Текст книги "Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5"
Автор книги: Семен Бабаевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 42 страниц)
Всю дорогу от Холмогорской до Рогачевской зиловский грузовик, погромыхивая пустым кузовом, заняв правый ряд широкого с белым поясом асфальта, катился ровно и не спеша. Мимо проплывали зеленя. После первого весеннего дождя пшеница уже поднялась повыше конской бабки и расстилалась до горизонта. Быстро проносились мимо встречные машины, да и обгоняли с ветерком, а Никита нарочно скорость не прибавлял. Устало наклонившись к рулю и всем телом чувствуя размеренный бег машины, он мучительно, с болью в сердце, думал о своем разговоре с отцом. «Неправильно живешь, Никита». Обидные слова. Почему неправильно? А может, правильно?.. Хорошо бы слышать такое лишь от отца. Как-нибудь стерпел бы. А то ведь укоряют, поучают все, кому не лень. Сосед Антон Беглов чертом косится. И однажды сказал:
– Никита, мы с тобой родичи, двоюродные братья, А родниться мне с тобой совестно.
– Почему?
– Живешь как единоличник.
– Как-то утром, когда Никита выезжал из гаража, ему вдогонку крикнул Сотников, секретарь партбюро и тоже шофер:
– Эй, Никита Андреевич, погоди! Тебя никак не поймаешь.
Никита затормозил, но мотор гасить не стал.
– А что случилось?
– Случилось… Надо нам повстречаться и поговорить. Разговор будет серьезный.
– О чем? Работаю я без аварий, ни помех у меня, ни задержек. Как часы! Горючее экономлю.
– Это известно. А вот живешь не так, как надо. Жену обижаешь, и вообще…
Никита хотел крикнуть: «А тебе-то какое дело?» До боли сцепил зубы и сдержался, включил скорость и уехал. На другой день в диспетчерской Наталья Викторовна Овчарова, вручая Никите наряд, сказала:
– Не как диспетчер, а как председатель профкома предупреждаю тебя. Ох, смотри, Никита, наживешь беды.
– Это ты о чем?
– Сам знаешь, о чем… Как ты живешь, а?
– Как умею…
– Это, предупреждаю, не ответ. Придется тебя вызвать на местком и там спросить.
«Вызвать, спросить, предупредить»… Вот эти-то слова и злят и обижают, и нету от них покоя. А тут еще и отец вмешался в общий хор, начал поучать. Больше десяти лет Никита живет отдельно от родителей, могли бы оставить его в покое. Он никак не мог понять, почему люди, собравшись в одном месте, к примеру, в станице Холмогорской, и построив каждый себе жилище, не живут сами по себе, так, как кому вздумается, а лезут один другому в душу, поучают, предупреждают, грозятся. А кому это нужно? Всех интересует, почему Никита Андронов, шофер автобазы, не живет так, как живут все. Да потому, что у него на плечах своя голова и желает он быть человеком вольным, ни от кого не зависимым.
В это время Никита увидел слева проселок и две сторожившие поворот акации с уже вызревшими, готовыми расцвести кистями. Никита давно знал и этот поворот, и что отсюда, минуя лесок, по берегу Кубани в хутор Подгорный вела гравийная, пыльная дорога, и что эти две акации – одна постарше, поветвистее, другая помоложе, постройнее – всегда встречали его и, казалось, кланялись ему и были они похожи на мать и дочь, а еще лучше – на Катю и на ее мамашу Евдокию Гордеевну. Сегодня Никита проехал мимо, не свернул.
– Заеду на обратном пути, я же обещал раздобыть рубероида для крыши, вот, может, и привезу, – говорил он, обращаясь к Кате и ее матери, будто те были рядом, и провожая глазами кланявшиеся ему акации. – А зараз не могу, потому как тороплюсь на базу. Да и зачем же заезжать с пустым кузовом…
Обширный, обнесенный высоким тесовым забором двор базы весь был завален бревнами, тесом, штабелями кирпича и шифера. Грузовики стадом толпились и во дворе, запрудив проезд между отвесными стенами кирпича и шифера, и у въезда, перед широко распахнутыми железными воротами. Они были перетянуты ржавой и пыльной цепочкой, и, когда грузовик въезжал или выезжал, эта цепочка послушно падала, и тяжелые скаты вдавливали ее в землю. Вахтер, с широким, женским задом, в коротком, давно облинявшем коричневом пиджаке, в сером картузе с непомерно большим козырьком, так что во все видящих глазах его всегда ютилась тень, был строг и неприступен. Затененные его глаза смотрели сурово, он прохаживался вдоль ворот и, когда нужно было, опускал или поднимал цепочку.
– Граждане водители! – кричал он, по-петушиному поднимая голову и ладонью приподнимая козырек. – Не занимайте проезжую часть! Эй, парень! Ну куда, куда прешь? Сдавай назад, кому говорят!
Никита оставил свою машину в дальнем конце очереди. Сам же подошел поближе к воротам, тоскливо смотрел на вахтера и натянутую на воротах цепочку. «Беда, беда, – думал он, не сводя глаз с вахтера. – Ежели так дело пойдет, то я и к вечеру не сумею погрузиться. Надо что-то придумать»… Тот шофер, которому было приказано отъехать назад и освободить проезд, матерился, багровея толстыми щеками, и не трогался с места. Вахтер решительно одернул полы своего куцего пиджака, подбежал к нему, проворно вскочил на подножку, что-то крикнул и погрозил кулаком, и грузовик, недовольно пофыркивая, попятился назад. И как только вахтер вернулся к воротам, Никита смело, решительными шагами подошел к нему, сказал, что приехал с нарядами от Семена Ивановича, поздоровался за руку и ловко, так, что никто и не мог заметить, сунул заранее приготовленную трешку в левый оттопыренный карман коричневого пиджака.
– Чего же стоишь, раззява! – нарочито громко крикнул вахтер, в упор глядя на Никиту. – Тебе что, нужно особое приглашение? Где твоя машина? Давай побыстрее заезжай! Эй, чья это полуторка? По-осто-оронись!
Цепочка звякнула, упала на землю, под ней ровной строчкой вспыхнула пыль, и тут же Никита Андронов, смело въезжая во двор, придавил ее колесами своего грузовика.
Больше всего машин скопилось возле шифера, так что для Никиты не оказалось свободного места, и он остановился, не зная, куда ехать. Недалеко от него дюжие хлопцы, в рукавицах, подвязанные брезентовыми фартуками, загружали тесом машину с вытянутым прицепом, и всякий раз, когда под крик: «А ну, робята, взяли!» – доска падала на доску, над двором взлетал звук, похожий на хлопок могучих ладоней. Два грузовика удобно подстроились к дверям склада, стоявшего на высоком фундаменте. Грузчики в брезентовых капюшонах на головах, с белыми, словно бы запорошенными мукой, плечами и спинами носили и бросали в кузова желтые бумажные мешки с цементом. Гул моторов смешивался с людскими голосами, слышались выкрики, смех, прибаутки.
– Эй, раззява! Сверни, дай проехать!
– Куда же ты рулишь, черт сиволапый! Сперва рули влево, а потом сдвигай чуточку вправо!
– Ну и дрючья, мать… Ломами не сдвинешь!
– Виталий Самсонович, пойми нас! Нам нужен не шифер, а рубероид!
– Может, вам требуется родной брат рубероида – толь?
– Обойдемся без родичей! Так как же, Виталий Самсонович, насчет рубероида?
– Погодите, погодите, не все сразу! Мне не разорваться…
– Эй, милок, Виталий Самсонович, а где загружаться железом?
– Тебе что, повылазило? Рули вон к тому крайнему складу. Я зараз туда прибегу!
Виталий Самсонович был на складе тем человеком, который всем нужен. Он не знал ни минуты покоя, и если бы его вдруг не стало, то все здесь замерло бы. За ним ходили шоферы, умоляли, упрашивали, и у каждого к нему было свое неотложное дело. Низкого роста, щуплый и юркий, Виталий Самсонович был неуловим, он нырял между машинами. Никите нравился этот вездесущий парень с белесой, как одуванчик, головой, он считал его человеком деловым и умным. И когда льняная чуприна промелькнула почти рядом с его грузовиком, Никита выбежал из-за машины и сказал:
– Виталий Самсонович! Доброго здоровья!
– Никита, тебе чего требуется? – не отвечая на приветствие, деловым тоном спросил Виталий Самсонович. – Что имеешь по наряду?
– Шифер и цемент.
– А что держишь в уме?
– Рубероид… Хоть бы рулончиков пять. Для крыши…
– Получишь семь. Еще?
– Лишку шифера.
– Конкретно?
– Хоть бы листов сто.
– Восемьдесят. Сегодня больше не могу.
Никита кивнул в знак благодарности, тут же каким-то особенным, давно натренированным движением сунул в руку Виталия Самсоновича три десятирублевки, и тот, спокойно опустив их в свой нагрудный карман, сказал:
– Загружайся сперва цементом, да побыстрее!
– Там тоже местечка нету. Беда!
– Что за беда? Зараз место отыщется. – Виталий Самсонович крикнул шоферу, грузившему в свою машину: – Любезный, отодвинься назад и посторонись влево. Рядом станет вот этот грузовик. – И обратился к Никите: – Потом подъедешь к шиферу, а рубероид тебе поднесут, я скажу… Ну, покедова!
Часа через полтора, не выходя из кабины, Никита протянул вахтеру пропуск, улыбнулся, трогая пальцем взмокревший ус и как бы говоря: «Видишь, у меня полный порядок, так что в кузов тебе заглядывать нечего». Вахтер же и не собирался осматривать груз, он козырнул, приложив пухлую ладошку к своей кепке, и понимающе повел глазами. Тут же цепочка, слабо звякнув, упала, и тяжело груженная машина, покачиваясь и поскрипывал рессорами, выкатилась из ворот. Только теперь Никита облегченно вздохнул, рукавом вытер холодный, мокрый лоб и прибавил скорость. И хотя он уже был в безопасности, а в кузове лежали не семь рулонов рубероида, а восемь, и не восемьдесят штук лишних шиферных плиток, а более ста, на душе все еще было тревожно. Ему казалось, что следом за ним катится «Волга» с пугающим красным кушаком, что она вот-вот выскочит наперед и встанет поперек дороги. Никите хотелось побыстрее выбраться на шоссе и там в потоке машин затеряться. И все же у самого выезда он свернул на обочину, остановился и, беспечно насвистывая, вышел из кабины. Закурил, осмотрелся и, убедившись, что никакая «Волга» его не преследует, заглянул в кузов: там все лежало так же, как и было положено, – он успокоился и поехал.
«Да, ничего не скажешь, удачно съездил: и по наряду быстро получил, и еще прихватил то, что мне позарез нужно, – думал Никита, уже проезжая по знакомому шоссе. – Четыре рулона рубероида возьму себе, пригодится, а четыре отдам Катюшиной мамаше, надо же ее порадовать. У нее крыша на хате прохудилась. Без моей помощи что она может сделать? Шифер возьму весь себе на новый свинарник. Отличная будет кровля… Все ж таки как там ни говори, а хорошо, что на свете еще живут такие люди, как Виталий Самсонович и этот толстозадый вахтер. Если бы, к примеру, их не было? Нету – и все, как говорится, днем с огнем не отыскать. Тогда что? Как выходить из затруднительного положения? Сегодняшний день тому наглядный пример. Я должен был весь день проторчать возле ворот, поджидая своей очереди. А о шифере для себя лично, о рубероиде и мечтать нечего. Я же управился за какие-то два часа, и как управился! Сам себе завидую и радуюсь… А как он, подлец, взял трешку! Как свою собственную, глазом, сатанюка, не моргнул. Это же надо уметь! Да и Виталий Самсонович тоже порядочный фокусник, так ловко опустил десятки в свой карман, что будто бы и не опускал, а сами они туда повскакивали. И сразу нашлись для меня и место, и грузчики, а рулоны словно бы сами по себе припожаловали в кузов, я даже не видал, кто их принес, и не семь, а восемь… А вахтер, собака толстозадая, дажеть козырнул. Дай ему не трешку, а рублевку, не взял бы, знает себе цену, паршивец… Расскажи обо всем этом моему праведному бате. Что было бы! Взбеленился бы, поднял бы крик. А чего кричать? Кричать нечего. Да, слов нет, они живодеры и сукины сыны, но и без них же обходиться трудно»…
Никита размечтался и чуть было не проскочил мимо все так же кланявшихся ему акаций. Жестко затормозил, свернул вправо, и грузовик, поскрипывая рессорами, покатился по проселку. Вскоре Никита миновал лесок, свернул к Кубани, и вот он – Подгорный. Единственная улица лежала вдоль берега – домов двадцать, не больше. На краю улицы вытянулись в ряд три низких и длинных строения с покатыми черепичными крышами. Под этими крышами выращивалось множество кур, уток и гусей, и поэтому Подгорный назывался не хутором, а птицеводческим комплексом. Сперва было непривычно, непонятное, неведомо откуда заявившееся словцо как-то плохо ложилось на язык. Постепенно привыкли, теперь уже и слово кажется и понятным, и осмысленным, и все хуторяне выговаривают его без особого труда. Можно слышать: «Ну как там у вас, на комплексе?» – «Хорошо, дело идет, куда ни глянь – одна птица». – «Ты куда это собрался на мотоцикле?» – «Проскочу на птицеводческий комплекс, к брату». Года два назад Никита привозил на комплекс корма для птицы и случайно познакомился с Катей. Он остановил грузовик возле утиного корпуса и засмотрелся на миловидную женщину в цветной косынке и в белом халате. Задумчиво поглаживая пальцем светлый усик, Никита улыбался и молчал.
– Тебе что нужно, водитель?.
– Доброго здоровья, утиная хозяйка! Как твое имя?
– Екатерина Васильевна… А в чем дело?
– Катя… Екатерина Васильевна, принимай корма.
– Да ты что, аль новичок? Не знаешь, куда их доставлять? Вези вон туда, в кормоцех. Видишь трубу?
– Екатерина Васильевна, а где твоя хата?
– Тебе же нужен кормоцех. – Катя рассмеялась, щеки ее порозовели, глаза заблестели. – Зачем понадобилась моя хата?
– Хочу прийти в гости.
– Ой, погляди на него, какой скорый!
Стройная, в белом халате, она была похожа на какую то гордую птицу. Перед ней поднимался щиток, на щитке – две кнопки, как два зеленых глаза, и надо было знать, какую из кнопок и когда нажать, чтобы накормить и напоить прожорливое утиное стадо. Словно завороженный, Никита смотрел не на щиток с чудо-кнопками, а на Екатерину Васильевну и не видел, как транспортеры, лениво двигаясь, подавали корм, как утки жадно глотали готовую, приготовленную для них пищу, похожую на круто заваренную пшеничную кашу, – все собой заслонила эта женщина.
– Водитель, чего стоишь? – Ее снова душил смех. – Я же сказала, вези свой груз в кормоцех. Трубу-то видишь?
– Вижу, как не видеть. – Никита включил мотор, развернул грузовик. – А в гости я приду, так что поджидай.
С той поры Никита часто бывал у Кати и многое узнал о ней. Он узнал о том, что Катя развелась с мужем, не прожив с ним и года, что еще не так давно она была обыкновенной птичницей, а теперь диспетчер (тоже заковыристое словцо!) и одна управляется с тысячами крикливых и прожорливых уток. Он хорошо знал неказистую хатенку под изорванным старым толем, заросший бурьяном, осиротевший без хозяина двор, низкую, сбитую из досок калитку и хворостяные ворота. Ворота вросли в землю, хворост снизу сгнил, их никогда не открывали, и поэтому Никита не въезжал своим грузовиком во двор. Сегодня он тоже поставил его возле калитки и сразу же начал поспешно, чтобы никто не увидел, носить и складывать в сенцах рулоны рубероида. Мать Кати, Евдокия Гордеевна, женщина ласковая, словоохотливая, обрадовалась, увидев Никиту, хотела ему помочь.
– Мамаша, я сам. Вам это не под силу.
– Ой, какой же ты славный, Никита! Не забыл-таки про нашу кровлюшку!
– У меня, мамаша, слова не расходятся с делами.
– Он занес четвертый рулон, стряхнув пиджак, вытер руки тряпкой, которую ему подала Евдокия Гордеевна, спросил:
– Что-то я не вижу Катю?
– Нету ее дома. Завтра она свободная от дежурства, а зараз на комплексе.
– Мамаша, а вы удивительно хорошо выговариваете это трудное слово. – Никита наклонился в дверях, чтобы не зацепить головой притолоку, вошел в хату. – Помню, раньше у вас это не получалось. Научились, да?
– Одолела… Веришь, Никита, недели две мучилась, твердила, аж язык опух. Встаю утром – бубню, ложусь спать – бубню, словно молитву. Соседка Надюша услыхала мои разговоры и смеется. «Ты что, – спрашивает, – Дуся, аль умом тронулась? Чего ты ходишь по двору и заговариваешься, как ненормальная, и что-то поешь, мурлычешь себе под нос?..» Мне и Катя помогала. Сама говорит, а меня заставляет повторять за ней, да чтобы погромче. Так и наловчилась. – Евдокия Гордеевна спохватилась: – Небось проголодался? А я тебя байками угощаю. Мой руки и садись к столу. Сокол мой ясный, чем тебя попотчевать? Хочешь, нажарю яичницы, можно на сале, а можно и на сметане. Есть у меня и жареная уточка, и помидорчики солененькие, целенькие, как яблочки, и водочка отыщется… А за покупку не придумаю, как тебя и отблагодарить. Теперь у нас будет крыша. Не знаю, Никита, и что бы мы без тебя делали, благодетель ты наш!
– Водочку, мамаша, отставить! – решительно заявил Никита, полотенцем вытирая свои крупные, как у грузчика, ладони и видя на столе нераспечатанную бутылку. – Зараз я нахожусь за рулем, мне нельзя.
– Никита, хоть одну рюмашку.
– Ни капли. Нерушимый шоферский закон. Случится что в дороге, допустим, не по моей вине, а милиция перво-наперво – дыхни. Вот и весь разговор… Так что лучше унесите ее с глаз, чтоб не соблазняла, черт!
Никита уселся за стол, а заботливая хозяйка умчалась в погреб, принесла оттуда полную миску только что вынутых из кадки, еще мокрых, ярко-красных помидоров, поставила тарелку с кусками утятины. Затем взяла сковородку и ушла на кухню готовить яичницу. Никита смотрел на помидоры и на бутылку, как кот на сало, улыбаясь и самодовольно поглаживая усы.
– Да, помидорчики, черт, соблазнительные, еще к ним и не притрагивался, а слюнки уже текут, – сказал он, когда Евдокия Гордеевна появилась со сковородкой, в которой шкворчала и пузырилась яичница. – И как вы, мамаша, могли до весны сохранить их такими невредимыми красавцами?
– Очень просто! – Довольная похвалой, Евдокия Гордеевна поставила сковородку на стол поближе к Никите. – Храним в кадке на погребке… Кушай на здоровьице. Теперь и у нас все жарится быстро, на газе. Чиркни серником – и уже горит. Как построили комплекс, так сразу и начали привозить баллоны. Так привыкли к этому огоньку, что без него не знаю, как бы мы и жили… Бери, бери, Никиша, помидоры… И все же я налью рюмочку, так, для затравки. Никакая милиция и знать не будет.
– Ни-ни, мамаша! – Никита принялся за яичницу и за помидоры. – Да, хороши, черт! Для водочки незаменимая закуска! Но не могу, нельзя. – И он перевел разговор: – Вот я обещал, мамаша, привезти вам рубероид на крышу и привез. Не забыл.
– Спасибо, спасибо, Никиша. Сколько же они стоят?
– Что вы, мамаша, для вас они ничего не стоят. Только не подумайте, что это все так просто, подъезжай к складу и покупай. Э, нет! Недобрые люди подсобили.
– Это как же так – недобрые?
Никита запустил в рот целый помидор и, щурясь от удовольствия, вытер полотенцем мокрые усы.
– Чтобы вы меня поняли, я поясню примером. Есть люди обычные, сказать, честные, справедливые, мы их видим всюду, особенно на собраниях. И рядом с ними проживают люди другие, необычные, или, сказать, недобрые, и хоть их не так-то много, но они имеются всюду. Вот они-то, недобрые, и выручают из беды, и ежели знаком с такими людьми, то ты все можешь достать и все раздобыть. Таким путем я раздобыл и рубероид для вашей хаты. Теперь вам понятно?
– А как мы без тебя доставали бы?
– Никак бы не достали – и все.
– Теперь бы найти мастера.
– Не ищите. Я сам все сделаю, я умею. Скажите Кате, что в воскресенье приеду специально и сработаю вам крышу. Так что, мамаша, не волнуйтесь и не глядите на меня так горестно.
– Меня, Никиша, не крыша беспокоит, а другое…
– Что именно? Женский секрет?
Евдокия Гордеевна присела к столу, к еде не притронулась, моложавое, всегда ласковое ее лицо вдруг помрачнело.
– Крыша, спасибо тебе, теперь у нас будет, да и мастера отыскать у нас на комплексе не трудно.
– А что трудно? Говорите. Что вас так встревожило?
– Катя, дочка моя… Как оно у вас, как-то непонятно… Не пойму, что и как промежду вами…
– А-а, вот вы о чем. Об этом, мамаша, тревожиться нечего, это дело наше, сугубо личное, как это говорится по-научному, интимное.
– Я не про то, не про интимное… Катя – она натурой доверчивая, ее только помани ласковым словом, и она пойдет хоть в пропасть. – Мать смотрела на Никиту полными слез глазами. – Через ту свою доверчивость она и так уже несчастная. Попался ей один, ласковый да говорливый, она, дурочка, и выскочила замуж, а счастья с ним у нее не было… Никиша, о тебе я ничего плохого не думаю… Но ить ты человек женатый, семейный… И через то я, как мать, прошу тебя…
– Мамаша, решительно ни о чем просить меня не надо. Вы же знаете, я всегда готов, чем только могу, подсобить вам. В воскресенье, как я уже сказал, приеду и починю вам крышу. – Никита вышел из-за стола, закурил папиросу, в окно посмотрел на свою машину. – А насчет Кати и вообще не волнуйтесь, дело между нами, как я уже пояснил, исключительно интимное, тайное, и оно не должно…
– Тайное – мне понятно, но ить я мать… А Катя, она доверчивая…
– Ну, мне пора в дорогу, – сказал Никита, приглаживая чуприну и натягивая картуз. – Спешу, как всегда… Ну что вы, мамаша, так опечалились?
– Может, Катю покликать?
– Не надо, она же на дежурстве. Да и я спешу. Передайте Кате мой привет и скажите, что в воскресенье я приеду.
Он даже обнял плакавшую Евдокию Гордеевну и твердыми шагами вышел из хаты. Грузовик отвалился от ворот и, круто развернувшись, покатил, поднимая высокий серый хвост пыли.
