Текст книги "Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 1"
Автор книги: Семен Бабаевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 45 страниц)
– Сам пожелал или люди того захотели? – раскуривая цигарку, спросил Тимофей Ильич.
– Я дал согласие, а избирать будут на сессии. Как обычно это делается.
– А справишься? Подумал ты об этом?
– Обо всем, батя, уже я думал и передумал.
– Ох, смотри Дело нешуточное.
– Тимофей, ты не об этом печалься, – вмешалась в разговор Ниловна. – Разве ж Сережа не управится с той работой? Будет по району разъезжать на машине и указания давать. Ты лучше спроси у него, как нам, старикам, жить. Старшие поразъехались и уже на порог не появляются. Анфиса замуж вышла и тоже норовит со двора. Думала, вернется Сережа, поживем с ним вместе. – Ниловна умолкла, и Сергей слышал, как она тихонько заплакала.
– И какая же ты стала слезливая, – сердито сказал Тимофей Ильич. – В молодости за тобой этого не замечал. А подумай своей головой, чего плакать? Наседка небось не плачет, когда цыплятки подрастут и разбегутся? Тут радоваться надо. Сын – голова всего района, и чей же сын – да твой! А ты в слезы. Слушай, Сергей, что я тебе скажу. Раз дело это нужное и уже решенное – становись и работай. Может, ты нашего Артамашова обуздаешь, а то беда, скачет напропалую. Только я так думаю. На войне ты отличился смелостью, а тут одного этого маловато. Знаю я тебя, натура горячая – покойный твой дедушка был таким. А эта работа требует хладнокровия. Сколько у тебя будет людей – войско! И со всеми надо приличное обхождение. И ежели по-настоящему вникать во всю нашу жизнь да обо веем заботиться – какая тут нужна голова, какие силы и сколько терпения потребуется!
Ниловна наплакалась вволю и уснула, а отец и сын все еще разговаривали, не замечая, что в окно смотрит заря.
Женщины выгоняли в стадо коров и видели, как со двора Тутариновых покатила стансоветская тачанка, стуча и подпрыгивая на камнях. Лошадьми правил Дорофей, упершись для удобства ногами в жестяной козырек. В задке сидели Сергей и Савва. Женщины долго смотрели им вслед.
– Сынок Ниловны куда-то помчался.
– Мотается. В Москве месяц жил.
– Счастливая мать.
– Молодой, а погляди, какой деловитый.
– Нам бы такого председателя колхоза.
– Ишь чего Фроська захотела! Я слышала, будто его ставят на место Федора Лукича. Должно, за этим и в Москву вызывали.
– Правда ли? Вот хорошо.
– И вовсе не за этим. Был на празднике. На своем танке возле Кремля проезжал. Он сам вчера об этом рассказывал.
– Так это все равно.
– А слышали? Марфа-птичница метит его в зятья за свою Ирину.
– Девка не плохая.
– Знать, у Тутариновых будет сразу две свадьбы.
Усть-Невинская давно скрылась в утреннем тумане. Из-за горы вставало солнце, и его лучи прижимали туман к земле. Было прохладно. Роса прибила пыль на дороге, и всюду, где туман уже рассеялся, – на стерне, среди сухого бурьяна, на копнах, – блестела, как стеклянная пряжа, мокрая паутина. Дорогой Сергей еще раз просмотрел написанные под копирку акты комиссии, которую возглавлял Рубцов-Емницкий, выводы и заключения по поводу того, что на Кубани, вблизи Усть-Невинской, нельзя строить электростанцию.
– Неужели мне еще раз придется ехать к Бойченко? – сказал он, когда тачанка уже гремела по мостовой районной станицы.
Но ехать к Бойченко Сергею не пришлось. Все произошло совсем не так, как он предполагал.
– Тутаринов! Как ты мне нужен! – крикнул Кондратьев, встречая Сергея. – Я уже хотел посылать за тобой машину. Заходите! И ты, Остроухов, тоже нужен.
Поздоровавшись с Кондратьевым, Сергей без лишних слов развернул перед ним папку с актами и выводами комиссии. Кондратьев взял бумаги.
– Жалоба? – спросил он.
– Да. Ну, как же не жаловаться! – горячо заговорил Сергей. – Пока я был в Москве, в станице нашлись хозяева на лес. Это же черт знает что такое! Рубцов-Емницкий составил вот эти акты на лес, к которому он не имеет никакого отношения. Или посмотрите, чем мотивирован отказ строить станцию? Не подходит грунт. Это же смешно!
– Да ты не горячись, – сказал Кондратьев. – Все это мне известно. Я звонил Бойченко. Все улажено, и проект гидростанции будет составляться в «Сельэлектро». А с актами Рубцова-Емницкого придется тебе, Сергей Тимофеевич, самому разобраться.
– Не понимаю. Я и так уже во всем разобрался. Тут нужны какие-то меры.
– А меры мы потом с тобой вместе примем. – Кондратьев посмотрел на Сергея. – Да, вместе! Вот что: завтра созывается сессия райсовета. Будем избирать тебя главой нашего района. Так что погоди денька два, и жалобу свою рассмотришь сам. Завтра приезжает Бойченко. Надо нам готовиться. Ты, Остроухов, возвращайся в Усть-Невинскую и завтра приезжай со своими депутатами. А Сергея я уже домой не отпущу.
Заседание сессии состоялось на второй день вечером. И несмотря на то что прошло уже более двух месяцев, как Бойченко предложил Сергею стать председателем райисполкома, несмотря на то что за это время Сергей успел обдумать сам и узнать мнение таких авторитетных для него людей, как генерал и начальник политотдела дивизии, разговаривал об этом и с Федором Лукичом, и с Кондратьевым, спросил совета у отца и матери, наконец, у Саввы и Семена, – все же Сергею казалось, что такое большое событие в его жизни произошло слишком быстро и как-то неожиданно.
Ехал к Кондратьеву с жалобой; прошло всего два дня, и вот Сергей сидит в кабинете, за тем самым дубовым столом, за которым еще вчера сидел Федор Лукич Хохлаков.
Странное, еще никогда не испытанное им волнение не покидало его. Он вспоминал клуб, переполненный народом. Депутаты районного Совета заняли только первые двенадцать рядов, а гости за несколько часов до открытия сессии до отказа заполнили проходы и балкон. Сергей подошел к трибуне. В переднем ряду увидел Савву, в углу – седые усы отца, в дверях – Артамашова, – все лица, на кого он ни смотрел, казались ему знакомыми, а говорить почему-то было трудно. Он задыхался, голос его прерывался хрипотой, и во рту пересыхало. Здесь впервые перед народом Сергей говорил о себе, о своей жизни и впервые понял, что хоть и прожил он на свете четверть века, а биографии у него еще не было – она только-только начиналась. Было детство, была школа, первый курс института, были мечты стать инженером и были четыре года войны. Самыми значительными в своей жизни он считал годы военные, поэтому почти все свое выступление и посвятил этому, рассказывая не столько о себе, сколько о боевом пути своей дивизии. Его речь не раз прерывалась рукоплесканиями. Он рассказал и о последнем боевом марше дивизии восьмого сентября. «Путь дивизии в Москву, на Красную площадь, пролегает от Сталинграда через всю Европу – это и есть моя биография». Зал аплодировал. Потом состоялось избрание. И вот он сидит в кабинете один со своими думами.
Кто-то тихонько постучал. Дверь приоткрылась, и показалась одна лишь белая голова.
– Вы меня звали? – спросил Ванюша.
– Приготовь машину. Поедем в станицы.
– А у меня она завсегда готова, – заявил Ванюша. – Так что на будущее об этом вы не спрашивайте, а прямо велите подъезжать.
Ванюша вышел. Сергей еще некоторое время просматривал бумаги, поступившие из крайисполкома, письма, жалобы, накопившиеся за время болезни Федора Лукича.
Пора было уже ехать, но дверь распахнулась, и в кабинет влетел, раскинув полы парусинового плаща, Рубцов-Емницкий. На пухлом вспотевшем его лице блуждала жалкая улыбочка, одновременно выражающая радость и испуг. Схватив Сергея за руку, он опрокинул животом стакан с карандашами.
– Сергей Тимофеевич! – крикнул он так, точно весь кабинет был охвачен пламенем, и он, Рубцов-Емницкий, прибежал сюда с единственным стремлением – спасти своего друга. – Сергей Тимофеевич! Поздравляю! Для ясности я просто не нахожу слов!
– Погоди радоваться, – сухо сказал Сергей, подымая стакан и ставя в него карандаши. – Я думал тебя вызвать, а ты, кстати, и сам явился. Скажи, Лев Ильич, кто тебе позволил составлять акты на строительный лес, принадлежащий усть-невинским колхозам?
– Да не только позволили, а просто-напросто принудили, – торопливо, не краснея, заговорил Рубцов-Емницкий. – Сергей Тимофеевич, веришь, крайпотребсоюз телеграфно, под мою личную ответственность. Что я мог поделать? Ты был в Москве, Кондратьев – в Ставрополе, а Федора Лукича я в тот день сам отвез в Кисловодск. Кому пожалуешься на незаконные действия вышестоящего начальства? Но я не такой дурак. – Лев Ильич улыбнулся, показав два золотых зуба. – Я эти актики придержал, поджидая тебя из Москвы. Да вот они, эти акты, будь они неладные. Теперь мы с тобой можем их эдак, для ясности, под сукно. – Рубцов-Емницкий даже засмеялся, и его живот задрожал. – Закуривай, Сергей Тимофеевич. Вот какие у меня на базе имеются папироски! Да! Так я просто в восторге, видя тебя в этом кабинете!
– Зря восторгаешься, – сказал Сергей, разминая в пальцах папиросу. – Ну к чему эти восторги! А акты под сукно совать тоже не следует. Это же документы. Вот что, Лев Ильич, завтра у нас заседание исполкома. Подготовься. Послушаем твой отчет.
– Буду рад, буду рад доложить.
– Опять ты радуешься, – уже не в силах сдержать улыбку, сказал Сергей. – И смотри, не вообще будешь говорить, а доложишь исполкому, что делается по развитию в районе кооперативной торговли, как идут закупки сырья, продуктов для города. А заодно и об этих актах расскажешь.
– Отлично, – сказал Рубцов-Емницкий, распрощался и вышел.
Сергей позвал секретаря и сказал:
– Включите в повестку дня заседания исполкома отчет Рубцова-Емницкого.
От моста, осветив голые, покрытые паутиной кусты и серый от пыли придорожный бурьян, «газик» свернул на проселок. Прожекторы бросали свет на узкую дорогу, а по бокам стеной подымались из темноты стебли кукурузы, поблескивали косички на толстых, рогами торчащих кочанах. Резкий, уже по-осеннему холодный ветер бил в переднее стекло. Сергей сильнее натянул на лоб фуражку. Ванюша изредка посматривал на своего нового начальника, как бы спрашивая: «Ну, как? Хорошо идет машина?»
В чистом поле из темноты поднялась гора. Сергей знал, что по ее хребту проходит дорога в самые отдаленные станицы. И когда машина выскочила на голую вершину, по правую сторону в неясном очертании ночи открылась почти вся предгорная часть района. Степь, изломанная невысокими холмами, уходила к горизонту, повсюду светились то близкие, то далекие огни, и по ним нетрудно было понять, где чабаны готовят себе ужин, где стоят молотилки, где раскинулись бригадные станы или таборы трактористов. Машина проносилась по возвышенности. В глубокой котловине мерцал тусклый отблеск Кубани. На берегу темнели сады, под сумеречным небом рисовался очерк станицы, кое-где еще дымились трубы и светились окна в домах. Сергей всматривался в неясную даль степи, видел под покровом ночи станицы, хутора, бригадные станы, пастушьи кошары и, как никогда еще, сознавал, какая большая, неизведанно новая жизнь ожидала его впереди!
Книга вторая
Глава IХороша бывает осень в верховьях Кубани. Погода стоит теплая и тихая, нет еще ни обложных дождей, ни восточных ветров с заморозками. Солнце греет слабо, не курится земля, и лишь по утрам покрывается она дымчато-сизым туманом. Сквозь туман, как сквозь матовое стекло, проступает зеленая-зеленая озимь, а по сенокосам так буйно подымается отава, что впору второй раз пускать сенокосилки!
С восходом солнца туман жмется к земле и исчезает, оставив на траве лишь блестки крупной, как горошинки, росы. В радужном сиянии плывет паутина, плывет тихо-тихо – то подымается вверх, то падает на землю. А небо удивительно чистое и низкое; прозрачная голубизна его, какая бывает только весной, ласкает взгляд – хочется, как случалось в детстве, лечь на траву вверх лицом да так и пролежать час или два. По светлому горизонту встает Кавказский хребет, – кажется, лежит он так близко, что простым глазом видны и седловины перевалов, и острые зубчатые шпили, и обрывы с матовой тенью на снегу, и даже трещины, как черточки на бледно-синей бумаге.
От станиц в степь протянулись сухие дороги, широкие и до звона утрамбованные копытами, шинами колес, со следами рубчатой резины. Над степью шумными стаями летают грачи, опускаясь так низко, что иные чертят крыльями пахоту. Где-нибудь на кургане зачернеет шапка пастуха, где-нибудь в ложбине покажется охотник, увешанный куропатками, как десантник гранатами. Зайцы чуют близость зимы и в такие погожие дни поздней осени становятся ленивыми – они уже одеты в теплые меха и ходят, как правило, стайками; водят у скирды заячьи хороводы – одни прыгают, резвятся, другие стоят часовыми и, поглаживая передней лапкой жесткие усы на разрезанной губе, зорко всматриваются в даль: не идет ли охотник?
А Усть-Невинская лежала в золотом убранстве и была еще красивее, чем летом. Деревья оголились, улицы сделались шире и просторней; над ними и над желтыми полянами садов плыли призывные звуки пилы. Звуки возникали за станицей, на лесопилке, – там стучал мотор, и пила то взвывала, точно силясь разрезать теплый, отяжелевший воздух, то голос ее слабел, замирал или разливался острым свистом.
«Чудно! – подумал Савва, выйдя на крыльцо станичного Совета. – Что делается в Усть-Невинской! Какие звуки и какие песни! Будто и осень, как бывала и прежде, богатая солнцем, и липучая паутина по-прежнему расцвечивает небо, а присмотришься – нет, не та осень. Да и станица имеет не тот вид. А ведь прошел только год!»
От лесопилки двигались конные упряжки. Колеса были раздвинуты на длину столбов, и белая лента свежих досок долго тянулась через площадь, направляясь за станицу. Там, у высокого обрыва, как ласточкино гнездо, лепилось обставленное лесами здание гидростанции. Туда же, пересекая площадь, шел обоз с цементом. Бочонки стояли торчмя, один в один, – они вздрагивали и курились синеватой пылью. Возчики, спицы колес, спины быков белели, точно запорошенные инеем.
Передних быков вел Никита Мальцев – старший в обозе. Он шагал неторопливо и твердо. Быки выгибали спины и шли тяжело. Колеса гремели, сотрясали подводу, и над бочонками вспыхивал сизый дымок. За Никитой ехала Ирина Любашева на своих быках-красавцах. Она примостилась на бочонке, – ее брови, нос, распущенная за плечами коса были припудрены цементной пылью. Ирина помахивала кнутом и задумчиво смотрела на Савву.
– Никита! – крикнул Савва. – Весь забрали?
– Тяжеловато, но подняли.
Савва подошел к Никите.
– А за кирпичом когда?
– Думаю, что надо и быкам дать отдохнуть, – рассудительно отвечал Никита. – Да и комсомольское собранно надо провести. Уже с месяц не собирались.
– Эх, Никита, Никита! – усмехнулся Савва. – О чем печалишься? Зачем же вам собираться? Все твои комсомольцы с тобой на возах. Вот ты по дороге хоть каждый день и проводи собрание. Быки идут медленно, президиум посади на первую подводу.
– Такой порядок не годится, – возразил Никита. – Собираемся в клубе.
– Так ты вот что там обсуди, – сказал Савва. – Выделите пять комсомольцев на курсы электриков. Сергей сегодня звонил: надо в понедельник этих курсантов отправить.
– Сделаем, – проговорил Никита и подстегнул кнутом подручного быка.
Савва отстал и поравнялся с Ириной.
– Ну, черноокая, побелела! – сказал он. – Тут пудры, я вижу, вволю. Молоко возить, пожалуй, легче?
– А мне все равно. С обозом ездить даже веселей.
– Приходи к нам завтра вечерком, – негромко сказал Савва. – Анюта просила, да и я тоже.
– А что там у вас?
– Младшенькой годик сравнялся.
– А-а-а… Дочурка у вас? Какое же имя дали?
– Ириной нарекли.
– Кому ж это понравилось мое имя?
– И мне, и Анюте, а более всего Сергею, – он же крестный отец.
Ирина смущенно закусила губу.
– Так приходи, Ирина.
– А провожать меня на птичник кто будет? – смеясь, спросила Ирина.
– Ого! Была бы ты, а провожатый найдется.
По улице навстречу обозу с цементом шли сытые и тяжелые волы с саженными рогами. Они тянули высокий воз сена – аромат травы и сухих цветов долго стоял над ними. Вдыхая пряный запах, Ирина думала о приглашении Саввы. Она понимала, что Савва пригласил ее не иначе, как по просьбе Сергея, и ей хотелось, чтобы этот вечер пришел быстрее. Мысленно она то была у Саввы, то примеряла новое платье, которого Сергей еще не видел. Задумавшись, бесцельно смотрела на солнечную сторону улицы. Там, под плетнем, грелись крупные, как индюшки, куры, – иные копошились и били крылом о ногу, иные же сладко дремали, затянув глаза, как бельмом, белой пленкой.
Обоз выехал за станицу. Рядом со штабелями древесины стояло низкое, как кошара, здание лесопилки, и песня пилы теперь звучала с пронзительно-плачущей силой. Кубань не шумела, не точила каменистые берега. Она по-осеннему обмелела и приутихла, будто прислушивалась к голосистым звукам лесопилки. По реке, как эхо, летели то звон плотничьих топоров, то хлопки падающих досок, то слабый стук вальков о мокрое белье, то гоготание гусей, то голоса детей. Гуси плавали последние дни и потому гоготали сильно и звонко. Веселая стая их ударила крыльями о воду, как в ладоши, оставила на реке пушинки и полетела низко-низко над обозом, так что Ирина видела прижатые к хвосту красные и еще мокрые лапки… А день был красочно-светел, воздух неподвижен и горяч; пахло переспелыми дынями, зимними яблоками и сосновой стружкой.
Глава IIВ один из погожих дней Сергей Тутаринов не выехал в район и с утра начал принимать посетителей. Он распахнул окна, смотревшие на юг, за Кубань, и только что сел за стол, как в кабинет не вошел, а вскочил Рубцов-Емницкий, одетый уже по-осеннему. На нем были новые сапоги, тоже тупоносые, только не из парусины, какие он носил летом, а из мягкой кожи; и не косоворотка с украинской вышивкой в ладонь, а суконная рубашка со стоячим воротником и с нашитыми на груди, в виде мешочков, карманами; новый плащ с капюшоном был не прежнего серого цвета, а ярко-коричневый, как сухие листья каштана.
Взволнованно-радостный, Рубцов-Емницкий приветствовал Сергея сперва улыбкой, а потом крепким пожатием руки. При этом он взглянул в окно на горящие под солнцем цинковые крыши, на зацепившуюся за трубу паутину.
– Ах, и что за чудо погода! – воскликнул он. – Ведь это же царственная осень! Погляди, Сергей Тимофеевич, какие повсюду лежат краски! А этот без конца и края летящий шелк! Нет, такая погода просто балует кооператоров!
– Почему же она балует только кооператоров? – спросил Сергей. – По-моему, такая теплая осень всем приятна.
– Всем – это да! Но нам, для ясности, – людям торгующим, – это же просто благодать! В Москве снег, метели, а у нас такой погожий день.
– Лев Ильич! – перебил Сергей. – О погоде поговорим после. Ты давно приехал?
– Только сейчас с поезда.
– Ну, рассказывай, как там, в Москве? Все закупил?
– Закупил? – Рубцов-Емницкий усмехнулся. – Такое слово не подходит. – Он снял плащ, сел ближе к Сергею и тяжело вздохнул. – Сережа, не закупил, а добыл, заполучил, заимел, из зубов, для ясности, вырвал, да и то не по всем нарядам, – Рубцов-Емницкий стал рыться в портфеле. – И итог все ж таки неплохой – турбина и генератор держат маршрут на Усть-Невинскую. Сам ездил на Урал и погрузил. А ты знаешь, что такое достать на Урале вагон? Но Рубцов-Емницкий раздобыл и вагон. У меня там завелся дружок.
– Ты всюду обзаводишься дружками! А что же с остальными нарядами?
Рубцов-Емницкий вынул из портфеля бумаги.
– Вот они, уже с резолюциями. Министр электропромышленности оказался такой внимательный, просто на редкость приятный человек. В министерстве меня каждая секретарша теперь знает. Тоже очень приятные женщины. Познакомились мы, можно сказать, на деловой почве. Даже одного дружка там нажил – милейший характер.
– Опять дружок?
– Без них в нашем деле нельзя. Да, так вот, с министром у меня дела решились по-хорошему и быстро. Но эти резолюции не министра, а главка. Министр позвонил начальнику главка, а вот там я и завяз. Прибыл в главк, и пришлось, для ясности, покружиться. Начальника еще нету, а секретарша попалась не женщина, а прямо скажу – черт. Я сижу и жду. Вижу, мимо меня так важно прошел начальник, я – за ним. «Обождите, гражданин». Жду. А телефоны уже мучают секретаршу. Начальник в кабинете сидит, а она всем отвечает, что начальника нету. И это на моих глазах такой обман. Тут я не мог сдержаться, отстранил секретаршу вежливо – и в кабинет. Там и состоялся у меня крупный разговор, а все ж таки резолюцию заполучил. – Рубцов-Емницкий тяжело вздохнул. – Ты знаешь, что он мне сказал? Все колхозы точно сговорились насчет строительства станций – едут и едут. Говорю ему, что не сговорились, а так, строим по плану. Пожил я там немного – в главке тоже появились дружки, а все ж таки ни электромоторов, ни лампочек, ни кабеля, ни провода, ни изоляторов отгрузить так и не смог.
– Почему?
– По причине разбросанности баз. Главк-то в Москве, а электрооборудование, для ясности, приходится получать и в Житомире, и в Киеве, и в Риге, и в Ленинграде, а я не мог разорваться. Хорошо, что сумел проскочить на Урал. – Рубцов-Емницкий горестно улыбнулся. – Это как в песне поется: «Дан приказ: ему на запад, ей в другую сторону…»
– Придется ехать и в другую сторону, – сказал Сергей, рассматривая наряды.
– Да я готов лететь хоть на край света! Сережа, помнишь нашу первую встречу? Я еще тогда предвещал и говорил, что с тобой-то мы сможем смело…
– Только ты желал видеть меня не в этом кабинете?
– Ну, то, чего я желал, – дело прошлое. – Рубцов-Емницкий придвинул стул. – Главное – мы вместе вершим одно большое дело. Да, так вот в чем суть вопроса. Я могу выехать в эти города хоть завтра и даю слово, что все оборудование будет представлено, но мне нужно, для ясности, взять с собой, – буду называть вещи своими именами, – некоторый вес сливочного масла. Сережа, черкни писульку на сырзавод, чтобы там все обделали без лишних мыслей.
– Это зачем масло?
– Наивный вопрос. – Рубцов-Емницкий смущенно улыбнулся. – Электрооборудование будет быстрее двигаться.
Сергей встал.
– А без масла не можешь?
– Могу, но убыстрять же надо движение.
– Убыстрять? Так и дурак сможет убыстрить. – Сергей сел за стол. – Вот что, Лев Ильич: ты дал слово работать честно – сдержи! Никакого масла ты, конечно, не получишь, а выедешь завтра. Даю тебе месяц сроку. Чтобы через тридцать дней все оборудование было в Усть-Невинской. Сможешь?
– Значит, без всего?
– Да.
– Трудновато будет, но попробую. Убыстрения не получится.
Рубцов-Емницкий любезно простился и вышел.
«Странный человек, – подумал Сергей. – А слова-то какие? «Некоторый вес»… «Черкни писульку»… «Обделать без лишних мыслей»… Черт знает на каком это языке!»
Гремя толстой, из груши, палкой и немного прихрамывая, вошел Федор Лукич Хохлаков. Он молча, с достоинством протянул руку Сергею и сказал:
– Сергей, что-то ты очень быстро обзавелся приемной. Там у тебя диваны появились, круглый стол, цветы, газеты на столе – как все одно в каком министерстве… неужели ты этому научился на фронте?
– А что в этом плохого?
– Людей собралось, как на суде. Насилу протискался к тебе в кабинет.
– Значит, у каждого есть ко мне дело, вот они и пришли. В этом я не вижу ничего плохого, а наоборот…
– Ты не видишь? – перебил Федор Лукич, затем вынул коробку папирос и угостил Сергея. – Ты не видишь, а я вижу. Ты так вот приучишь людей бежать с жалобой по всякому пустяку, тебе и работать некогда будет. Тут, возле исполкома, жалобщиков соберется целая ярмарка.
– Этого бояться нечего.
Федор Лукич Хохлаков недавно вернулся из Кисловодска. После месячного лечения старик поздоровел, но был мрачен, жаловался на боль в правой ноге и без палки ходить не мог. Он попросил себе легкую, не связанную с разъездами работу. Ему посоветовали стать заведующим районной мельницей, и он согласился. Приняв водяную мельницу, стоявшую за станицей вблизи Кубани, он несколько дней не появлялся в исполкоме.
О возвращении Хохлакова узнал Алексей Артамашов и как-то под вечер приехал к нему на тачанке, злой, с опухшим и сердитым лицом. Кучер отнес в сенцы две корзины, зашитые сверху мешковиной, а Артамашов прошел в комнату. Федор Лукич пригласил пить чай. Артамашов сел и стал жаловаться на Сергея.
– А чего ты удивляешься? Известно, что новая метла метет чище. – Хохлаков усмехнулся. – Да и какая метла! Но ты, Алексей, не смотри, что у него полная грудь наград. Я о людях сужу не по медалям. Еще не известно, как он поведет район. Слишком горяч… на электричество напирает.
– Да, я это понимаю, – волновался Артамашов. – Но он же меня, Федор Лукич, от работы отстранил!
– Это как так отстранил? Самочинно? А где общее собрание?
– Диктаторствует.
– Кто ж ему позволил нарушать колхозный устав? – Хохлаков встал, прошелся по комнате. – Здорово работает! Но ничего, Алексей, для всякого самочинства у нас есть законы.
– Да что ж – законы? Как же тут быть, ежели он запретил мне работать, ревизию назначил.
– Докапывается?
– Его отец председатель ревизионной комиссии, – продолжал Артамашов. – Зараз кладовую ревизуют. А еще он был у директора МТС. Такой ему нагоняй дал, корову приказал вернуть и грозился. Ну, как же мне быть?
– Поезжай домой, а я сам с ним поговорю, – угрюмо сказал Хохлаков. – И с Кондратьевым посоветуюсь.
Это и заставило Хохлакова прийти к Сергею. Он стоял у окна и раздумывал о том, с чего бы ему начать этот неприятный разговор. Он стукнул палкой о пол и подошел к Сергею.
– Ну, Федор Лукич, – заговорил Сергей, – расскажите, как там у вас на мельнице? Завозно?
– Зараз меня не мельница интересует, – не глядя на Сергея, ответил Хохлаков. – Что там у тебя произошло с директором Усть-Невинской МТС?
– Ничего особенного. Я ему сказал, чтобы он вернул корову, которую взял на ферме колхоза имени Ворошилова, – вот и все.
– Так. А ты эту корову в глаза видел?
– Зачем же мне ее видеть?
– Да какая ж это корова? Это же была телушка, и он ее не взял, а купил.
– За бесценок? Так не покупают. – Сергей помолчал. – Есть постановление правительства, и его надо выполнять.
– Хорошо, пусть так. – Хохлаков снял картуз, погладил ладонью стриженую голову. – А кто тебе позволил оскорблять директора МТС, члена пленума райкома, да еще и грозиться снять с работы?
– Я его не оскорблял, – твердо сказал Сергей. – А от работы его надо будет освободить в интересах дела.
– Да ты и Артамашова уже освободил, лучшего председателя… и тоже в интересах дела?
– Да, освободил – и добьюсь, чтобы его исключили из партии, – все так же негромко, стараясь быть спокойным, отвечал Сергей.
– Вот ты какой смелый! Но не забывай, что не ты будешь исключать его из партии. И не диктаторствуй, это тебе не в танковой роте! Я член исполкома, и ты тут свои порядки не наводи!
Сергей хотел что-то сказать, брови его сдвинулись, он даже поднялся, но Хохлаков не стал его слушать. Гремя палкой, он вышел, не закрыв за собой дверь.
На пороге появилось двое посетителей. Один был коренастый мужчина в серой кубанке и в бурке, с красивыми русыми усами на свежем веселом лице. Другой – худощавый старик с пепельно-серой бородкой, в бешмете под стареньким полушубком, в суконных шароварах и в сапогах. Это был Никита Никитич Андриянов – председатель Родниковского станичного Совета. С ним Сергей встретился как-то ночью, – когда проездом остановился в Родниковской. Посетителя в бурке Сергей не знал и с любопытством смотрел на его пышные усы, на светлые неспокойные глаза и на всю его по-военному стройную фигуру в горском наряде.
– Прошу садиться, – сказал Сергей, указывая на стулья.
– Благодарим. Мы всю дорогу в седлах сидели, – ответил тот, что был в бурке. – Сесть мы, конечно, сядем, но сперва давайте познакомимся. Мы, родниковцы, живем в горах, как орлы. Я секретарь станичной парторганизации. Иван Герасимович Родионов. – Он крепко пожал Сергею руку. – А Никита Никитич Андриянов – наш станичный голова.
– Мы уже знакомы, – сказал Андриянов, тоже здороваясь за руку. – Помнишь, как ты меня среди ночи с постели поднял? Пришел я до дому под утро, а жинка и пытает: «Кому ты в такую пору понадобился? Не к соседке бегал?» Ревнует… «Нет, – говорю ей, – новый председатель райисполкома приезжал…» – «А чего ж он, – говорит жинка, – сам по ночам не спит и другим мешает?» Ну, что на это глупой бабе ответишь?
– С каким же вы делом ко мне приехали? – спросил Сергей.
– Иван Герасимович, докладывай по партийной линии, – сказал Андриянов, снимая с плешивой головы кудлатую шапку.
– Сергей Тимофеевич, я не только партийный руководитель, – пояснил Родионов, садясь на стул и снимая с одного плеча бурку, – основная у меня должность – председатель колхоза «Власть Советов», а секретарем работаю по совместительству. Коммунистов у нас мало, так вот мы и создали партийную организацию при станичном Совете. В данном случае я, конечно, буду говорить в двух лицах, потому что у нас к тебе есть дело и политическое и хозяйственное – никак нельзя разделить.
Он порылся в боковом кармане кителя, – из-под полы бурки блеснули ордена и медали.
«Тоже недавно с войны», – подумал Сергей, а Родионов развернул тетрадку и положил ее на стол.
– Речь у нас о пятилетием плане нашей станицы, – сказать, идем по примеру устьневинцев. Скажу тебе правду: пример-то мы взяли у них, а не знаем, как оно у нас получится. Рассмотрим все хорошенько. Первым у нас идет животноводство, как главная отрасль.
– А какие у нас выпаса? – вмешался в разговор Андриянов. – Это ж такие выпаса, такие выпаса, что ни в одной станице таких не сыщешь. А особенно на горах! Прямо целебные травы! Хоть какую худорьбу туда выгони, а вернется каждая скотинка жирная – сразу можно на весы.
– Так почему же не получится? – спросил Сергей, рассматривая план.
– Со скотом и с урожаем получится, – ответил Родионов. – А вот с электростанцией. Вся беда с лесом. Мы только что были у Кондратьева. Он нас поддержал – и насчет посева, и насчет поголовья. «Все, говорит, правильно», – а когда мы дошли до лесоматериала – послал к тебе. «Если, говорит, Тутаринов вам не поможет, тогда уже никто не поможет».
– Вот как! – сказал Сергей. – А у меня тоже нет леса.
– Да как же так – нету? – Родионов снял кубанку и ударил ею о ладонь. – А я знаю, что есть! Прошлым летом сплавлял лес. Мимо нашей станицы брусья плыли. Мы все видели, а только не знали, что к чему.
– То лес чужой, – сказал Сергей. – Усть-невинский. Сплавляйте и вы. Наряд я выдам.
– Как же его сплавлять, когда Кубань обмелела?
– У нас одни перекаты, – подтвердил Андриянов.
– Сергей Тимофеевич, – заговорил Родионов, – скажи Савве Остроухову; пусть он даст нам взаймы бревен сто. До лета. Летом мы все восполним. А ждать до лета…
– Попросите Савву, может, он и даст.
– Просили. Мы с Никитой Никитичем ездили к нему, чуть не кланялись в ноги. Я ему говорю, что на фронте мы делились и патронами и снарядами. – Родионов развел руками. – Куда там! И гладиться не дается! Я ему про фронт, а он свое: «Мой лес…» Ну, что тут скажешь? Прикажи ему, Сергей Тимофеевич.
