Текст книги "Тростник под ветром"

Автор книги: Тацудзо Исикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 42 страниц)

– А, это ты... Подбрось-ка немного дров в печку.

Пока Уруки возился с печкой, Хиросэ, закончив писать, снова обратился к нему:

– Ты слышал, что Асидзава отправили в госпиталь?

– Нет, не слыхал,– ответил Уруки, помешивая горящие дрова.

– Да, его положили в госпиталь. Температура, что ли, вскочила... Наверное, простудился. Говорят, болезнь довольно серьезная.

Уруки молчал.

– Когда ты его вел в тот вечер, он что-нибудь говорил?

– Никак нет.

– Гм... Он, как пришел в полк, сразу попал на заметку. Ничего не поделаешь, раз он социалист... Парень он, против ожидания, неплохой, смирный, вот только социализм этот самый надо было из него вышибить, иначе никакого порядка в армии не будет. Верно я говорю?

– Так точно.

– Ну а сейчас, когда он больной, тут уж дело другое. Вот что: ты его «боевой друг», так отправляйся сейчас проведать его.

– Слушаюсь, сейчас же пойду.

Унтер вытащил из кармана бумажку в пять иен.

– Купи ему гостинец, что ли, какой... Я сам собирался его навестить, да сегодня некогда, поэтому сходи ты вместо меня. Да как следует накажи там санитарам, чтобы смотрели за ним получше... И узнай, через сколько дней он сможет вернуться в полк.

Незадолго до обеда Уруки явился доложить о результатах визита к больному. Санитар сказал, что через два-три дня жар, наверное, спадет.

На следующий день после визита Уруки в госпиталь полк получил приказ выступить за границу, и в казармах поднялась суета.. Унтер-офицер Хиросэ так и не смог проведать больного. Прошло три дня, прошло четыре, а солдат Асидзава все не выписывался из госпиталя.

В Перл-Харборе была одержана большая победа, во время морского сражения в Малайском море потоплен английский линкор «Принц Уэльский», японские войска высадились па Филиппинах, па острове Гуам,—известия с фронтов возвещали о блестящих победах. Вот почему полк Сидзуока, уезжавший на фронт, был настроен бодро и сердца солдат горели отвагой. Когда до выступления оставалось уже совсем недолго, командир роты взял отчет, присланный из госпиталя, и вычеркнул из списков роты имя солдата второго разряда Асидзава.

Тайскэ лежал в большой палате рядом с десятком других солдат. Здесь были и раненые с китайского фронта, и больные солдаты из Маньчжурии. Каждый день они слушали по радио сообщения с фронта. Услышал Тайскэ и о том, что его полк тоже выступил на войну. Но новости мало интересовали его. То обстоятельство, что он один оказался покинутым, брошенным, Тайскэ воспринял совершенно равнодушно. Врачи определили его болезнь как плеврит. Причиной болезни, несомненно, послужило переутомление па учениях и удары сапога унтера Хиросэ. Но Тайскэ о Хиросэ тоже вспоминал равнодушно. Унтер был самым обыкновенным младшим командиром, только и всего. Его поступок – самая обычная вещь в армии. Тайскэ надеялся, что, когда он поправится, его, возможно, отпустят домой; ему хотелось поскорее увидеться с Иоко. Одинокий, отвергнутый, выброшенный из огромной войны, которую вела вся страна, он мучительно тосковал о жене.

Японские войска заняли иностранный сеттльмент в Шанхае. Остров Уэйк тоже был уже взят. Со дня на день ожидалось падение Гонконга. Военное соглашение между Японией и Французским Индо-Китаем было подписано. Германия и Италия объявили себя участниками войны, которую вела Япония, и обязались не заключать сепаратного мирного договора. Пэнанг был накануне капитуляции, Сингапур – под угрозой. Война с Америкой развивалась успешно, суля самые радужные, светлые перспективы, создание «Восточноазиатской сферы совместного процветания», казалось, воплощалось в действительность.

– А ведь это здорово, шеф! – говорил Кумао Окабэ, обращаясь к директору Асидзава.– Похоже на то, что наш флот собирается оккупировать Гавайские острова... Остров Джонстон в Гавайском архипелаге в течение минувших двадцати четырех часов подвергался артиллерийскому обстрелу. Шестнадцатого декабря жестокому обстрелу подвергся остров Каваи в том же архипелаге... Телеграфное сообщение из Вашингтона, так что сведения точные! Американская авиация, по всей видимости, больше не существует; Вот это здорово! Надо думать, наши моряки сосредоточили там немалую эскадру,.. Да, все-таки флот у нас сильный! – Окабэ стоял посреди кабинета, широко расставив ноги, и непрерывно говорил, обращаясь к директору Асидзава. Юхэй что-то невнятно отвечал, рассеянно глядя сквозь запотевшие оконные стекла на далекое небо. Но Кумао Окабэ принадлежал к той породе людей, которые, нимало не заботясь о том, какое впечатление производят на собеседника их слова, довольствуются возможностью высказать все, что самим приходит на ум. Всякая мысль, возникавшая у него в голове, немедленно прорывалась наружу. Поэтому болтовня его часто отличалась удивительной неосторожностью, полным отсутствием оглядки и самоконтроля.

– Гонконг долго не продержится... Сингапур тоже на днях капитулирует – быстрее, чем можно было предполагать, правда? А что это так, можно не сомневаться, потому что английское командование сообщает по радио, что не сможет отстоять крепость без поддержки американской авиации... Сингапур обречен,– а все благодаря тем же трем факторам: численному превосходству, превосходству вооружения и абсолютному превосходству японской армии... Здорово это у наших получилось! А ведь согласитесь, шеф,– по-настоящему понять, что такое война, можно, действительно, только тогда, когда попробуешь воевать! Эти волосатые дьяволы европейцы и янки – мастера по части втирания очков – на деле-то оказались гораздо слабее, чем на словах. С падением Сингапура Австралия очутится, можно сказать, в изоляции... Останется только занять Гавайи, и войну можно считать выигранной.

Директор, неопределенно улыбаясь, убрал в ящик бумаги, лежавшие на столе, и начал собираться домой. На улице зажглись фонари. Зимний день кончался. Легкомысленная, пустая болтовня главного редактора неприятно действовала на Юхэя. Печальнее всего было то, что людей, рассуждавших подобно Кумао Окабэ, появилось вдруг очень много. Немало друзей Юхэя – людей безусловно интеллигентных, которые до начала войны яростно осуждали японскую агрессию по отношению к Китаю и твердили о необходимости мира с Америкой,– теперь, едва узнав о блестящем успехе внезапного нападения на Перл-Харбор, едва услышав о потоплении линкора «Принц Уэльский», принялись на все лады утверждать, что эта война, в отличие от всех прежних, действительно «священная». С победой все становятся завзятыми милитаристами... Ну, а если война закончится поражением, тогда, пожалуй, все они начнут усиленно ратовать за мир. Таковы люди...

Люди похожи па тростник, растущий у реки. Когда дует ураган, он дружно клонится по ветру. Подует ветер в другом направлении, и стебли тотчас же с легкостью склоняются в противоположную сторону. Кумао Окабэ– всего-навсего рядовой журналист. Он просто человек, который, следуя в русле эпохи, выискивает людей, находящихся в данный момент в центре внимания, и располагает на страницах журнала модные на сегодняшний день статьи. Это техник при редакционном механизме, который только и знает что собирать новости, чтобы позабавить читателей самыми свежими, сенсационными сообщениями. Слабенький побег тростника – вот что такое Окабэ. Осторожно вытянув вверх стебелек, он прежде всего спешит разведать, в какую сторону дует ветер. Он не способен противостоять даже самому легкому дуновению весеннего ветерка.

В ушах директора еще звучали слова Окабэ, совсем недавно ругавшего военных из Информационного управления; давно ли он называл их «болванами» и возмущался «засильем военщины»? Те же уста прославляют теперь «священную войну» и восхищаются мощью японской армии... Такая метаморфоза претила Юхэю. Бывает, что даже грабителю случается поднять на улице и вернуть прохожему кошелек, который тот обронил,– все равно, от этого бандит не перестает быть бандитом. Юхэй последовательно и непримиримо ненавидел военных. Он ненавидел их независимо от того, чем кончится война – победой или поражением. И не только военных – он ненавидел всех, кто, опираясь на свою организованную силу, угнетает и подавляет других,– чиновников из министерства внутренних дел, тайную полицию, суд, воровские и бандитские шайки...

Руководство армии пользовалось теперь большей властью, чем правительство, вершило свой произвол в парламенте, помыкало народом, словно рабами. Юхэй не мог примириться с этим. Издавать «Синхёрон» становилось с каждым днем все труднее. Именно поэтому журнал стал для него последним прибежищем, последним рубежом сопротивления...

В черном пальто верблюжьей шерсти, с белым кашне вокруг шеи, помахивая своей неизменной тростью, директор пересек площадь и вышел на платформу вокзала. Вечерние поезда электрички были переполнены. С началом войны давка как будто еще больше усилилась.

В вагоне он стоял, опираясь на трость. Сами собой бросались в глаза заголовки газет, которые читали пассажиры. Против воли лезли в уши обрывки разговоров.

– У меня младший братишка – летчик. До прошлого месяца служил в Индо-Китае. Сейчас, наверное, бомбит Сингапур...

– А мой двоюродный-брат – техник-капитан, служит на крейсере «Кумано». Сейчас они, очевидно, уже где-то далеко на юге... Этот «Кумано» – даром что легкий крейсер, а мощность – ого-го!

– Послушай, вот насчет Филиппин этих самых... говорят, островов там не то три тысячи, не то шесть... Ты бы попросил своего брата–что ему стоит,– пусть подарит мне один островок, хотя бы самый малюсенький...

– А ты что, царьком там стать собираешься?

– Зачем царьком? Я – старейшиной!

– Старейшиной? Тоже недурно!..

Юхэй, полузакрыв глаза, с бесстрастным лицом слушал эти слова. Ему было грустно. И это народ! Простодушный, не ведающий сомнений, покорный, приученный к послушанию. Веселый, прямодушный и... легковерный. Юхэй остается в одиночестве, отверженный и забытый, упорно сопротивляясь, как одинокий буй посреди бурно бегущей реки.

Дома, едва войдя в прихожую, Юхэй спросил встретившую его госпожу Сигэке:

– Иоко вернулась?

– Нет еще, представь! Удивляюсь, что с ней?

Юхэй и сам терялся в догадках. Вчера Иоко ранним утренним поездом уехала в Сидзуока. Она ездила туда в начале декабря, но оказалось, что батальон, в котором служил Тайскэ, находится на учениях у подножья Фудзи, и Иоко не удалось повидать мужа. Вскоре началась новая грандиозная война, но от Тайскэ все не приходило известий. Иоко не могла смириться с мыслью, что мужа отправят за границу и ей так и не удастся с ним повидаться. Опа не сомневалась, что командование способно отправить солдат на фронт, не дав им свидания с родными. Иоко была уверена, что в армии ни с чем не посчитаются, если только этого потребуют интересы войны. Не в силах больше переносить неизвестность, она вчера утром снова уехала в Сидзуока, так и не дождавшись письма от Тайскэ. Она обещала вернуться в тот же день к вечеру, но прошел день, другой, а Йоко все не было.

Ужинали втроем с Кунио; атмосфера за столом царила довольно тягостная. Кунио уже прошел медицинскую отборочную комиссию и несколько дней назад сдал последние выпускные экзамены в колледже. Активность японской авиации на всех фронтах приводила его в состояние, близкое к экзальтации. Душой Кунио уже находился на поле боя. Он бредил подвигами и острыми ощущениями. В мечтах он уже топил линкор противника.

Эпизоды сражения в Перл-Харборе грезились ему наяву. За едой, положив газету на обеденный стол, он читал сообщения с театра военных действий, никогда не пропускал передачу последних известий по радио.

Юхэй молча сидел за своей обычной вечерней чашкой сакэ...

Около десяти часов Иоко вернулась из Сидзуока. «Добрый вечер»,– поздоровалась она со свекровью и свекром и глубоко вздохнула, устало переводя дух. Вид у нее был растерянный, как у человека, чем-то внезапно ошеломленного.

Вчера днем, приехав в Сидзуока, она подошла к проходной будке и попросила разрешить ей свидание с мужем. И тут от часового она узнала, что часть, в которой служил Тайскэ Асидзава, получила приказ выступить на фронт и давно уже отправлена за границу.

– Перед отъездом давали день свидания. Вы должны были получить извещение.

– Нет, я ничего не получала,– бледнея, ответила Иоко.

Она пыталась возражать, говоря, что этого не может быть, что тут какое-то недоразумение, но спорить было бесполезно – людей уже отправили и, следовательно, рассуждать было не о чем. В– это время из караульного помещения вышел какой-то унтер, сказавший Иоко, что несколько человек из состава полка остались по различным причинам,– возможно, ее муж среди них. Унтер приказал одному из солдат навести справки; тот с недовольным видом уселся на велосипед и поехал через плац к зданию штаба – проверить списки. Минут через десять он вернулся обратно и сообщил, что солдат второго разряда Асидзава заболел как раз накануне отправки на фронт и сейчас находится в военном госпитале в городе.

Ни минуты не мешкая, Иоко бросилась в канцелярию госпиталя. Дежурный солдат, хмурый, неприветливый парень, задавал ей вопросы, ни на один из которых Иоко не могла толком ответить. Она не знала, в каком отделении лежит ее муж – в хирургическом или в терапевтическом, не знала, когда его положили в госпиталь. Иоко начало казаться, будто Тацскэ пропал без вести, да и только, словно провалился сквозь землю. Ее охватил страх.

Она прождала добрых полчаса, пока в списках наконец обнаружили его фамилию и назвали номер корпуса и помер палаты, где он лежал. Она с трудом отыскала эту палату, едва не заблудившись в длинных коридорах с дощатыми полами. В большой грязной комнате, пропахшей лекарствами, стояло двадцать кроватей. Когда Иоко, отворив' дверь, вошла, к ней разом обратилось двадцать пар глаз. Она искала среди этих больных солдат Тайскэ, по никак не могла его отыскать. Тогда она пошла по проходу между кроватями, стараясь найти мужа глазами, как вдруг с одной койки, совсем рядом, кто-то позвал: «Иоко!» Она не узнала .мужа. У Тайскэ отросли борода и усы, щеки ввалились, на исхудавшем лице выделялись только большие глаза. Таким Иоко еще никогда не видела Тайскэ. От испуга, от неожиданности у нее сильно заколотилось сердце. Под головой у Тайскэ лежала резиновая красная подушка. Под одеялом ясно виднелись очертания его исхудавшего тела.

Здесь, в палате, па глазах у посторонних, Иоко не могла даже дать нолю слезам. Опа провела с больным весь вчерашний и сегодняшний день – бегала купить ему фрукты и сладости, клала кусочки льда в его пересохший рот... На обратном пути в Токио она проплакала всю дорогу, спрятав лицо в воротник пальто.

Мама, я пойду еще раз к генералу Хориути, попрошу его хорошенько! Ведь Тайскэ так слаб здоровьем. Здесь, в Японии, на учениях, он и то уже заболел плевритом! А на фронте он и вовсе не выдержит... Будь он здоров, пришлось бы смириться, раз уж такие законы, но ведь он больной, значит его должны отпустить!.. В этом госпитале такая грязь, вонь! Кормят плохо, больному плевритом нельзя так питаться, питание там совсем никуда не годится. А в госпитале всем дают одно и то же, независимо от болезни... Я пойду еще раз к генералу Хориути!

Иоко была уверена, что Тайскэ заболел от переутомления во время учений. Тайскэ ничего не сказал жене о расправе, которую учинил над ним унтер Хиросэ.

Директоров и главных редакторов шести крупных журналов внезапно вызвали в Информационное управление. О вызове сообщили утром по телефону, предложив я виться ..к часу дня. Юхэй пошел вдвоем с Кумао Окабэ. Прошло всего несколько месяцев с тех пор, как Информационное управление переехало в помещение Имперского театра, но красиво отполированные колонны и перила уже успели покрыться таким слоем пыли, что при неосторожном прикосновении рука становилась черной. Ковровые дорожки в коридорах коробились от грязи. Центральный зрительный зал был заброшен и пуст,–очевидно, новые хозяева не нашли ему применения. Он напоминал погруженную в мрак пещеру. Здесь пахло пылью и запустением, как в замке, где обитают привидения.

Ровно в час дня в приемную, где уже собралось двенадцать человек, вошел, помахивая какой-то бумажкой, сотрудник Информационного управления майор Сасаки.

– Все явились? – строго спросил он, исподлобья оглядывая присутствующих.

– Так точно, все уже прибыли.

– Отлично, садитесь. Сейчас я зачитаю вам инструкцию о содержании журналов, которой все вы отныне обязаны будете придерживаться. Война, которую ведет сейчас наша страна,– нелегкое дело. Все силы государства должны быть направлены на войну. И прежде всего надо, чтобы наиболее влиятельные печатные органы – наши ведущие журналы – активно включились в сотрудничество во имя победы. К этому и сводится смысл данной инструкции. Ясно?

Майор говорил тоном приказа, не оставляя ни малейшей возможности для каких-либо возражений. Он распоряжался содержанием журналов, точь-в-точь как если бы отдавал боевое приказание. Но никто из двенадцати человек, которых он поучал, не упрекнул его в неуместности подобного тона. Когда бушует ураган, каждый стремится юркнуть в укрытие....

Майор высоко поднял отпечатанную на машинке инструкцию и начал читать.

– «Для победоносного завершения нынешней войны, направленной на установление нового мирового порядка и построение Восточной Азии, требуется активное сотрудничество всех органов печати и в первую очередь – ведущих журналов.

Указывая ниже наиболее существенные моменты, которых следует придерживаться директорам и руководящим сотрудникам журналов, мы рассчитываем на активное проведение в жизнь следующих указаний:

1. Постоянно стремясь к созданию единства общественного мнения, категорически избегать помещения статей, могущих посеять сомнение в умах.

2. Укреплять доверие к правительству и руководству армии и не жалеть усилий, дабы побудить народ сотрудничать в священной войне.

3. Проявлять максимальную осторожность, с тем чтобы в печать не просочились секретные сведения как военного, так и общегражданского характера.

4. Поскольку всякий либерализм и другие левые идеологические течения являются злейшими врагами государства, изнутри подрывающими его боевую мощь, публикация каких-либо статей, имеющих такую направленность, категорически запрещается.

5. Запрещается помещать статьи, в которых произвольно и попусту критикуются мероприятия правительства и руководства армии.

6. Допускается помещение статей, критикующих политику, армию, общественный строй и культуру вражеских стран; однако восхваление их в какой бы то ни было форме категорически запрещается».

Закончив чтение, майор роздал каждому из присутствующих отпечатанную на пишущей машинке копию. Директор Асидзава со спокойной улыбкой взял листок и положил в карман. Всякие вопросы были излишни. Встреча длилась семь минут и на этом закончилась. «Существует ли вообще па свете свобода слова? – подумал Юхэй.– Может быть, это не более чем пустая мечта?» Нет, он поступит умнее, если вообще прекратит издание журнала...

Тем не менее ни один мускул по дрогнул на его лице. Этот старый либерал с аристократическими манерами умел владеть собой.

В этот вечер директор Асидзава пригласил некоторых своих друзей в ресторан в районе Акасака. К концу дня он один спустился вниз и сел в такси.

Машина свернула с проспекта от ворот Баба и понеслась по направлению к дворцовой площади. Было уже темно, по на площади шеренгами стояли отряды различных организаций; сотни людей, повернувшись лицом к дворцу, кричали: «Бандзай!» Многие, опустившись на колени прямо в песок, молились о ниспослании победы. Всякий раз, когда ему случалось проходить или проезжать по этой площади, Асидзава снова и снова изумлялся этим проявлениям древних и безыскусственных чувств народа. Да, японцы – древний, старозаветный народ, простодушный, искренний, не ведающий сомнений. И, пользуясь этим его простодушием, власть имущие творят произвол, утверждая свое безраздельное владычество над страной. Неужели народ действительно хотел воевать с Америкой? Или, может быть, этой войны хотело только правительство?

Сегодня – восемнадцатое декабря. Прошло всего десять дней после объявления войны. Люди еще не успели заметить, как изменилась жизнь, как изменилась Япония -за этот короткий срок. Но от Юхэя не укрылись эти перемены. Перемены в тылу интересовали его больше, чем события на фронте.

Уже на следующий день после начала войны генеральный инспектор полиции Тамэока заявил в печати, что «всякие попытки накопления продуктов или уклонения от их свободной продажи будут решительно пресекаться». Затем некий господин, выполнявший обязанности начальника Управления противовоздушной обороны министерства внутренних дел, громогласно объявил по радио: «Поскольку министерство считает, что Японии не грозит нападение с воздуха, то оно приказывает всем гражданам оставаться на местах и крепить оборону городов, в которых они проживают.. Неорганизованная эвакуация по собственной инициативе категорически запрещается». Тем самым народ лишился возможности сделать хотя бы небольшой запас продовольствия, чтобы прокормить себя и своих детей, лишился возможности укрыться от воздушных налетов.

Тринадцатого декабря был опубликован правительственный указ об обязательных государственных лицензиях на торговые предприятия. В то же время министерство промышленности и торговли разослало своим чиновникам на местах секретное указание проводить курс на решительный и полный отказ в выдаче таких лицензий. Сфера деятельности населения, таким образом, внезапно и резко сузилась.

«1. Решительно отказывать в выдаче лицензий торговым предприятиям,—гласило секретное указание,– делая исключение лишь в тех случаях, если ликвидация данного торгового предприятия может создать угрозу перебоя в снабжении населения товарами первоочередной необходимости...»

Этот закон, именовавшийся «Законом об упорядочении предприятий», поставивший в трагическое положение десятки тысяч торговцев по всей Японии, был введен в действие на пятый день после объявления войны.

Затем наступила очередь нового закона – об органах печати. На основании этого закона власти по собственному усмотрению могли отдавать приказ о слиянии или расформировании газетных компаний.

Открывшаяся шестнадцатого декабря 78-я чрезвычайная сессия парламента утвердила экстренные ассигнования па войну в сумме двадцати восьми миллиардов иен, причем для принятия этого решения парламенту потребовалось всего лишь два дня. Кроме того, на сессии был одобрен и принят «Чрезвычайный закон об ограничении свободы слова, печати, собраний и союзов». Бремя народа стало еще тяжелее, а закрывать и ликвидировать любые печатные органы стало совсем легко, и просто: «Чрезвычайный закон» разрешал делать это «в .любом случае, когда административные органы находят это необходимым». Свобода слова была окончательно похоронена. Несколько сот депутатов, «представителей народа», почти без всякого обсуждения уступили военным руководителям свободу слова, которую обязаны были защищать ценой своей жизни.

Вот как много свободы и прав было отнято у народа Японии всего лишь за какие-нибудь десять дней.

А сегодня майор Сасаки вручил Юхэю клочок бумаги, озаглавленный «Инструкция о содержании журналов». Хватит, с Юхэя довольно! Такси неслось по широкому проспекту от Тора-по-мбн по направлению к Тамэикэ. Закрыв глаза, Юхэй проехал мимо огромного здания металлургического концерна «Маптэцу», ярко сиявшего в ночном небе длинными рядами освещенных окон. В ресторане «Санкотэй» его ожидают друзья. Юхэю захотелось поскорее увидеть их; с ними он мог откровенно говорить обо– всем, что лежало на сердце. Он испытывал потребность в моральной поддержке – слишком уж тяжело было у него на душе.

Выйдя из машины, Юхэй подошел ко– входу в ресторан, над которым горел неяркий фонарь, и, открыв раздвижные застекленные рамы, очутился в вестибюле, полном прохлады и полумрака. В глубине дома слышался женский смех,– очевидно, гейши уже пришли. Не ожидая появления хозяйки, Юхэй принялся расшнуровывать ботинки, но в это время в прихожей появилась она сама– пожилая худощавая женщина в -полосатом кимоно, поверх которого было надето темное хаори^*  Хаори – короткое верхнее кимоно.


[Закрыть]. Поклонившись гостю, опа заговорила, слегка растягивая слова с характерным акцентом обитателей полусвета:

– О господин директор! Наконец-то! Вас уже ждут не дождутся, хотели даже звонить вам по телефону. Ах, господин директор, какая война, какая огромная война! Но, к.счастью, наша армий одерживает блистательные победы, бандзай, бандзай... А ваш старший сын, как он поживает? Наверное, воюет где-нибудь на Филиппинах?

– Он болен. Спасибо и на том, что покамест жив. Лежит в госпитале в Сидзуока.

Разговаривая, они шли по коридору и очутились у входа в большую залу в глубине дома.

Гости сидели вокруг красного лакированного стола, рядом с жаровней, негромко беседуя между собой. Людей молодых, скорых на необдуманные, ветреные слова, здесь не было – большинству уже перевалило за пятьдесят. Все это были люди свободного образа мыслей, воспитанные в духе либеральных традиций эпохи Мэйдзи. Юхэй, поклонившись, сел в конце стола. Три гейши внесли закуски и сакэ.

Сэцуо Киёхара с жаром говорил старому журналисту, специалисту по международным вопросам, Масахару Андо:

– Сторонники Мацуока в министерстве иностранных дел утверждали, что все победы, одержанные Японией на сегодняшний день, подготовлены дипломатией Мацуока. Конечно, говорить все можно, но только, по-моему, это весьма рискованное заключение. Эти господа, исходя из сегодняшних результатов, оправдывают даже такой безусловный разбой среди белого дня, как вступление японских войск в Индо-Китай,– теперь, мол, видите, как это было своевременно и кстати задумано. Победителей, как известно, не судят, однако не следует забывать, что в каждом деле есть своя оборотная сторона. Но в таком случае это в равной мере относится и к истории с Одзаки. Хидэми Одзаки обвиняют в распространении секретных сведений за границей. О каких же секретных сведениях идет речь? Одзаки, видите ли, якобы проговорился, что, независимо от исхода переговоров с Америкой, Япония еще не готова к войне и поэтому воевать не намерена. Америка, следовательно, уповая на эту информацию, не приняла надлежащих мер к обороне Перл-Харбора. Выходит, если судить по результатам, Одзаки надо считать благодетелем, который принес немалую пользу империи... В министерстве иностранных дел есть люди, которые придерживаются именно такого взгляда на дело Одзаки...

Киёхара почти не пил сакэ; рассуждая, он то и дело отхлебывал чай из стоявшей перед ним чашки.

– Эта война – рискованная затея,– неторопливо произнес один из гостей, старый литератор, почетный член парламента, оглядываясь на Юхэя.– Все эти победы похожи на фейерверк – быстро вспыхивают и так же мгновенно гаснут... До сих пор все идет как будто бы гладко. Победа следует за победой. Но долго так продолжаться не может. Четыре с половиной года войны в Китае истощили Японию. Руководители армии заявляют, что располагают достаточным количеством вооружения. Возможно, в части вооружения я готов им поверить. Но люди – люди устали... В ближайшие год-два в ходе войны наступит перелом, я в этом убежден. А что до тройственного союза, так на это расчет плохой. Ни Германия, ни Италия не могут сыграть никакой роли в войне, которую ведет Япония.

Имя этого старого литератора, непримиримого, убежденного сторонника свободы, значилось в черных списках тайной полиции – ему было запрещено печататься в каких бы то ни было журналах или газетах. Каждый месяц редакция «Синхёрон» переводила ему определенную сумму денег, оказывая тайную поддержку.

– Асидзава-кун,– улыбаясь, обратился Андо к

Юхэю,– твой журнал тоже постепенно изменил ориентацию... Как бы это поточнее выразиться... Одним словом, ты тоже, кажется, включился в сотрудничество, да? Надо думать, на тебя тоже был оказан изрядный нажим?

– Изрядный? Это не то слово. Я скован по рукам и по ногам. Разве мы по собственному желанию поместили такие статьи, как «Военно-морские операции» адмирала Санкити Такахаси или «Обращение к народу» начальника информбюро военного министерства Мацумура? А все-таки пришлось их печатать. В противном случае цензурные органы грозились зарезать весь журнал. Господа военные из Информационного управления на каждом втором слове угрожают закрыть «Синхёрон». Да и цензура эта самая, будь она трижды неладна, не одна и не в одном месте. Тут тебе и оба информбюро – армии и флота, и полиция, и Информационное управление кабинета министров, и штаб военно-воздушных сил, и Генеральный штаб... А сверх того, еще бесконечные организации – Ассоциация помощи трону, штаб Союза возрождения Восточной Азии, Ассоциация культуры и печати... И все командуют. При таких порядках, дружище, пальцем пошевельнуть – и то невозможно. Мало того – все эти цензурные органы зачастую придерживаются совершенно различных курсов. Вот, например, в Информационном управлении Киёхара-кун считается чуть ли не самой подозрительной личностью, а в информбюро военно-морского флота его мнение пользуется довольно большим авторитетом...

– Да, положение нелегкое.

– Уж такое нелегкое, что хуже и быть не может. Невольно начинаешь сомневаться, имеет ли вообще смысл продолжать издание журнала?

– Недавно, кажется, опять вышел какой-то новый закон о контроле над органами печати?

– Значит, парламент опять пошел на поводу у военщины...

– Само собой разумеется. Да ведь на этой чрезвычайной сессии депутаты как миленькие покорно проглотили все, что продиктовала военщина,– двадцать восемь миллиардов на военные нужды утверждены. А попробуй-ка кто-нибудь из депутатов выступить против! Едва сессия закончилась, как мигом уволокли бы жандармы. Все это верно, конечно: депутаты, долг перед народом и все такое прочее, а только жизнь каждому дорога...

– Жандармерия правит страной!

– Именно. Так ведь и сам Тодзё – тоже в прошлом жандарм!

Под действием сакэ разговор все больше оживлялся. Юхэй вдруг вспомнил об инструкции, полученной сегодня от майора Сасаки, и достал ее из кармана. Старый литератор, не поленившись достать очки, водрузил их на нос и внимательно прочитал инструкцию от корки до корки.

Три гейши, притихнув, замерли с бутылочками сакэ в руках, Юхэй поставил чашку на стол.

– Знаете,– сказал он, обращаясь к старому литератору,– сегодня, когда я получил в Информационном управлении эту бумажку, я уже было решил, что продолжать издание журнала становится просто бессмысленным.

– Нет, надо продолжать! – подавшись вперед, сказал Андо.– Надо продолжать до той самой минуты, пока власти не отдадут прямого приказа закрыть журнал. Подумай, во что превратится наша пресса, если останутся только такие реакционные, лакейские журналы, как «Кокурон»! Ведь это движение вспять, к первобытному состоянию!