Текст книги "Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5"
Автор книги: Семен Бабаевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 42 страниц)
Семен Бабаевский
Станица
Роман
Книга первая
На берегу заветных вод
Цветут богатые станицы.
А. С. Пушкин
1
В горах прошумели первые весенние, с грозами, дожди, и за одну ночь Кубань взбурлила и, вырвавшись из ущелья, поднялась над берегами, затопила лесок близ станицы Холмогорской так, что вербы, зеленея шапками, стояли по плечи в воде. Тут же, на равнине, могучий бурый поток двигался спокойно, плескаясь и подтачивая высокий глинистый берег. Над кромкой леса розовел восток, в посветлевшем небе одиноко и печально висел осколок месяца, а по реке, кое-где касаясь воды, голубым рваным ситчиком стлались туманы. А в станице уже разноголосо перекликались петухи, слышались то урчание мотора, то мычание телят, то сонный брёх собак, и над трубами, распространяя запахи домашнего тепла, гибкими столбами поднимался дым. Если в этот утренний час на Холмогорскую смотреть сверху, то кажется, что по отлогому берегу раскинулась не станица, а один сплошной сад. Дома утопали в зелени, были видны только крыши: и черепичные, нарядные, как девичьи косынки, и шиферные, светлые, чистенькие, и камышовые или соломенные. С верховья, со стороны синевших вдали гор, на станицу налетал пахнущий степным разнотравьем ветерок, ощутить который можно только на заре и только вблизи реки.
Родословное древо Андроновых корнями своими уходило в глубь далеких времен. У Андрея Саввича хранилась тощая, потемневшая книжечка, похожая на молитвенник, и досталась она ему от отца. Савва Спиридонович Андронов хранил эту книжечку в сундуке, на самом дне, и когда вместе с сыном Андреем уходил на Великую Отечественную войну, он вынул ее из сундука, задумчиво посмотрел на облинявшие, изрядно потертые обложки и, передавая снохе Фекле, сказал:
– Феклуша, тут прописан весь андроновский род. Сохрани, а то ить мы с Андреем идем не в гости и всякое там с нами может случиться.
– Ой, что, вы, батя, бог с вами, зачем такое говорите! – Фекла мигала полными слез глазами и прижимала книжечку к груди. – И вы, батя, и Андрюша возвернетесь живыми и здоровыми.
– Да и мы с Андрюхой так думаем. А сказал я к тому, что ежели случай чего… Внук Никита подрастет, ему в руки отдашь.
В перечне имен, неведомо когда и неизвестно кем написанных поржавевшими чернилами на желтых, с темными, сопревшими краями листах, первым значился Андрон Некуй-Голова. Еще в царствование Екатерины Второй этот кареглазый запорожец в широченных штанах и заломленной на затылок шапке вместе с молодой женой и двухлетним сынишкой Анисимом переехал на Кавказ – как добровольный охотник к служению в вольном казачьем звании. Некуй-Голова был направлен в только что осевшую на низком правом берегу Кубани Холмогорскую крепость. Лепились одна к другой глинобитные землянки, и возвышалась каменная округлая стена с бойницами. Строгому атаману крепости не понравилась фамилия Некуй-Голова, и он, покручивая ус и усмехаясь, сказал:
– Чудное у тебя прозвище, парень! Что это за чудасия – Некуй-Голова? Невозможно ни разобрать, ни понять, и в уши лезет черт знает какой звук. Одна насмешка, да и только! – Тут же, не доверяя писарю, своей рукой записал в поименную книгу новоприбывшего казака под именем Андрон Андронов. – Теперь во веки веков ты Андронов! Вот это и есть настоящее казачье прозвище!
Поселился Андрон в землянке, весной нанял быков, вспахал землю, посеял пшеницу и кукурузу. Частенько, садясь в седло, Андрон выезжал в дозоры, был вынослив в походе и храбр в бою. Не довелось ему собрать первый урожай на кубанском черноземе. В дождливую грозовую ночь, во время набега на Холмогорскую абреков, Андрон был зарублен в рукопашном бою. И та же книжечка говорит, что почти все мужчины Андроновы не умирали своей смертью, а погибали на войне. Анисим Андронов, усатый артиллерист, сложил голову на Бородинском поле; его сын Афанасий Анисимович принял геройскую смерть при защите Севастополя в 1853 году. Лежат Андроновы-воины и в земле болгарской и в земле словацкой, а отец Андрея Саввича, Савва Спиридонович, и его старший брат Аким, пехотинцы, оба покоятся в братской могиле в польском городе Лодзи.
В той же книжечке сохранились уже совсем выцветшие, плохо видимые слова: «Андроновы честно живут и с честью помирают». Это немудреное изречение Андрей Саввич впервые услышал, когда его старшая сестра Анна выходила замуж. Отец и мать стояли посреди хаты. Подозвали к себе наряженную в белое платье и в фату невесту – цветы в косе и румянец на щеках – и приодетого, с зализанным чубчиком, сильно робеющего жениха – соседского парня Васю Беглова. Отец раскрыл книжечку, обвел взглядом всех, кто находился в комнате, и, как-то уж очень торжественно прочитав заветные слова, сказал:
– Запомните смолоду: ничто так не возвышает человека, как его честность и добропорядочность. Трудитесь честно, живите дружно и детишек своих сызмальства к этому приучайте. Это вам, дети, наше родительское благословение.
Почти то же самое повторилось через два года, когда женился Андрей. Так же перед отцом и матерью стояли молодожены, так же пунцовела, прикрывая лицо кисеей, Фекла – невеста Андрея.
– Батя, вы все это уже говорили.
– Знаю, не учи и не перебивай. Тогда я говорил Бегловым – Василию и Анне, а зараз обращаюсь к Андроновым – Андрею и Фекле. Вы продолжите наш род, у вас родятся свои дети, и вы сызмальства приучайте их превыше всего чтить честность – в труде и в поступках, и чтобы они знали, что живем мы нынче не сами по себе и не только для своего удовольствия.
Дети давно выросли; у Бегловых их было шестеро – две дочки и четыре сына, у Андроновых – одна дочка и три сына. Давно, еще в годы коллективизации, Василий Беглов был в станице первым трактористом, ходил в замасленном комбинезоне и в картузе набекрень. Став зятем Андроновых, Василий взял к себе в помощники шурина, обучил его нехитрому ремеслу тракториста. Еще тогда, молодые отцы, они мечтали приохотить своих детей, когда те вырастут, к технике. У Василия Максимовича Беглова эта мечта не сбылась: ни дочери, ни сыновья не пошли по отцовской дорожке, и это огорчало старика. А у Андрея Саввича, наоборот, все сыновья уже смолоду пристрастились к машинам. Сразу же после школы Никита стал шофером, а Петро и Иван пошли в отцовское звено, и теперь «андроновское трио» механизаторов известно во всем Южном крае. То, что дочь Елизавета, выйдя замуж за военного, покинула станицу и живет в Самарканде, ничуть не беспокоило Андрея Саввича, ибо сыновья находились рядом. Казалось бы, чего же еще надо? Живи себе, Андрей Саввич, спокойно и радуйся. Только вот не было спокойствия. На душе то тревога, то тоска. Больше всех приносил огорчений Никита. Невозможно было понять: чего это он кинулся в наживу? Давно Андрею Саввичу было известно, что Никита связался с какими-то шабаями из Степновска; что по ночам, прячась от людских глаз, он отправляет на грузовиках откормленных кабанов и кроликов; что забором отгородился от станичников, непосильной работой извел жену и на хуторе Подгорном завел себе полюбовницу. А тут еще со своей бедой подоспел Иван, влюбился в замужнюю, влез, как трутень, в чужую семью, разорил ее, и по станице пошла гулять кругами недобрая слава об Андроновых. Каково все это выслушивать Андрею Саввичу? Вот он и гнется, надавив грудью стол и обняв ладонями голову, сидит и гадает, что ему делать. И пришел он к той мысли, что ему, как отцу, необходимо сначала поговорить со старшим сыном, и для этого он пригласил Никиту к себе в дом, наказав прибыть пораньше.
Только-только начинало рассветать, а Никита уже подкатил к отцовскому двору на грузовике, намереваясь отсюда сразу же, не мешкая, уехать в район за шифером и цементом. Когда он вошел в переднюю комнату, там уже сидел Петр.
– Ты что, братуха, тоже вызван?
– Сам пришел.
– А где же батя?
– Еще не вернулся со степи. Присаживайся, посидим вместе.
Никита нервничал, ему не сиделось. В куцем, потертом на спине пиджаке, в старых кирзовых сапогах, он прохаживался по комнате, заложив за спину короткие сильные руки. Останавливался то у дверей, то возле окна, грустными глазами смотрел на спокойно сидевшего на диване Петра и снова твердыми шагами начинал мерить комнату.
– Черт знает что! Думаю, думаю: зачем я понадобился ему в такую рань? Ничего придумать не могу, – говорил Никита, не переставая ходить. – Петро, ты среди нас самый рассудительный, ты-то должен знать: зачем я понадобился отцу?
– Ничего я не знаю, – ответил Петро, зевая. – Я пришел по своему делу. Ежели отец требует тебя к себе, значит, так надо.
Из соседней комнаты без рубашки, заспанный, вышел Иван. Мускулистыми руками обнял Никиту, приподнял и закружил по комнате.
– Ты чего к нам так рано заявился?
– Ну и силенка у тебя, Иван! – застонал Никита, вырываясь из объятий брата. – Тебе быть бы борцом, а ты днями просиживаешь на тракторе. Ваня, может, ты знаешь, зачем отец меня вызвал?
– Хочет поглядеть на тебя, давно не видел, – смеясь ответил Иван. – Сядь и посиди спокойно. – Из брючного кармана Иван достал пачку сигарет, угостил братьев и закурил сам. – В семье, Никита, как и в воинском подразделении, должна быть дисциплина. Ты же знаешь нашего правоверного батю – без поучений жить не может. В одном, Никита, можешь не сомневаться: сегодня, в это прекрасное весеннее утро, батя прочитает тебе какую-нибудь важную мораль.
– Семья, Ваня, – это ты, потому что живешь еще с родителями, ну, пусть еще Петро, как он весь день с отцом на тракторах. – Никита усмехнулся в коротко стриженные усики. – Вот и пусть вас поучает. А я тут при чем? Я живу самостоятельно, мое государство суверенное.
– А что тут такого? – Петро с удивлением посмотрел на Никиту. – На то он и родитель, чтоб разговаривать с нами.
– Да мы же не дети, пойми это, Петро, мы можем обойтись и без родительской опеки. Хватает всяких разговоров на собраниях да на совещаниях. Работать надо, а не заниматься говорильней.
– Ну, задымили братовья! – Вошла мать, открыла окно. – Гасите свои цигарки, слышите, урчит мотор, это батько мчится.
– Мама, хоть вы скажите: зачем я тут понадобился? – спросил Никита. – Ить у меня наряд в кармане, меня на базе ждут.
– Погоди, Никита, малость, батько уже приехал. Он сам тебе скажет.
Мотор застрочил возле порога и, чихнув, умолк. Быстрыми шагами в комнату вошел Андрей Саввич. Кивнул, здороваясь с сыновьями, картуз и брезентовую куртку повесил на гвоздь у дверного откоса, перед зеркалом причесал голову с белыми, словно бы присыпанными пудрой, висками, спросил:
– Что, Никита, давно ждешь?
– Заявился вместе с зорькой, – усмехаясь, ответил Никита.
– Мне пришлось задержаться, – говорил отец, словно бы оправдываясь перед Никитой. – Нас перебрасывают на культивацию подсолнухов, а на троих у нас один «Беларусь». Что на нем сделаешь? Ездил просить вторую машину. Тебе, Иван, поручаю забрать ее сегодня же и перегнать на подсолнухи.
– Вы что, батя, и по ночам не спите?
– Твой вопрос, Никита, к делу не относится, – сердито ответил отец.
– Батя, я спешу в Рогачевскую, на базу, – сказал Никита. – У меня наряды на шифер и цемент.
Отец открыл дверь соседней комнаты и сказал:
– Проходи, поговорим.
В этой небольшой комнате с выходившим в сад окном Никите все было хорошо знакомо еще с детства. Тот же, уже постаревший, диван все так же вытянулся у стены, тот же небольшой стол возле окна, те же табуретка и стул. Когда дом построили, Никита был подростком, на этом диване, тогда еще новом, он спал, за этим столом делал уроки, через это окно выпрыгивал в только что посаженный тогда сад. После Никиты в комнате жил Петро, а сейчас живет Иван и тоже, наверное, скоро женится и покинет родительский кров. Отец заметил, как Никита, войдя в комнату, улыбнулся, и взгляд его потеплел.
– Что, небось припомнил детство?
– Как птицы в гнезде, мы тут выросли… Да, выросли, – сухо повторил Никита. – Так что там у вас ко мне, батя? А то я, честное слово, уже опаздываю.
Отец кивком указал Никите на диван. Колючими, чуточку сощуренными глазами посмотрел на сына, обросшее жесткой щетиной лицо вдруг нахмурилось, потемнело. «Что-то недоброе у него на душе», – мелькнула у Никиты мысль. Некоторое время отец сидел, склонивши голову. Молчал и Никита.
– Давно хотел тебе сказать, посоветовать по-родственному. Все как-то не было времени.
– Говорите, что там у вас.
– Неправильно живешь, Никита.
– Как же мне понимать ваш упрек – «живешь неправильно»? Живу так, как умею.
– Чего вцепился, как клещ, в богатство? Чего наживаешься, чего обрастаешь жиром?
– Я труженик, по специальности шофер и хочу жить обеспеченно. Что в этом плохого? Не понимаю.
– Плохое то, что из Степновска приезжают к тебе грузовые такси, как на ферму, нагружают их кабанами, кролями.
– Верно, когда надо, прибывают. А что? Дорога из Степновска в Холмогорскую отличная, асфальт.
– И увозят от тебя кроликов и кабанов? Увозят?
– Не чужих, не ворованных. Мои, мною нажитые. В чем дело, батя? Вы хотите, чтоб в станице, на черноземе, я жил бы пролетарием, как живет мой двоюродный братец Антон Беглов? Так, что ли? Вы хотите, чтоб я, крестьянский сын, кормился купленным в магазине? А я так жить не хочу и не буду! У меня есть все, и не только для моего стола и для моей семьи, а и для рабочих и служащих Степновска. Пусть лакомятся крольчатиной, едят первосортную свинину и благодарят Никиту Андронова…
– Шабашник, спекулянт! Вот ты кто!
– Батя, вас я уважаю, но оскорблений не потерплю.
– Забором отгородился от людей, цепных собак завел, жадюга! Жену изнурил непосильной работой. Ты же состоишь в партии… Как это могло случиться?
Никита тяжело, как больной, поднялся, злобными глазами покосился на отца и, сжимая увесистые кулаки, отступил, покачиваясь, к дверям. Лицо налилось бледностью, уже возле дверей он хотел еще что-то сказать и не смог. Губы мелко-мелко дрожали и мешали говорить.
– Все? – с усилием спросил он. – Ну что ж, с меня хватит и этого. Я пошел!
– Нет, погоди, сынок, еще не все. – Отец взял Никиту за грудки, смял в деревенеющих кулаках рубашку, тряхнул и прижал к себе, как клещами. – Предупреждаю, слышишь? И пока говорю по-хорошему: прекрати наживу, не позорь нашу фамилию! Иначе будет беда!
– Пустите, батя! А то я тоже… силенка и у меня… того… имеется.
Никита рванулся, отскочил от отца и, хлопнув дверью, вылетел из комнаты. Не взглянув ни на братьев, ни на мать, умчался к воротам. Загудел мотор, и грузовик покатился, взбудораживая по улице пыль.
2Вот и произошло то, чего старый Андронов так боялся: не вышел, не получился разговор с Никитой. Видно, заматерело дерево, зачерствело так, что ужо не гнется, и тут не помогут ни строгие отцовские наказы, ни хватание за грудки… В это время Иван переступил порог и спросил:
– Батя, что это Никита выскочил, как чумной?
– На батька обозлился, умник.
Иван стоял у порога, переступая с ноги на ногу. Будто витые, мускулистые плечи распирали пропитанную потом и пылью рубашку. «Не парень, а богатырь, и механизатор что надо, машину ведет – душа радуется, а вот в голову засела этакая дурь, – думал отец, оглядывая Ивана с ног до головы, словно бы впервые видя. – И что мне с тобой, Иван, делать? Как наставить тебя на правильную стежку?»
– Жениться тебе надо, Ваня.
– На ком?
– Пустяки! Девки в станице табунами ходят, подберем по душе, самую наипервейшую красавицу. – Андрей Саввич потер ладонью заросшую щеку, в глазах затеплилась улыбка. – Возраст у тебя такой, что с холостяцкой житухой надобно кончать. Ты же вместо того, чтобы полюбить какую девушку и, как все порядочные мужчины, жениться на ней да и зажить семейной жизнью, связался с замужней. Не понимаю, Ваня, за каким чертом нужна тебе эта Валентина? У нее имеется муж и дитё… Вот я и говорю: прекрати, Иван, эту свою кобелиную любовь, не позорь меня и мать.
– Прошу вас, батя, Валентину не оскорблять, не имеете нрава. – Иван рывком поднял голову, из-под соломенного чуба зло сверкнули глаза. – Меня можете оскорблять, стерплю, а ее не трожьте, не дозволю…
– Угроза?
Иван отошел к стене, до судороги в локтях сцепил за спиной руки, боясь, что не сдержится и попрет на отца с кулаками.
– Батя, может, мне лучше в поле уехать? – спросил Иван, не глядя на отца. – Перегоню «Беларусь» на подсолнухи. Сегодня можем начать культивацию.
– Успеем! Раз начали разговор, то надо кончить. Вся станица говорит о твоем распутстве. По улице совестно пройти. Своих бы людей постыдился.
– Мне стыдиться их нечего. Валя для меня не чужая, она моя жена. – Иван рукавом вытер взмокревший лоб и, сдерживая дыхание, сказал: – И ребенок тоже мой…
– Дитё замужней бабы признаешь своим? Дурак! – Отец хотел рассмеяться, а вместо смеха получился скрипучий кашель. – А ее законный муж как же? Выходит, ни при чем? Нет, Иван, не забрехивайся и напраслину на себя не наговаривай.
– Я сказал правду.
– Забудем ее, твою правду. Ты ничего мне не говорил, а я ничего не слыхал. – Старый Андронов смотрел на залитое солнцем окно и молчал. – И я, и мать – мы добра тебе желаем.
– В поле, когда я на тракторе, я подчинен вам во всем, – сказал Иван спокойно. – В работе вы на меня не жалуетесь, фамильное звено подобралось старательное, дружное. Но лезть в мою личную жизнь, оскорблять меня и любимую женщину я не позволю даже отцу.
– Не об том, Ваня, речь, – тихо, примиряюще заговорил отец. – Мы с матерью решили завтра отправиться к Горшковым с хлебом да с солью. Славная у Горшковых подросла дочка, Нина, не девушка, а цветок, красавица, каких в станице мало.
– Пойдете сватать? По старинному казачьему обычаю?
– А что? И сосватаем за милую душу!
– Меня и Нину вы спросили?
– Придет время – спросим.
– Глупую свою затею выбросьте из головы, не позорьтесь… Я женюсь на Валентине.
– Стало быть, с готовым сынком в придачу? Так, что ли? – Отец снова побагровел и крикнул грозным басом: – Не бывать этому! Ни за что!
– Я все одно женюсь…
– Ах, так?! Женишься! Тогда ты не сын мне! Вон из моего дома, паршивец! И чтобы глаза мои тебя не видели, слышишь? Ну, чего стоишь?
Бледнея скулами, Иван некоторое время стоял и молчал. Не знал, что сказать. Ладонями не спеша подобрал чуприну, с горечью посмотрел на взбешенного отца и ушел, тихонько прикрыв за собой дверь.
– Ваня, что случилось? – спросил Петро.
– Ничего, Петя, не случилось, ничего, – ответил Иван, выходя из дома.
Вскоре появился отец, подошел к рукомойнику, подставил под него голову и долго поливал ее водой. Затем взял полотенце, вытер им шею, лоб, голову, пальцами пригладил мокрый чуб. Петро смотрел на отца, видя его тоскливые глаза, и не знал, как начать с ним разговор. Мать принесла из погребка квасу, тихо, с участием, сказала:
– Попей, Саввич, кваску.
Андрей Саввич пил жадно, прямо из кувшина, крупными глотками, как загнанная на скачках лошадь, и, насытившись, уселся на стул, расстегнул ворот рубашки.
– Петя, ты тоже рано заявился. Что у тебя?
В семье Петро считался любимым сыном, слыл работягой, каких поискать, был примерным семьянином, любил жену Марфеньку и детишек – дочку Алену, школьницу, сыновей Олега и Алексея. Характер у него покладистый, с людьми Петро был вежлив, обходителен, ни отец, ни мать не слышали от него не то что грубого, а даже неуважительного слова. «Весь пошел в меня, честный, порядочный, словом, андроновской закваски, – часто хвастался Андрей Саввич. – А вот Никита и Иван – эти в мать, Устюговы, бирюки и нахальники»…
Петро, как и Никита, рано отделился от родителей. Как женился, так сразу же после свадьбы и сказал отцу:
– Батя, надо мне строиться, обзаводиться своим гнездом, и мы с Марфенькой просим вас подсобить.
– Что так поспешаешь, сынок? Пожил бы с нами.
– Теперь, батя, у меня своя семья, и ежели все мы станем находиться подальше от вас, то роднее будем, – рассудительно ответил Петро. – План мне дают недалеко, через два дома, так что в гости частенько будем приходить.
Как и Никите, отец помог Петру обзавестись своим подворьем. Сообща построили домик на таком высоком фундаменте, что под домом – в диковину холмогорцам – поместился гараж. Пока что в гараже стоял мотоцикл с люлькой, но Петро давно уже лелеял мечту о «Жигулях». Купить же не только «Жигули», но «Москвича» или «Запорожца» было не так-то просто. В правлении хранилась папка очередников станицы Холмогорской, и в той папке вот уже третий год лежало заявление Петра Андронова. Пока Петро ждал своей очереди, у него прибавилась семья: родились два сына, а во дворе, рядом с гаражом, приютился курник, на зорьке в нем надрывались голосистые петухи.
– Так что у тебя, Петя? – переспросил отец.
– Хочу поехать в район насчет «Жигулей», – ответил Петро. – Я же могу купить без очереди.
– Верно, можешь, – согласился отец. – Твой комбайн в прошлом году работал с полной нагрузкой, да и сам ты потрудился на славу. Премию ты получил за свое старание, молодец! А вот покупать «Жигуленка» я тебе не советую. Как отец…
– Не понимаю. – Петро пожал плечами. – Честное слово, не понимаю.
– У тебя есть «Ижевец» с люлькой, совсем новенький. Зачем же еще и «Жигули»?
– Для моей семьи мотоцикл мал, жену и детишек в него не посадишь. А «Жигули» – как раз. – Петро взглянул на мать, как бы прося ее поддержки. – Осенью пойду в отпуск, посажу в «Жигули» свое семейство и через перевал укачу прямо к морю. Что в этом плохого, батя? Живем в век техники…
– Технику, верно, имеем, – перебил Андрей Саввич. – А то, что у Петра Андронова будет две машины, а у кого-то ни одной? Нельзя думать только о себе.
– О ком же ему еще думать? – гневно спросила Фекла. – Петя как вон старался на комбайне, ночами не спал, сил не жалел, трудом заслужил награду.
– В наши дела, мать, не суйся. – Андрей Саввич подошел к сыну, положил ладонь на его упругое плечо. – Обозлился, да? Вынянчивал думку, планы строил – и все на излом? Но пойми, Петро, в станице мы не одни, и негоже нам, Андроновым, выделяться средь своих же людей. Ежели б мы пребывали каждый в своей норе, как сурки, тогда пожалуйста, выделывай что хочешь, выкидывай любые коленца… Ну, чего бугаем косишься? Обдумай мои слова на досуге… А зараз поезжай в отряд. Ежели Иван не взял «Беларусь», возьми сам и начинай культивацию. Я скоро приеду.
– Завтракать будешь? – спросила Фекла, когда Петро, не сказав ни слова, ушел.
– Что-то есть расхотелось.
– Не могу я, Саввич, понять, чего ты вмешиваешься в сыновнюю жизнь? – спросила Фекла, спрятав под фартук руки. – Никиту и Ивана обидел. А за что? Теперь за Петра взялся… Не все же в станице живут так справедливо, как ты.
– А моя сестра Анна и Василий? А их дети? Анне и Василию можно позавидовать. У них две дочки и четыре сына, и ничего плохого о них не скажешь.
– А Василий тебе завидует, – сказала Фекла. – У него ни один сын не пошел по отцовской дорожке. – Она веселыми глазами посмотрела на мужа. – А у тебя? Рядом два сына, и какие работяги!
– Пахать землю, сеять, убирать Петро и Иван, верно, умеют. Мастера, ничего не скажешь. Только этого, мать, мало.
Вошел Василий Беглов, одетый по-дорожному, в стеганке, в кирзовых, видавших виды сапогах, на голове мостилась старенькая кепчонка. Плечистый здоровяк, лицо заросло куцей, побитой проседью бородкой, щеки забронзовели от степного солнца и ветра. В алюминиевой миске он принес живых, вскидывающих хвостами рыб, поздоровался с порога, сказал:
– Только что из Кубани.
– Спасибо, Вася, – сказала Фекла. – Славные усачики, один в один, как на подбор.
– С гор покатились дождевые потоки, и к нам припожаловала рыба. – Василий ладонью сбил кепчонку на затылок. – Я уже было собрался умчаться в поле, а мой бегунок, как на грех, захандрил. Пришлось отдать зятю Николаю на ремонт, и остался я пешим. Андрей, у тебя стояло три мотоцикла, а зараз один.
– Сыновья разъехались, – грустно сказал Андрей Саввич. – Грузовик, может, заметил, тоже стоял возле ворот.
– Счастливый ты, Андрюха! – Лицо Василия засияло, щербатый рот растянулся в улыбке. – Ежели б у меня были такие сыновья…
– Слыхал, Саввич? – спросила Фекла. – А я о чем тебе говорила?
– Ладно, ладно, говорила так говорила… Так что, Вася, подбросить тебя в отряд?
Они уселись на мотоцикл – Андрей Саввич у руля, Василий у него за спиной. Мотор протянул частую строчку, запахло гарью, промелькнули над плетнем головы седоков и скрылись.
