Текст книги "Тростник под ветром"

Автор книги: Тацудзо Исикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 42 страниц)

– Выйдя на улицу, Юхэй быстро распрощался с Кумао Окабэ и один зашагал по направлению к Тора-но-мон. Неподалеку от Тора-но-мон находилось «Бюро изучения дипломатических проблем» – скромная маленькая контора, созданная по инициативе нескольких друзей Юхэя во главе с Сэцуо Киёхара. Юхэю хотелось повидать Сэцуо и поговорить с ним. Он уже не сможет теперь помещать статьи Сэцуо в своем журнале. Это со всей очевидностью вытекало из бесед в полиции. «Нужно предупредить его, чтобы он был осторожен»,– думал Юхэй. Теплое весеннее солнце заливало улицу ярким светом. Озаренный лучами солнца, Юхэй шел по улице, чувствуя себя таким одиноким, как будто находился в безлюдной пустыне.

Все-таки он ощущал, что имеет силы противостоять этому одиночеству. Эту силу рождало в нем сознание собственной правоты. Нет, он не пораженец, не антипатриот! Он – не хотел войны, не одобрял ее, но, раз уж война началась, он тоже считает, что не остается ничего другого, как добиваться победы. Но победа невозможна, пока существуют произвол и диктаторское высокомерие; разложение и полная моральная деградация, насквозь пропитавшая высшие круги военного руководства. В конце концов не так уж важно, как идут дела на фронте. Посмотрите, что творится внутри страны, здесь, в Японии! Военная промышленность стала источником обогащения, рынком . для темных сделок, налоги достигли предела жестокости, жизнь народа с каждым днем становится все тяжелее, а военщина при этом упивается победными маршами, полностью игнорирует интересы народа; Каким же еще оружием можно бороться с такими порядками, если не с помощью свободного слова немногих, еще сохранивших свободу мышления людей?

«Что бы ни случилось,, а я «Синхёрон» не закрою... Буду держаться до последнего»,– подумал он, непроизвольно взмахнув рукой, сжимавшей трость. Трость со свистом рассекла воздух......

В конце апреля должны были состояться выборы в нижнюю палату парламента. Для подготовки к выборам была создана причудливая организация под председательством генерал-полковника Нобуюки Абэ,– ома называлась «Ассоциация укрепления божественной структуры Японской империи» и была своего рода филиалом Общества помощи трону. Назначение этой организации состояло в том, чтобы наметить в качестве кандидатов в парламент всех сильных мира сего. Иными словами, это было открытое вмешательство в выборы. Делалось это якобы в силу необходимости создания «военной структуры» парламента, могущей обеспечить победоносное завершение войны.

Парламент окончательно потерял свое значение и как законодательный орган и как высший институт, утверждающий бюджет страны. Малейшая свобода слова была отнята диктатурой военщины; тех, кто не хотел подчиниться произволу, ждала расправа жандармов.

Парламентский строй утратил свой смысл, народ был отброшен назад, к первобытным нецивилизованным временам средневековья. При этом грубое насилие и произвол маскировались словами о «военной структуре», о «поддержке трона» и о долге верноподданных.

В самый разгар этой «предвыборной кампании», утром восемнадцатого апреля, внезапно раздался сигнал воздушной тревоги. Соединения американской авиации вторглись в воздушное пространство близ побережья Японии. Вскоре после полудня под оглушительный вой сирен в небе появилось множество огромных черных двухмоторных бомбардировщиков. Они летели низко, держа курс на запад.

Иоко сидела у постели больного мужа и кормила его с ложечки. Больной ел неохотно, без аппетита,– казалось, каждый глоток стоит ему усилий. И Иоко, держа ложку в руке, терпеливо ждала, пока он проглотит рисовый отвар, которым она его кормила. Тайскэ заметно слабел, силы покидали его с каждым днем.

За окном палаты с жутким грохотом пронеслись черные самолеты. Преследовавшие их японские истребители выглядели крошечными, похожими на стайку ребятишек, пытающихся догнать бегущего со всех ног взрослого человека. Оглушительно стреляли зенитки, слышно было, как громко стучат о крышу осколки снарядов. Казалось, словно за окном пронеслись какие-то черные дьяволы. Когда Иоко подошла к окну и посмотрела на улицу, небо уже было по-прежнему чисто и безмятежно; какой-то безотчетный ужас, медленно заползавший в сердце, рождала эта внезапно наступившая тишина.

Спустя тридцать минут штаб командования области Канто сообщил, что ущерб причинен незначительный и императорская семья пребывает в благополучии и в добром здравии.

Однако в действительности ущерб был вовсе не такой незначительный. Этот первый воздушный налет стал предвестником ужасающего разгрома, наступившего через три года. Американская авиация доказала, что способна вторгаться в воздушное пространство Японии. Народ воочию убедился, что японские истребители не могут догнать и поразить бомбардировщики типа «Норс-амэрикен». В сообщении Ставки говорилось, что из десяти вторгшихся самолетов противника девять якобы сбито. Однако в действительности число сбитых самолетов не превышало двух-трех. Люди впервые заметили тогда, что сообщения Ставки далеко не всегда соответствуют истине.

Через несколько дней после воздушного налета госпожа Асидзава пришла навестить Тайскэ. Она принесла ему письмо от Уруки.

Госпожа Сигэко в душе понимала, что считанные встречи отделяют ее от вечной разлуки с сыном. «Что ж, может быть, так все-таки лучше, чем погибнуть на фронте...– думала она.– Здесь возле него родители, с ним жена, она ухаживает за ним... Надо считать, что такой жребий все-таки лучше...» Ее сын был слишком мягким, слишком смиренным для этой жестокой жизни.

Поговорив с Тайскэ о всяких пустяках, сообщив ему разные домашние новости, мать вышла из палаты, чтобы поблагодарить профессора и госпожу Кодама за заботу о сыне. Иоко прочла мужу письмо его «боевого друга». Уруки писал крупным, размашистым почерком, каким часто пишут корреспонденты.

Письмо было датировано началом февраля, местонахождение части не указывалось, но можно было догадаться, что Уруки находится где-то в районе Борнео. Такэо Уруки повысили в звании – он стал солдатом первого разряда.

«Со времени отъезда из Японии нам только вчера, впервые доставили почту,– писал он,– Твое письмо тоже получил лишь вчера. Тебе здорово повезло, что избавился от военной службы. Но, видимо, болезнь была нешуточная, раз тебя отпустили.

А меня никакая хворь не берет. Признаться, я не думал, что жизнь па экваторе будет такая привольная. По сравнению с нашей жизнью в казарме служба за границей– сущая забава. Пьем английское виски, французских вин тоже хватает, а это, доложу тебе, совсем невредная штука. Что поделаешь, поневоле приходится ценить каждый прожитый день, ведь неизвестно, что ждет вас завтра, вот и гуляем, пока есть возможность. Все равно скоро нас отправят куда-нибудь поближе к Новой Гвинее. Здесь (впрочем, тебе, наверное, непонятно, какие места я имею в виду) девушки на загляденье. На днях должны приехать и наши японки, из так называемых «сопровождающих армию».

Унтер Хиросэ получил звание фельдфебеля. Здесь, да границей, его не узнать, сам достает вино, позволяет новобранцам выпивать, а если кто ленится – смотрит сквозь пальцы. Правда, он по-прежнему частенько лупит солдат, но, как ни странно, люди относятся к нему неплохо. Только противно, что он так и рвется скорее в бой, ходя мы еще не побывали под пулями. Он – это -я о Хиросэ – заядлый милитарист. Как напьется пьяный, сразу видно его нутро: стучит кулаком по столу и давай разглагольствовать! Можно подумать, будто он собирается один построить всю «Восточноазиатскую сферу совместного процветания». «Все вопросы,– заявляет он,– надо^; решать только силой оружия». Я пришел к выводу, что это человек, абсолютно лишенный всякой морали. Чего-то в нем не хватает большого, главного. Поэтому он и способен на такую жестокость...

Кавамура умер по дороге сюда от паралича сердца на почве бери-бери. Увадзима сейчас в лазарете – у него дизентерия. Цуруда в кровь растер себе ногу и сейчас сильно хромает. Ока кура болен,– говорит, что у него катар Кишечника, по, по-моему, у него тоже дизентерия. Остальные, худо ли, хорошо ли, покамест целы и невредимы. Кто-знает, надолго ли?.. А как поживает твоя красавица жена?»

Тайскэ лежал неподвижно, полузакрыв глаза, и слушал,как Иоко читает письмо Уруки. На его исхудалом лице светилась улыбка. Армия – сущий ад, но солдатская дружба крепка. Солдаты—товарищи по несчастью, и дружба между ними похожа на сострадание, которое испытывают друг к другу больные одной болезнью. Есть что-то непосредственное, искреннее, душевное в солдатской дружбе. Сейчас Уруки на фронте. Жив ли он еще? Тайскэ невольно пришло в голову, что, возможно, ему, Тайскэ, судьба сулила умереть раньше Уруки...

 Пока Иоко читала письмо, в ее душу закралось смутное подозрение.

– Этот человек, который стал фельдфебелем,– эго и есть тот унтер, который тебя ударил?

– Да.

Только сейчас Иоко впервые услышала его имя. Его зовут Дзюдзиро Хиросэ. Гнев снова вспыхнул в ее сердце, дыхание участилось. Уруки пишет, что этот Хиросэ – человек без религии, без морали. Зверь, безжалостный убийца... Тайскэ, наверное, скоро умрет. При мысли об этом Иоко ощутила ужас надвигающегося на неё великого одиночества, и сердце у нее замерло от отчаяния.

Отъезд в армию мужа, мобилизация обоих братьев, печальные лица родителей и многие горестные события последнего времени уже давно породили в ней боль и ненависть к войне. Сейчас эта боль приняла конкретную форму, вылилась в ненависть к одному человеку – Хиросэ.

– Хоть бы его поскорее убили на фронте!– сказала она, не успев сдержать гнева.

Если «Восточноазиатская сфера совместного процветания» будет построена ценой жизни ее Тайскэ – зачем она Иоко? Допустим, Восток будет принадлежать исконным обитателям Востока,– разве это сможет ее утешить? Это значит потерять реальное и получить взамен лишь абстрактные, пустые мечты. Иоко нужен был ее муж. Она не хотела терять Тайскэ. Он один был для нее всем – ее миром, вселенной.

Все, кто разрушал этот мир, были для Иоко заклятыми врагами. Непосредственным исполнителем этой злой воли явился Дзюдзиро Хиросэ. Вся ненависть Иоко сосредоточилась на этом человеке, которого она никогда не видела. Словно каленым железом было выжжено в ее мозгу его имя.

– Скажи, что ты думаешь об этом Хиросэ? – спросила она у Тайскэ.

– Да ничего особенного не думаю.

– Но ведь из-за него ты болен! Он обошелся с тобой так ужасно, и ты можешь оставаться спокойным?

– Это не только его вина. В армии так уж заведено. – В таком случае, будь она проклята, эта армия! – Я уже со всем примирился... В наше время каждому приходится страдать, никому не избежать этого.

В равнодушном тоне Тайскэ чувствовалось спокойствие человека, уже стоящего на пороге смерти, что-то торжественно-строгое, какая-то преграда, незримо, но властно отделявшая его от страстной любви Иоко.

Утром, в день весеннего Праздника мальчиков^*  Праздник мальчиков отмечается в Японии 5 мая. В этот день на крышах домов ставят высокие шесты с бумажными рыбами по числу живущих в доме мальчиков.


[Закрыть], когда за окном па улице весело трепетали по ветру бумажные карпы, в озаренной солнцем палате окончилась короткая жизнь Тайскэ Асидзава. Он умер, не прожив и тридцати лет. Когда-то его отец сказал, обращаясь к Сэцуо Киёхара: «Война вообще всегда понапрасну губит людей...» Эти слова сбылись: жизнь человека была загублена совершенно бессмысленно и напрасно.

В последние минуты у постели умирающего собрались его родители, Иоко, профессор Кодама с женой и Юмико. Окруженная родными, Иоко впервые в полной мере изведала чувство полного одиночества. И отец и мать, казалось, находились где-то далеко-далеко от нее. Родственники... Какое это пустое, ничего не значащее понятие! Упираясь обеими руками в циновку, опустив голову, крепко закрыв глаза, Иоко пыталась осмыслить, понять положение, в котором она теперь очутилась. Ей казалось, будто она находится в безлюдной пустыне. Не на кого было опереться, да и как же могло быть иначе, раз на свете больше не было Тайскэ? Только потеряв мужа, она впервые поняла, какой великий смысл таится в понятии «супруги». Муж унес с собой все. Душа Иоко потеряла опору и не имела сил вновь воспрянуть. Время от времени, как спазмы, к горлу волной подступала неизбывная боль, усталая голова теряла способность думать, и Иоко переставал сознавать, что происходит вокруг. Это было милосердие, посланное свыше. Теряя способность думать, она хоть на короткое время спасалась от отчаяния.

В тот же день вечером тело Тайскэ перенесли домой. Пришел шурин покойного Кумао Окабэ с женой, пришел дядя – Сэцуо Киёхара; они провели, по обычаю, ночь у тела Тайскэ. А па следующий день Тайскэ похоронили. Похороны были скромные, незаметные, вполне соответствовавшие тихому, скромному характеру Тайскэ. «По случаю военного времени присутствовали только ближайшие родственники»,– гласило объявление в газете...

Как раз в этот день японская армия заняла город Мандалай в Бирме, овладела аэродромом в Акьябе. Бирманский фронт стабилизовался,– казалось, положение Японии непоколебимо. В свете этих грандиозных побед скромные, незаметные похороны, происходившие в одном из уголков Токио, не привлекли ничьего внимания. Сломался еще один побег тростника. Это преступление было совершено именем государства. Железные гусеницы войны раздавили тонкий стебель и прошли дальше своей дорогой.

Юхэй Асидзава не проронил ни единого слова возмущения или скорби. Его жена тоже хранила молчание. Родители молчали, но сердца их, полные горя, тоже сжимались от боли и одиночества, хотя и на иной лад, чем у Иоко.

И вот на свете появилась еще одна вдова, еще одна молодая женщина, которую отныне будут именовать «еще не умершей»^*  Слово «вдова» пишется по-японски тремя иероглифами, в буквальном переводе означающими: «еще не умершая».


[Закрыть]. Ей было всего двадцать пять лет. Порывистая, прямая, действующая без оглядки, безраздельно любившая мужа... Когда похороны окончились. Иоко почувствовала такую опустошенность, словно душу ее тоже похоронили вместе с Тайскэ. Прошло семь дней, прошло десять, а она все сидела неподвижно час за часом перед фотографией Тайскэ. У свекра разрывалось сердце при виде этой неподвижной фигуры. Но госпожа Сигэко успокаивала мужа.

– Ничего,– говорила она,—с таким характером, как у Иоко, ей сейчас нелегко, но она сумеет справиться ё этим, вот увидишь, сумеет. А до тех пор ей придется страдать.

Говорившая так госпожа Сигэко и сама страдала, напрягая все душевные силы, чтобы смириться с невозвратимой утратой – смертью старшего сына.

Прошла весна, началось лето, а родители не получили ни единого письма от Купно. Он писал только Юмико.

Под влиянием армейской жизни письма Кунио становились все более угловато-казенными, полными абстрактных, стандартных слов и выражений, вроде «построение новой Восточной Азии», «смерть во славу империи» и тому подобных.

Юмико покорно впитывала эти слова, без малейшей попытки критического к ним отношения. Ей казалось, что в них проявляется героический дух Кунио, и ее сердце замирало от счастья. Юмико принимала горячее участие в патриотическом движении девушек, которое развернулось у них в колледже. В одном из учебных корпусов произвели реконструкцию, помещение превратилось в настоящий фабричный цех. Деревянный пол заменили бетонным, установили рядами машины, протянули толстые электропровода. Вместо ножных швейных машин появились машины с электрическим приводом. Здесь должна была развернуть работу пошивочная мастерская.

В августе Купно перевели из авиационной школы Касумигаура в Татэяма, где он должен был пройти заключительную тренировку на боевом самолете. В эти дни госпожа Сигэко впервые получила письмо от сына. Когда она распечатала конверт, там оказался лист белой бумаги, на котором было написано всего три слова, размашисто выведенных кистью: «Смертью послужим родине». Госпожа Сигэко показала этот лист Иоко.

– Какой же он все-таки еще дурень, этот мальчик...,–засмеявшись, сказала она.

Но когда второй точно такой же лист с теми же словами прибыл в адрес Юмико, девушка с благоговейным вздохом бережно спрятала его в свой письменный стол.

В августе 1942 года в районе Соломоновых островов Америка перешла в контрнаступление, и в ходе тихоокеанской войны вдруг, обозначилась заминка. Здесь, у Соломоновых островов, военно-морские и воздушные .силы Америки и Японии, напрягая все усилия, начали поединок, которому суждено было длиться не один месяц. Но, руководители японской армии и японский народ привыкли к победам и не верили, что чаша весов заколебалась. Все считали, что неудачи у Соломоновых островов всего-навсего временные затруднения местного характера,– по крайней мере всем хотелось так думать. Непонятно было лишь; отчего Америка так упорно шлет на эти крохотные ..острова одно за другим крупные соединения,. Это рождало чувство безотчетной тревоги.

Удерживать в течение длительного времени обширные оккупированные районы и растянутую на тысячи километров линию фронта было само по себе чрезвычайно трудной задачей. Эти трудности незамедлительно сказались на повседневной жизни народа; государство было истощено, и это давало себя знать на каждом шагу.. Начались перебои в снабжении, рис перестали очищать, по карточкам выдавали низкосортный темный рис, непорушенный овес. Стала ощущаться острая нехватка, типографской бумаги, нормы выдачи ее газетам и журналам сокращались; кроме того, в принудительном порядке проводилось слияние и объединение журналов. Цензурные органы заявляли, что эти мероприятия проводятся, с тем, чтобы, «уменьшив число печатных изданий, поднять на более высокий уровень руководство печатью». Иными словами, все неугодные журналы попросту закрывались.

«Синхёрон» очутился почти в безвыходном положении. В обстановке, когда все журналы Японии беззастенчиво льстили военщине, «Синхёрон» невольно привлекал внимание, выглядел крайне левым. Но позиция директора Асидзава оставалась неизменной.

С тех пор как он потерял старшего сына, его решимость сопротивляться еще больше укрепилась.

Однажды, осенним вечером, когда уже зацвели хризантемы, в дом Асидзава явился с визитом профессор Кодама. Профессор пришел, чтобы забрать домой Иоко. Говорить обиняками, сыпать комплиментами и цветистыми фразами профессор не умел. Во врачебной своей практике он тоже никогда не стремился подладиться к пациентам, зато отдавал все душевные силы их лечению.

– Жена все время твердит, что у нее сердце болит за Иоко: неужели, мол, дочке так и суждено на всю жизнь остаться вдовой,– и требует, чтобы я поговорил с вами, не согласитесь ли вы ее отпустить.

– Мы и сами уже не раз думали о том же, но не решались заговорить первыми, да нам и жаль расставаться с Иоко...– отвечала госпожа Сигэко.

Вопрос был щекотливый: госпожа Сигэко опасалась, что, если Асидзава первые затронут его, Кодама, чего доброго, подумают, будто они недовольны лечением, которое получал Тайскэ в больнице профессора.

Родители порешили, что документы Иоко будут оформлены в удобное для профессора время, что же касается ее переезда, то Иоко вернется домой, когда сама того пожелает.

Позвали Иоко. Она твердо сказала:

– Если можно, мне хотелось бы побыть здесь еще месяц-другой. Вы позволите?

– Разумеется, разумеется,– ответила госпожа Сигэко.– Что касается нас с отцом, так ты можешь жить в нашем доме сколько захочешь. Куда бы ты ни ушла, для нас ты всегда останешься женой Тайскэ.

Как только у Иоко выдавалась свободная минута, она садилась за стол в своей комнате и читала книги Тайскэ или писала дневник. После смерти мужа она внимательно приглядывалась к окружающей жизни – ей хотелось понять, что представляет собой общественный порядок, убивший Тайскэ? Иоко казалось, что она никогда не сумеет вновь обрести покой, пока полностью не уразумеет этого. Нужно было понять, уяснить себе, что происходит кругом, иначе она никогда не сумеет примириться с гибелью Тайскэ, в душе ее никогда не угаснет гнев против тех, кто так безжалостно и несправедливо отнял у нее мужа. Иоко неотступно думала только об этом.

Она читала о тысячелетних традициях Японской империи, о которых без конца твердили газеты, об особой, священной истории Японии, о сохранении нации, о неповторимой, особой морали и культуре Японии, выработанной в течение долгих веков... О государстве, которое объединяет нацию, и о долге подданных по отношению к этому государству...

Иоко казалось, что она понимает все это. Конечно, государство нужно защищать, каких бы великих жертв это ни стоило. Она сама готова была помогать стране по мере своих женских сил. И однако – какое отношение ко всем этим высоким понятиям имеет судьба Тайскэ, до полусмерти избитого только за то, что он потерял железные ножны, заболевшего из-за этих побоев и в конце концов погибшего? Какая связь между этой нелепой смертью и защитой древних традиций Японии? Этого Иоко никак не могла постичь.

Имя Дзюдзиро Хиросэ она запомнила так крепко, как будто оно было выжжено в ее мозгу каленым железом. Ей казалось, что до самой своей смерти она не перестанет испытывать ненависть и злобу к этому человеку.

В начале декабря Иоко распрощалась с комнатой, в которой ровно год прожила вместе с Тайскэ и где все было полно воспоминаний, и вернулась в родительский дом в Мэгуро. Тоска давила ее, но сердце Иоко было полно решимости. Нужно было начинать жизнь сначала.

С Гавайских островов, из Сиднея, из Калькутты, с подпольных радиостанций Шанхая, не говоря уже о радиостанциях самих Соединенных Штатов, в небо непрерывным потоком льется антияпонское подрывное вещание. И днем и ночью, не умолкая, радиоволны сообщают о превосходстве американского вооружения, о тупике, в котором очутились стратегические планы Японии.

Слушать иностранные коротковолновые передачи имела право только секретная служба армии, на которую была возложена стратегическая пропаганда по разложению войск противника, оперативный отдел Генерального штаба, министерство иностранных дел, телеграфное агентство «Домэй Цусин» и управление радиовещания. Кроме того, стратегической пропагандой по радио занималась также радиослужба главного штаба военно-морского флота.

Рассчитывая на то, что народ не слышит иностранных радиопередач, Ставка в своих сообщениях беззастенчиво фальсифицировала события, громогласно объявляя о великих победах, якобы одержанных японскими вооруженными силами. Эти лживые, пустые сообщения пестрели в заголовках газет, занимали большую часть последних известий, ежедневно передававшихся по внутреннему вещанию.

Бои в районе Соломоновых островов, начавшиеся в августе 1942 года, продолжались целых полгода и в конце концов завершились поражением Японии, которое уже невозможно было скрывать. В ходе военных действий на,.Тихом океане наступил перелом. В начале февраля 1943 года японское радио сообщило, что в морском бою близ острова Рейнелл потоплено два линкора и три крейсера противника, а в бою у острова Санта-Исабель противник потерял два крейсера, один эсминец и десять торпедных катеров. Так говорилось в сообщении Ставки, но иностранное радио в ту же ночь разоблачило лживость японских сообщений и в свою очередь оповестило весь мир о колоссальных потерях, понесенных Японией в этих боях. Но японский народ не слышал иностранных сообщений и поэтому оставался спокоен.

Все же в Главном штабе и в информбюро военно-морского флота понимали, насколько слаба японская радиопропаганда по сравнению с иностранной. Недаром существует мнение, что в первой мировой войне поражение Германии в значительной степени объясняется исключительно умелой деятельностью английских органов пропаганды. Необходимо было резко улучшить работу отдела спецпропаганды информбюро, подвергнуть Тщательному пересмотру содержание радиопередач и добиться, чтобы о превосходстве Японии узнали в Индии и в Чунцине, в Австралии и в Южной Америке, ну и, разумеется, в самих Соединенных Штатах.

В целях укрепления работы отдела спецпропаганды руководство военно-морского флота задумало в широком масштабе привлечь гражданские кадры. Необходимо было использовать все что имелось талантливого и способного в японском народе и направить эти способности на сотрудничество в войне. И вот автор столь демократического проекта, начальник информбюро военно-морского флота капитан I ранга Хирадэ, решив привлечь к-работе наиболее способных людей, хорошо информированных в вопросах международного положения, направил международному обозревателю господину Сэцуо Киёхара письменное извещение с предложением явиться в информбюро.

Утром десятого февраля господин Киёхара явился в бюро пропусков военно-морского министерства, предъявил повестку с вызовом и, расписавшись на бланке-пропуске, поднялся по лестнице, ведущей из вестибюля направо. Внутренне вполне готовый к очередной головомойке, он уныло шагал по полутемному коридору.

На основании указа о сборе Металла, а также благодаря жесткому контролю над потреблением угля в помещении военно-морского министерства были сняты трубы парового отопления. Офицеры, сидевшие за столами в комнате, где разместилось информбюро, в наброшенных на плечи шинелях, потирая руки от холода, перебирали папки с бумагами, разворачивали географические карты. Сэцуо Киёхара, снова застегнув пальто, которое собрался было сбросить, подошел к стоявшему в центре столу. За этим столом сидел капитан I ранга Хирадэ и что-то писал.

– А-а, Киёхара-сан! Простите, что пришлось вас побеспокоить... Прошу вас, сюда, пожалуйста...– любезно приветствовал журналиста начальник информбюро. Полный, цветущий мужчина с аккуратно расчесанными на пробор, волосами, в очках с квадратными стеклами без оправы, капитан I ранга Хирадэ, в прошлом военно-морской атташе в Италии, больше походил на дипломата, чем.на, военного. Он обладал каким-то своеобразным обаянием, которое при первом знакомстве действовало почти неотразимо, заставляя каждого невольно проникаться к нему симпатией, но недруги его утверждали, что капитан Хирадэ просто-напросто подхалим, умеющий ловко втираться в доверие к высшему начальству. Поговаривали также, что капитан Хирадэ из тех, кто «мягко стелет».

Проводив Киёхара в небольшую соседнюю комнату, служившую приемной, капитан Хирадэ уселся напротив него за круглым столом.

– Извините, что оторвал вас от ваших занятий.. Курите, прощу вас – он непринужденным жестом протянул Киёхара пачку заграничных сигарет. Пальцы у него были красивые, пухлые, как у ребенка.

Киёхара чувствовал себя удивительно не в своей тарелке. Судя по приему, головомойки как будто не ожидалось. По если ему не собираются устроить разнос, зачем его вызвали? Он терялся в догадках.

– Да-с, итак... Мы позволили себе обеспокоить вас так внезапно вот с какой целью... Видите ли, честно говоря, судя по обстановке, сложившейся на сегодняшний день, невольно приходишь к выводу, что вооруженные силы как таковые уже почти исчерпали все свои возможности.

– В самом деле?

– И следовательно, сейчас как никогда приобретает особую важность война средствами пропаганды, в первую очередь, конечно, средствами радио... На пропаганду ложится чрезвычайно важная миссия...

– Безусловно.

– Вот мы и подошли к главному. Видите ли, когда дело доходит до конкретного осуществления этой самой пропаганды, то, что ни говорите, это гораздо удачнее получается у вас, гражданских людей... Мы, военные сапоги, явно пасуем перед вами в этом вопросе.

– Еще бы! – не слишком вежливо произнес Киёхара. Но капитан Хирадэ был не такой человек, чтобы рассердиться из-за такой малости. Он умел вести беседу с искусством, отшлифованным годами дипломатической службы.

Одним словом, международному обозревателю Киёхара предлагалось составление общей программы коротковолновых передач для вещания на заграницу. Он должен был составлять содержание этих передач, а иногда и сам выступать у микрофона в вещании на Америку. Если Киёхара согласен, его оформят приказом как прикомандированного к информбюро военно-морского флота со званием консультанта высшего разряда..

Но голова Сэцуо Киёхара отказывалась быстро переварить столь неожиданное предложение.

– Усилить пропаганду в тылу противника и среди его войск – это, конечно, превосходная идея, но что вы думаете относительно радиопропаганды в самой Японии? Неужели вы считаете, что с этим вопросом все обстоит благополучно? – спросил он, ибо, в отличие от капитана Хирадэ, не умел говорить обиняками и полунамеками. Капитан па мгновенье нахмурился, как будто в голове его внезапно мелькнуло опасение, что сотрудничество этого человека, пожалуй, повлечет за собой немало хлопот. Впрочем, в следующую минуту он уже улыбался.

– Вы совершенно правы, в области внутренней пропаганды мы также намерены постепенно улучшить дело,– ответил он.– Но что поделаешь, не доходят до всего руки...

– А я гораздо охотнее взялся бы именно за эту работу,– щуря близорукие глаза, сказал Киёхара.– Если вы согласны поручить мне работу на радио, я гораздо охотнее занялся бы вещанием внутри Японии. Пропаганда для заграницы тоже, конечно, очень важное дело, но нельзя забывать, что в самой Японии в умах царит полный разброд. Так называемое «моральное единство» существует только на словах. А при отсутствии сплоченности внутри страны нет никаких шансов на победу, сколько бы мы ни занимались пропагандой среди войск противника..,

– Я полностью с вами согласен. Но в нынешней обстановке все это далеко не так просто...– Капитан I ранга явно старался как-нибудь обойти затронутый Киёхара вопрос.

Киёхара достал из кармана пальто утреннюю газету, которую успел просмотреть в электричке, и указал капитану Хирадэ на статью, помещенную на первой странице.

– Я уж не говорю об остальной информации, но взгляните сюда, на это сообщение Ставки. Мыслимое ли дело, чтобы Ставка публиковала такую заведомую ложь. Ведь это дает совсем обратный эффект!

Капитан бросил беглый взгляд на газету и, плотно сжав губы, утвердительно закивал, как бы полностью соглашаясь с тем, что говорил Киёхара. Но в действительности он не столько прислушивался к его словам, сколько мысленно подыскивал какую-нибудь лазейку, которая дала бы ему возможность увильнуть от прямого ответа.

В сообщении Ставки говорилось, что в настоящее время на важных участках фронта в районе Соломоновых островов и Новой Гвинеи создаются стратегические опорные пункты; строительство их в основном завершено, и тем самым японские вооруженные силы получили базу для осуществления новых операций. Далее сообщение гласило: «Наши части, находящиеся в районе островов Буна и Новая Гвинея, выполняющие задачу прикрытия, успешно отразили многократные атаки противника, несмотря на численное его превосходство. Ввиду выполнения возложенной на них задачи, наши части в последней декаде января оставили занимаемые позиции и передислоцировались на новые рубежи. Соединения наших войск на острове Гуадалканал в Соломоновом архипелаге вели ожесточенные бои с численно превосходящим противником, который, начиная с августа прошлого года, непрерывно высаживал на остров десанты. Наши войска, оттеснив противника на край острова; успешно уничтожали его боевые силы и технику и, выполнив возложенную на них задачу, в первой декаде февраля оставили остров Гуадалканал и передислоцировались на другие участки фронта»; Внизу, в самом конце-сообщения, стояла фраза: «Перемещение частей прикрытия проходило в строго организованном порядке». Ставка пыталась как-нибудь позолотить пилюлю. Но, как видно, авторы сообщения все же испытывали некоторое беспокойство, так как сопроводили эти известия примечанием о том, что «линия фронта остается неизменной». Весь текст от начала и до конца состоял из уверток и оговорок, предназначенных для обмана народа; Но сквозь красивые слова и пышные фразы отчетливо проглядывал полный провал военных операций в районе Соломоновых островов.