Текст книги "Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 1"
Автор книги: Семен Бабаевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 45 страниц)
Место для стоянки облюбовали Игнат и Афанасий Фоменковы. Братья распрягли быков и уселись на дышло, поджидая Семена. Оба были рослые, немолодые. Оба были женаты, имели детей и жили под одной крышей – в отцовском доме. Всю войну Игнат и Афанасий служили в дальнобойной артиллерии. Из армии вернулись еще зимой, но до сих пор не расставались с армейским обмундированием – их гимнастерки на плечах и на спине выгорели добела.
К ним подсел Никита Мальцев, молчаливый, хозяйственный парень лет двадцати. В армии он еще не был – начал посещать всевобуч, а тут кончилась война. По совету матери в начале мая он женился, и девятого числа в первую годовщину Дня Победы, в станице была свадьба. Женившись, Никита стал усиленно отращивать мягкие; и какие-то бесцветные усы, старался как можно чаще бывать среди пожилых мужчин. Поэтому, когда Петро Нескоромный и Антон Череда, его одногодки, пригласили Никиту пойти посмотреть клокочущую внизу воду, он отказался, предпочитая остаться с Игнатом и Афанасием.
Подошел Семен и тоже сел на дышло.
С чего будем начинать? – спросил он. – Вы тут люди местные, вам виднее.
Афанасий вынул кисет, оторвал полоску газетной бумаги, угостил табаком Семена и протянул кисет Никите. Тот принял его с достоинством и стал не спеша, так же как и Афанасий, сворачивать цигарку.
– Начнем по-военному – с оборудования огневой позиции, – серьезно сказал Афанасий. – Как бывало? Приехали, остановились – незамедлительно окопайся, оборудуй чин по чину огневую позицию… Эх, сколько я их порыл! Отступали – рыл, можно сказать, на каждом десятом километре, наступали – тоже рыл. А какие то были позиции! Не то что у пехоты – врыл себя в землю, и готово. А тут надо вокруг орудия ров отрывать, да чтобы он был глубже чем по пояс, с ходами сообщения. Словом, позиция что тебе надо!
– А я уже отметил важный ориентир, – сказал Игнат, поглядывая на скалу. – Вижу пещеру. Надо ее приспособить для жилья – тогда нам не страшен ни дождь, ни ветер.
– Правильно, – согласился Семен. – Да и ориентир, и огневые позиции – все это и мне хорошо знакомо. И войны нет, а слова не забываются, нет-нет да и вспомнишь. А сколько новых слов мы выучили на войне. И слова-то какие: огневая точка, ориентир, дислокация, внезапность, код, беглый огонь – всех не перечесть. А ну, слушайте, я буду говорить по-военному. Игнат и Никита, вам поручаю оборудовать огневую позицию, разведать вот тот кустарник, нарубить хворосту и хорошенько замаскировать материальную часть. Постройте командный пункт – имеется в виду шалаш из хвороста. Кроме того, помогите нашему интенданту разобрать продукты, устройте из камней кухню и на всякий случай разведайте пещеру. А мы с Афанасием пойдем, так сказать, на рекогносцировку. Понятно?
– Все понятно! – громко сказал Игнат.
Все трое рассмеялись, а Никита Мальцев даже не улыбнулся. Он понял, о чем говорил Семен, но многие слова ему были неизвестны. Особенно его озадачило слово «рекогносцировка». Он никогда такого слова не слышал, попробовал произнести вслух – и не смог выговорить. От этого было совестно и как-то неловко: он женатый человек, и не знает, что означает это слово и куда именно ушли Семен с Афанасием.
На рубке хвороста, разговорившись с Игнатом, Никита, как бы между прочим, спросил:
– А куда они пошли?
– Да ты что же – не слышал? – удивился Игнат. – Пошли осмотреть то место, где нам завтра придется с бревнами воевать.
– А-а-а… Теперь понятно, – сказал Никита, нагибая сапогом пучок легко гнущегося хвороста и взмахивая топором.
В это время, цепляясь за каменные выступы, Семен и Афанасий спустились к реке. Внизу, у самой воды, тянулась узкая полоска берега, словно специально вымощенная плитами, которые лежали не плашмя, а ребром. Подыскивая удобное место для наблюдений за сплавом леса, Семен и Афанасий прошли по прибрежной дорожке навстречу течению и вскоре увидели метрах в пяти от берега большой камень. Белый, он напоминал спину животного, – скорее всего был похож на огромного северного медведя, стоявшего с погруженной в воду головой. Казалось, сама природа позаботилась о сплавщиках – лучшего места для встречи бревен и желать не надо! На камне свободно могли разместиться два человека, а багром отсюда можно доставать чуть ли не до того берега.
– Наблюдательный пункт «Медведь», – заметил Семен.
– Очень удобное местечко, – рассудил Афанасий. – Сиди, как в лодке, и вся река перед тобой.
Вода билась о камень и косыми бурунами отходила в обе стороны. Афанасий покачал головой.
– Удобно, а страшно. Днем ничего, а ночью. Вдруг вода подымется? Смоет, как щепку!
– А как бы нам туда забраться? – спросил Семен.
– Пойдем вброд.
Они разделились и по быстрой воде, глубиной до пояса, подошли к «Медведю». Из воды выступала массивная глыба белого мрамора, сверху до блеска отшлифованная водой, – работа реки во время разливов. Афанасий первым взобрался на камень, растянулся на нем, как в бане на полке. Разогретый солнцем, камень был горяч, а вокруг него веяло приятной свежестью от быстро бегущей воды.
– Какая благодать! – воскликнул Афанасий, широко раскинув руки. – Вот где принимать солнечные ванны… Райское место!
– Погоди радоваться, – заметил Семен. – Еще надоест здесь загорать.
Все хорошо знали, что сегодня бревна плыть не будут. В лучшем случае их можно ожидать лишь завтра к вечеру. Поэтому сплавщики занимались устройством лагеря и подготовкой наблюдательного пункта «Медведь». От правого берега к белому камню протянули канат для того, чтобы ночью, пробираясь по воде, можно было за него держаться.
Игнат и Никита, выполняя приказание бригадира, нарубили хворосту и обложили им бричку с трех сторон. Между колесами образовалось удобное местечко, наподобие небольшого чуланчика. Сюда и были сложены продукты. По соседству с бричкой вырос шалаш из хвороста, покрытый сухой травой, – предназначался он для Анфисы. Шалаш строил Афанасий, ему охотно помогали парни, особенно Антон Череда. Он раздобыл где-то сухой, прошлогодний камыш, связал маты и постелил их внутри шалаша.
– Добрый домишко получился у нашей кухарки. А все ж таки придется нам гуртом охранять девушку. – Афанасий лукаво посмотрел на Семена. – И от парубчаков и от бригадира.
Все, конечно, догадывались, что приезжий друг Сергея Тутаринова ухаживает за его сестренкой. Афанасий даже узнал от своей не в меру болтливой жены, будто Сергей нарочно привез с фронта Семена, чтобы женить его на Анфисе, – тем не менее делали вид, что ничего им не известно.
Наступила ночь. Игнат и Петро погнали быков пастись. Афанасий укрылся буркой и уснул возле брички. Никита сидел у костра и о чем-то думал. А Семен и Анфиса гуляли невдалеке от лагеря. Странно и непривычно было им слушать ночью шум воды и видеть постоянно перед глазами темный силуэт утеса. Они присели на камне, вблизи обрыва. Семен нежно обнимал Анфису. Под своей сильной рукой он чувствовал ее упругие плечи, и она казалась ему совсем маленькой и беззащитной на фоне этой суровой природы.
Они говорили о том, что их больше всего волновало. Будет ли свадьба, а если будет, то хорошо было бы справить ее в колхозном клубе, отделившись от стариков. «Не люблю я пьяных, – говорила Анфиса. – Пусть старики гуляют сами по себе, а мы сами по себе». Много говорили о постройке хаты: как строить – две или три комнаты, покрывать камышом или черепицей; хорошо, если план получат на низине: там и вода близко, и земля хорошая, а что, если у самой толоки, где лежит тракт и без конца едут, подымая пыль, машины и подводы; какой посадить сад – абрикосовый или вишневый? «Всякого понемногу», – советовала Анфиса, уже видя молоденькие деревца. «Надо, чтобы и яблони и груши были», – добавлял Семен. Где Семену лучше работать, – тоже немаловажный вопрос: в колхозе или в тракторной бригаде, и приходили к выводу, что во всех отношениях выгоднее, конечно, в тракторной бригаде. «Танк я знаю отлично, так что смогу быть бригадиром», – говорил Семен, и Анфиса соглашалась с ним. Если бы кто-либо подслушал их разговор, то невольно сказал бы: «Да, эта будущая семья цементируется надежно. По всему видно, что сошлись они и характерами, и вкусами, и взглядами на жизнь».
Была глубокая полночь. От реки вместе с туманом подымалась осенняя свежесть. Анфиса озябла. Они вернулись в лагерь, Анфиса простилась с Семеном и скрылась в темном, пахнущем камышом и овчиной шалаше.
– Сеня, а ты далеко не уходи, – сказала она – Карауль меня.
Разве Семен мог уйти от шалаша! Он расстелил шинель и безропотно лег у входа, преградив своим телом доступ в шалаш. Он слышал шорох ее платья, спокойное дыхание, и радостное ощущение близости любимой девушки волновало его. Казалось, что она тоже не спит и думает о нем, и от этих мыслей холодело в груди. Почти до утра он не смыкал глаз.
Только на третий день, когда солнце стояло в зените, бросив на воду блестящий мостик, наблюдавший за рекой Никита Мальцев увидел плывущие бревна. Да, это было красивое зрелище! Одно за другим, точно состязаясь в беге, бревна выскакивали из-под блестящего солнечного мостика, и чем ближе они подплывали к порогам, тем бег их становился стремительней. Впереди, как бы показывая дорогу, во всю мочь неслась тройка: «коренник», чуть-чуть выскакивая вперед, устремился прямо на «Медведя», и «пристяжные» то рвались в сторону, то прижимались и «кореннику».
– Плывут! – во всю силу легких закричал Никита.
– Ба-а-гр-ры!
– На «Медведя»!
– Игнат, скачи к берегу!
– Петро и Антон, идите к концу порогов!
Семен и Афанасий, схватив багры, побежали к реке. Вода густо рябила бревнами, они плыли вразброс, сбиваясь к быстрине, как бы готовясь нырнуть в буруны. Семен и Афанасий взобрались на «Медведя». Они стояли рядом, а на них неслась неудержимая тройка. Вот она уже совсем близко, Семен и Афанасий подняли багры. На разрезе воды «пристяжные» чуть приостановились, потом рванулись в разные стороны и, вздрагивая, нырнули в буруны и исчезли. А «коренник» ткнулся носом в камень, с минуту постоял, сердито поводя хвостом. Семен ударил его багром, но бревно даже не пошатнулось. Афанасий бросился на подмогу, но и вдвоем они не могли сдвинуть его с места. Тут наскочило плывшее сзади бревно. «Коренник» чесанул боком о гранит с такой силой, что на воде показались темные обломки коры. Покачиваясь и белея ободранным боком, бревно нырнуло в пену и снова показалось уже далеко за порогами, где река текла спокойно.
– Пронесло! – крикнул Афанасий, отталкивая багром новое бревно. – А вот несется целая стая. Ну, держись, Семен!
Из-под пламенеющего мостика одно за другим выскакивали бревна, издали похожие на торпеды. К порогам они подплывали гуськом, как бы выстраиваясь в одну шеренгу. Их встречали Семен и Афанасий и направляли на середину течения. Сплавщики усиленно работали баграми, стоя на белом камне, как отважные полярники на льдине.
Такое сильное движение леса продолжалось недолго. Через час или полтора река очистилась, и от сверкающего на воде мостика резко отделялась темная полоса. Семен и Афанасий отдыхали, усевшись на камень. Нещадно палило солнце, зноем дышал раскаленный утес, а сплавщикам было прохладно.
– Ну, кажись, наступила передышка, – сказал Афанасий, зачерпнув ладонью воду. – Надо звать молодежь, а нам придется заменить их ночью.
Обычно в дневное время на «Медведе» находились те, кто помоложе, а ночь делили между собой братья Фоменковы и Семен с Никитой. Никита гордился тем, что его, молодожена, признали на сплаве человеком солидным, причислили к людям серьезным, которым можно было доверить ночное дежурство. Широко расставив ноги, Никита стоял с багром, держа его наперевес, как винтовку. У его ног сидел, отдыхая, Семен. Никита всматривался в темный поток воды и, поглаживая молодые усы, время от времени покрикивал:
– Ага! Еще одно чернеет!
Шлепался о воду багор, взлетали брызги. Никита управлялся и один. Бревно чернело, промелькнув мимо камня. Семен сидел и молча смотрел на шумящий в темноте поток. Река, окутанная мраком, казалась величественной и грозной. Семену невольно думалось, что этот черный ревущий поток вот-вот захлестнет их. В темноте с трудом можно было разглядеть подплывающее бревно. Днем его было видно издали, а теперь оно, точно подкравшись, выскакивало из воды почти рядом с «Медведем» и тут, чтобы вовремя направить каждое бревно на середину течения, требовались особая сноровка и ловкость. Иногда лес шел, как говорил Никита, «стадом» и тогда у гранитного островка возникали небольшие заторы. В такие минуты оба сплавщика принимались за дело и ворочали баграми с невероятным проворством, помогая воде унести все бревна. Затем, как правило, наступало затишье. Семен ложился на спину и отдыхал, любуясь звездами.
– Семен, а на свадьбу меня позовешь? – вдруг спросил Никита, продолжая наблюдать за рекой.
– Что это пришло тебе в голову? – удивился Семен. – О какой свадьбе говоришь?
– Да ты не скрывай. Я и сам недавно таким был. Тоже скрывал, скрывал, а люди все равно все узнали. Скажи, позовешь?
– Ну и чудак же ты, Никита! Если будет свадьба, то, конечно, позову.
– За это спасибо. А как же порешил с Анфисой? Увезешь ее от нас или тут останешься жить?
– Об этом еще ничего не знаю.
– А ты оставайся у нас. У нас здесь очень хорошо жить! Земля родит, вода. А такой красивой станицы, как Усть-Невинская, по всей Кубани не найдешь. Оставайся, хату мы тебе гуртом построим. Я первый подсоблю. И не один приду, а с женой. Лесу теперь у нас много, а саману наделаем. Я хоть и женился, а мне строиться не надо. Один я у батька.
Семен промолчал. Мимо плиты, разрезая темную воду, как щуки, пронеслись два бревна. Быстро вскочив, Никита успел толкнуть их багром. Потом снова присел к Семену. К этому светловолосому парню, вернувшемуся с фронта, Никита питал какое-то особенное уважение и доверие. Из рассказов Никита знал, что Семен побывал в Германии и еще в каких-то странах, и ему казалось, что такой бывалый солдат сможет ответить на любой вопрос. Поэтому Никита нет-нет да заговаривал с Семеном то о станице, то о себе, то об Анфисе. А однажды спросил:
– Семен, ты намного старше меня?
– Думаю, что старше. А зачем тебе?
– Так, поинтересовался. – Никита некоторое время молчал: – Да. Ты на войне был, чего там только и не видел. Значит, ты и знаешь больше, чем я.
– Может, больше, а может, и меньше. Смотря в каком деле.
– А скажи, отчего так бывает: когда я был неженатым – одно ко мне отношение, а женился – совсем другое?
– В чем же ты видишь это «другое»?
– Да во всем. Люди на меня смотрят по-другому. Сказать, поручение какое или еще что-нибудь важное. Я – комсомолец, и вот я скажу тебе правду. Раньше, бывало, наш секретарь совсем меня не замечал. Попросишь что-нибудь сделать, а он говорит: «Ты, Никита, за это дело не берись, не сумеешь». Больше всего я бывал на побегушках: то клуб убирал, то афишку расклею, то на собрание созываю… А теперь – в президиум меня избирают; кому первое слово в прениях? Никите Мальцеву. Задания всякие дают, особо какие трудные. По займу не всякий может толково рассказать или какое постановление прочитать колхозникам, – а мне это доверяется. Недавно меня агитатором на ферме назначили. Сам парторг Еременко подписал меня на газету «Правда», говорит: «Теперь тебе без газеты никак нельзя…» Вот журнал еще не выписал. А когда готовились ехать на лесосплав? Стали подбирать людей. Кого послать? Думали, думали и первого меня записали. «Поезжай, Никита, на тебя полная надежда». Или вот недавно. Почему Прохор выбрал меня в твою бригаду? Охотников было много, а Прохор на меня так серьезно посмотрел и сказал: «Никита подойдет, человек надежный». Отчего так, скажи?
– А очень просто, – сказал Семен. – Значит, заслужил доверие. Дорожить этим надо. Если б ты побывал на фронте, ты бы еще больше удивился. Там хорошее в человеке быстро замечают.
– Да я это понимаю… Или вот еще такой пример. Иван Герасимович Еременко беседовал со мной. Долго мы с ним говорили. «Готовься, говорит, Никита, в партию вступить». Дал мне Устав. «Прочитай, говорит, все, а тогда мы еще побеседуем». А ты член партии?
– Да, – ответил Семен. – Вступил на фронте.
– А скажи, – еще больше оживился Никита, – что наиважнее для члена партии? Мне это надо знать.
– Как тебе сказать… – Семен задумался. – Важнее всего, как я понимаю, быть всегда и во всем примером для других.
– Это я смогу.
– Еще не все, – продолжал Семен. – Жаль, что ты не был на фронте. Там бы ты сам увидел, что значит быть коммунистом. Но я приведу тебе такой пример. Скажем, так. Возьмем нашу страну, это тебе будет понятно. Растянулась она на полсвета, сам знаешь. А сколько у нас людей и разного богатства! И вот все люди, как одна большая армия, каждый день находятся в сражении против мирового капитала. Ты думаешь, отчего нам так трудно? Никто еще не шел по этой дороге, а мы идем. Война кончилась, намного стало легче, но сколько еще дела. Армия идет вперед, и есть в этой армии ударные полки. В них отбираются люди самые честные, самые преданные и бесстрашные. Их трудностями не запугаешь. Это и есть члены партии. Вот ты и рассуди теперь сам, что самое главное для члена партии.
– Да я тоже думал об этом, только выразить не мог.
Семен встал, взял багор. Посмотрел на реку. Бревна не плыли. «А Никита – славный парень, – подумал Семен. – На фронте такой непременно бы отличился. Как это он сказал: «Люди на меня смотрят по-другому».
Вспомнил Анфису, желанные разговоры с ней о жизни, о будущем. После беседы с Никитой он вдруг почувствовал, что теперь он в этих краях не гость… Он держал над водой багор, смотрел на плывущие мимо бревна и мысленно представлял себе, как каждое проносящееся по реке бревно будет либо распилено на доски, либо целиком ляжет на стену, как вырастут из них здания электростанции, кинотеатра, конюшни, коровника.
– А! – воскликнул он. – Еще одно плывет! Ишь какое толстое да важное. Плыви, плыви, мы тебя распилим на доски и постелим полы.
И его радовало, что среди новостроек станичной пятилетки будет и его маленькая хата с белыми ставнями и яркой черепичной крышей.
Было поздно. Пришли на смену Афанасий и Игнат. Семен вернулся в лагерь в приподнятом настроении. Подошел к шалашу, чувствуя, как тянет его туда какая-то сила. Хотелось поделиться своими мыслями с Анфисой, но войти к ней не решился. Никита залез под бричку и тотчас уснул. Семен сел возле шалаша и задумался. Дверь в шалаше была завешена белым передником, в котором Анфиса бегала днем возле печки. Семен притронулся к нему рукой и почувствовал, как часто забилось у него сердце. Тут же у двери он расстелил шинель и лег. Неподалеку шумела река. Семен лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к биению своего сердца, в котором росла, заполняя грудь, тихая и светлая радость – радость жизни.
Глава XXVIДнем и ночью вот уже в течение месяца по реке плыл лес. Вслед ему по берегу уходили из лагеря мелкие группы молевщиков, и те, что возвращались, замечали перемену в Чубуксунском ущелье. В нем стало просторней и светлее, намного уменьшилось число штабелей, всюду валялась содранная кора, а на тех местах, где лежали бревна, белели голые полянки, покрытые бледной, прибитой к земле травой. «Увидел бы Бойченко, – думал Сергей, – как мы тут стараемся, и сказал бы: «Вот молодцы! Скоро весь лес перебросят к Усть-Невинской». Сергей, проводя ночи без сна, хорошо знал, каких усилий стоил сплавщикам их успех. Грицько, все время работавший в ночной смене, заметно похудел, редко брился, но ни разу не пожаловался на усталость. Трех парней из его бригады пришлось подменить и послать молевщиками. Митька Кушнарев на сбросе бревен проработал всего лишь неделю, отстал от Грицька, признал себя побежденным и сам попросился в бригаду молевщиков. На его место Сергей поставил Ивана Атаманова.
– Сережа, все уходят по реке, – как-то раз сказал Грицько, – а когда ты меня пошлешь? Сколько сбросил я в воду бревен, а не видел, как они там плывут.
– Еще посмотришь, – успокаивал Сергей. – Мы с тобой пойдем по реке, когда будем вести зачистку.
Однако через некоторое время, посоветовавшись с Прохором, Сергей решил послать по реке и Грицька. «Пусть прогуляется», – подумал он. В тот день обе смены спустили на воду большую партию леса. Обрадованный такой удачей, Прохор стал поговаривать об отправке молевщиков на лодке.
– Вот теперь нам и лодочка понадобится, – сказал он. – Надо проехать по всему руслу, осмотреть берега, а вот кого послать?
– Поезжай ты, дядя Прохор, – сказал Сергей, – а в помощники себе возьми Грицька и Степу.
– Еще бы какую-нибудь девчушку, чтоб обед варила.
– Возьмите Варю, – посоветовал Сергей, вспомнив свой ночной разговор с Грицьком. – Она еще прихрамывает, но в лодке ей ходить не придется.
Широкая лодка с плоским дном терлась черным, жирно просмоленным боком о каменный выступ берега. Еще ни заре в нее погрузили продукты, два багра, укрепленных вдоль бортов, веревки, бурку, плащи, брезент. С восходом солнца, когда долина реки очистилась от тумана, четверо сплавщиков, поудобней усевшись в лодке, покинут лагерь. У берега, как перед отплытием корабля в дальнее плавание, собралась толпа людей. Они долго провожали ласковым взглядом лодку, видели, как она покачивалась на стремнине реки и как потом исчезла за крутым поворотом.
Лодка сделала рывок в сторону и неожиданно попала в водоворот. Грицько не успел поднять левое весло, и она закружилась. Потом, как бы опомнившись, секунду постояла на месте. Грицько налег на весла, и лодка понеслась вперед мимо отвесных стен, источенных родниками, струйки которых, чистые как серебро, стекали по камням. Потом поплыли в тени, под склонившимися на воду ветками, под густой кровлей листьев, так что людям приходилось низко нагибать головы. Наконец выбрались на середину реки, залитой слепящими лучами выглянувшего из-за скалы солнца.
Да, красива речная дорога! Кругом, куда ни взглянешь, лежит живописный горный пейзаж! Там, где скрылись меж гор берега, разливается жаркий блеск на воде, и кажется: в этом месте собрались, как в фокусе, все лучи солнца и отразились в зеркале реки с такой силой, что все вокруг вот-вот воспламенится. А дальше – лабиринт гор и перевалов, прячется в них река, как ручей среди камней.
Все здесь радует глаз, все удивляет, и трудно сказать, какой из этих видов самый красивый. То ли вот эта нарядно одетая в зеленый плющ пирамидальная сопка с острой, как шпиль колокольни, вершиной, на которой вместо креста стоит удивительно стройная сосна; то ли эти оранжево-темные, без конца и края полотнища лесов, укрывшие собой отлогую, уходящую к небу ложбину, над которой стаями кружатся орлы; то ли эта голая скала из темной бронзы, повисшая над водой в виде огромной птицы, у которой крылья окаменели в тот момент, когда она сделала ими широкий размах, – трудно сказать!
А вот еще стоит, упираясь в небо, утес из желтого известняка. Срез у него от вершины до подошвы ровный, точно кто-то одним взмахом сабли отсек вторую его половину, которую давно размыла и унесла река, и весь этот срез теперь рябит норками, как стена крепости бойницами. Всю могучую грудь утеса источили птицы, образовав на ней свой шумный город. Над утесом тучи щуров, – они то стаями взлетают ввысь и, описав дугу, с разгону влетают в порки, как пули в мишени, то стрелой вылетают из норки и сверлят воздух, чертя на синеве неба такие причудливые круги и линии, что рябит в глазах. Лодка кажется щепкой у ног этого великана – она проплывает вдоль стены, а вверху поет такой оглушительный птичий хор, что кажется – в эту минуту весь мир объят одним этим разудалым щебетанием.
– И до чего же крикливая птица, – заметил Прохор, глядя в небо. – Пужануть бы по ним из берданки.
Вот и утес позади. Мимо прошли холмы, покрытые кустами терна, бузины, низкорослым карагачом, и вдруг горы раздвинулись, и река потекла по долине – в зелени и в солнечном сиянии. На ее левом берегу – станица. Широкими кварталами растянулась она вдоль Кубани. Сады, местами тронутые желтизной ранней осени, подходят к самой воде, и с лодки хорошо видны ярко-желтые, точно облитые медом, ветки с созревшими яблоками. И за садами стоят дома, прячутся в зелени улицы. Где-то стучит мотор, – видимо, поблизости находится мастерская МТС. К берегу тянется узенькая, поросшая бурьяном улочка. Она обрывается у некрутого спуска, ведущего на отлогий и каменистый берег. Мальчуганы поят коней, купаются. На камнях стоят две бабы и стирают белье, подобрав подолы юбок выше колен. Заметив сплавщиков, они распрямляют спины и, приложив щитком ладони к глазам, с любопытством смотрят на плывущих в лодке людей. Пристальные их взгляды точно говорят: да кто такие эти люди? Откуда они? Почему плывут мимо нашей станицы?
– Здорово булы, казачки! – крикнул Прохор.
– Здоров, колы не шутишь!
– Подплывайте к нашим берегам!
– Эй, люди добрые, откуда вы?
Бабы еще что-то кричат, машут руками, но вода, плескаясь о борта лодки, заглушает их голоса… А река уже сделала дугу, и Варе показалось, что станица закружилась и перебежала на другой берег.
– Гриша, – сказала она, обращаясь к Грицько, – посмотри, где станица!
– А она там, где и была, – ответил Грицько, занятый послами. – Это ж река завернула.
Сады, хутора, улочки, подходившие к воде, скрылись. На гористом берегу лежали кошары, серой тенью двигались по взгорью овцы, на перекате стояли коровы, зайдя по брюхо в воду и отбиваясь от липких оводов мокрой метелкой хвоста.
За все это время сплавщикам ни разу не попадались застрявшие в пути бревна. Обычно бревна плыли то впереди лодки, то сзади, а то и рядом с бортом, так что Прохор мог похлопать по мокрому стволу и сказать: «Плыви, браток, плыви». Прохор был доволен. «Хорошо идет лес, – думал он. – Воды много, вот он и несется курьером».
Плыть в лодке было куда приятней, чем возиться с застрявшими бревнами. Однако вскоре спокойному путешествию пришел конец. Отплыв от станицы, они увидели за поворотом, в широком озерке стоячей воды, с десяток бревен – они прибились к берегу и не могли сдвинуться с места.
– А, вот они где! – сказал Прохор. – Давай, Грицько, к берегу.
Лодка причалила к берегу. Первым выскочил на землю Прохор, за ним Степа. Грицько отвязал багры и сбросил их на камни. Прохор подошел к бревнам, держа наизготове багор.
– Ага! Вот вы где! – повторил Прохор, обращаясь к бревнам. – Значит, решили отдохнуть? Дорога дальняя, и вы, голубчики, приморились. Надоело плыть? Ай, стыдно, стыдно. А мы вас вот так, вот так, – багром да в бок, да по затылку. Идите на быстрину. Степа, Грицько, а ну, подсобляйте! Сперва мы проводим этого толстяка. Ишь какой гордый! Иди, иди, чего гордишься? Пошел. Теперь этих приглашай.
Бревна вышли на быстрину и поплыли по течению. Следом за ними ушла лодка. Прохор повеселел еще больше. Закручивая усы, он всматривался в берега и как только замечал в затоне бревно, тотчас приказывал Грицьку подгонять к нему. Не сходя на берег, он выталкивал бревно из затишка, называя его самыми ласковыми словами. Одно длинное бревно он почему-то назвал «гусочкой», толкнул его багром и сказал:
– Вот так и плыви, дурочка!
Толстую сосну, так застрявшую в корчах, что ее с трудом оттуда вытащили, Прохор вначале назвал «чертом полосатым», а когда дерево уже ласкалось у борта лодки, гнев у Прохора прошел, и он, поглаживая рукой жесткую мокрую кору, сказал:
– Ах, ты кабанчик эдакий! Ну, маршируй, маршируй, стервец!
– Какой же это кабанчик? – заметила Варя.
– А твое дело здесь, дочка, десятое, – сердито проговорил Прохор. – Ты лучше подумай, как нас обедом накормить.
Однако вскоре Прохор забыл не только о еде, но и обо всем на свете. Опытный глаз старого молевщика еще издали заметил подозрительную темную массу на воде, как раз на крутом повороте Кубани. Сердце у Прохора дрогнуло. Когда же лодка подплыла ближе, все увидели скопление бревен. Бревна сбились в угол, как стадо испуганных овец, запрудили собой половину реки. Вода наваливалась на залом и всей своей тяжестью сжимала, прессовала бревна. Иные из них, не выдерживая натиска, становились вертикально, как мачты на корабле, иные упирались носами в берег, иные садились на дно. По залому с баграми бегало человек пять молевщиков. Среди них Грицько узнал Митьку Кушнарева. «От этого Артиста никуда не уедешь», – горестно подумал он, широко взмахивая веслами.
– Ну, хлопцы, – с тревогой в голосе сказал Прохор, – мирная наша дорога кончилась. Подруливай, Грицько, начнем разбирать залом. А то, я вижу, тут без нас ничего не сделают. Ай-я-я-я! Вот это кабанчики, чтобы их черти съели!
– Обед варить? – спросила Варенька, когда они сошли на берег.
Прохор только махнул рукой и, подымая багор, торопливо пошел к затору. Следом за ним побежали Степан и Грицько.
Митька Кушнарев с измученным и злым лицом, с потеками пота на щеках подошел к Прохору.
– Как же это вы прозевали? – с упреком спросил Прохор. – Давно реку запрудило?
– С утра бьемся и ничего не можем сделать, – сказал Митька, глядя в землю. – Хоть зубами грызи.
– Эх ты, а еще сапер, – упрекнул Прохор. – Ну, ничего. Мы еще повоюем. А ну, все за мной! – скомандовал он и первый побежал по шатким бревнам на край залома.
В этот день дежурившие на «Медведе» Петро и Антон еще с утра заметили на реке перемену – лес плыл все реже и реже, а к полудню его и вовсе не стало. Семен стоял на обрыве и озадаченно смотрел на блестевшую гладь воды. Он не знал, что подумать. Если это конец сплава, то Сергей давно предупредил бы их или сам приехал. «Нет, наверно, что-то случилось», – подумал Семен и послал Никиту Мальцева на разведку вверх по течению.
Никита вернулся с нерадостной вестью. Он подбежал к Семену и, с трудом переводя дыхание, сказал:
– Затор! Там… на изгибе.
В лагере у скалистого обрыва осталась одна Анфиса. Петру и Антону было приказано не покидать белый камень. Братья Фоменковы, Никита и Семен, вооружившись баграми, побежали не по дороге, идущей в обход горы и удлиняющей путь наполовину, а напрямик, через высокий и крутой перевал. Пробирались по каменным выступам, сквозь густой и колючий кустарник. Когда взобрались на вершину, то внизу увидели изгиб реки, сплошь запруженный лесом, лодку, причаленную к берегу и молевщиков, уже работавших баграми у края затора.
– Ого, сколько здесь людей! – воскликнул Семен.
– Да вот и Прохор! Откуда он взялся? – Афанасий сложил у рта ладони ковшиком и крикнул: – Про-о-о-хор. Э-ге-ге-гей!
Снизу, точно эхо, донеслось:
– Ого-го-го-го!
– Бежим! – крикнул Семен.
Разборка залома – трудная и опасная работа. Гонимый потоком, лес сбился в кучу, сплелся, запутался так искусно, что разобраться в этом сплетении, найти нужные концы, чтобы потом развязать весь узел, – дело не простое. Лежащая на воде стена бревен покачивается, как понтонный мост, а у берега она плотно прижата и местами уже сидит на дне. Вода с такой силой сдавливает бревна, что они глухо потрескивают и на них лущится кора.
