Текст книги "Тростник под ветром"

Автор книги: Тацудзо Исикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 42 страниц)

Эти слова еще больше задели Кунио. Ему хотелось спросить отца, какое отношение имеет любовь к возрасту? Очевидно, отец считает, что сейчас ему еще рано жениться, а со временем намерен сам подыскать ему подходящую невесту. Ну а он, Кунио, любит одну лишь Юмико. Вопреки собственным первоначальным планам, он хотел спросить, что плохого, если он женится теперь же? В душе Кунио уже давно осуждал отца. Это недовольство заставляло его противодействовать всему, о чем бы пи заговорил Юхэй.

В этот вечер Юхэй был многословнее, чем обычно, возможно под действием сакэ. Кроме того, ему было нестерпимо сознавать, что его родной сын по своей воле подаст заявление о зачислении в армию.

– Ты сам, добровольно желаешь стать офицером воздушного флота. Таким путем ты, безусловно, рассчитываешь весьма и весьма послужить родине...– иронически произнес Юхэй. Насмешливый том был его обычной манерой, усвоенной еще в бытность студентом в Англии! Улыбаясь, он продолжал: – Испокон веков повелось, что люди, уходившие на войну ради служения государству, старались отрешиться от всего личного, да так оно, собственно, и должно быть..Оиси Кураноскэ^*  Оиси Кураноскэ (XVII в.)—самурай, прославившийся как «идеальный рыцарь», образец самурайской доблести.


[Закрыть], например, сперва развелся с женой, а потом уже посвятил себя делу мести... Впрочем, феодальная месть, разумеется, дело не такое великое, как благо империи,– там речь шла всего лишь о расплате за обиду, нанесенную сюзерену..

^*  Ронины – в феодальной Японии самураи, лишившиеся службы у князя-феодала.


[Закрыть]Но в общем суть-то одна. В твоем случае тоже, по-видимому, не следует торопиться связывать себя определенными обещаниями... Так я говорю?

В душе Кунио вихрем поднялись противоречия и сомнения. Отец ничем не жертвует ради войны, он занят своими обычными делами. Сидит себе за чашкой сакэ и благополучно здравствует в кругу семьи. А он, Кунио, готов пожертвовать жизнью, уходит на фронт. И несмотря на это, ему еще заявляют, что как раз поэтому он не смеет даже обручиться с любимой. Не слишком ли это несправедливо?

– Ладно, довольно. Предоставьте мне самому решать свои дела. Постараюсь не причинить вам никаких неприятностей,– резко произнес он.

– Какие же тут могут быть для меня неприятности? Вот только не хотелось бы доставлять огорчений профессору Кодама и самой Юмико.

– Ясно. Все зависит от того, как смотреть на вещи... Неприятности – это вопрос субъективный... Вот, например, Тайскэ сейчас в армии, но ведь Иоко не считает это «неприятностью», правда, Иоко?

Иоко посмотрела на свекра и улыбнулась, не найдясь, что ответить. Кунио был всего на год моложе ее, по в ее глазах выглядел настоящим ребенком.

Кунио залпом осушил чашку чая и, буркнув «спокойной ночи!», размашистым шагом ушел к себе наверх. У себя в комнате он подошел к окну и, опершись на подоконник, некоторое время смотрел в ночной сад. После предостережения, сделанного отцом, он внезапно проникся к нему недоверием. «Теперь и встречаться-то с Юмико надо будет где-нибудь вдали от дома, по секрету, украдкой»,– подумал он. Гнев шевельнулся в его груди. На столе лежал «Кодекс бусидо». Путь самурая – смерть на поле боя. Кунио зачитывался этой книгой. Вот и сейчас он погрузился в чтение. После предостерегающих слов, сказанных матерью и отцом, он внезапно решил во что бы то ни стало отстоять свою любовь. Он понимал, что может причинить Юмико горе, и все-таки ему хотелось, чтобы, когда он уедет на фронт, в Японии у него оставалась любимая. Кунио внезапно вспомнилась Иоко. Где бы она ни находилась, чем бы ни занималась – читала ли книгу, сидела ли за обедом, хозяйничала ли на кухне,– она всегда казалась олицетворенным ожиданием, всегда ждала Тайскэ. Кунио ощутил зависть к брату, которого любили и ждали так преданно, и сердце у него забилось сильнее. «А меня будет ждать Юмико!» – решил он.

В понедельник 20 сентября Сэцуо Киёхара, как обычно, поджидал Асидзава к обеду в одном из ресторанов в квартале Маруноути. Ресторан помещался в подвале с низкими потолками; посетителей было мало, и в зале стояла тишина: казалось, будто на улице ночь.

Юхэй, войдя, тотчас же подозвал официанта, распорядился побыстрее подать обед и, поздоровавшись с Сэцуо, уселся напротив него за столик.

– У нас опять неприятности. Меня вызывают в Информационное управление. Приказано явиться сегодня к часу дня.

– Что им еще понадобилось?

– Понятия не имею,– директор улыбнулся.– Как видишь, к вам придираются по причинам, которые нам самим неизвестны. Кроме меня, приглашения удостоился главный редактор и еще один сотрудник. Втроем и отправимся.

– Власти становятся раздражительными. Не знают, что еще им придумать. Ты слышал про историю с Одзаки-куном?

– Нет, ничего не знаю.

– Он арестован.

– Хидэми Одзаки? За что?!

– Понятия не имею. Знаю только, что он в тюрьме. Пока Коноэ оставался премьером, они не осмеливались его тронуть, но как только кабинет Коноэ ушел в отставку, поспешили с расправой.

– Вот оно что! —директор положил сплетенные руки па стол и опустил голову.

Арест Одзаки, консультанта бывшего премьера Коноэ, означает, что власти решили взять курс на полное подавление свободы мысли и слова. Так же как Киёхара, Одзаки был одним из ведущих корреспондентов журнала «Синхёрон». Возможно, что сегодняшний вызов в Информационное управление связан с, этим арестом. Асидзава близко знал Одзаки. Одзаки был весельчак, большой любитель выпить. Юхэю не раз случалось сидеть с ним за чашкой сакэ в одном знакомом ресторанчике в Акасака. Захмелев, Одзаки любил распевать какие-то старинные песни, смахивавшие на военные, нещадно путая при этом слова, и веселился, как юноша, забавляя гейш шутками и прибаутками.

– Одзаки собирал для Консэ различную информацию за границей,– сказал Киёхара.– По словам одного моего приятеля из министерства иностранных дел, его подозревают в разглашении каких-то секретных сведений или в чем-то вроде этого...

– Секретные сведения? Ты имеешь в виду военную тайну?

– Ну разумеется.

Принесли обед. Юхэй взглянул на часы и торопливо взялся за вилку. Без четверти час за ним должен был зайти главный редактор Окабэ.

– Война на носу, дружище, так что сохранению военной тайны сейчас придается особенно большое значение.

– Так, значит, все-таки собираются воевать?

– Безусловно. Кабинет Тодзё —это кабинет войны. Ты ведь помнишь недавнее выступление в Киото начальника информбюро военно-морского флота Хирадэ, как раз накануне отставки Каноэ: «Наш флот в боевой готовности, руки тянутся к оружию; поистине, пробил час, решающий судьбы империи!..» Когда дело зашло так далеко, уж ничем не поможешь.

– А японо-американские переговоры? Неужели они ничего не могут дать?

– Думаю, что переговоры будут продолжаться еще некоторое время. Но ты пойми! До вчерашнего дня эти переговоры велись ради сохранения мира. С сегодняшнего дня они не что иное, как хитрая ловушка, с помощью которой стараются просто-напросто оттянуть время, ввести противника в заблуждение, пока Япония полностью не завершит подготовку к войне. Вот каков теперь истинный смысл этих переговоров. Одним словом, я считаю положение безнадежным.

– Так что ж, выходит, что все труды Коноэ по организации переговоров с Америкой пошли насмарку?

– Да. Больше того, его же еще и обвиняют во всех грехах. В министерстве иностранных дел тоже все громче раздаются голоса, требующие полного отстранения Коноэ. Удивительные вещи творятся на свете!

– А ты оказался в одиночестве со своими никому не нужными взглядами? – улыбнулся директор.

Киёхара невольно ответил горькой усмешкой. После отставки кабинета Коноэ он тоже, казалось, потерял почву под ногами. Как видно, число людей, которые прислушивались к его мнению, резко сократилось. Настало время слепых, время глухонемых... Время, когда тем, у кого еще сохранилось зрение, выкалывали глаза, а тем, кто пытался говорить, зажимали рот.

Жить, дышать становилось с каждым днем все труднее и труднее. Скоро, по всей видимости, начнется война с Америкой. Авиационные базы в Индо-Китае воздвигаются лихорадочным темпом. В Сингапуре вдоль побережья построены липни проволочных заграждений..., В Маниле сейчас проводятся совместные учения английского и американского воздушных флотов. Высшие чины армии и флота обеих государств собрались на совещание. Катастрофа приближается. И самый сильный удар обрушится, несомненно, па тех японцев, которые еще преданны идеалам свободы. Старые друзья молча пили послеобеденный кофе. Бой доложил, что пришел Кумао Окабэ.

Война в Китае тянулась уже несколько лет, трудности все росли, и одновременно росла и ширилась сеть разного рода правительственных учреждений. «Штаб распределения материальных ценностей», «Управление контроля», «Комитет освоения» – новые учреждения росли, как грибы, заполняя улицы от Маруноути до Кодзимати. Число чиновников увеличивалось, и чем больше оно росло, тем тяжелее становилось бремя народа. Чиновники и военщина удобно расселись па самых верхних ступеньках государственной лестницы, а народу предоставлялось право умирать на войне и надрываться на производстве.

По мере того как разрасталась сеть правительственных учреждений, начала ощущаться нехватка помещений под канцелярии. Правительство в принудительном порядке скупало и арендовало частные здания; при этом всякий раз на фасаде появлялась новая вывеска. Информационное бюро кабинета министров тоже расширилось и превратилось в Информационное управление,– это был один из характерных примеров общей тенденции. Вновь созданное управление остро нуждалось в новом, более просторном помещении, и в конце концов ему передали здание Имперского театра, давно уже страдавшего от убытков. На набережной появилась новая вывеска. Огромный вестибюль, некогда украшенный пестрыми рекламами, изображавшими Чио-Чио-Сан, Садандзи или Хадзаэмона, был теперь закрыт, на площади перед театром рядами стояли автомобили со звездочкой – эмблемой армии. Военные с длинными саблями на боку и чиновники управления, одетые в «национальное платье»,– в большинстве своем зеленые юнцы, едва закончившие учение,– с высокомерным, заносчивым видом входили и выходили через боковой подъезд.

Юхэй Асидзава был одет на старинный манер – черный пиджак, полосатые брюки, галстук бабочкой, гладкая, без каких-либо украшений, легкая трость. Всем своим видом он словно хотел подчеркнуть, что никому не удастся поколебать ни его привычек, ни его выдержки. Он запаздывал к назначенному часу, но даже не подумал прибавить шагу. Информационное управление могло подождать. Все равно его ожидал разнос, основанный на бездоказательных обвинениях. Юхэй намеревался молча выслушать все, что бы ему ни сказали.

Главный редактор Окабэ и его заместитель шагали рядом. Кумао Окабэ привычной скороговоркой выкладывал директору очередные сплетни и новости, до которых он был такой охотник.

– А что творится сейчас на Хоккайдо – ужас! Бешеными темпами сооружаются аэродромы. Говорят, добрая половина пассажиров пароходной линии Аомори – Хакодатэ – военные. И еще: рабочие рыбных промыслов на Курилах все мобилизованы на трудовую повинность и превращены в землекопов. Все дни напролет ведутся земляные работы – разравнивают площадки под аэродромы. Консервированная треска и морская капуста, вырабатываемая на Хоккайдо, больше не поступают в Японию. Это значит, что на Хоккайдо создаются продовольственные запасы. Существует предположение, что с началом войны Япония первым делом атакует Филиппины и Сингапур. А Соединенные Штаты будут наступать с севера, вдоль Курильской гряды... Недаром в последнее время военные базы на Аляске усиленно расширяются. Интересно, как это все произойдет на деле? Если Америка собирается ударить с севера, это может случиться только весной, на будущий год. Зимой на севере воевать невозможно – там, говорят, ужасные туманы... Весьма вероятно поэтому,, что Япония действительно начнет войну нынешней же осенью, поближе к зиме. До весны покончим с южными странами, а потом будем воевать на севере... Я слыхал, существуют такие планы. А ведь, пожалуй, действительно таким путем можно будет успешно все провернуть!

«Совершеннейший школьник! – подумал директор.– Молодой, жизнерадостный, как мальчишка, и такой же увлекающийся и беспечный. Любопытно, как относится к нему жена, дочь Юхэя?»– При этой мысли Юхэю почему-то захотелось улыбнуться. Они вошли в полутемный боковой подъезд Имперского театра. Кумао Окабэ наконец прекратил болтовню.

В канцелярии второго отдела Информационного управления стояло десятка полтора столов, в глубине комнаты, за большим столом, сидел начальник отдела – майор Сасаки, в военной форме. Когда Асидзава и его спутники приблизились, майор с высокомерным видом откинулся па спинку кресла.

– А-а, пожаловали! – сказал он.

Лицо у него было скуластое, смуглое, взгляд недоброжелательный. Перед его столом стояло всего два стула. Директор Асидзава и главный редактор Окабэ сели, помощник главного редактора остался стоять. Майор Сасаки закурил сигарету, достал из ящика стола ноябрьский номер журнала «Сипхёрон» и бросил его на стол. Потом официальным, начальственным тоном произнес:

– Начиная с этого месяца будете представлять мне весь редакционно-издательский план очередного номера к десятому числу каждого месяца. Статьи, не представленные заранее, все без исключения публиковать запрещается. Все.

Майору можно было дать на вид не больше тридцати двух, тридцати трех лет. Директору Асидзава майор казался не старше призванного в армию его старшего сына Тайскэ. Наверное, майор учился в какой-нибудь офицерской школе или в пехотном училище, где только и читал, что учебник по тактике да различные наставления. Разве мог он иметь хоть какое-нибудь представление об издательском деле? Тогда откуда же– у него моральное право вмешиваться в вопросы идеологии и культуры? И тем не менее он дает директору Асидзава распоряжение касательно редакционного плана таким тоном, словно отдает приказание рядовому солдату, и при этом не чувствует, по-видимому, ни малейшего смущения. Юхэй едва удержался от иронической реплики. Он невольно улыбнулся.

– Если мы выполним ваше указание, получится, что на страницах журнала будут помещаться только такие статьи, которые соответствуют замыслам военного руководства,– сказал он.

– Вот и прекрасно.

– Иными словами, вы предлагаете нам работать по указке армии?

Майор Сасаки встрепенулся и злым взглядом уставился на директора. Асидзава, все так же улыбаясь, продолжал:

– В таком случае, не проще ли будет выпускать журнал текущей политики со штампом: «Составлено вторым отделом Информационного управления». Получится как раз такой журнал, какой вам угодно.

– Что это значит? Вы что, возражаете? —голос майора звучал грубо.

– Нисколько. Я просто хотел бы, чтобы вы, со своей стороны, хоть немного вошли в наше положение.

– Ваше положение, ваше положение! Все вы только и умеете твердить о каком-то особом своем положении... Это уже само по себе вольнодумство. Оттого-то вы и выпускаете из месяца в месяц подобную дрянь! – майор два раза хлопнул ладонью по лежавшему на столе журналу.– Как, собственно, прикажете понимать это ваше пресловутое «положение»? А известно ли вам, какое сейчас время? Весь народ поголовно сотрудничает в войне. Каждый, без исключения, жертвует своими личными интересами. Чье положение сейчас важнее всего? Ну-ка, отвечайте! Положение государства, вот чье! А вы игнорируете интересы государства и думаете только о своей корысти, поэтому у вас и получается не журнал, а черт знает что. С такими журналами мы покончим. Все уничтожим, все до единого! Ясно?

Юхэй Асидзава слушал сыпавшуюся на него брань все с той же неизменной улыбкой. Он умел критически относиться к действительности, и это помогало ему сдерживать гнев. Джентльмен по натуре, он не хотел ронять свое достоинство, затеяв перебранку с майором.

– Простите, я говорил о другом. Когда я просил вас принять во внимание интересы журнала, я имел в виду не материальные соображения. Печатные издания имеют свою специфику. Вы, военные, думаете, что стоит только приказать, и народ пойдет туда, куда велено. Чиновники тоже так рассуждают. Однако в реальной жизни дело обстоит намного сложнее. Сколько ни пропагандировать «поддержку тропа», «осуществление священной миссии», весь парод не может по мановению ока перестроиться в новом направлении.

А все из -за того, что такие журналы, как ваш, распространяют дух вольнодумства и сводят на нет все начинания властей. Ясно? – Майор Сасаки снова хлопнул ладонью по лежавшему на столе журналу.

Директор Асидзава, не отвечая, продолжал:

– Чтобы руководить народом, нужно соблюдать какую-то последовательность. Только тогда, когда идея дойдет до сознания народа, он начинает двигаться в нужном направлении. Мы вовсе не собираемся ставить палки в колеса усилиям правительства или военного руководства. Если война не приведет к победе, это будет очень трагично. Чтобы избежать этого, нужно спокойно, без спешки руководить народом. А вы хотите тащить его за собой на веревке.

– А я заявляю, что это и есть либерализм! – заорал майор.– Знаю я эти рассуждения! Государство не может заниматься подобной прекраснодушной болтовней! Понял? Разве в теперешнее чрезвычайное время можно думать о настроениях каждого отдельного человека? Это тебе не воспитание младенцев в детском саду! Осуществление священной миссии, которым сейчас занято государство, требует от всех безоговорочного подчинения приказу. Каждый должен отбросить всякие личные побуждения и не щадить сил во имя общего блага. И в такое время – сказал тоже! – у-беж-дать народ, что-то ему разъяснять. Ничего не скажешь, хорошую песню запел! В армии любой приказ считается непререкаемым и безоговорочным. Если бы нашелся болван, который в ответ на полученный приказ заявил бы, что не может его уразуметь, разве можно было бы воевать?.. Подобные речи по самому существу своему – вольнодумство. Нет, я этого так не оставлю. Слушай, главный редактор! С директором толковать бесполезно, так я тебя предупреждаю: чтобы каждый месяц к десятому числу редакционный план был у меня на столе. Все рукописи должны быть здесь и пройти просмотр. Понял?

– Так точно, понял,– тихо ответил Кумао Окабэ.– Но только, что пи говорите, господин майор, журнал –это специфическая штука, для издательской работы все ж таки требуется специальная квалификация и навык...

– Понимаю! – майор кивнул.– Конечно, издавать журналы должны вы,' гражданские люди. А вот направление должно целиком и полностью соответствовать тем указаниям, которые мы вам даем. Без этого я издавать журнал не разрешу. Ясно?

– Так точно.

– Ну, если ясно, то и хорошо. К исполнению приступить немедленно. Мы вовсе не собираемся закрывать такой влиятельный журнал, как «Синхёрон». Надеюсь, что отныне вы будете активно и плодотворно сотрудничать с нами. Все. Можете идти.

Директор Асидзава, повесив легкую трость на левую руку и держа шляпу в правой, ровным шагом вышел из комнаты. На лице его застыла мрачная улыбка отчаяния. Весь авторитет журнала «Синхёрон» был легко и просто растоптан тупостью и детским упрямством какого-то одного армейского майора. И такова судьба не только его журнала. Грубый произвол и губительное вмешательство военщины ощущается и в политике, и в экономике, и в области науки и культуры, даже в искусстве. Гибнут и разрушаются все порядки, испокон веков установленные в общественной жизни.

На улице Кумао Окабэ сразу же догнал Асидзава.

– Шеф, честное слово, обидно! Они намерены подчинить себе всю культурную жизнь Японии. Эти тупицы хотят руководить журналами, прессой. Вот уж в буквальном смысле засилье военщины! Да, Действительно, с ними говорить бесполезно. Майор Сасаки уже успел прославиться как особо зловредный тип. Во всех редакциях от него стонут. Если только его не переведут куда-нибудь на другую должность, всем периодическим изданиям придет конец. Говорят, редактор одного женского журнала каждый месяц дает ему взятки, водит по ресторанам, спрашивает разрешения на каждую рукопись, вплоть до объявлений,– одним словом, на все лады старается угодить. И что вы думаете? – сумел таким путем добиться даже увеличения лимитов на бумагу!.. Вот майор и вообразил о себе невесть что и решил, что с нами тоже можно так обращаться... А что, шеф, давайте-ка пригласим его разок в ресторан, как вы на это смотрите? Возможно, это и впрямь лучший выход из положения.

Директор отрицательно покачал головой.

– Нет, я не согласен,– сказал он.

– Конечно, шеф, я вполне понимаю, что вам это не по душе. Но вам необязательно присутствовать самому. Мы сами, без вас, все провернем.

– «Синхёрон» – не проститутка!

Окабэ громко расхохотался.

– Но ведь когда цензура начнет просматривать все редакционные планы, тоже не сладко будет. Придется делать все по указке военщины. Вздохнуть не дадут.

– Вот и покажи свое искусство как главный редактор. Сумей как-нибудь вывернуться.

– Это само собой, что-нибудь уж придумаю. Надо будет составить один номер так, чтобы угодить этим господам. Я уже обмозговал такой план. Ведь хуже будет, если они вовсе закроют журнал. Но вот беда – читатели наши все придерживаются либерального образа мыслей... Если журнал вдруг возьмет курс вправо, это сильно отразится на коммерческой стороне... Одним словом, куда ни кинь, всюду клин...

Увядшие листья платанов падали на землю и, шурша, устилали тротуар. Стоял ясный, погожий осенний день. Какие-то люди, одетые в «национальное платье», направлялись на площадь перед мостом Нидзюбаси, чтобы, согласно традиции, издали поклониться дворцу императора. Ветерок развевал пурпурные знамена, которые они несли. Прошла другая группа, в молчании окружившая нескольких юношей-призывников с красными шнурками на рукавах серых пиджаков. На площадь направилось много народа. Некоторые распевали военные песни. Впереди, за темными густыми деревьями парка, в глубоком безмолвии высился императорский дворец. Известно ли императору, какие непомерные жертвы приходится приносить его подданным? Дворец безмолвствовал. В ответ на крики «Бандзай!», которые раздавались в толпе, только стая черных ворон взлетела в небо с высоких сосен дворцового парка.

Юхэй Асидзава шагал своей обычной размеренной, четкой походкой. Старомодный и чопорный, убежденный приверженец приличий и хорошего тона, он старался ничем внешне не проявить своих переживаний, как бы тяжело ему ни было.

Они поднялись в лифте на шестой этаж. Перед тем как войти к себе в кабинет, Асидзава, обернувшись, сказал Кумао Окабэ:

– Я хочу побеседовать кое о чем с сотрудниками. Попроси, пожалуйста, собраться всех в зале для заседаний.

Большая комната, где обычно происходили редакционные совещания, одновременно служила библиотекой – по обеим стенам тянулись полки, битком набитые словарями и собраниями сочинений различных авторов. Окно было небольшое, и от этого помещение казалось несколько мрачным. Иногда по белому потолку мгновенно проносились и исчезали светлые блики – отражение солнечных лучей, падавших на ветровые стекла и лакированные крыши автомобилей, пробегавших внизу по улице. Иногда солнечный зайчик падал на темные шкафы с книгами, и тогда внезапно разом озарялись и вспыхивали тисненные золотом буквы на корешках. Более двадцати сотрудников редакции разместились вокруг большого стола, стоявшего посреди комнаты, и, ожидая директора, от нечего делать курили.

Застекленная дверь отворилась, и вошел Асидзава. – Прошу извинить, что заставил ждать...

Директор сел в стоявшее в центре кресло. Он был одет изысканно и элегантно, словно артист. Вытащив из жилетного кармана золотые часы с двумя крышками, он бегло взглянул на циферблат и снова защелкнул крышку. Юхэй во всех мелочах придерживался старинной моды, по возможности отвергая все новомодное; ему правились незыблемые обычаи старины.

– Я попросил вас собраться, господа, чтобы сообщить вам следующее. Только что мы с Окабэ-куном вернулись из Информационного управления. Вам, конечно, хорошо известны стиль и манера обращения в этом учреждении. Однако сегодня мы, сверх ожидания, услышали нечто, выходящее за пределы обычных разносов. А именно – нам предложили до передачи материалов в печать присылать все намеченные к опубликованию статьи на просмотр военной цензуры. Говоря коротко, тем самым нас фактически лишают права составлять и редактировать наш журнал. Причина этого, как нам было заявлено, состоит в том, что «Синхёрон» – журнал либерального толка. Это единственный довод, который нам привели. Мы пытались пустить в ход все аргументы, но чем больше мы объясняли и протестовали, тем хуже был результат. Все, что мы говорили, было сказано совершенно впустую. Мы ничего не могли поделать. Вот как обстоят дела... Итак, на ближайшее время нам не остается ничего другого, как подчиниться так называемому «руководству» Информационного управления. Очевидно, несколько ближайших номеров нашего журнала будут представлять собой нечто весьма неприглядное. Я на это иду. Бесполезно сопротивляться насилию. В самом деле, всего какой-нибудь час назад майор Сасаки орал на меня, заявляя, что сотрет с лица земли все журналы, подобные нашему «Синхёрону». Очевидно, господа военные считают, что могут, если пожелают, полностью ликвидировать такой рупор общественного мнения, каким является вся пресса вообще., Говорить с подобными личностями о вопросах культуры, все равно что декламировать Байрона перед свиньями,;– директор сделал паузу и, спокойно улыбаясь, обвел взглядом сотрудников.

Молодые журналисты молчали. Некоторые сосредоточенно рассматривали потолок,– может быть, они уже па все махнули рукой. Другие не поднимали глаз от стола,– они, кажется, находились в состоянии крайнего замешательства. Третьи сидели закрыв глаза, со скрещенными на груди руками, и думали о чем-то своем. Два десятка сотрудников, каждый по-разному, безмолвно слушали речь директора. Юхэй зажег погасшую сигарету и продолжал:

– В наше время бесполезно говорить о таких понятиях, как свобода слова. Как известно, министр торговли и промышленности Накадзима был отстранен от своего поста только за то, что пытался взять под защиту Асикага Такаудзи^*  Асикага Такаудзи – один из феодальных князей (XIV в.). Официальная история считает, что он изменил императору.


[Закрыть]; профессор Минобэ предан суду за теорию о земном происхождении императоров. С этого момента в парламенте взяли верх реакционные силы; парламент сам похоронил право свободно высказываться со своей трибуны. При таких порядках военщина и бюрократия могут– совершенно безнаказанно творить произвол... Теперь японский народ полностью уподоблен ломовой лошади, впряженной в телегу. Его подгоняют сзади кнутом, и ему не остается ничего другого, как бежать вперед... Ну а сейчас мне хотелось бы послушать ваше мнение о том, как вы представляете себе дальнейшую работу в нашем журнале. Давайте подумаем над этим все сообща, хорошо?

Воцарилось молчание. Сотрудники все были молодые люди в расцвете сил, не старше тридцати семи, тридцати восьми лет, многие носили длинные волосы, как это заведено у поэтов. Первым заговорил сидевший в конце стола Мурата – высокий, худощавый молодой человек.

– Мне кажется, мы не можем примириться с тем, чтобы наш журнал целиком контролировался военными из Информационного управления. Что, если поступить так: сперва пойти в отдел культуры Общества содействия трону, показать весь редакционный план, заручиться их согласием и уже после этого обратиться в Информационное управление? Думаю, что даже у господ военных не хватит храбрости возражать против того, что уже одобрено Обществом содействия трону.

– Лечить болезни ядом?—засмеялся директор.

«– А можно последовать примеру журнала «Зарубежная и отечественная культура»,– заговорил другой сотрудник, грузный толстяк.– В одном журнале они печатают статьи, угодные военщине, и одновременно выпускают другой журнал, где помещают, по возможности, объективные материалы. Так сказать, стараются угодить и нашим и вашим...

– Это не годится. Такой способ ничего не дает. Всякий раз, когда мне случается бывать в Информационном управлении, я слышу, как майор Сасаки распекает журналистов из «Зарубежной и отечественной культуры»,– сказал Мурата.

Его слова вызвали общий смех. Все зашевелились, заговорили между собой. Юхэй еще раз взял слово.

Факт остается фактом – власти заклеймили наш «Синхёрон» как либеральный журнал. Все многочисленные цензурные органы – информбюро военного и военно-морского министерства, Информационное управление, тайная полиция, штаб военно-воздушных сил – все считают нас либералами. Не знаю, как вы, а я по секрету признаюсь, что горжусь такой славой... Я считаю, что сейчас, как никогда, народу необходима свобода слова, стране нужен по-настоящему глубокий патриотизм, мирный, искренний, направленный не на войну, а на мир. Нужна свободная энергия, рожденная свободной волей и свободными убеждениями. Не казенный, а свободный патриотизм – вот в чем мы сейчас так остро нуждаемся. Только такой патриотизм и верность идеалам свободы могут спасти Японию...

Вошла секретарша и позвала Мурата к телефону. Мурата на цыпочках вышел из комнаты. Вскоре он опять появился в дверях; на лице у него застыла растерянная улыбка.

– Окабэ-сан! – позвал он главного редактора.– Мне принесли призывную повестку.

Все, словно онемев, уставились па Мурата. Он испуганно и как-то даже виновато проговорил:

– Приказано прибыть в часть послезавтра, значит нужно немедленно выезжать... Ведь я уроженец Кагосима...

За день до отставки кабинета Коноэ военное министерство, министерство просвещения и Информационное управление кабинета министров одновременно опубликовали императорский указ об изменении порядка несения воинской повинности. Новый закон назывался «Чрезвычайный императорский указ о сокращении срока обучения в высших и других учебных заведениях Японии». Согласно этому указу, студенты, которым предстояло закончить образование весной, должны были получить дипломы уже в декабре этого года. Одновременно в экстренном порядке проводилось медицинское освидетельствование; все студенты-выпускники зачислялись в армию. Военные руководители готовили пушечное мясо для предстоящей войны с Америкой.

Кунио Асидзава тоже предстояло ускоренными Темпами сдать выпускные экзамены. В декабре он должен был окончить колледж и сразу же пройти призывную комиссию. Впрочем, в те времена многие студенты сами стремились поскорее покончить с учением. Университеты почти полностью превратились в казарму; дисциплины, которые должны были читаться студентам, фактически значились лишь на бумаге. Молодым людям приходилось отдавать большую часть своего времени и энергии военной муштре и трудовой повинности и при этом еще вносить плату за обучение. Жизнь студентов так мало отличалась от жизни солдат, что большинство предпочитало и в самом деле поскорее надеть военную форму. При тех уродливых, ненормальных порядках, которые установились в обществе, было даже выгоднее поскорее стать военным: как ни странно, но звание военного давало большее ощущение свободы по сравнению с положением всех остальных.