухи о грядущей войне, но она не придавала им значения – Иеросоль был самым крупным портом на континенте, и сам воздух города кишел невероятными и противоречивыми слухами. Здесь можно было услышать о том, что в западных краях путешественники нашли новый огромный материк, что некий корабль, возвращаясь из Улоса, наткнулся на остров, где золото буквально валялось под ногами. Но, увы, повторяли сплетники, моряки нагрузили в трюмы столько золота, что корабль затонул, не дойдя до порта. Киннитан слышала и о том, что армия волшебного народа собирается войной на северные страны, и о том, что автарк Ксиса намерен захватить весь Эон. Как понять, чему можно верить, а чему нет?

– Значит, автарк собирается двинуть свои корабли на Иеросоль, – задумчиво прошептала она.

Болезненно-бледное лицо с безумным взором, которое Киннитан напрасно пыталась изгнать из памяти, вновь встало у нее перед глазами.

«Неужели это из-за меня? – гадала она. – Неужели он затеял войну, чтобы схватить меня и наказать за побег?.. Предполагать так – невероятная глупость. Глупость и самонадеянность», – тут же одернула себя Киннитан.

Однако она никак не могла отделаться от этой мысли. Она достаточно хорошо знала Сулеписа, чтобы допустить: у него могут быть самые непостижимые побуждения.

«Нет, нет, я тут ни при чем, – повторяла себе Киннитан. – О том, чтобы захватить Эон, а в особенности Иеросоль, мечтал еще отец нынешнего автарка. И отец его отца лелеял эти планы».

В обители Уединения она много слышала о воинственных намерениях атарков, здравствующих и покойных.

– Что ж, пусть попробует осадить город, – нарочито спокойным тоном произнесла Киннитан. – Уверена, стены Иеросоля заставят солдат автарка повернуть назад. А если нет, тогда…

«Тогда мне придется бежать! – закончила она про себя. – Один раз мне уже удалось сбежать от автарка, значит, я сумею сделать это вновь. – Несмотря на охватившую ее тревогу, Киннитан ощущала, как внутри у нее разгорается огонь решимости. – А если мне не удастся бежать, я предпочту смерть. В любом случае, он меня не получит».

– Нира, ты что, заснула? – Язи потянула ее за рукав. – Хватит мечтать, подруга! Если Сорайза увидит, что ты стоишь сложа руки, нам обоим не поздоровится.

Киннитан нагнулась над корытом, жалея о том, что нельзя утопить в горячей мыльной воде тревожные мысли.

На закате, когда Киннитан и Язи пересекали широкое пространство Гулкого Променада, Киннитан почувствовала, что за ней наблюдают. Это ощущение было внезапным и беспокойным, как вьющееся около лица назойливое насекомое. Оглянувшись, она поначалу увидела лишь идущих за ними прачек и прочий рабочий люд, возвращавшийся из крепости в свои убогие жилища. Однако в следующее мгновение внимание Киннитан привлекло какое-то движение за колоннами, на которых уже зажгли факелы. Она чувствовала, что кто-то стоит за одной из колонн; чувствовала это так ясно, словно видела незнакомца собственными глазами. Не зная, как поступить, она ускорила шаг.

– Нира, куда ты так несешься? – жалобно протянула Язи. – Я страшно устала, ноги огнем горят, мне за тобой не угнаться. Если ты так спешишь, иди одна.

Киннитан не хотела расставаться с подругой и пошла медленнее, но через несколько ярдов обернулась вновь. Теперь она отчетливо разглядела мужчину, идущего вдоль колоннады. На нее он вроде бы не смотрел, однако стоило ей обернуться, как он замешкался и замедлил шаг, словно намеревался вновь отступить в тень.

– Погляди только, какая красота! – громко воскликнула Киннитан.

Она остановилась и указала на небо, где догорали последние отблески заката. Это маленькое представление помогло ей хорошенько разглядеть преследователя. Одет он был очень скромно и внешне не отличался от простолюдинов, которых в этот час на Променаде было множество. Волосы его имели тусклый коричневый оттенок, который, как успела заметить Киннитан, был так же распространен в Иеросоле, как угольно-черный – в Ксанде. Несомненно, он избегал ее взгляда и всячески делал вид, что не обращает на Киннитан ни малейшего внимания.

– Ты о чем, о закате? – удивилась Язи. – Поражаюсь тебе, подруга, честное слово! После целого дня над корытом у тебя еще хватает сил любоваться небом.

Когда Киннитан обернулась снова, незнакомец уже исчез в толпе. Она не знала, что и думать. Посоветоваться ей было не с кем, ибо она боялась довериться даже Язи.

Когда они подошли к дверям барака, где жили прачки, навстречу им выскочил Голубь, возбужденный и радостный, как щенок. Он бросился Киннитан на шею, потом схватил ее за руку и потащил к кровати, где они спали вместе. Свободной рукой мальчик беспрестанно делал какие-то знаки, пытаясь что-то сообщить Киннитан. Киннитан уже немного обучилась языку жестов, при помощи которого Голубь объяснялся с другими немыми слугами во дворце автарка, но сейчас мальчик жестикулировал слишком оживленно и понять его было невозможно. Прачки смотрели, как он тащит Киннитан по узкому проходу между кроватями, и улыбались, вспоминая собственных сыновей и младших братьев. Некоторые, однако, бросали на Голубя сердитые взгляды – они слишком устали после трудового дня, и ребенок раздражат их своей неуемной энергией. Киннитан со вздохом подумала, что ей вновь приходится делить кров со множеством женщин. В длинном помещении – при покойном короле Иеросоля здесь были конюшни – стояло не меньше сотни кроватей, и рядом теснились такие же бараки. Здешняя атмосфера была слишком хорошо знакома Киннитан: в точности так же, как в гареме автарка, быстро завязывалась дружба, а еще быстрее возникали соперничество и ненависть. Иногда ей казалось, что ее вновь окружают жены автарка, утратившие молодость и привлекательность, переодетые в убогое тряпье. Только внешность этих потрепанных жизнью женщин отличала их от холеных обитательниц обители Уединения и богобоязненных послушниц Улья.

«Я сменила одну клетку на другую, – уныло подумала Киннитан. – И почему мужчины так боятся женщин, что вечно строят для них клетки?»

Вне всякого сомнения, нравы в Иеросоле были куда свободнее, чем в Ксисе, однако и тут действовали строгие правила, отделяющие мужчин от женщин. Даже замужние прачки не могли жить вместе со своими мужьями. Голубя допустили в барак только после вмешательства Сорайзы, и теперь он проводил здесь целые дни вместе с дюжиной ребятишек, по большей части не умевших ходить. Пока матери работали, дети оставались на попечении двух древних старух, бывших прачек. Каждое утро старухи выбирали самое теплое место в бараке и устраивались там, предаваясь воспоминаниям о давно минувшей молодости. Дети между тем были предоставлены самим себе.

– Сорайза сказала, что у нее есть для тебя работа, – сообщила мальчику Киннитан.

В первые дни она приводила его с собой в прачечную, однако хозяйка отправила его в барак, ибо Голубь «болтался без дела», а для Сорайзы это было худшим грехом, чем убийство.

– Завтра ты пойдешь со мной.

Новость, судя по всему, не особенно заинтересовала Голубя. Добравшись наконец до их кровати, он с гордостью указал на кособокую деревянную птичку, сидевшую посреди огромной кучи стружек и обрезков дерева. Киннитан не сразу поняла, что это голубок. Сияя от гордости, мальчик вытащил из стружек маленький нож, который он стащил из дома Аксамиса Дорсы.

– Ты сам сделал эту птичку? Она очень красивая, – улыбнулась Киннитан и тут же добавила, слегка нахмурив брови: – И все же тебе не стоило заниматься резьбой прямо здесь, на кровати. Сегодня нам придется спать на стружках, а это не слишком приятно.

Голубь взглянул на девушку с такой обидой, что она поспешно нагнулась, взяла в руки деревянного голубя и стала его рассматривать. Перевернув птичку, Киннитан увидела, что Голубь вырезал ее имя, правда, с ошибками: внизу красовалась надпись «Кинатан», сделанная ксисскими буквами. Ее охватил приступ жгучей нежности к мальчику. Впрочем, к этому чувству примешивался страх – вдруг кто-нибудь увидит ее настоящее имя, хотя и в искаженном варианте. Среди обитательниц барака не только Язи владела ксисским, некоторые женщины умели читать на этом языке. А Киннитан уже поняла, что назойливое женское любопытство может навлечь на нее множество неприятностей.