Текст книги "Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5"
Автор книги: Семен Бабаевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 42 страниц)
Никита проснулся поздно. Ему казалось, что никогда еще, даже в детстве, не спал он так спокойно и так крепко, как в эту ночь. Солнце пробивалось сквозь кружевные занавески, вся комната была залита светом. Никита взглянул на будильник, стоявший на столике недалеко от кровати: было без четверти двенадцать. «Ого, сколько я проспал, день давно разгулялся, а я, как господин какой, все вылеживаюсь, – подумал Никита. – Что-то в хате тихо. Где же хозяйка?»
– Елизавета, ты дома?
Лиза не подавала голоса, значит, дома ее не было. На диване, где она спала, постель убрана, и лежали поглаженные брюки, рубашка, трусы. Рядом, на спинке стула, висел пиджак, почищенный и тоже отглаженный. На стуле – записка: «Молоко и хлеб на столе. Будешь уходить, не забудь положить ключ под камень возле дверей».
Умывшись и одевшись во все чистое, Никита не утерпел и посмотрел в зеркало. «Вот, Никита Андреевич, какой ты сегодня нарядный, как жених, – подумал он, обращаясь сам к себе. – Что значит женские руки, походила возле тебя Лиза, и ты уже на человека похож. Вот только борода все такая же страхолюдная»…
Он поел хлеба с молоком, закурил и, не раздумывая, надел пальто, тоже почищенное, и вышел из хаты. На щеколду повесил замок, а ключ, как и велела Лиза, положил под камень, лежавший возле порога. Давно он уже не выходил на улицу в таком приподнятом настроении. Он будто бы заново народился на свет, и поэтому все, что видел сегодня, казалось ему не таким, каким оно было вчера. И солнце, взобравшись на середину неба, светило как-то уж очень ласково, совсем не по-осеннему и не так, как вчера; и совершенно голые сады во дворах были теперь не такими неуютными, какими они казались Никите вчера, и тень от веток как-то необычайно красиво мережила землю; и сухая листва под ногами шелестела весело, будто нашептывала Никите что-то свое, радостное. Да и направился Никита не за околицу, как направлялся вчера и позавчера, а в центр станицы. Шел неторопливо, поглядывал по сторонам, и как же ему хотелось, чтобы встретился кто-то из знакомых, но говорил бы с ним и понял бы его душевное состояние. Но, как на беду, никто не встречался, и Никита все шел и шел, и опять, как и вчера, не зная, где скоротать день.
Еще в хате, заглянув в зеркало и увидев там бородатую образину, Никита вспомнил слова Лизы: «…ты должен сбрить свою противную бороду, потому что с таким дедом лежать не то что страшно, а стыдно»… – и хотел сразу отправиться к Жану. Теперь же, когда он, обдумывая, куда бы ему податься, очутился на станичной площади и увидел широченные окна парикмахерской, его снова потянуло к Жану. И все же пойти к нему так, вдруг, он не решался. Прошел мимо окна и снова вернулся. Нарочно остановился и в окно увидел, как грузный, широкоплечий мужчина в тесном кителе важно уселся в кресло. Одутловатое его лицо заросло жесткой щетиной, как непрополотое поле бурьяном. И Никите еще больше захотелось сесть в кресло, как этот мужчина в кителе. Видел Никита, как Жан, в белоснежном халате, с огненной, мелко вьющейся чуприной, мастерски накинул на этого мужчину широкую простыню, и так спеленал ею, что из простыни выглядывала одна лишь крупная нечесаная голова.
Никита постоял у окна и ушел, решив сюда не возвращаться. Хотел навестить Евдокима, уже прошел площадь и свернул в знакомый переулок, а в голове будто кто выстукивал молоточком: «…с таким дедом лежать… с таким дедом лежать»… Эти слова остановили Никиту, повернули обратно, и вот он уже снова смотрел в окно и видел, как Жан старательно работал ножницами и как клочки черных волос, падая, пятнили простыню. Нащупав в кармане пятерку, Никита не раздумывая пошел в парикмахерскую. В прихожей стояли красивые, обитые зеленым дерматином кресла, такие же диваны, продолговатый столик был завален газетами и журналами, – Никите казалось, будто он находился не в Холмогорской, а в Степновске. В кресле сидел, поджидая своей очереди, Гриша Колесников, шофер автобазы и давний друг Никиты.
– А! Андронов, здорово! – сказал Колесников. – Твоя очередь за мной, присаживайся. Что, пришел бороду снимать? Правильно!
Никита присел к столу и так, для солидности, взял «Огонек» и начал перелистывать. Не хотелось вступать в разговор с Колесниковым. Ему не нравилось, что все его знакомые, с кем доводилось встречаться, почему-то непременно обращали внимание на его бороду. «О! Погляди на нашего Никиту, какой бородач!» «У тебя, Никита, борода ну натурально как у цыгана! И растет какими-то клочками!» «Андронов, да ты что, поступил в баптисты?» Никита знал Гришу Колесникова как человека тактичного, кто не любил болтать о пустяках, а вот увидел старого друга и сразу спросил о бороде. Как бы понимая обиду Никиты, Колесников спокойно, по-деловому, спросил:
– Ну что, Никита Андреевич, собираешься возвращаться к нам? Или не собираешься?
– Была у меня такая думка.
– Так за чем же стоит дело? Возвращайся!
– А примете обратно?
– А почему не принять? Ты подай заявление на имя завгара, – советовал Колесников, – да поговори с Барсуковым или с Дарьей Васильевной. Известно, под лежачий камень вода не течет.
– Да, это верно, – согласился Никита, и хотя он не читал журнал, но взгляда от него не отводил, совестно было смотреть в лицо другу. – Что-то я, Гриша, в жизни заплутался… И не знаю…
– А что тут знать? Мы с тобой давние друзьяки, и вот что я тебе скажу, Никита Андреевич: в жизни ты не заплутался, нет, а вот глупости совершал, это да. Но теперь хватит, почудил малость, посмешил станичников – и баста. И чтоб никаких глупостей в будущем не было. Надо браться за ум и за дело… Могу сообщить: на этой неделе мы получаем восемь новеньких «ЗИЛов», не машины, а золото! Так что шоферы, это я точно знаю, нам нужны. Сейчас мы удобрение со станции перебрасываем, работенки хватает. Видишь, как зарос? – Колесников потер ладонями жесткие щеки. – Неделю не вставал из-за руля. Вот вырвался, чтоб привести себя в порядок.
– А мой грузовик? – спросил Никита. – Как он? Кто на нем?
– Э, вспомнил! Зараз в ремонте стоит твой грузовик. – Колесников снова перешел на деловой тон и спросил: – Живешь в своем доме?
– У родителей.
– Почему не дома?
– Мою домашность покупает колхоз. Для квартир.
– А ты как же останешься без своего угла?
– Как-нибудь.
– А сыновья?
– Они у Нади.
– В твоем доме кто-то проживал.
– Это жил брат Иван с женой. Они теперь у отца.
Незаметно подошла очередь и Никиты. Жан встретил его приветливо, как родича, усадил в удобное кресло, и точно так же, как мужчину в кителе, укрыл Никиту широкой простыней и концы ее прихватил булавкой. Никита смотрел в зеркало, а оно огромное, во всю стену, и станичная площадь в нем как бы перевернулась, и те дома, которые стояли справа, теперь оказались слева, и было видно, как в обратную сторону шли люди и проезжали машины.
– Да, сильно запущена! – сказал Жан и тронул расческой бороду Никиты. – Никита Андреевич, почему так долго не приходил?
– Все как-то не случалось, – не зная, что сказать, соврал Никита. – А вот сегодня пришел…
– Борода разрослась кустами, во все стороны, – говорил Жан, работая одной расческой. – А по какой причине? По причине отсутствия нужного ухода. Давай решать, как ее теперь лучше подправить. Какую установить ей форму? И тогда она будет расти правильно.
– Чего еще решать? – Никита жалостливым взглядом посмотрел на Жана. – Срезай вчистую… Наголо! Чего еще думать-гадать…
– Ну, тогда все ясно, – сказал Жан и зазвенел над ухом ножницами. – А прическу? Как смотришь насчет «под полечку»?
– Жан Никитич, сработай все так, как лучше, – ответил Никита. – Чтоб было как у всех.
– Понятно. Будет сделано в наилучшем виде!
И сразу же со свойственным ему никогда не иссякающим желанием Жан принялся за дело. Еще проворнее забегала расческа, ее зубья то касались висков, то трогали затылок, а ножницы пели так, словно бы наигрывали какую-то плясовую мелодию. Никита смотрел в зеркало и поражался: как же легко и как же просто все у Жана получалось!
Покончив со стрижкой, Жан приступил к бороде. Сперва по ней погуляла машинка, и лицо Никиты стало смешным, он чуть было не рассмеялся и перестал смотреть на себя. Жан намылил ему щеки так усердно, что сизоватая, похожая на вату пена лежала толщиной в два пальца, и пустил в ход бритву. И что это за бритва? Чудо! В руках Жана она казалась волшебной, потому что не сбривала волосы, а как бы слизывала их вместе с мыльной пеной.
Подстриженный, побритый, помолодевший, похожий на станичного парубка, Никита поднялся с кресла, расплатился и засмотрелся в зеркало. Он надолго задержался перед зеркалом, и не потому, что избавился от бороды, а потому, что не узнавал свое лицо: оно стало худым, а глаза большими. В зеркало он видел не только себя, а и соседнюю комнату. Это был женский салон, в нем работала Эльвира. Она расчесывала молодой, незнакомой Никите женщине длинные, до пояса, пшеничного цвета волосы, а другая женщина, уже завитая, сидела под паутиной проводов и с колпаком над головой, похожим на перевернутое вверх дном ведро. Как же Никита удивился, когда узнал в ней Лизу! Так вот она где, Елизавета, тоже пришла в парикмахерскую.
Боясь, как бы Лиза не увидела его, Никита поспешил уйти. Переходил площадь, а мысленно все еще видел Лизу, провода и опрокинутое над ее головой «ведро». Видел в зеркале и свое, чисто выбритое лицо со следами пудры на впалых щеках. Пальцами ощупывал подбородок, никак ему не верилось, что у него уже не было бороды. Было так непривычно, что он даже подумал: встречаясь с ним, холмогорцы недоуменно поглядывая на него, станут спрашивать: «Да кто же это появился у нас в Холмогорской? Неужели Никита Андронов?» Или: «Никита, это ты правильно сделал, что избавился от бороды. Кому она, верно, к лицу, а тебе никак не идет». И слышался ему ласковый голос Лизы: «Вот ты и молодец, что послушался меня. Теперь ты на человека похожий»…
Кажется, надо было бы Никите радоваться, а у него опять настроение испортилось. Стало грустно и тоскливо, как и в прошлые дни, и он так же, как и вчера, не знал, куда бы ему пойти и чем бы заняться. «Отправиться к родителям, – подумал он, продолжая шагать по улице. – Ну, допустим, приду, повидаюсь с матерью. И все. А что потом? Может, навестить сыновей? С ними еще больше затоскую, что-то они со мной не ласковы, особенно Виктор… А не заявиться ли к Евдокиму? Пусть старик поглядит, какой я теперь… Нет, к Евдокиму не пойду, что-то к нему не тянет. А если снова заявиться в Елизаветину хатенку, как к себе домой? Ключ лежит под камнем. Посижу, подожду Лизу»…
Эта мысль обрадовала, и он зашагал быстрее.
43Находиться в чужой хате одному было скучно, а Лиза, как на беду, не приходила. Или Эльвира ее задержала? Или пошла к подруге? Чтобы не сидеть без дела, Никита прошелся по огороду. Под ногами валялась картофельная ботва, сухие, как желтая проволока, плети от огурцов, кое-где еще стояли кусты помидоров с красными, перезрелыми плодами да зеленела узкая грядка не выкопанной моркови. Он постоял, по-хозяйски пересчитал плодовые деревья: две старые, ветвистые яблони без единого листика, так что Никита никак не мог определить их сорт, и две по-девичьи стройные, остро тянувшиеся к небу груши, восемь низкорослых вишенок и кусты смородины. Потом он с той же хозяйской строгостью осмотрел изгородь от улицы и нашел, что низенький штакетник с подгнившими столбиками в двух местах повалился. Такие же, как и штакетник, воротца заросли бурьяном и по-стариковски согнулись, и калитка каким-то чудом держалась на одной петле. «Без хозяина и дом сирота», – невольно подумал Никита. Вспомнил он и о крыше и решил посмотреть, где же она протекала. В сарайчике отыскал лестницу, поставил ее к стене как раз в том месте, где засохшими слезами темнели потеки, поднялся и увидел: две шиферные плитки потрескались и давали течь. Никита вынул негодные плитки и на их место быстро без особого труда положил новые, которые отыскал в том же сарайчике. Он еще стоял на лестнице и поправлял только что положенные листы шифера, когда в калитке появилась Лиза. Издали увидев его безбородое, слегка тронутое румянцем лицо, она радостно всплеснула руками и сказала:
– Кто это у меня хозяйничает? Неужели это Никита?!
Когда Лиза подошла к хате, Никите хорошо была видна ее прическа, и отсюда, сверху, он по-настоящему мог оценить мастерство Эльвиры. Только он не знал, сказать ли Лизе, что он видел ее в парикмахерской, или промолчать.
– А я думал, – заговорил он, спускаясь с лестницы, – ты похвалишь за крышу. Работа пустячная, но зато, ручаюсь, дождь теперь не помеха.
– И за крышу хвалю… Спасибо. Ты, оказывается, мастер на все руки.
– Что тут такого хитрого? – с гордостью ответил Никита. – Я могу и штакетник поднять, а то лежит он, как пьяница. Да и ворота у тебя требуют хозяйских рук.
– Вернее, рук мужских.
– Можно сказать и так, – согласился Никита. – Мужские руки, конечно, посильнее. Калитку тоже надо бы подвесить на две петли. А то скоро совсем оторвется.
Они говорили не о том, о чем думали, и понимали это не столько умом, сколько сердцем, самым трудным теперь для них были не починенная крыша и не упавший штакетник, который можно поднять, а те странные, еще неясные для них и еще как следует не осознанные ими отношения, которые со вчерашнего дня возникли между ними и о которых ни Никита, ни Лиза заговорить не решались. Он считал неудобным говорить о том, что если бы не она, то никогда бы не пошел к Жану, – он выполнил ее просьбу. Она же не могла сказать ему ни о том, что видела его в парикмахерской, ни тем более о том, что завивку сделала не для себя, а для него, – ей хотелось, чтобы он увидел, какая она, Лиза, красивая; что ради него она заходила в магазин и все эти свертки, лежавшие в авоське, она принесла для того, чтобы его накормить обедом.
Лиза глазами указала на дверь, и он без слов понял, что она приглашала войти в хату, и обрадовался.
– Ну вот, сейчас мы будем обедать. – И опять Никите показалось, что она говорила ласково, как-то по-домашнему, просто. – Хочешь, нажарю картошки с колбасой?
– Хочу, – сказал он так, как говорят в своем доме мужья женам. – Возьми меня в помощники.
– Да я и вина купила, нашего, кубанского рислинга, – сказала она, не отвечая ему и направляясь на кухню. – Выпьем мы с тобой за нашу запоздалую встречу. Сколько прошло годочков?
– Не помню. – Никита шел следом за Лизой. – Да и не надо вспоминать.
Он помогал ей чистить картошку, и опять они говорили не о том, о чем думали. А когда сели обедать и выпили белого кубанского рислинга, Никита, осмелев от вина, сказал:
– Лиза, какая красивая у тебя прическа!
– Давно заметил?
– Сразу, как только вошла во двор и сняла косынку.
– Эльвира постаралась. Она рассказывала, как они с Жаном устроились на новой квартире. Все удобства! Приглашала в гости…
– Опять мы не о том…
– А о чем же?
– Будто и не догадываешься?
– Нет, не догадываюсь. – Лиза нарочно сказала неправду.
– Давай поговорим о том, как нам дальше теперь жить.
– Как жили, так и будем жить.
– Разве теперь можно жить так, как жили?
– Вопрос, Никита, слишком трудный. Лучше его не касаться… Бери картошку, пробуй огурчики, со своего огорода и сама солила.
– Решать-то этот трудный вопрос все одно нужно.
– Как?
– Подскажи…
– Что я могу тебе подсказать?
– Я считаю, что вопрос надо решать просто: ты одна, и я один, и сиротскую свою житуху нам надо соединить. Вдвоем всегда легче.
– Не поздно ли?
– Как рассудить? Ить дело-то наше житейское.
– Это в молодые годы все было легко и просто. А мы уже в летах. У тебя два сына. Как быть с ними?
– Возьмем к себе. Или не согласна?
– Пойдут ли? Им нужна мать, а не чужая тетка.
– Станешь им матерью.
– Смогу ли?
– А почему не сможешь?
– Трудно, ох, как трудно…
– Сыны мои скоро вырастут, уедут учиться или в армию, только их и видели. Так что давай толковать не о них, а о себе. Нам жить, и лучше бы не врозь. Что на это ответишь?
– Помолчу… Что-то скучным получилось у нас сватовство. Налей вина, выпьем еще, может, повеселеем.
– Отчего же тебе невесело? Скажи правду.
– Поползет по станице бабский брёх, вот тебе и вся правда. Скажут, ну вот, дождалась-таки Елизавета своего часа. Долго ждала, бедняжка, и все ж таки дождалась…
– Ничего не скажут, – уверенно заявил Никита.
– В том-то и беда, что скажут. Вот уж сегодня, когда ты чинил крышу, я встретила соседку. Хихикает, глазки строит: «Кто это у тебя уже на крышу взобрался? Аль приймака нашла?» Дом быта, говорю, прислал мастера. «А чего же тот мастер похож на Никиту Андронова, только что без бороды?» – «А я, отвечаю, не приглядывалась, на кого он похож»… Бабы языками почешут, такое начнут плести.
– И пусть плетут, пусть чешут языками. Им не запретишь. Да и чего нам бояться? Мы не воры, ничего чужого не брали.
– Ты герой, я тебя знаю!
– А чего паниковать? Мы поженимся – и все, конец бабскому трепу. И начнется у тебя и у меня новая жизнь. Завтра я пойду в автобазу, понесу заявление. Гришку Колесникова, дружка своего, повстречал. Советует возвращаться в автобазу… А как я буду тебя жалеть! Нет, Лиза, этого ты не знаешь. Продам дом, куплю легковую машину, покатим с тобой через перевал к морю, и заживем мы…
– Деньги за проданный дом надо отдать сыновьям.
– Хватит и им и нам. – Никита не сказал о тех деньгах, которые оставил в мешке посреди двора и которые были положены в сберкассу без него на имя Виктора и Петра. – Послушай, Лиза, как я все обмозговал…
На полуслове Никита умолк и посмотрел на оконную занавеску. Посмотрел потому, что в это время за окном послышался странный, шелестящий звук. Казалось, что кто-то чем-то мягким постукивал о раму и царапал стекло, и этот звук повторялся все чаще. Лиза тоже непонимающе взглянула на окно и, пожимая плечами, сказала:
– Странно. Поди погляди, кто там.
Никита нисколько не удивился, когда, выйдя из хаты, увидел Серка. Пес стоял на задних лапах, замызганных и дрожащих, а передними постукивал в раму, когтями царапая стекло.
– Меня зовешь? – спросил Никита.
Увидев своего хозяина и обрадовавшись, что его собачье чутье не обмануло, Серко трусцой подбежал к Никите и лег у его ног, сожмурив от счастья желтые глазки.
– Все ж таки отыскал? – спросил Никита.
«Нюхом, исключительно нюхом, – ответили радостные глазки Серко. – Веришь, обегал всю станицу, нигде не встретил твоего запаха, и на кладбище был. А сегодня утром иду мимо этой хатенки и чую: тобою пахнет. Ну, думаю, наконец-то напал на след… И не ошибся»…
– Ну что, опять голодный?
«А то как же… С той поры, как мы виделись на кладбище, ничего не ел… Думал, подохну»…
– Да, плохи твои дела. Подожди меня тут.
– Знаешь, Лиза, кто пожаловал к нам в гости? Мой Серко! – сказал Никита, войдя в хату. – Нашел! Умная у собаки голова!
– Как же он узнал, что ты здесь? – спросила Лиза.
– Говорит, что нюхом… Исключительно по запаху.
– Как это – говорит?
– Ну, по глазам видно, что у него на уме…
– О чем же он еще… говорил?
– О том, что чуть с голоду не подох. Четвертый день ничего не ел… Вот она, собачья житуха.
– Покорми его, – сказала Лиза. – На, кухне в кастрюле остался вчерашний суп, и в нем мясная кость. Можно разогреть.
– Серко уплетет это кушанье за милую душу и без подогрева! Да ежели еще покрошить в суп хлеба.
– Дай ему и хлеба, – сказала Лиза. – И пусть твой Серко остается…
– А как же я? – усмехнувшись, спросил Никита.
– Речь о Серке, а не о тебе. – Лиза ласково посмотрела на Никиту. – Оба вы бездомные. – И поспешила добавить: – В сарайчике лежит старая собачья конура. Возьми ее и приспособь для Серка.
– Вот за это Серко скажет тебе спасибо!
Желая показать, что он в этом доме не гость, а хозяин, Никита занялся кормлением Серка и устройством для него жилья… Так, совсем неожиданно к Серко привалило сразу два счастья. Первым счастьем было то, что он, кажется, никогда еще не едал такого вкусного супа, с мясом и с размоченным хлебом, а второе счастье – жилье. Верхом блаженства для Серка был тот момент, когда Никита принес сбитую из фанеры собачью хату, поставил ее вблизи порога, вытер тряпкой крышу, а внутри постелил солому. Своим желтым глазкам Серко не верил, что теперь у него снова было свое место и что он, свернувшись на мягкой соломе, сытый и довольный, мог положить свою остроносую, почти что лисью морду на согнутые передние лапы и смотреть на тазик, который только что был им вылизан досуха. Тут же стояли Никита и незнакомая Серку женщина, и эта женщина сказала:
– Как он, бедняжка, обрадовался.
– Еще бы не обрадоваться, – ответил Никита, и Серко мысленно с ним согласился. – Отличный пес, а житуха у него была аховская.
– Грязный, надо бы его помыть.
– Хорошо бы, – согласился Никита.
– Никита, не сажай его на цепь, не надо. Не люблю цепных собак. Пусть живет свободно. Понравится ему у нас – останется, не понравится – убежит.
«Какая умная и какая добрая женщина! Вот такую бы мио хозяйку, – невольно и с завистью подумал Серко. – Увидела, что я грязный, и сказала, что надо меня помыть. И правильно: зачем меня держать на цепи, только мозоли натирать на шее. И сказала: понравится не у меня, а у нас. Значит, и Никита будет тут жить. Вот хорошо, что я отыскал его»…
Об этом же Серко хотел сказать и Никите. Не успел. Умная и добрая женщина увела Никиту в хату. Оставшись один в своей конуре, Серко в сладостной дремоте закрыл глазки и решил хоть раз выспаться так, как полагается спать настоящему дворовому псу, чтобы ночью не дремать…
Проснулся Серко, когда уже стемнело, вышел из будки, потянулся, прошелся под темными окнами, понюхал и тем же своим острым и безошибочным чутьем понял, что Никита находится в хате.
