Текст книги "Тростник под ветром"

Автор книги: Тацудзо Исикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 42 страниц)

– Правильно! – воскликнул Кумао Окабэ, хлопнув, себя по колену.– Однако, сэнсэй, если таково ваше мнение, то военные круги и впрямь имеют основания выражать недовольство по поводу ваших статей.

– Все равно, мне с ними не по пути,– спокойно ответил Киёхара-сэнсэй.

Профессор Кодама с удовольствием прислушивался к беседе. Это был полный, благодушный старик с румяным лицом и белыми, как снег, волосами. Его низкорослая фигура, казалось, вся так и лучилась здоровьем и оптимизмом. По-видимому, профессия врача,, которой доктор Кодама занимался вот уже тридцать лет, выработала в нем душевную мягкость, светлый, оптимистический склад характера. Может показаться странным, откуда берутся такие черты у человека, который изо дня в день в течение многих лет видит перед собой десятки и сотни больных, сталкивается с их несчастьем, страданиями, грязью. Однако среди пожилых врачей нередко встречаются люди такого склада. Профессор Кодама не принадлежал ни к каким политическим группировкам, не придерживался никаких определенных политических убеждений, зато он обладал большим, теплым сердцем, способным принести утешение людям самого разного образа мыслей.

Слушая, что говорит Киёхара, он следил за выражением лица Иоко. Ему было очень жаль дочь, которая провожала на войну мужа спустя всего лишь год после свадьбы. Но лицо Кодама-сэнсэя оставалось, как всегда, безмятежным. Точно так же как он с ласковой улыбкой считал последние удары пульса безнадежного больного, так и теперь он, улыбаясь, смотрел на Иоко, не находившую себе места от тревоги и горя. За этой мягкой улыбкой скрывалась всеобъемлющая, большая любовь, любовь, похожая на милосердие Будды, душевное спокойствие, которое, казалось, ничто не могло, возмутить., Искусство врачевания, согревавшее его пациентов, успело за долгие годы согреть и его собственную душу.

Обоих его сыновей весной этого года одного за другим призвали в армию, старшего послали в Маньчжурию, младший служил в частях береговой обороны на острове Кюсю. В доме осталась лишь младшая дочь, учившаяся в колледже. Но лицо профессора Кодама казалось все таким же приветливым и спокойным. Возможно, это спокойствие было результатом смирения. Профессор рассматривал всех людей как своих пациентов. А может, быть, он и себя считал одним из таких пациентов и обращался с собой бережно, как с больным.

Когда ужин был закончен, профессор Кодама вышел на веранду и уселся в плетеное кресло напротив Тайскэ. Иоко принесла стеклянную вазу с персиками.

– Я была сегодня у Хориути-сан.

– Вот как? Ну как он, здоров? – спросил отец. Спрашивать, по какому делу ходила дочь, было не в его правилах.

– Его не было дома. Наверное, здоров, раз уехал на рыбную ловлю.

– Дело вот в чем,– вмешался Тайскэ,– Иоко хотела просить его, чтобы он освободил меня от призыва. Я говорил ей, что это ни к чему, чтобы она не смела ходить, но она не послушалась.

Профессор Кодама только тихо улыбнулся .в ответ.

Около девяти часов вечера гости разошлись. После их ухода в доме стало как-то особенно тихо. Теперь, когда не нужно было больше хлопотать, угощая и занимая гостей, предстоящая разлука с мужем еще сильнее пугала Иоко. Оставались короткие часы до неотвратимого завтра.

В легком кимоно, с засученными рукавами, по саду прогуливался перед сном, покуривая сигарету, младший брат Тайскэ – Кунио. Остановившись перед верандой, на которой сидели в креслах Тайскэ и Иоко, он резко спросил:

– Тебе не хочется ехать?

– Да, не хочется,– решительно ответил Тайскэ. Он знал, что Кунио придерживается противоположных взглядов, но именно поэтому Тайскэ хотелось говорить как можно откровеннее.

Кунио передернул плечами.

– Все, кто сегодня был у нас в доме – противники войны,–сказал он.– И дядя Киёхара и Окабэ-сан. О профессоре Кодама говорить не буду, его взгляды мне неизвестны, а отец рассуждает точно так же. Да и вы, Иоко, тоже, наверное, с ними согласны. Вот почему все эти так называемые либералы и пацифисты приносят вред государству..

– А ты что же, милитарист? – иронически спросил Тайскэ, откинувшись па спинку кресла.

Кунио еще – резче передернул плечами. Под складками легкого кимоно угадывались его сильные руки и грудь. Эти руки однажды уже самостоятельно управляли в течение получаса самолетом над аэродромом Ханэда.

– Можешь так не говорить со мной. Вовсе не обязательно быть милитаристом, чтобы не стоять в позе хладнокровного наблюдателя, равнодушно следящего за войной, которую ведет вся страна. Когда твоему дому угрожает пожар, каждый возьмется за ведро, чтобы погасить пламя.

– Да кто его поджег-то? Наши же военные.

– Нет, Англия и Америка. Они как раз и подожгли.

– Да, в последнее время распространена подобная точка зрения. Но интересно, что в свое время с этими агрессорами вступили в союз и даже заключили японо-английский договор... Любопытно получается.

– Э, оставим историю для учёных. Ладно, не будем спорить. Но мне противно этакое равнодушие всех этих господ либералов. Народ, утративший идею национального самосознания,– Неполноценный народ, это нация второй категории. Такому народу самое подходящее жить в колониях. Впрочем, я думаю, что ты и сам, когда послужишь в армии, поймешь все по-другому,

– Да, собираюсь хорошенько обо всем поразмыслить.

Тайскэ с холодным лицом смотрел на звезды. Кунио снял гэта^*  Гэта—деревянная обувь в виде дощечки с двумя ремешками; при входе в дом эту обувь снимают.


[Закрыть], поднялся па веранду и, бесцеремонно топая ногами, прошел к себе, на второй этаж.

Его комната была битком набита вещами, имеющими отношение к авиации. Здесь были серебристые модели самолетов, схемы моторов, многочисленные фотографий, аэронавигационная карта, компас. В центре всего этого нагромождения предметов стояла кровать и горела лампа под зеленым абажуром. Это была комната настоящего офицера воздушного флота.

В колледже Кунио начал увлекаться всем, что только было связано с армией. Военные власти прикрепили к колледжам офицеров действительной службы, которые со всей строгостью проводили с учащимися тренировочные занятия. Все университеты и институты Японии были превращены в полувоенные учебные заведения. Какие-нибудь пятнадцать лет назад японское студенчество было настроено революционно; теперь же .милитаристы стремились подчинить молодежь своему влиянию. За эти пятнадцать лет военные круги всецело подчинили себе всю систему образования. Под мощным воздействием этой системы революционные настроения молодежи были подавлены.

Военные руководители в первую очередь добились права решающего голоса в правительстве, затем похитили свободу слова в парламенте, с помощью жандармерии поставили Под свой контроль мышление народа, а в тех случаях, когда эти испытанные средства не помогали, прибегали к тайным убийствам. Так были уничтожены последние остатки свободы. Военизировать учебные заведения, значит военизировать весь народ. В 1939, в 1940 годах все области общественной жизни Японии – политика, экономика, идеология, культура – подчинялись военщине, следовали ее приказам.

Вполне понятно и, может быть, даже закономерно, что Кунио Асидзава, воспитанный в такую эпоху, был пропитан идеями милитаризма. Ведь его поколение не знало иного образа мыслей. Двадцать лет достаточно для государства, чтобы подготовиться к новой войне. На протяжении двадцати последних лет военные круги руководили общественным мнением в Японии, управляли народом и сумели наконец направить душу народа в русло одного большого потока. Восприимчивый, легко поддающийся чужому влиянию, Юноша был не в состоянии самостоятельно выбраться из увлекавшего его могучего течения. Его сознанием и поступками руководили другие. И при этом он сам не замечал постороннего вмешательства в свою жизнь. Подобно тому, как глубоководное рыбы и морские животные не чувствуют страшной силы давления воды, так и Кунио Асидзава, выросший и воспитанный в обстановке беспощадного гнета военщины, не замечал ничего ненормального в своей жизни.

Его старший брат еще застал тот период, когда революционное движение захватывало и волновало студенчество; именно поэтому он постоянно ощущал на себе гнетущую тяжесть военного режима. Его отец и дядя Киёхара обладали свободной, независимой душой; оставаясь в стороне от потока, увлекавшего за собой всю страну, они следили за событиями холодным, трезвым взглядом.

Их называли «не сотрудничающими», «предателями родины». В феврале 1939 года реакционеры в парламенте обрушились на профессора Минобэ за его теорию о земном происхождении императора, а вслед за этим военные круги провозгласили «божественность структуры японского государства». С этих пор свобода мысли в Японии была уничтожена окончательно и бесповоротно. А Юхэй Асидзава и Сэцуо Киёхара, сохранившие старые представления о свободе, стали именоваться «антипатриотами», «предателями отечества»,

У себя в комнате Тайскэ сразу лег в постель.

– Кажется, я все-таки порядком устал сегодня. Ну ладно, завтра будь что будет, а сейчас надо спать.

За белым пологом от москитов, обмахиваясь веером, сидела Иоко. Неяркий свет настольной лампы отбрасывал мягкие тени на лицо мужа. Знакомое лицо, твердое, мужественное и вместе с тем светившееся любовью и лаской. Думая о том, что завтра нужно расстаться с ним, Иоко не отрываясь, долго смотрит на мужа.

– Что ты там делаешь? – не открывая глаз, спросил Тайскэ.

– Ничего. Спи.

– А ты?

– Я еще посижу немного.

Иоко все еще не пришла в себя. Днем, несмотря на уговоры мужа, она все-таки ходила к генералу Хориути, но не застала его дома; ей так и не удалось осуществить свой план. Даже сейчас она все еще ощущала нервное напряжение. Почему ее муж должен идти на войну? Иоко никак не могла этого понять. Призыв в армию – это приказ государства. Но разве государство имеет право губить жизнь человека? Если на свете действительно (установлен такой бесчеловечный порядок, то государство, скорее всего, ее враг. И тогда государство безусловно враждебно по отношению ко всем женщинам. Но если это так, если государство является врагом для всех женщин, имеющих мужей, то почему же нельзя противиться такому ненормальному порядку, почему нельзя протестовать?

Иоко была не в состоянии постичь это. До сих пор она смотрела на призывников совершенно равнодушно, не проявляя никакого интереса к их судьбе. Но теперь, когда призывную повестку получил ее муж, у нее зародилось сомнение относительно власти и могущества государства. И ей казалось, что" она не сможет обрести покой, пока это сомнение не будет разрешено.

Ее мучило скверное предчувствие. Сквозь сетку полога спящий муж казался ей мертвым. Иоко вдруг показалось, будто она проводит ночь у тела покойника, как предписывает обряд. Ей стало жутко при мысли, что эта иллюзия станет когда-нибудь явью, и она задрожала от страха.

Тихонько приподняв полог, она приблизилась к Тайскэ и сверху вниз взглянула на него. Он дышит ровно, спокойно. Невыносимое одиночество охватило Иоко при виде спокойно спавшего мужа.

– Ты спишь, Тайскэ? – спросила она.

Он не ответил.

– Не спи, я не хочу, чтобы ты спал, проснись, проснись! – Иоко упала к нему на грудь и впервые за сегодняшний день зарыдала.

Во второй половине следующего дня Иоко вместе с Тайскэ села в поезд, чтобы проводить его до полка в Сидзуока, куда он был направлен. До Сидзуока было четыре с лишком часа езды. Приехав туда, они сняли номер в гостинице, провели последнюю ночь вместе, а утром Иоко проводила Тайскэ до проходной будки. Потом они попрощались, и Иоко, взяв ботинки и костюм мужа, отправилась в обратный путь. Возвращаться одной с этими знакомыми, дорогими ей вещами, которые каждый день носил Тайскэ, было так скорбно, как будто она и в самом деле уже стала вдовой. Одетый в военную форму, Тайскэ выглядел как чужой, незнакомый солдат и нисколько не походил на ее всегда приветливого, ласкового мужа.

Всю дорогу до Токио она не проронила ни слова.

«Если так надо – что ж, я готова терпеть разлуку»,– думала Иоко. Но чтобы смириться с чем-нибудь, каждому человеку нужны достаточно веские основания. Пусть ее убедят, пусть приведут ей действительно обоснованные доводы, и если только она окажется в состоянии понять их– что ж, она готова смириться... Иоко даже хочется, чтобы кто-нибудь убедил ее в правильности того, что случилось. Пока ей не станет все ясно, она не сможет успокоиться, не сможет избавиться от мысли, что у нее попросту украли, отняли мужа.

Иоко ненавидит все неопределенное, половинчатое. В ее жизни все должно было быть ясно, прозрачно, как хрусталь. Ей были отвратительны ложь, грязь, моральная нечистоплотность. Иоко редко мирилась с обстоятельствами и не прощала людям их слабости. У Тайскэ. была беспокойная жена, не из тех, которые кроткой нежностью убаюкивают сердце мужа. И все-таки Иоко> была умная женщина, чистая и безупречная.

Вернувшись из Сидзуока, Иоко в немногих словах рассказала обо всем госпоже Сигэко и снова отправилась с визитом к генералу Хориути. Своеволие? Может быть. Настойчивость? Возможно. Непокорность? Если угодно, и это. Старшая и любимая дочь профессора Кодама, Иоко выросла в атмосфере слепого обожания, а такое воспитание не приучило ее к терпению. Но сама Иоко считала, что она поступает совершенно правильно.

Генералу в отставке Хориути уже перевалило за шестьдесят, но недаром он всю свою жизнь провел в армии: несмотря на преклонный возраст, он все еще выглядел подтянутым и бодрым. На нем было легкое кимоно, перепоясанное оби, седая короткая щетина, словно иглы, покрывала бритую голову. Лицо у генерала было загорелое, взгляд строгий, пальцы толстые и короткие. По его внешнему виду трудно было предположить, что Иоко сможет найти у него сочувствие.

Гостиная, убранная по-европейски, помещалась в перестроенной японской комнате, в одной из стен еще остались ниша и традиционная полка. На полке красовался старинный меч, лежавший на подставке, сделанной из оленьих рогов. В нише висела картина – образец каллиграфического искусства, начертанный размашистой кистью Такамори Сайго^*  Такамори Сайго (1827—1877) – по происхождению самурай, Сайго был военным министром первого японского правительства, сформированного после буржуазной революции Мэйдзи (1868). В милитаристской Японии считался образцом «самурайского духа».


[Закрыть]. За стеклянными дверцами книжного шкафа виднелись десять томов «Истории русско-японской войны», а рядом – биография «железного канцлера» Бисмарка. Прогерманские тенденции японских военных зародились еще во времена эпохи Мэйдзи^*  Эпоха Мэйдзи – официальное название годов правления японского императора Муцухито (1867—1912).


[Закрыть]. Даже в 1914 году, во время боев с немецкой армией под Циндао, эти тенденции давали себя знать довольно сильно. Генерал Хориути был как раз из числа военных, которые видели свой идеал в Бисмарке или в Гитлере. Впрочем, после ухода в отставку он уже не был таким суровым и строгим, как раньше. Генерал как будто немного утратил былую самоуверенность и, состарившись, несколько смягчился.

– Мне передали, что вы уже заходили третьего дня, но в тот день я впервые за долгое время поехал на речку Тамагава. Захотелось поудить форелей... Видите, как загорел...

– У вас был удачный улов?

– Я поймал всего три штуки. Даже на обед мало. Что поделаешь, нынче рыбаков стало больше, чем рыбы... В эту пору форели толстые, с икрой...

С благодушием человека; вышедшего в отставку и не обремененного никакими делами, он готов был, кажется, без конца говорить о рыбной ловле. Иоко смотрела на цветущее лицо генерала, на его мощную фигуру, в которой не заметно было ни малейших признаков одряхления, и ей невольно стало досадно, что этот здоровый, крепкий человек имел возможность посиживать себе с удочкой на досуге. Такой здоровяк развлекается, а ее Тайскэ должен мучиться на солдатской службе,– даже это казалось Иоко ужасно несправедливым.

– Простите, что я обращаюсь к вам с таким неожиданным вопросом...– начала Иоко, чинно сложив на коленях руки. Платиновое обручальное кольцо поблескивало на пальце ее левой руки.

Это кольцо связывало ее, сковывало узами брака, было символом потерянной ею свободы. Но вместе с утратой свободы Иоко обрела определенное, надежное место в жизни. Теперь мужчина, который был ее господином, ушел далеко и, возможно, больше никогда не вернется. Если он не вернется, связывающие ее узы исчезнут. Опа снова будет свободна. Но Иоко пугала эта свобода. Опа сулила ей горе.

– Скажите, это правда, что инженеры, занятые в важных отраслях промышленности, освобождаются от. призыва в армию?

– Гм, по правде сказать, я хорошенько не знаю, какие теперь порядки, но возможно, что и так... Но, разумеется, это должны быть особые специалисты. А ваш знакомый на каком предприятии служит?

– Нет, я просто так спросила... Скажите, мобилизация – это абсолютный, безусловный приказ? Или же, в зависимости от обстоятельств, бывают случаи, что от -призыва освобождают? Вот о чем я хотела у вас узнать.

– О да, призыв в армию – это нерушимый приказ. Воинская повинность – одна из трех священных обязанностей верноподданных. Только калеки и неизлечимые больные освобождаются от службы в армии.

Похоже, что для Тайскэ действительно нет спасения. Но Иоко все еще не может смириться.

– Вы сказали – нерушимый приказ... Но кто его отдает, этот приказ? Военный министр?

– Император! – генерал Хориути торжественно вскинул голову.

Иоко запнулась, не зная, что сказать дальше. И все-таки опа еще не сдавалась.

– Нет, мне не верится, чтобы подобный приказ действительно отдавал император. Просто так устроено, будто это приказ императора, да?

– Вы ошибаетесь. Это действительно приказ императора. Просто осуществление приказа поручается специально на то уполномоченным людям, только и всего.

– Да, но...—она подняла голову и посмотрела на генерала ясным взглядом,– но ведь император не знает всех по именам... Ведь он же не дает указания призвать именно того или другого...

– Разумеется, он не может знать имен всех призывников.

– Вот видите. Значит, люди сами решают, кого призвать. Те, которые ведают этим, правда?

– Ну разумеется..

– Вот потому-то мне и кажется, что это не без-, условный приказ...

– Ничего подобного. У вас совершенно неправильное представление о порядке призыва. Приказ императора – решительный и бесповоротный.

– Но ведь не император же назначает явиться тому-то или другому, не он же отбирает людей, это делают простые смертные, значит и приказ их не безусловный. Разве может, простой человек отдавать другому такому же, как и он, человеку, непререкаемый, абсолютный приказ? Не может быть, чтобы у них было на это право!'

– Говорю вам, вы ошибаетесь. Вот послушайте, я постараюсь вам объяснить... Император отдает приказ – призвать необходимое количество людей в армию, чтобы можно было вести войну. Повинуясь этому непререкаемому приказу, в каждом соответствующем органе уполномоченные на то люди отбирают необходимых для пополнения войск мужчин и призывают их на военную службу. Если бы воинская повинность не являлась абсолютным, непререкаемым приказом, у нас было– бы нечто вроде американской системы добровольцев. При такой системе вести войну невозможно. И в Америке, и в чанкайшистском Китае добровольцы – это отбросы общества. В Китае даже существует поговорка: «Хороший человек не станет солдатом». В солдаты добровольно идут там одни босяки, ни на что не пригодный сброд. Это армия болванов. В Японии принята система воинской повинности на основе непререкаемого, абсолютного приказа.

– Никак не могу я этого постичь...– покачала головой жена Тайскэ.

– Что же тут непонятного? – чуть улыбнулся генерал Хориути, с некоторым недоумением глядя на Ио ко.

Ему впервые в жизни, приходилось вести подобный разговор. Неужели нужны какие-то специальные объяснения, чтобы понять ту простую истину, что военная служба—первый долг японских мужчин, а призыв в армию – эго приказ императора? Когда-то в прошлом, когда генерал. Хориути был еще подполковником, он командовал дивизионом тяжелой полевой артиллерии, в Кокура. Бывало, стоит ему сказать., что воинская повинность– долг верноподданных, и все молодые люди, сколько их ни было., сразу же понимали его. с первого слова. Когда он поучал новобранцев: «По высочайшему приказу нас поставили ныне для выполнения священного долга по обороне отчизны»,– все солдаты горели желанием выполнить этот долг. И в дальнейшем никаких объяснений по этому поводу никогда не требовалось, да он и сам в глубине своего сердца никогда не испытывал никаких сомнений на Этот счет.

– Если не ошибаюсь, у Кодама-сан есть, кажется, сыновья?

– Оба мои брата находятся сейчас в армии.

– Вот как! И что же?

– А сегодня мой муж уехал служить в полк, в Сидзуока.

– А, вот как! Ну да, ведь вы же замужем... Помню, помню, как же... Семья директора журнала... Как бишь...– У старика была, очевидно, нетвердая память. Он приложил руку ко лбу, сморщился.

– Семья директора журнала «Синхёрон» Асидзава.

– А, да, да. «Синхёрон»... Как же, как же... Я тоже иногда проглядываю этот журнал...

«А ведь «Синхёрон», кажется, журнал либерального толка,—подумал генерал,—он возможно придерживается даже социалистического направления».

И что же, хорошо расходится этот журнал? Большой тираж?

' – Я точно не знаю, но, кажется, что-то около шестидесяти тысяч.

– Шестьдесят тысяч?! Однако! В этом журнале часто пишет некий Сэцуо Киёхара, международный обозреватель. Вот и в нынешнем номере тоже было что-то за его подписью... Удивляюсь, как только общество мирится с появлением подобных писаний!.. Так, значит, сын директора этого журнала – ваш муж? Ну, и что же сказал директор, когда сына призвали?

– Отец? Отец ничего не сказал. Это я вот никак не могу примириться с мыслью, что муж уехал. Мне не верится, чтобы приказ о мобилизации был уж так бесповоротен... Ведь это просто ужасно – бросить службу, бросить семью и стать солдатом только потому, что люди из районного муниципалитета выберут из общего списка десять или двадцать фамилий, напишут призывные повестки и вручат их! Я не могу понять, почему из-за такой малости человек должен отказаться от всего, пожертвовать даже жизнью! Я знаю, что Япония ведет войну. Понимаю, конечно, что кто-нибудь должен же стать солдатом и воевать. Но ведь есть люди, которые совершенно не хотят идти на войну! Как же можно отбирать у таких людей все, вплоть до их жизни? Кто имеет на это право?

– Император. По приказу императора подданные должны жертвовать всем, даже жизнью, для защиты отечества и престола. Какие тут могут быть возражения?

На мгновенье Иоко замолчала. Потом, не поднимая головы, тихо произнесла:

– Даже ради императора, все равно'– я против. Я живу для себя, а не для императора. И мой муж тоже.

– Что-о?..– генерал Хориути нахмурился.– И ваш муж, говорите вы, тоже думает так?

– Конечно.

– Гм... Вероятно, и отец его тоже придерживается такого же образа мыслей?

– Отец ничего не говорит.

– Ну разумеется.,. Такие рассуждения, как ваши, называются либеральными. Это тот самый либерализм, с которым сейчас повсеместно ведется борьба в нашей стране. Если бы все японцы рассуждали так, как вы, что стало бы с государством? Кто защищал бы нашу древнюю, извечную династию? Я полагаю, вам должно быть известно, как много людей пожертвовало жизнью, защищая отечество? Это те герои, души которых чествуют в храме Ясукуни!

Положив на стол сжатые кулаки, генерал Хориути принялся серьезным тоном поучать Иоко. Кто знает, если бы его слова были адресованы юношам, они, возможно, вызвали бы какой-нибудь отклик в их душах. Но для Иоко все, что он говорил, звучало как нечто очень далекое, не имеющее к ней ни малейшего отношения. Вот уже четыре года, как шла война. Но Иоко еще ни разу по-настоящему не задумалась над тем, что же представляет собой это самое «государство». Мужчины, а не женщины, связаны с государством, потому они и воюют... Извечная, древняя династия... все это имеет отношение только к мужчинам.

Оба брата Иоко уже солдаты. Сегодня утром она проводила в армию мужа. Все это горе причинило ей государство. Мужчинам дают на войне ордена, окружают их славой. Возможно, им удается повидать чужие, новые страны, другую, необычную жизнь. А что' остается на долю женщины? Ничего, кроме одиночества, тоски и страданий покинутой. Хориути-сан называет такие мысли «либерализмом». Но он ошибается. У Иоко нет никаких политических убеждений, никаких взглядов – есть только огромная, непреодолимая потребность любви. Это ее органическое, ее врожденное требование к .жизни. Оно-то и делает ее похожей со стороны на «либералку».

– Я думаю, вам должно быть понятно, в какую эпоху мы живем,– продолжал генерал Хориути.– За все две тысячи шестьсот лет своей истории наша страна еще никогда не находилась в столь затруднительном положении. Со всех сторон Японию окружают врата. Америка, Англия, Китай, Голландская Индия – на востоке, на юге, на западе вокруг нас создан этот так называемый ABCD^*  ABCD (America, Britain, Сhina, Dutch)


[Закрыть]. А на севере – коммунистическая Россия. С лета этого года внешняя торговля Японии фактически свелась к нулю, к нам не поступает ни капли нефти, ни куска угля. Наши капиталы за границей заморожены. Только благодаря вступлению наших войск во Французский Индо-Китай Япония получает немного риса, каучука и угля,– и это все. В таком враждебном окружении мы должны закончить священную– войну в Китае, и закончить победоносно. Если весь народ не поднимется как один человек, чтобы преодолеть эти трудности, всех нас ожидает гибель. На днях по радио передавали речь начальника Информационного бюро,—он говорил о том же, о чем я сейчас сказал вам. Вы слышали его выступление?

– А разве нельзя кончить войну? – вздохнув, проговорила Иоко.

Генерал Хориути окончательно– отчаялся что-либо объяснить, этой женщине. Он поглубже уселся в кресло, – Конечно, мир весьма желателен...– спокойно произнес он,– Великий император Мэйдзи даже сложил августейшие стихи, посвященные миру: «Пусть вся вселенная в спокойствии цветет, утихнут ветры и умолкнут бури...» Конечная цель всякой войны – мир. Восемь углов вселенной под одной крышей... Во имя этого великого мира,– как говорится, «ударим и разгромим мы врага...» Ради осуществления великого идеала совместного процветания всех государств Восточной Азии сейчас необходимо вести войну. Именно поэтому нынешнюю войну называют «священной». Вашего мужа тоже призвали в армию ради этих высоких целей. Надеюсь, вам это ясно.

– Ясно,– сказала Иоко. Как абстрактные выкладки, она готова была всецело принять слова генерала за истину, но в жизни, в реальной жизни не могла с ними примириться. Все ее существо противилось тому, что он говорил.

– Чем занимался ваш муж?

– Он служил в юридической конторе.

– А, адвокат!

– Нет, он только с будущего года предполагал начать самостоятельную работу, а сейчас только еще проходил практику.

– Так, так. Окончил Токийский университет?

– Он учился там, но потом перешел в частный.

– В самом деле?! Из Токийского университета перешел в частный? Отчего бы это?

– Мне, право, неизвестны подробности, но, кажется, он принимал тогда участие в левом движении и был арестован...

– Вот как!.. Значит, он был исключен из университета? Исключен по этой причине?

– Да.

– И получил наказание?

– Условно.

– Понятно. И впоследствии снова...

– Нет, больше этого не случалось.

– Гм, гм... Среди адвокатов довольно часто встречаются люди, причастные к левому движению... Тэцу Катаяма, например.

– Да, я о нем слышала.

– Вы с ним общались?

– Право, не могу вам сказать, знаком с ним мой муж или нет.

Генерал Хориути скрестил руки на груди и ненадолго задумался,; но вдруг протянул руку, взял со стола папиросу, закурил и самым безразличным тоном спросил:

– Ваш муж читал, верно, произведения Маркса и тому подобную литературу?

– Он очень любит книги. И всегда много, читает.

– Так, так. И, наверное, имеет друзей среди этой публики– коммунистов?

– Право, не знаю. Конечно, у него немало старых друзей, по... кто они...

Как видно, утомившись этой бестолковой беседой, генерал Хориути постепенно перестал поддерживать разговор. Надежды, ради которых пришла к нему Иоко, не сбылись. А больше надеяться было почти не на что.

Ей стало еще тяжелее. Все эти речи о трудностях момента, о долге, о защите отечества не находили отклика в ее душе. Нужно было уходить, вернуться домой с переполненным отчаянием сердцем. Генерал Хориути позвал горничную, приказал ей проводить Иоко в переднюю, а сам даже не привстал с кресла. Иоко и в голову не могло прийти, какое огромное, роковое значение имел для судьбы ее близких этот необдуманный короткий визит.

Оставшись один, генерал Хориути курил и, отпивая из чашки чай, некоторое время молча сидел в гостиной. Потом решительно встал, прошел к себе в кабинет и, присев к столу, достал пачку почтовой бумаги. Крепко сжимая авторучку короткими толстыми пальцами, он начал писать по долголетней привычке военного – азбукой «катакана»^*  Катакана.– В японской письменности, кроме .заимствованных из Китая иероглифов, употребляется еще и слоговая азбука – «кана». Стиль «катакана» был принят для военной документации.


[Закрыть] в старинном эпистолярном стиле.

«Привет!

В многотрудный и ответственный час, переживаемый родиной, я счастлив наблюдать Вашу плодотворную и неустанную деятельность. Что же до меня, недостойного, – увы! – в столь важную минуту я, к несчастью, по-прежнему непрерывно мучим недугом. С горечью и стыдом ропщу я на свои старые, разбитые кости. Утешаюсь лишь тем, что изредка езжу удить форелей – это единственная утеха, с помощью которой я пытаюсь развеять терзающие меня скорбь и печаль.

Обращаюсь к вам в связи с некоторыми фактами, о которых мне довелось случайно услышать. Сего сентября десятого дня в пехотный полк в Сидзуока призван некий Асидзава (имя, к несчастью, я упустил, и потому желательно произвести проверку по спискам; по-видимому, он солдат второго разряда). Есть основания подозревать, что этот Асидзава – социалист, а возможно, даже и коммунист. Во время обучения в Токийском университете он принимал участие в революционном движении, за что и был исключен, судим и приговорен условно. Тем не менее до призыва в армию служил в юридической конторе и, по-видимому, продолжал поддерживать связи с известным социалистом Тэцу Катаяма, а также и с другими личностями подобного сорта. Весьма возможно, что у него имеются друзья и среди коммунистов. В настоящее время, когда налицо признаки значительного падения боевого духа солдат и армия требует неусыпной заботы в области духовного воспитания, за подобными личностями необходимо установить особенно строгое наблюдение, с тем чтобы со всей решительностью пресекать распространение в армии вредных мыслей.

С этой целью я и решил обратиться к Вашему превосходительству с настоящим письмом.

Далее, считаю своим долгом сообщить Вам, что отец упомянутого Асидзава является издателем журнала «Синхёрон» и, как Вы сами уже изволили обратить внимание, из месяца в месяц помещает в своем журнале статьи либерального толка. Позволю себе заметить, что подобная деятельность тоже требует самого пристального внимания, поскольку она вводит в заблуждение общественное мнение, сеет смуту в сердцах и, следовательно, в конечном счете является тем, что принято называть «брешью, которую прогрызает в крепостной стене муравей»,– то есть направлена на ослабление нашей боевой мощи. Такие писания, как помещенная в сентябрьском номере этого журнала статья Сэцуо Киёхара «Вступление наших войск в Индо-Китай и переговоры с Америкой», злонамеренно извращают действия нашей армии и сеют сомнения относительно целей священной войны. Смиренно полагаю, что в чрезвычайное время, которое сейчас переживает наша страна, подобные писания заслуживают самого пристального внимания.