Текст книги "Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 1"
Автор книги: Семен Бабаевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 45 страниц)
Поздно ночью Стефан Петрович Рагулин приехал со степи домой. Кобылу он не стал отводить на общую конюшню, а привязал под навесом, возле лежавшей коровы, бросил охапку сена и пошел в дом. Дверь открыла Фекла Саввишна, его жена, в белой длинной сорочке. Не сказав ему ни слова, она прошла в переднюю комнату, зажгла лампу и сердито посмотрела на Стефана Петровича.
– И где ты все полуночничаешь? – спросила она гневно.
– В поле. Где ж еще?
– Ну и ночевал бы там.
– Случилось так, что приехал.
– Боже мой, а выгваздался! Да ты что, конюшню чистил?
– Да, малость подзамарался, – смущенно проговорил Стефан Петрович, поглядывая на свою одежду. – Но зато какое важное дело сделали. Только очередь за дождями. Вот бы два-три мартовских дождя – и ты знаешь, Саввишна, какой у буденновцев будет урожай! Эге! Ты, вижу я, ничего не знаешь. А я тебе скажу: сколько мы с тобой живем на свете, а такого урожая еще не было!
– Да будет ли? Ты так говоришь, будто зерно уже лежит в амбаре. Лучше, Стефан, скажешь гоп, когда перескочишь. Впереди еще всего можно ожидать – и градобоя и суши.
– Град – стихия, а суши я не испугаюсь.
– Э, какой герой! Ты лучше скидывай свою вонючую обмундированию, да я начну тебя обмывать. Зараз затоплю печь и согрею воды.
Искупавшись и улегшись в чистую постель, Стефан Петрович ни с того ни с сего рассмеялся.
– Чего тебе так весело? – удивилась Саввишна.
– Артамашова вспомнил. Ты знаешь, он сегодня приезжал ко мне на тачанке.
– На какой же тачанке? Он теперь уже не председатель.
– В том-то как раз и смех. Не председатель, а прикатил на тачанке. Мы себе занимаемся подкормкой пшеницы. Гляжу я – по дороге на Иван-венец мчится артамашовская тачанка. А на ней все такой же бравый сидит Артамашов, и разодетый так, будто он едет не в поле, а на свадьбу.
– Так чего ж он приезжал?
– С поклоном к своему недругу. Жизнь оказалась куда умнее Артамашова. А этого он как раз и не хотел признавать. Вышло же так, что пришлось признать, потому что моя линия оказалась правильнее, чем линия Артамашова. Было время, носился Артамашов поверх земли, посмеивался надо мной, жадюгой обзывал, за человека не считал, а на поверку оказалось, что без Рагулина никак нельзя обойтись.
– И чего же он от тебя хотел? – допытывалась Саввишна.
– Совету и помощи. Он теперь в своем колхозе борется за рекордный урожай.
– Как все одно ты.
– Что ты меня равняешь? – обиделся Стефан Петрович. – Слушай, что скажу. Грозиться-то он умеет, а того, как делается простая вещь – подкормка озими, не знает. Но не в этом самый главный интерес, а в том, что Артамашов пожаловал ко мне с поклоном. Ну, поздоровались мы, конешно, мирно, за руку, как и полагается. Выслушал я его просьбу и говорю: «А что, Алексей, на чьей стороне правда?» Молчит. В глаза не смотрит – стыдно. Гляжу я на него и вижу: хоть он и вырядился в свою новенькую форму, хоть и поясок на нем серебряный и кубанка чертом сидит на затылке – щеголь, куда тебе, а только прежнего форсу на нем и в помине нету. Высоко порхал Артамашов, да только подрезали ему те крылышки: научись сперва правильно по земле ходить, а тогда и в небо гляди. И вот он это понял и захотел стать таким, как все люди. Я его одобряю. Правильно поступил. Тут ежели постараться да все делать с умом, то можно и в почете быть, да еще и награду от правительства получить. Но только не могу я его понять: или хитрит и представляется, или в самом деле ума набрался и сурьезно захотел стать примерным человеком. Поживем – увидим.
– Ну, ты ж ему подсобил? Пояснил, что и как?
– Пришлось уважить. – Стефан Петрович тяжело вздохнул. – Подсобил. Куда ж его денешь! Было время – враждовали, а теперь между нами мир. Да и то сказать: об одном деле печалимся. Показал я ему и как подкормку делать, и вообще как за посевами смотреть. Поговорили мирно, по-хорошему. Стал он меня благодарить, а в глаза смотреть не может. А я ему и говорю: «Эх, Алексей, Алексей, опоздал ты меня благодарить. Надо было тебе не гордиться, да и наведываться ко мне почаще, – оно, гляди, и не пришлось бы тебе расставаться с тачанкой». Ничего не отвечает, а по лицу его вижу – не раскаивается.
Немного помолчали. Стефан Петрович перестал думать об Артамашове и уже стал засыпать.
– Стефан, вот ты считаешь себя чересчур умным, – заговорила Саввишна. – Всех председателей ты поучаешь. А разве ты сам правильно начальствуешь? Отчего ты лезешь во все дырки?
– Это в какие ж дырки я лезу?
– А в такие. Ты и за сеялкой ходишь, и плуги налаживаешь, и с этой подкормкой вторую неделю возишься, а то раз я видела тебя, как ты на конюшне скребницей коней чистил. Разве это председательское дело? Ты Артамашова завсегда ругал. А Артамашов был человек видный, на нем одежда чистая – вид совсем другой. А ты в чем ходишь? Да тебя от конюха нельзя отличить. Сегодня пришел – весь загваздался, как самый паршивый свинопас. И почему? Суешься во всякое дело, а оттого и дома не живешь.
– Про Артамашова ты не вспоминай, – отвечал Стефан Петрович. – Он форсил здорово, да только уже дофорсился. А что ж касается того, что я во все вникаю, то это правильно. Берусь, ежели надо, и коней чистить, и за плугом ходить, а за сеялку стану, то наверняка скажу тебе, что лучше меня никто не посеет. Ничем не брезгую, ежели вижу, что делается не по мне. А как же нужно руководить иначе? Кто такой, по-твоему, председатель колхоза? Белоручка, что ли? По-моему, он есть первейший хлебороб и знающий дело хозяин, поэтому он все должен уметь. И какой же из меня будет хлебороб и хозяин, ежели я стану только другими командовать, наряжаться, на тачанке раскатывать. С этим всякий справится, а вот правильно вспахать, посеять да показать, как все это делается на практике, да поучить, а потом еще раз показать – все это труднее. Тут уж некогда за костюмчиком смотреть. Эх, жена, жена, ничего ты не смыслишь в моей профессии. Ежели говорить всерьез, то я и половину того не делаю, что подлежит мне делать как руководителю. Вот и с посевами запоздали. А почему? Я виноват. Не поспеваю поворачиваться. Постарел. Мне бы годов тридцать сбросить, вот тогда бы ты могла сказать…
Что же именно могла сказать Саввишна, Стефан Петрович так и не пояснил, ибо вспомнил свою молодость и загрустил. Они некоторое время лежали молча, предаваясь воспоминаниям. Потом Саввишна тяжело вздохнула, зевнула и перекрестила рот, а Стефан Петрович, желая переменить тему разговора, поведал жене о предстоящем совещании и о том, что Сергей просил его выступить с докладом.
– Да ты у меня говорун, – сказала Саввишна, – тебя только затронь. Поговорить ты умеешь.
– Высказаться-то я смогу, – согласился Стефан Петрович, – а только меня беспокоит один человек.
– Кто ж он такой?
– Какой-то Меркушев. Сергей обещал привезти его из Марьяновского района. По рассказам – бедовый и грамотный человек.
– А чего ж ты его боишься?
– Особенно бояться, конечно, нечего, а все ж таки опасения у меня кое-какие имеются. Может он выйти на сцену и сказать: так, мол, и так, беру по зерновым больше, чем Рагулин. Вот оно какое опасение! Тогда и мне придется прибавлять, а тянуться вверх уже некуда. Я и так замахнулся на такую цифру, что боюсь, как бы мне на старости лет в дураках не остаться.
– А много ли пудов ты порешил взять? – спросила Саввишна.
– На нынешний год двести сорок.
– Ой, Стефан, Стефан, дурная у тебя голова! – Саввишна даже приподнялась на локте и посмотрела на мужа. – Кто ж еще посягнет выше этого? Да оно и ты перед людьми только хвастаешься – я не я, все могу.
– И смогу! Двести сорок будет, а вот более ни на один пуд не смогу прибавить. – Стефан Петрович задумался и увидел перед собой Ефима Меркушева, высокого и стройного парня, – почему-то именно таким он ему казался.
– Ничего и не говори, – посоветовала Саввишна. – Промолчи – да и все.
– Не-е-ет, Саввишна, тут в молчанку не отыграешься. Не та песня. Ежели он станет меня вызывать, так я, по-твоему, должен отмалчиваться?
Ранним утром, на минуту заглянув в правление, Стефан Петрович снова отправился в поле. Ввиду нехватки тягла он передал своих выездных лошадей вместе с кучером в полеводческую бригаду на все время сева, поэтому сам разъезжал по полям на старой и удивительно ленивой кобыле. Она была настолько стара и ленива, что ее уже никакими усилиями нельзя было развеселить и заставить пуститься рысью. Ни плетки, ни кнута она уже не боялась и с горы и на гору шла одинаковым, чуточку прихрамывающим шагом. Стефан Петрович давно махнул на нее рукой и не торопил. Ехал он без седла, для удобства свесив ноги на одну сторону, – так обычно ездят мальчуганы-табунщики. Повесив на холку поводья и покачиваясь, он осматривал поля и все время думал о районном совещании и о марьяновском бригадире. Он был почему-то уверен, что Ефим Меркушев непременно вызовет его, а может быть, и других председателей, на соревнование по урожаю.
«Иначе зачем же Сергей решил привезти этого Меркушева к нам на совещание, – рассуждал Стефан Петрович. – Да оно, пожалуй, и я смогу прибавить пудов на десять, виды на озимые не плохие».
Стефан Петрович залюбовался густой, с темным отливом озимью. Пшеница дружно кустилась, и Стефан Петрович радовался в душе. Надо заметить, что кобыле зеленя тоже понравились, – она уже хотела их отведать, потянула поводья и наклонила голову, но получила пинка в бок и плетку по гриве.
– Куда тянешься, бешеная! – крикнул Рагулин, заворачивая кобылу на дорогу.
Стефан Петрович торопил и бригадиров и сеяльщиков. Последние три дня сеяльщики не покидали поля ни днем, ни ночью, сильно приморили лошадей и быков, и к отъезду на совещание Рагулина и бригадиров посев пропашных был завершен. Довольный таким успехом, Стефан Петрович, одетый в праздничный костюм, с побритыми щеками и подрезанной бородкой, сидел на линейке и держал на коленях папку. Кони шли усталым шагом, и кучер Афанасий их не торопил. Мимо, обгоняя Рагулина, промчались на тачанках беломечетенские председатели.
– Отстаешь, Стефан Петрович! – крикнули беломечетенцы.
Стефан Петрович промолчал.
– Беда, – грустно проговорил Афанасий. – Разно ж можно выездных лошадей запрягать в сеялку? Их там так выгоняли, что они теперь еле-еле ногами переступают. Поглядите, как беломечетенцы помчались – только пыль стоит! А мы будем плестись.
– Председателю выговор делаешь? – Стефан Петрович улыбнулся. – Я и без тебя знаю, что нельзя. А ежели надо? Что ты на это скажешь?
Афанасий сердито молчал.
– Говоришь, выездную пару на севе уморили? – продолжал Стефан Петрович. – И через это мы с тобой не можем так лететь, как полетели беломечетенцы?
– Стыдно ж так ехать.
– Какой же тут стыд? Едем медленно, но зато мы первыми в районе завершили сев пропашных. Вот оно какой расчет! Я еду шагом, но без хвостов, а у тех председателей, что ездят галопом, гляди, и половины не засеяно… Так что ты, Афанасий, мне не выговаривай…
В Рощенской к приезду Рагулина вся площадь, как будто здесь разместилась ярмарка, была запружена: тут и тачанки всех фасонов и моделей, и линейки на высоких и на низких колесах, и двухколесные шарабаны на рессорах и без рессор. Кучера, дождавшись такого удобного съезда, собрались в круг и раскуривали первые папиросы. Посредине этого людного собрания торчала белая, из козьей смушки, капелюха Дорофея. Афанасий распряг своих лошадей и, вынув кисет, не спеша направился в круг.
Еще до открытия совещания Стефан Петрович зашел к Сергею в кабинет, передал рапорт об окончании сева пропашных, поговорил о том, о сем и как бы между прочим осведомился, приехал ли марьяновский гость.
– Еще утром прибыл, – сообщил Сергей. – Поселили мы его в Доме колхозника, в отдельном номере.
– Знать, с шиком?
– А как же! На то он и гость. Хотите с ним повидаться?
– Большого желания не имею, – сказал Стефан Петрович, – а все ж таки для интереса можно повидаться.
– А он очень просил меня, чтобы вы к нему зашли до совещания.
– Это зачем же я ему так быстро понадобился?
– Его ваш урожай интересует.
– Это какой же? Который был или который еще будет?
– Как я понимаю – и тот и другой.
– А! Значит, и тот и другой? Так, так. – Стефан Петрович помял в жмене бородку, и глаза его так сожмурились, что он уже ничего не видел. – Сергей Тимофеевич, я просил тебя разузнать, какой урожай планирует этот Ефим Меркушев. Говорил ты с ним?
– Такого разговору у нас не было.
– А что ж это он свои планы под секретом держит?
– Я думаю, что на совещании он обо всем расскажет.
– На совещании – это другой разговор. Надо бы до совещания все разузнать.
Когда Сергей и Стефан Петрович вошли во двор Дома колхозника, Ефим Меркушев, в опрятном, хотя и не новом костюме, без шапки, с орденом Красной Звезды и пятью медалями, стоял на крыльце.
«Мужчина на вид приятный, – подумал Рагулин. – Сказать, не очень молодой. Годов более сорока наберется».
– Сергей Тимофеевич, – сказал Меркушев, – погляжу – и глазам своим не верю. Ведь это же подворье когда-то принадлежало моему хозяину Мокроусову. Два года я у него с женой батрачил, а потом от злости плюнул ему в морду и ушел. Вот этот погребок мы с женой выкопали. А в комнате, где я поселился, жил сам Мокроусов, то была его спальня. Смешно, ей-богу! Думалось ли мне, что я войду в этот дом не батраком, а гостем! И как же, скажите, меняется время! – продолжал Ефим. – Бывало, в этот дом я мог заходить только по зову хозяина, да и то на цыпочках. А теперь Меркушев живет в хозяйской спальне.
– Как устроился? – спросил Сергей. – Пойдем посмотрим. Небось не хуже, чем тот Мокроусов?
Они вошли в небольшую комнату с двуспальной кроватью, с диваном и столом, над которым висело зеркало.
– Ефим Петрович, – заговорил Сергей, – а знаешь, кто со мной пришел? Это же Стефан Петрович Рагулин.
– Доброго здоровья, Стефан Петрович, – сказал Ефим и протянул Рагулину свою сильную руку. – Я о вас столько слыхал.
«Ничего ты про меня не слыхал, – подумал Рагулин, – а так сказал, для красного словца».
– Откуда ж ты мог обо мне слышать? – спросил он. – Живем в разных станицах и, кажись, ни разу не встречались.
– Не встречались – это верно, а я вас хорошо знаю. В газетах частенько пишут.
– Могло быть, конешно, – неохотно согласился Рагулин.
– Знаю-то я вас давно, а представлял себе совсем не таким.
– Да, вид у меня не очень того, года!
Стефан Петрович сел на стул и осмотрел Ефима с ног до головы.
«Крупный мужчина, – подумал он, видя широкую, как совок, ладонь Ефима. – И тоже, по груди видно, воевал. А только орденов маловато. Медалей сполна, а орденов маловато».
– Ну, вы уже познакомились, – сказал Сергей. – У меня есть срочные дела, и я вас покину.
Сергей ушел, а Рагулин и Меркушев недоверчиво и как-то по-особенному строго посмотрели друг на друга, точно говоря: «Ну, вот мы и остались одни, а говорить-то нам и не о чем». Они сидели молча, и им было неловко. Ефим вынул из кармана коробку папирос и стал угощать своего нового друга. Стефан Петрович даже и не взглянул на папиросы, сказал, что курит самодельную махорку, и тут же протянул кисет Ефиму. Они свернули цигарки, закурили, похвалили махорку, а говорить опять было не о чем.
– Стефан Петрович, так что наши батьки были тезками, – сказал Ефим, поглаживая усы.
– Выходит, что так.
И снова молчание.
«Ты наших батькив не трогай, – думал Стефан Петрович, косясь на Ефима. – Ты лучше без обиняков, а говори напрямик – зачем пожаловал в чужой район».
– Стефан Петрович, вам не приходилось батраковать? – спросил Ефим, стараясь завязать разговор.
– У меня до тридцатого года было свое хозяйство.
– Бедняцкое?
– Не знаю, как его и считать, – сухо ответил Рагулин. – Сперва ходил я в маломощных середняцких, а потом подрос до крепкого середняка. Дело прошлое, на что тебе это знать?
– Да я только спросил.
Снова наступило неловкое молчание.
«Все допытывается, – думал Стефан Петрович. – Все ему надо знать».
– Молодцеватый у вас предрайисполкома, – сказал Ефим. – Я с ним на кошаре случайно повстречался.
– Ничего, хороший человек.
– Теперь мы его и своим считаем.
– Оно верно, считать вы можете, – все так же неохотно отвечал Рагулин, – а все ж таки он наш. В нашей станице родился.
– Рождение тут ни при чем.
Они снова закурили, снова посмотрели друг на друга, а разговор не получался. Рагулин раскуривал цигарку и о чем-то думал.
– Ефим Петрович, – заговорил он после продолжительного молчания, – ты, слыхал я, мастер насчет техники?
– Кое-что соображаю.
– И в электричестве смыслишь?
– Малость разбираюсь.
– Отчего ж вы себе гидростанцию не сооружаете? На том немецком моторчике далеко не уедешь.
– Да, это верно, – согласился Ефим. – Вот бы и нам такую гидростанцию, как у вас. Завидно, ей-богу!
– Стройте и себе.
– Построим. Может, и не так быстро, как устьневинцы, а построим. А какие у вас нынче виды на урожай? – спросил Ефим, вынимая из кармана ту же коробку папирос. – Давайте моих закурим.
Рагулин отказался.
– Какие ж зараз виды на урожай? – Стефан Петрович нарочно уклонился от прямого ответа. – Рано еще предугадывать. Так в общем будто благополучно. А там кто ж его знает.
«Про урожай пытает, – подумал Стефан Петрович, – хочется ему знать про мои наметки».
– Стефан Петрович, я хотел спросить у вас одну вещь. – Ефим ближе придвинул папиросы. – Берите, Очень славные папироски.
– Спрашивай. Ежели смогу – отвечу.
– Вопрос такой: какими путями вы добиваетесь таких высоких урожаев?
– Какие ж там пути? Никаких особых путей нету, – все так же не желая говорить прямо, неопределенно ответил Стефан Петрович. – Наше дело обычное, хлеборобское.
– Обычное, да не совсем. Скажем так: вы сеете по черным парам?
– Исключительно. Без черных паров как же можно?
– Так. А какую даете культивацию?
– Не особенно глубокую, но не очень и мелкую.
– А подкормку по весне делаете?
– Завсегда.
– Золой?
– И золой и суперфосфатом. Но, на мой взгляд, лучше всего конским пометом в жидком растворе. – Стефан Петрович увидел, что тема разговора становится и близкой ему, и интересной, взял папиросу, закурил и сказал: – Тут, брат, дело вкуса. Один делает так, другой – иначе. Можно, конешно, и золой и другими удобрениями, но все это совсем не такая сила. А ежели ты хочешь получить добротное зерно, чтоб оно дало высокую кондицию, то ты должен…
Речь потекла легко, и остановить ее Стефан Петрович был уже не в силах. Маленькие его глаза заблестели, он даже встал, прошелся по комнате. Оживился и Ефим. Как только разговор коснулся такой близкой для них темы, оба собеседника точно переродились. Откуда-то пришли красноречие, живость, улыбки на лицах. С каким-то особенным волнением они говорили о самых простых вещах, как, скажем, о культивации черных паров, о посеве пшеницы перекрестным способом, – так могут беседовать только агрономы-опытники. Ефим и слушал – то с восторгом, то с удивлением, и без конца задавал вопросы, один другого значительней, и улыбался, любовно поглядывая на Рагулина. Они говорили минут сорок – и о подкормке колосовых, и о прополке, и об организации труда в полеводческих бригадах, – говорили с такими подробностями и с таким знанием дела, что их суждения были похожи на хорошо продуманные записи лекций. И когда перешли к самому насущному – к механизации трудоемких работ, тут уже инициатива перешла к Ефиму, который говорил об этом предмете так просто и так убедительно, что Рагулин уже не мог ни возразить, ни добавить ни слова к тому, о чем рассказывал Ефим. У Ефима оказался такой богатый опыт, что Рагулин, редко кому завидуя, тут почувствовал зависть и про себя решил, что его новый приятель – человек и умный, и весьма положительный. А Ефим, ничего не подозревая, вдруг спросил, какой урожай пшеницы Рагулин намечает взять в нынешнем году, и попал в самое больное место.
«Ага, – подумал Рагулин, – вот тебе о чем хочется знать? Ты, Ефим Петрович, решил меня выпытать? А я не скажу».
– Хочешь обогнать? – в упор спросил Стефан Петрович.
– Куда там мне! Я вам в ученики гожусь.
– А зачем же спрашиваешь?
– Из интереса. Эх, Стефан Петрович, вот бы мне приехать к вам в колхоз на выучку! Хотя бы на месяц. Вы же настоящий хозяин, у вас есть чему поучиться.
– Что ж, приезжай. – Рагулин важно погладил усы. – Ты, конешно, можешь приехать и поглядеть наши поля. А только меня ты чересчур не расхваливай. В работе я злой, и в колхозе меня не все уважают.
– А я бы уважал.
– Могло быть, конешно, – согласился Рагулин, уже окончательно решив, что Ефиму можно во всем открыться. – Ты заинтересовался моими планами на урожай? Могу сказать. К примеру, по пшенице думаю взять двести сорок пудов.
– Сколько?
– А что? Мало?
– Ого! Куда там «мало»! – Ефим придвинул свой стул ближе к Рагулину. – Стефан Петрович, я к вам обязательно приеду. Вижу, что именно к вам я должен приехать и поучиться. Только уж вы не обижайтесь, ежели я прихвачу с собой колхозников, а особо – девчат.
– Вези и своих девчат, – согласился Рагулин. – Какая ж может быть обида, раз дело того требует!
– За это вам спасибо. – Ефим задумался. – Стефан Петрович, а знаете, какая мысль пришла мне в голову?
– Скажи, скажи.
– Давайте всем, кто хочет добиться высоких урожаев, сделаем вызов. Так, мол, и так, мы передовики, каждый на свою совесть, берем обязательства добиться рекордного урожая да еще добавим к этому насчет механизации. Вы понимаете мою мысль?
– Да я – то понимаю, дело нужное, – рассудительно отвечал Рагулин. – А только почему ты в своем районе такую идею не высказывал?
– Высказал бы, но у нас нет подходящего запевалы.
– Это какого ж такого запевалы?
– А такого, как вы. Понимаете, Стефан Петрович, тут первое слово должен сказать такой человек, чтобы он вес имел.
– А я не очень толстый.
– Вы шутите! А я вот о чем думаю: тут нужен такой запевала, чтобы его голос был услышан всюду. Ежели, допустим, я выступлю на собрании первый и скажу, что обещаю достичь урожая, скажем, двести пудов с гектара, а у меня, – это же все в районе знают, – в прошлом году было всего-навсего сто пятнадцать пудов, все скажут: «Ефим мелет языком, а что – и сам не знает». А вам поверят, и ваше слово разнесется по Кубани и Ставрополью, а вслед за вами многие пожелают и поучиться у вас, и потягаться с вами. Да вот я первый. Да и механизацию у вас можно построить образцовую – свое электричество.
– Так вот ты с какими намерениями приехал, – задумчиво проговорил Рагулин, комкая в кулаке бороду. – Погляжу я на тебя – парень ты башковитый. Что ж, я согласен, в запевалы – так в запевалы! Только смотри, Ефим, уговор дороже денег: пообещаем – так надо и выполнить. Дело это сурьезное.
– Я это понимаю. – Ефим встал. – Я уже говорил об этом с Сергеем Тимофеевичем. Он нас поддержит, и письмо будет от всех наших хлеборобов. – Скуластое лицо Ефима расплылось в улыбке. – Так, значит, с этим делом мы порешили. А к вам я приеду с делегацией.
– Милости прошу.
На дворе вечерело. Скоро должно было открыться совещание. Рагулин и Меркушев посмотрели в окно, надели шапки и молча вышли на улицу.
