Текст книги "Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5"

Автор книги: Семен Бабаевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 42 страниц)

28

Василий Максимович откинулся на спинку дивана и скучающими глазами смотрел на картину. Нравились ему охотники. У бородача глазки блестели, будто их закапали подсолнечным маслом, а тот, что с усиками, почесывал затылок, – наверное, хитрун и себе на уме. Затем взгляд его обратился к книжным полкам. Как же много, очень много у сына книг, и стояли они тесно, одна прижата к другой. Разве можно было все их перечитать? Сколько же потребовалось бы времени? «По жилищу видно, живет мой Дмитрий обеспеченно, и работенка у него, ежели вдуматься, сильно умственная. Да, работа важная и людям нужная, да только мне от нее одно горе», – заключил он.

В прихожей послышался знакомый басок:

– Кто? Отец! Ну, наконец-то! Где же он?

В комбинезоне, какие носят трактористы или шоферы, загорелый, веселый, с растрепанным белесым чубом, Дмитрий влетел в кабинет и обнял отца.

– Рад! Очень рад, отец, что вижу тебя в своей квартире! В Холмогорской-то тебя не поймать. Сколько раз бывал в станице, а повидаться с тобой не мог.

– Нахожусь в степу, при тракторе.

– Знаю, знаю! Ну вот и хорошо, что нашел время и приехал. Только почему один, без матери?

– В дальнюю дорогу одному ехать сподручнее, – уклонился отец от ответа. – Да и при хате кому-то надо быть.

– А мы с уловом! – похвалился сын. – И главный рыбак – вот он, перед нами!

Дмитрий подвел к отцу худенького паренька лет двенадцати, в свитере и в коротких штанишках. Чубчик у него вихрастый, такой же, как и у Дмитрия, глаза большие, по-детски задумчивые.

– Вот какой у тебя внук! Вырос, а?

– Да, вытянулся.

– А как умеет ловить рыбу! – Дмитрий привлек сына. – В деда пошел, рыбак заядлый! И за руль уже садится, вот подрастет и станет управлять машиной… Гена, обними и поцелуй дедушку Василия.

– Зачем же нам обниматься и целоваться? – спросил Гена, и бледное его личико порозовело. – Можно и без этого. – Он протянул деду руку. – Здравствуйте, дедушка!

– Вот оно, молодое поколение! – воскликнул Дмитрий. – «Можно и без этого» – надо же придумать!

Василий Максимович обнял внука и сказал:

– Молодец, Гена, нам, мужчинам, нежности ни к чему. – И участливо спросил: – Знать, любишь рыбачить?

– Люблю.

– Молодцом! Сколько поймал?

– Штук двадцать.

– Какая рыба?

– В озере хорошо идет на крючок серебряный карп. Его там много!

– И большие попались?

– Во какие! – Гена широко развел руки.

– Да неужели такие? – искренне удивился старый рыбак. – А не брешешь, парень? Рыбаки, они мастера разводить руками и брехать.

– Что такое «брешешь»? – спросил Гена.

– Разве не знаешь этого слова? Знать, говоришь неправду.

– Верь ему, отец, – сказал Дмитрий. – В самом деле карпы попались очень крупные. Я уже сказал, чтобы их поджарили на завтрак.

– Ка-а-ак ударит хвостом! – сказал Гена. – А я его сачком – и готово!

– Гена действительно умеет работать сачком, – подтвердил Дмитрий. – Мастер!

Вошла Галина, ласково улыбнулась мужчинам, сказала:

– Василий Максимович, для вас приготовлена ванна.

– Обойдусь, зачем же, – возразил отец. – Ни к чему.

– Никакого беспокойства! – тоном приказа сказал Дмитрий. – Следуй за мной, отец! Примешь ванну, и будем завтракать.

– У нас в Холмогорской…

– Что там у вас в Холмогорской, – перебил Дмитрий, – меня сейчас не интересует. Пойдем, пойдем!

После ванны Василий Максимович был облачен в пижаму цвета увядшего камыша, тесную в плечах, с узкими рукавами, и это несколько смущало старика. Сидя за столом, с еще влажным седым чубом, зачесанным на косой пробор, он не переставал чувствовать жавшую в плечах и под руками чужую одежонку. Все так же мило улыбаясь гостю, Галина предложила ему отведать салат из помидоров под майонезом.

– А это – старание наших рыбаков, – добавила она, положив на тарелку свекра кусок поджаренного карпа. – Можно сказать, наглядное доказательство правоты вашего внука.

Тем временем Дмитрий налил вина в высокие, из зеленого хрусталя, бокалы, поднялся и сказал:

– Дорогой отец, с прибытием! Мы так рады видеть тебя в своем семейном кругу. Выпьем за здоровье твое и мамы!

– Спасибо, дети, – ответил Василий Максимович.

Выпили вина, за столом стало оживленно, и Екатерина Астафьевна, придерживая пальцами свои не в меру шустрые сережки, рассказала Дмитрию, как она приняла Василия Максимовича за Гайворонского. Как бы желая подтвердить свою мысль о том, что Гайворонского не мудрено принять за кого-то другого, она припомнила забавный случай, который произошел на животноводческой ферме, когда там снимался художественный фильм. Подвыпившие скотники признали загримированного Гайворонского за своего заведующего и начали угощать водкой.

– Ну, и что артист? – спросил Дмитрий. – Не растерялся?

– Нисколько.

Все добродушно рассмеялись, и только Василий Максимович был грустен. Отчего бы? Может, оттого, что пижама цвета увядшего камыша не переставала жать в плечах? Ведь то радушие, с которым он был принят в семье сына, не должно было огорчать. А на душе тоскливо. «Холмы сидят в моей голове, вот через них и тоскую, – думал он. – Дмитрий помалкивает, сам разговор о холмах не заводит. Придется мне начинать. А где? И как? Может, тут, за столом, и начать без всяких обиняков»…

Старик немного повеселел, когда сидевший с ним рядом внук сказал:

– Дедушка, поедем на рыбалку?

– Охотно бы с тобой порыбачил, да не могу.

– А почему не можешь? – удивился Гена. – Папа отвезет нас на машине.

– В станице ждут дела. Завтра я уже буду дома.

– Поедем сегодня! – стоял на своем Геннадий.

– И сегодня не могу.

– Отец, вот так всегда: «Не могу, ждут дела», – вмешался в разговор Дмитрий. – Останься у меня, погости хоть с недельку. Вот и на рыбалке побывали бы…

– Не привык жить гостем, – ответил отец. – Да и прибыл к тебе по важному делу. Нам потолковать требуется.

– Успеем, успеем! Вот позавтракаем и поговорим.

Перед тем, как начать тот важный разговор, ради которого и приехал к нему отец, Дмитрий решил показать родителю свою новую квартиру, при этом не без гордости сказав:

– Дом построен по моему проекту. Мое, так сказать, последнее старание в городском строительстве, – добавил он, открывая дверь спальни.

Это была просторная комната с двумя низкими, стоявшими в ряд кроватями, убранными цветными покрывалами. Платяной шкаф с большим зеркалом был сделан под белую карельскую березу. Затем они осмотрели комнату Геннадия, чистенькую, устланную ковром, с кроватью, стоявшей в углу, и столом, который был завален книгами и тетрадями.

– Не умеет мой Геннадий следить за собой, – сказал Дмитрий, глазами указывая на стол. – Книги, учебники, тетрадки никогда не убирает.

Рядом была гостиная, обставленная новой мебелью, с балконом, выходившим на тихий, затененный деревьями переулок. В открытую балконную дверь заглядывал высокий, с поредевшими листьями тополь. Дмитрий похвалил недавно купленный телевизор, стоявший на высоких ножках, как козел на привязи, и при этом заметил:

– Цветной, последняя модель.

– Добрая у тебя жилища, – похвалил отец. – Окромя тебя кто в этом доме проживает?

– Люди живут, советские граждане, – Дмитрий пододвинул к дивану столик с сигаретами и пепельницей. – Прошу, отец, присаживайся. Как же хорошо, что ты приехал! – Он уселся рядом с отцом. – Кури, сигареты болгарские… Да, сложность нашего быстротекущего времени состоит, между прочим, в том, что в суматохе повседневных дел мы забываем и повидаться вот так, запросто, по-родственному, и поговорить по душам, – продолжал Дмитрий, слегка поглаживая пальцами светлые усики. – Вот и теперь, не успев заявиться ко мне, ты уже успел объявить, что тебя ждут дела и что ко мне приехал не в гости, а по важному делу.

– Да так оно и есть.

– А почему нельзя приехать без дела, просто так, к сыну в гости?

– Так ведь без дела мы не можем…

– Вот-вот, не можем. И я догадываюсь, какое у тебя ко мне дело.

– Прислушайся к моим словам, сыну…

– Нет, отец, погоди!

– Гляжу на тебя, Митя, и головой качаю: ничего станичного у тебя уже не сохранилось.

– Что же в этом плохого?

– А что хорошего? Не узнаю: мой сын и не мой сын… Переводится род Бегловых, вот что обидно.

– Чего же тебе обижаться?

– И Григорий, мой последыш, и тот пошел по той же дорожке.

– Кстати, о Грише, – заговорил Дмитрий своим ровным голосом. – Ты с ним повидаешься, но я обязан предупредить. Ты меня не узнаешь, а я Гришу. Как брат, я добра ему желал и желаю, мне хотелось, чтобы он жил у меня, квартира, сам видел, просторная. Нет, отказался, поселился в общежитии, ко мне даже не заходит.

– То, что живет он не у тебя, хорошо, одобряю, – сказал отец. – Пусть пребывает средь людей, как все. Но вот что вы, братовья, живете не в ладу, этого понять не могу. Что вы не поделили?

– Удивительно как изменился наш Григорий, стал непокорным, грубым.

– Что ж за причина?

– Думаю, что всему причиной является то, что в станице – ты это знаешь – осталась его школьная любовь. Вот он и бесится. А ему надо забыть и станицу, и все, что было в станице.

– Зачем же ее забывать, станицу? – возразил отец. – Этого делать нельзя.

– Григорий рожден не для Холмогорской, и он обязан…

– Хватит о Грише, – перебил отец. – Что у тебя еще?

– Хотел поговорить о твоем жилье.

– Это зачем же?

– Видишь ли, та хатенка, в которой ты живешь, – это же, извини, ветхая халупа под старой соломенной крышей, – продолжал Дмитрий тем же спокойным голосом. – И в этой халупе проживает не кто-нибудь, а дважды Герой, да к тому же еще и отец архитектора!

– Ну и что тут такого? – удивился отец. – Моя хатына мне по душе.

– Подумать только, Василий Максимович Беглов, которого знает вся страна, – не слушая отца, продолжал Дмитрий, – именно тот Василий Максимович, к которому приезжают корреспонденты, кинооператоры, иностранцы, и живет в допотопной казачьей хате, крыша которой давно почернела и поросла бурьяном. Это же позор! Как ты этого не понимаешь?

– Батькá поучаешь? Ну, ну, действуй, послушаю.

– Не поучаю, а даю добрый сыновний совет. Тебе давно надо было бы построить дом, настоящий, по современному проекту, из красного кирпича, на высоком фундаменте, под домом гараж, отопление водяное, крыша из белой оцинкованной жести. – Голос у Дмитрия помягчел, сделался ласковым. – Сознаюсь: на эту тему у меня уже был доверительный разговор с Солодовым и с Барсуковым. Они полностью согласны со мной и готовы оказать, всяческую помощь и поддержку. А если Барсуков возьмется…

– Постой, постой, – перебил отец. – А кто тебя уполномочивал заводить про меня балачку с Солодовым и Барсуковым? Я тебя об этом не просил. Как же ты посмел?

– Отец, не будь наивным…

– Каким мне быть и каким не быть, сам знаю! – сердито ответил отец. – Только я никому не дозволю заводить эти ненужные разговоры!

– Ну чего злишься? Давай поговорим спокойно. – В дверях показалась Екатерина Астафьевна. – Тетя Катя, мы заняты. – Дверь закрылась, Дмитрий немного подождал и снова обратился к отцу: – Пойми простую истину: по теперешним экономическим возможностям «Холмов», когда колхоз воздвигает целые фабрики, построить дом для своего знатного механизатора – это же пара пустяков! – Дмитрий уже видел, какой именно дом следует построить для отца и как быстро это можно сделать, и потому не мог говорить спокойно. – Совершенно не понимаю, что тебя смущает. Кирпич в «Холмах» свой, можно сказать, даровой, лесоматериал, цемент, кровельный материал, стекло найдем в Степновске. Строительной техники предостаточно. Какие могут быть сомнения? Деньги найдем, можно, наконец, взять в колхозе ссуду. Что же касается проекта, то эту задачу беру полностью на себя. Ночь не посплю, а сделаю то, что нужно. Могу заранее поручиться: построим не дом, а особняк, игрушку! Ну, так что, отец, согласен?

– Я не дитё, и твоя игрушка мне не требуется.

– Пойми же: это будет дом со всеми удобствами. Центральное отопление, холодная и горячая вода и, наконец, теплый туалет в доме, – горячо доказывал Дмитрий выгоду будущего дома. – Пора, отец, пора и станичникам убрать с огородов свои нужники!

– Это зачем же?

– Опять твое зачем? Да хотя бы затем, что этого требует общая повышенная культура быта…

– И через то надобно переносить нужник с огорода в хату? – перебил отец и усмехнулся. – Пустое! Никогда этому не бывать.

– Почему же не бывать? Просто упорствуешь.

– Мое, мне привычное, не трогай, не дозволю.

– Ты, как норовистый конь, остановился и стоишь.

– И в кого ты, сынок, уродился? – спросил отец, сокрушенно покачав головой. – Как ты мудро и легко все решаешь. Отца приравнял к норовистому коню. Хочешь, чтоб я жил так, как ты, а я так жить не могу и не желаю. И не забывай – у меня есть своя голова на плечах.

– Всему этому приходится лишь удивляться.

– Это мне, сынок, приходится глядеть на тебя и удивляться. – Старик сурово сдвинул густые седые брови. – Как же это ты, сын Беглова, позабыл, кто ты таков? Ить я, твой батько, родился и возрос не под белой жестью, а под соломенной кровлюшкой, каковая, верно, с годами почернела, поросла сурепкой, и та сурепка по весне покрывается красивыми цветочками. Под этой же кровлюшкой мы с матерью произвели на свет божий вас шестерых. Это помнить надобно. А ты – особняк, игрушка, нужник в доме…

– Это не оправдание, – сказал Дмитрий, прикуривая сигарету. – В труде человек ты передовой, дважды Герой, а взгляды на жизнь и на свой быт у тебя явно отсталые.

– Каков я есть, таким и останусь, и не тебе меня поучать.

– Отец, не будь консерватором. Крестьянский консерватизм – это как раз то зло, с которым предстоит еще борьба и борьба.

– Непонятными словами не стращай, не испужаюсь. Ты что, или не желаешь толковать с батьком на понятном наречии? Или разучился?

– Отец, с тобой вообще говорить трудно. Очень трудно!

– А почему? Да потому, что балачку завел не о том, о чем нужно. – Василий Максимович скомкал в кулаке свои «мопассановские» усы, задумался. – Ну на кой ляд мне твой теплый нужник в хате? Да ты что, али смеешься над батьком? И домашность кирпичная мне ни к чему. Мы с матерью как скворец и скворчиха проживем свой век и в старом гнезде, нам в нем хорошо и привычно.

– У тебя внуки растут. Сколько их Бегловых и не Бегловых?

– Да, внуков у меня порядочно наберется, признаться, и счет уже потерял. – Глаза у старика помягчели и уже ласково выглядывали из-под все еще насупленных бровей. – Скоро появятся на свет новые внуки – один Беглов, другой Ткаченко. Эльвира и Тася поджидают первенца.

– Вот и подумай о них, о своих внуках.

– Чего ради деду о них думать? Пусть подрастают, становятся на ноги, ума набираются и сами о себе думают.

– Отец, я не говорил тебе о Холмогорской, о ее будущем, – спокойно и примирительно заговорил Дмитрий. – Мне точно известно, что по генеральному плану нашего края Холмогорская с ее природными богатствами, здоровым предгорным климатом, с ее быстроводной Кубанью и близостью Кавказских гор, с ее озерами, садами лет через десять станет не станицей, а зоной отдыха трудящихся, своеобразным городом-спутником Степновска. Вот где кроется ответ на давний твой вопрос: куда идет станица? Идет она очень хорошо и правильно!

– Сам знаю. Так что из того следует? – спросил отец. – К чему ты клонишь? Сказывай попонятливее.

– Ни к чему не клоню, а хочу сказать: по тому же генеральному плану из Степновска в Холмогорскую пройдет троллейбусная линия, сообщение быстрое и удобное, – пояснил Дмитрий, желая показать отцу свою осведомленность. – Пройдет прекрасная дорога на электротяге. А это значит, что холмогорцы намного приблизятся к Степновску, сократится расстояние.

– Далековато тянуть провода.

– Если нужно, то все будет сделано. – И снова Дмитрий не мог говорить спокойно: – Вникни в смысл этих слов: зона отдыха! Неужели не можешь понять, что значит иметь в Холмогорской не хатенку под сгнившей кровлей, а настоящий, под железом, кирпичный дом со всеми бытовыми удобствами?

– Так, так, знать, ты, мой сын, считаешь, что твоему батьке надобно иметь домашность не в родной станице, а в зоне отдыха? – с ухмылкой спросил Василий Максимович. – А я, дурень, об этом как-то и не подумал. Но вот какая штуковина: отдыхать-то я еще не собираюсь. Так что обойдусь и без зоны отдыха. Что же до сурепки на хате, то я уже тебе сказывал, она люба моему сердцу.

– Отец, не прикидывайся этаким станичным простачком, тебе это не идет, – с видимым спокойствием сказал Дмитрий. – Я-то тебя знаю, в простачки никак не годишься. Поэтому будем говорить откровенно и по-деловому.

– Ради этого я и прибыл. Только мой разговор не о хате…

– О холмах?

– О них, сердешных.

– О холмах, отец, говорить нечего.

– Это почему же так?

– Мой проект принят во всех инстанциях, утвержден, одобрен и привязан к месту. – Дмитрий снисходительно улыбнулся, как бы говоря: все одно, старик, не поймешь. – В языке строителей есть такое выражение: привязка объекта к месту. Так вот, строительный объект в Холмогорской уже привязан к месту, и переутверждать, перепривязывать никто не станет.

– Знать, привязано? Может, и узлы затянуты?

– Да, если угодно, и узлы затянуты.

– Тебе что, другого места не нашлось? Кругом Холмогорской какой стелется простор – строй что хочешь! Чего же ради посягаешь на холмы?

– Не посягаю, нет. Обстоятельства, сама жизнь заставляет меня это делать. – Дмитрий смотрел на отца полными горечи глазами. – Я уже не раз говорил: мой проект необычный, он сделан специально для холмогорского комплекса.

– А зачем тебе понадобились холмы?

– По проекту цеха будущего комплекса должны стоять на возвышении, это необходимо для автоматизации процессов производства, – с тем же видимым спокойствием отвечал Дмитрий. – Зачем же ставить дорогостоящее возвышение, когда есть готовое, даровое, отлично, веками спрессованное?

– Те возвышения, сынок, не простые, вот в чем вся штука, – грустно сказал отец. – Холмы стоят века, они людской кровью умытые, на них по весне маки зацветают, ковыль-трава поклон отвешивает путнику.

– Что тебе еще сказать? – Дмитрий поднялся и зашагал по мягкому ковру. – Трещит, на куски ломается весь станичный уклад, изменяется труд и быт холмогорцев, а ты, передовой человек, ничего этого не видишь и не замечаешь. В станицу входит индустрия, именно с нею и связано будущее хлеборобов. И то, что делается в Холмогорской сегодня, – это еще только цветики. Ягодки впереди, и задержать или приостановить в станице поступь индустрии невозможно, как невозможно задержать восход солнца. Извини меня великодушно, но твою трогательную заботу о холмах нельзя ни понять, ни объяснить, и тут ты похож на своего старорежимного братца Евдокима. Тот как только выпьет, так и начинает оплакивать своих былых коней и казачью старинушку. Погибло-де казачество, не стало-де в станице ни тишины, ни покоя, на улицах нет ни коня под седлом, ни запаха конского пота. В домах телевизоры, радио, на улицах машины. А ведь этому, отец, надо радоваться! – Дмитрий остановился у окна, не зная, что еще сказать насупленному старику. – Нельзя оплакивать то, что себя изжило и что уходит от нас навсегда. Хорошо, что уходит, скатертью ему дорога!

– Умничаешь, Дмитрий! Стал сильно грамотным!

– Не умничаю, а говорю то, что каждый тебе скажет. Ведь ты и на нас, своих детей, обижаешься, – продолжал Дмитрий, стоя у окна. – Ты почему-то убежден, что дети тракториста обязательно должны быть трактористами, и в этом глубоко заблуждаешься. В жизни так не бывает, И у тракториста могут родиться и рождаются дети талантливые, даже одаренные, и именно колхозный строй дает им широкую возможность проявить свой талант и свою одаренность. В этом и есть суть нашей реальной жизни.

– Не морочь мне голову. Я приехал к тебе говорить о холмах.

– Холмы, степные маки, ковыль-трава – это лирика.

– Дмитрий, подбери для стройки другое место, – не слушая сына, твердым голосом говорил отец. – В последний раз прошу: сохрани холмы, сбереги их не для меня, а для станицы и для ее будущих жителей.

– Не могу.

– Как же так – не можешь? А ты смоги!

– Не имею права. – Дмитрий тяжело вздохнул, как бы говоря этим вздохом, что и рад бы исполнить отцовскую просьбу, но не может. – Пойми меня: не могу! Да, признаться, и не нахожу нужным.

– Тогда, выходит, и толковать-то нам не о чем. – Василий Максимович поднялся, недобрым взглядом покосился на сына. – Вижу, зазря к тебе пожаловал. Время попусту потратил. Поеду домой.

– Ну что ты, отец? Зачем же такая обида? Переночуешь у меня, а завтра…

– Что завтра? Нечего у тебя засиживаться. – Не мешкая Василий Максимович переоделся, затянул ремень и стоял, сухой, жилистый и еще стройный. – Проведаю Григория – и на автобус. К вечеру доберусь до станицы. – В прихожей он надел ботинки, брезентовый, побывавший под дождями плащ, смятый картуз. – Только вот что запомни, сынок: без драки холмы я не отдам! Дойду до Солодова, доберусь до Москвы, а справедливость все одно отыщу.

– Совершенно напрасное беспокойство, – уверенно заявил Дмитрий. – Всюду, в том числе и в Москве, тебе скажут то же самое, что сказал я. – Он позвал жену. – Галя, отец уже уходит!

– Да неужели? – искренне удивилась Галина, уже догадываясь о ссоре отца с сыном; она непонимающе смотрела то на свекра, то на мужа. – Митя, да как же так? Что случилось? Василий Максимович, что же вы так быстро нас покидаете? Мы так рады, что вы приехали…

– В самом деле, Василий Максимович, останьтесь, – сказала Екатерина Астафьевна. – Ну зачем вам уезжать? Вечером придет Гайворонский. Посидим, поговорим, телевизор посмотрим. Вы увидите Гайворонского и сами убедитесь, какой это прекрасный человек! А какой собеседник! И как он будет рад с вами побеседовать!

– Поеду, поеду. – Василий Максимович протянул свою жесткую ладонь. – Ну, прощевайте покедова.

– Привет Анне Саввичне, – сказала Галина.

– Перекажу.

– Как же ты найдешь Гришу? – спросил Дмитрий. – Давай подвезу на машине.

– Не стоит беспокоиться, обойдусь.

– Тогда пусть проводит Геннадий. – Дмитрий позвал сына. – Гена, проводи дедушку в музыкальное училище.

Василий Максимович взял авоську, чемодан с гостинцами для Гриши и, сопровождаемый внуком, ушел. Когда за ним закрылась дверь, Галина пожала плечами, посмотрела на хмурое лицо мужа и сказала:

– Странно и непонятно… Вы что, поругались? Из-за чего?

– Старая история…

– Какая?

– Ты же знаешь, между нами стеной встали холмы.

– Уважил бы старика, – советовала Галина. – Не упорствуй, подбери другое место для стройки.

– Как уважить? Как подобрать новое место? Да ты соображаешь, о чем говоришь?

– Митя, обойдись без холмов, – упрашивала Галина. – Нельзя обижать отца.

– Не понимаю, на кой черт нужны ему эти холмы! – Дмитрий решительно махнул рукой, как бы желая отделаться от мысли об отце. – Да, норовистый старик и без причуд никак не может!