Текст книги "Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 1"

Автор книги: Семен Бабаевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 45 страниц)

– Казак! – сказала Ирина. – Я догадываюсь, чего ты на меня так посматриваешь. Небось припомнил, как я тебя и Сережу из беды выручила на том полустанке? И где вы взялись на ту пору?

– Тебе тогда, наверно, и в голову не пришло, что на твоем возу сидят сразу два жениха! – Тут Семен нарочно надел кубанку и лихо сбил ее на лоб.

– А ты не очень гордись, – сказала Анфиса. – Не было бы тебя и Сережи, так мы бы с Ириной еще бы не таких женихов себе нашли. В девках бы не сидели. Правильно, Ирина?

– Не знаю.

– Вот видишь – она не знает, – сказал Семен. – Значит, я прав. Да и женихи-то какие – первый сорт! – Он обратился к Ирине: – Только вы с Сережкой что-то чересчур запаздываете. Погляди на мою Анфису! Женщина, можно сказать, в полной боевой форме!

– А ну тебя, Семен, – смущенно проговорила Анфиса.

– Анфиса, да ведь это же правда, – все так же весело сказал Семен, – поджидаем маленького казачонка.

– А разве ты казак? – еще не оправившись от смущения, спросила Анфиса. – Кубанку купил – так думает, уже и казак!

– Как он думает, это не имеет значения, – рассудительно ответила Ирина. – Раз ты, Анфиса, казачка, значит, и муж у тебя казак, и ребенок будет казачонком.

– Вот это сказано по-моему! – воскликнул Семен. – А все ж таки мой друг слишком медлит. В других-то делах он дюже щирый да торопливый. Я на него обиделся. Не за то, конечно, что он так долго не женится, а за горячность. Мне сдается, что на фронте он был куда спокойнее. – Семен обратился к Ирине: – Веришь, позавчера он вызвал меня и Савву с отчетом на заседание исполкома. Сам сидит за столом и чертом на меня косится, будто я ему зло какое сделал.

– Значит, сделал, коли он на тебя так посмотрел, – сказала Ирина. – Сережа зря серчать не будет.

– А откуда ты его так быстро разузнала? – не без ехидства спросила Анфиса. – Я, кажись, лучше тебя знаю своего брата. Тоже спичка! Если что не по нем – может ни с того ни с сего воспламениться.

– Досталось тогда и мне и Савве, – продолжал Семен. – Мне – за строительство плотины, а Савве – за плохую доставку столбов.

– И правильно! – смело заявила Ирина.

– Что «правильно»? – вспыхнула Анфиса.

– А то, что Сережа хорошенько поругал Савву и Семена. Он понапрасну никого не станет обижать.

– Ой, ой, ой! – воскликнул Семен. – Что я слышу? Ты ли это, Смуглянка? Да ты не в жены годишься моему другу, а в заместители!

– Это Сережа ее научил заступничать, – вставила Анфиса.

– А вы не смейтесь, – строго сказала Ирина, – ты погляди на Савву. Разве так выполняют пятилетний план? Сережа помог ему, лесу добыл, а Савва теперь прохлаждается и ждет, чтобы Сережа за него снова работал. А у Сережи свои дела – у него целый район, и он не будет за Савву работать, а заставит, потребует. Да и с тебя, Семен, тоже потребует! Вот скоро начнем высоковольтную линию ставить! А ты, Семен, неповоротливый! Будет тебе нагоняй!

– Не имеешь права на Семена такое наговаривать, – перебила ее Анфиса, и лицо ее разрумянилось. – Ишь какая объявилась начальница!

– Нет, имею право, – сказала Ирина, смело глядя на Анфису. – Ты не знаешь, как Сережа беспокоится за электростанцию? А я все его думки знаю. Он так печалится!

– Охотно верю, что Сергей печалится, – спокойно перебил Семен. – А тебе-то чего болеть душой?

– Верная будет женушка, – с усмешкой сказала Анфиса. – Тоже начнешь районом управлять!

– Что я буду делать – тебя не спрошу! – резко ответила Ирина.

– Анфиса, Ирина! – сказал Семен. – Да вы что ж в самом деле. Не успели породниться – и уже ссоритесь?

Всем было неловко. Некоторое время они сидели молча. Ирина, не понимая, почему Анфиса так сильно обиделась, пробовала заговорить с ней то о семенах гвоздики, то о каком-то новом рисунке на вышивке. Анфиса отвечала неохотно, разговор не клеился, и они расстались сухо, как чужие.

– Видишь, Семен, – заговорила Анфиса, когда они вышли на дорогу, – какую языкастую да сильно умную жену подобрал себе Сергей. Характером вся в него. Только обидно слушать – чего, скажи, она лезет, куда ее не просят? Что она понимает в Сережиных делах?

– Как всякая жена, – проговорил Семен. – Ты тоже вмешиваешься в мои дела.

– Так то ж я. Да и только с тобой иногда наедине поговорю, а на людях я и слова не скажу. А она, видал, как за Сережку заступается? Ишь какая умная!

А Ирина все еще стояла у порога и задумчиво смотрела им вслед. Она так и не могла понять, почему Анфиса на нее обиделась.

«Или она недовольна тем, что ее брат женится на мне? – думала Ирина. – Так пусть бы так и сказала, и тогда бы я не стала с ней и разговаривать».

С этими мыслями Ирина вошла в хату и остановилась возле большого, продолговатого сундука в железной обивке. Сундук был куплен еще в ту пору, когда Марфа Игнатьевна собиралась выходить замуж, но выглядел не очень старым – немного поржавело железо. Теперь в этом сундуке хранились наряды Ирины, и она вспомнила, как Сергей как-то подошел к сундуку, потрогал его рукой и рассмеялся.

«Эту старинную скрыню, – сказал он, – мы не возьмем. Нам она не подходит. На «газик» ее не поставишь, а на быках тащить совестно».

Ирина слушала Сергея и утвердительно кивала головой, – она была согласна с тем, что материн сундук и в самом деле не годится.

Глава XXXII

Помнится Сергею, что даже на фронте в самые жаркие дни боев время бежало не так быстро, как в эту весну. Вслед за севом незаметно наступила прополка, люди из станиц перекочевали на поля – там они дневали и ночевали, и строительство станции замедлялось. И хотя к середине марта плотина преградила русло Кубани и по каналу прошла пробная вода, хотя монтажные работы подходили к концу, а в станицах сооружалась электросеть и провода подводились к домам и общественным постройкам, но Сергея это не радовало. Он хорошо понимал, что не сделано еще одно из главных сооружений: трансформаторные подстанции и высоковольтная магистраль, которая должна пересечь район в трех направлениях. Уже приехали из «Сельэлектро» специалисты, было и оборудование, но не хватало рабочей силы и транспорта. Вначале Сергей думал обойтись небольшими бригадами, созданными главным образом из наемных рабочих и бывших курсантов-электриков. Но вскоре убедился, что этой силы недостаточно и что строительство линии может затянуться до осени, а пуск станции был намечен на май.

В беседе с Кондратьевым Сергей настаивал, чтобы сооружение высоковольтной линии объявить народной стройкой, подобно тому, как это было сделано на рытье канала.

– Мы подымем все станицы, – доказывал Сергей, – мобилизуем весь транспорт, какой только есть в районе.

– Все станицы мы, конечно, поднять сможем, – отвечал Кондратьев, – но не имеем на это права.

– Почему?

– Есть же у нас не менее важное дело – поля, и о них не следует забывать. Ты вот что сделай: поезжай в станицы, узнай на месте, сколько каждый колхоз сможет дать людей и тягловой силы, но только чтобы без ущерба для полевых работ.

– Без ущерба невозможно!

– А ты попробуй, попробуй. Тогда и примем на бюро нужное решение.

– Да ведь это же долгая история! А время бежит!

– Не торопись. Поспешишь – людей насмешишь, – мудрые слова. Поезжай, поезжай.

И Сергей поехал. Он побывал во многих станицах и хуторах, и как ни подсчитывал вместе с руководителями колхозов и бригад, как ни прикидывал, но ни людей, ни транспортных средств не хватало. Что и как нужно было сделать, чтобы обработка полей и строительство электролинии шли одновременно, – он не знал.

«Еще посоветуюсь с отцом», – решил он и поехал в Усть-Невинскую.

Однако к отцу Сергей приехал не скоро. Сперва побывал у Саввы, затем у Рагулина, заехал к Виктору, а потом велел Ванюше завернуть на птичник.

Начинало вечереть. Ирина прилаживала к одеялу новый, из белого батиста, пододеяльник, который она только что сшила, но еще не успела прорезать петли. Она стояла на коленях на середине раскинутого одеяла, босая, с голыми до колен ногами и, поворачиваясь во все стороны, поправляла концы и ставила карандашом точки на том месте, где должны быть пуговицы. Все эти дни, приходя домой, она не находила себе места, все ждала Сергея, выбегала на курган и смотрела на дорогу.

– Эх, дочка, дочка, – говорила Марфа Игнатьевна. – Была и я девушкой, и все это переживала. А все ж таки нечего тебе просиживать за книжками да этого Грачева водить в дом, а пора и за ум взяться. Ты теперь невеста, и одна у тебя дорога – стать женой. Вот ты и готовься к этому, посмотри, все ли у тебя припасено для новой жизни. А как же? Мы так выходили замуж. Перво-наперво – постель. Хоть он у тебя и фронтовик и любит при людях похвастать, что сильно закален на войне, а пуховую постель и ему надо приготовить. Кровать у тебя есть, на сетке, четыре подушки пухом набиты, есть и новое одеяло, а вот пододеяльника нету.

Прорезая ножницами петли, Ирина услышала шум мотора, знакомые шаги, стук щеколды, и по тому, каким голосом говорил Сергей с шофером и с какой решительностью распахнул сенную дверь, она уже знала, что у него плохое настроение.

– Иринушка! – крикнул Сергей, быстрыми шагами подходя к ней. – Ты бы знала, как я летел к тебе! Так только птицы…

Сергей не договорил, ибо в ту минуту, когда он приблизился к ней, нагнулся и обнял ее, то, что он хотел сказать о птицах, сразу потеряло свой смысл. Он легко, вместе с одеялом, приподнял ее, обрадованную и испуганную, и стал целовать и ее улыбающиеся губы, и ее закрытые, но все видящие глаза, и ее уши, маленькие и мягкие; целовал торопливо и с той ненасытной жадностью, с какой уставший, томимый жаждой путник пьет воду, добравшись до родника.

– Ой, Сережа, одеяло падает!

– Наше?

– Наше.

– Сама мастерила?

– Сама.

– И смогла?

– Так это же нетрудно.

– Ты пока оставь свое шитво, – сказал Сергей. – Собирайся, поедем к нашим.

– Ты чем-то встревожен?

– Не ладятся у нас дела с высоковольтной линией. Хочу поговорить с отцом. Поедем вместе.

Наступал сухой и душный вечер. В доме Тутариновых еще не светились огни. Ниловна подоила корову и пришла с дойницей в сенцы – из дверей повеяло запахом молока. Тимофей Ильич сидел на низеньком стульчике возле хаты – он только что вернулся с огородных плантаций и отдыхал. За день находился, устал, все тело ныло, старчески сухие ноги просились на покой, но не ломило в суставах, не было и в коленях той ноющей боли, которая обычно предвещала старику сырую погоду. Усталыми глазами Тимофей Ильич смотрел на небо, до половины залитое жарким красновато-синим светом, и думал: «Что-то моя ревматизма не тревожится, знать, не быть скоро дождю».

Ниловна процедила молоко, вымыла дойницу и, повесив ее на колышек, присела, тоже на низеньком стульчике, рядом с мужем.

– Тимофей, ну что там ноги, не зудят?

– Уже вылечились, – ответил Тимофей Ильич. – Думаю записаться в танцоры.

– Знать, не быть дождю.

Стемнело. Густые сумерки полезли в сад, а из сада на улицу. В калитку вошла Анфиса, ведя за ошейник телка.

– Разыскала? – спросила Ниловна.

– В бурьянах возле мальцевского двора спал, окаянный, – сказала Анфиса, проходя мимо родителей, полная и низенькая, с заметно выросшим круглым животом. – Мамо, Семен еще не пришел? Знать, и сегодня будет ночевать на гидростанции.

– Э-хе-хе-хе! – тяжело вздохнул Тимофей Ильич. – Дождик-то пойдет, ему еще придет пора. А меня, Ниловна, другое опечаливает. Весна наступила, вода в Кубани прибыла, а электричества все нету и нету. А Прохор доказывал мне, что все упирается в воду.

– А чего ты печалишься? – сочувственно заговорила Ниловна. – Гляди, сколько столбов по улице стоит, просто как в городе. И шнур в хату проведен, чего ж тебе еще?

Тимофей Ильич поднял голову, хотел посмотреть на провода, идущие в дом, но в темноте их уже не было видно.

– Ничего ты, Ниловна, не смыслишь, – сказал он. – Ну что такое столбы? Что мы, на них богу будем молиться, коли в них тока нету? Будем вот так сидеть и на столбы поглядывать. Да и сын наш тоже вояка хороший, в станицу носа не показывает. И Никита Мальцев тоже сидит и чуприну свою поглаживает. Был я у него сегодня. За голову руками схватился, чуб мнет. «Почему, – говорю ему, – не ведете столбы от станции?» – «Нету, говорит, дерехтивы, а без нее неможно». Видал ты его – без дерехтивы жить не может.

Тимофей Ильич бурчал, ругал Савву, и Сергея, и зятя, а Ниловна слушала и зевала – она привыкла ложиться спать рано, когда куры садятся на насест. Она хотела встать и уйти, но в это время на улице вспыхнуло зарево. Сперва оно осветило плетни, затем перекинулось в сад и, позолотив верхушки белолисток, упало на белую стену и ослепило Тимофея Ильича и Ниловну.

Анфиса легко, точно она и не была беременна, побежала открывать ворота, заслонив рукой от света глаза… Машина подъехала к самому порогу. Сергей и Ирина подошли к родителям.

– Мамо, и вы, батя, – сказал Сергей, – мы приехали к вам в гости.

– Спасибо, дети, спасибо, – басом ответил Тимофей Ильич. – Давно пора навестить стариков.

А Ниловна, обрадованная таким неожиданным приездом сына с будущей невесткой, прижималась то к Сергею, то к Ирине, хотела сказать что-то значительное и не находила слов. Старушка вспомнила свою молодость, увидела и себя и Тимофея Ильича – вот так же когда-то стояли они перед родителями – и ей хотелось побежать в хату, вынести икону и благословить жениха и невесту, только она не знала, – вынести ли сюда икону или увести молодых в хату. Потом Ниловна вспомнила, что сын ее икону не примет, и от этого ей стало так больно на сердце, что она тихонько всплакнула, прижавшись уже не к Сергею, а к Ирине, и успела тайком, так, что в темноте никто и не заметил, перекрестить их обоих своей маленькой старческой рукой.

– И чего ты к ним липнешь? – сказал Тимофей Ильич. – Эй, бабы! – обратился он и к Анфисе, что-то говорившей на ухо Ирине, и к Ирине, уже как к своей, и к Ниловне. – Идите в хату и там шепчитесь и целуйтесь сколько вашей душе угодно. Да приготовьте стол, а мы тут с Сергеем побеседуем.

Женщины ушли в хату, вскоре в окнах загорелся свет и послышался девически веселый смех Анфисы и Ирины.

– Ну, что ж, сыну, – заговорил Тимофей Ильич. – Нареченную жену ты привез, а русская горькая у тебя имеется? Без этой штуковины и в хату не пущу! – И старик рассмеялся тихим, с хрипотой смехом.

Между тем закат давно угас, и из-за крыши подымалась луна. Тени от дома потянулись к воротам. Тимофей Ильич, прислушиваясь к смеху в хате, сказал:

– А веселая тебе жинка попалась.

Затем усадил Сергея рядом с собой и положил ему на колено свою костлявую и тяжелую руку.

– Не расписывались? – спросил он строго.

– Еще с месяц подождем.

– Чего ж ждать? Какая тому есть причина?

– Так условились. Ирина учится.

– А ты бы ее сам и учил, на то и муж.

– Вы этого, батя, не поймете.

– Так, так. – Старик подумал. – И без свадьбы будешь кончать дело?

– Некогда, батя, разгуливать.

– Так. Оно-то и верно, зараз тебе не до гулянья. А как же с прочим?

– Это вы о чем?

– Нужно ж тебе родительское благословение или как? Знаю, у попа венчаться не будешь, свадьбу справлять тоже не желаешь, а все ж таки без родительского благословения нельзя. – Тимофей Ильич тяжело вздохнул. – Ты, сыну, не суперечь, ежели мать поднесет тебе икону, не бунтуй, хоть и не смотри на лик божий, и не крестись, а только мать не оскорбляй.

– Нет, нет, батя, только без этого, – поспешно ответил Сергей. – Вы же знаете, что ни вас, ни мать я никогда и ничем не обижал, а этого делать не надо. Ни к чему.

– Так-таки и ни к чему? А чем же мы тебя будем благословлять? Кулаками, что ли? – Тимофей Ильич, сжимая пальцами колено сына, рассмеялся и закашлял.

– Скажите нам доброе слово – вот и все.

– Так, так, доброе слово. – Тимофей Ильич задумался. – Я и сам не дюже охочий до тех икон, а вон мать твоя – женщина старорежимная, что она смыслит в политике? Ну, ничего, я как-нибудь сам отговорю. А жилье там у тебя имеется? – спросил отец после короткого молчания. – Где жить-то будете? На квартире?

– Об этом, батя, не беспокойтесь.

– Ну, добре, добре. – Старик расстегнул бешмет, выпрямил ноги. – Ну, что там у вас в районе? Что думает начальство насчет дальнейшего строительства?

– Да так, все ничего. Думаем, батя, и очень много думаем. – Сергей тяжело вздохнул. – Приехал и к вам посоветоваться.

– Так, так. – Старик наклонился, поднял палочку и стал ею чертить землю. – Значит, приехал к бате за советом. Понаобещали, понашумели, понахвастались, а теперь думаете? Плохо, сынок, думаете, вот что я тебе скажу.

– Вы, батя, меня не попрекайте, не за попреками я к вам приехал.

– Знаю. Говори, за каким советом приехал?

– Как мне поступить, батя? – Сергей вопросительно посмотрел на отца. – Чтобы пустить станцию, нужно по всему району провести провода, – работа большая и трудная.

– Так что ж из того, что она трудная? Ежели нужно, так и нечего глядеть на трудность.

– Да я это понимаю!

– Скликай людей, да и начинай. А что ты тут раздумываешь? Вот наш Никита смог бы дать и людей и тягло, а сидит, ждет дерехтиву и чуприну мнет. А ты напиши ему такую дерехтиву.

– Если бы собраться всем районом, – задумчиво проговорил Сергей, – то мы смогли бы за два месяца пустить станцию.

– Так чего ж ты мне об этом рассказываешь? Действуй, как лучше.

– А полевые работы? Бурьяна на полях знаете сколько? Тут такое трудное время.

– Поднатужимся, да и поля в бурьяне не оставим, – сказал Тимофей Ильич. – Ты, сыну, этого не устрашайся. Ежели за дело взяться как следует, да чтобы порядок был, то можно всюду управиться. Ты, сыну, так сделай: мужчин, парубков, девок, да и баб, которые без малых детей, а то и стариков, которые еще при силе, отбери и пошли на строительство, а остальные пусть будут в поле. Да и в районе надо всех служащих забрать и машины там, какие есть.

Сергей встал, подтянул пояс так поспешно, как это он всегда делал, издали увидев генерала, оправил гимнастерку, и уже мысленно был там, где должна была пройти электромагистраль. Как хорошая скаковая лошадь, увидев препятствие, горячится и не может стоять на месте, так и Сергей уже не мог ни сидеть, ни разговаривать. Переступая с ноги на ногу, он жил тем, что должно было делаться там, на будущих дорогах электролиний, и не мог решить, ехать ли ему в район сейчас или подождать ужина.

Боясь обидеть стариков, он остался ужинать и был весел, много разговаривал, охотно ел… Пить же чай отказался, объявив, что ему нужно срочно ехать в район. Ирина, блестя глазами, шепнула ему на ухо, что она тоже поедет с ним. Тимофей Ильич только утвердительно кивнул головой, а Ниловна горестно смотрела на сына и на невестку и ничего не могла понять. Ирина что-то сказала Анфисе на ухо, поцеловала в щеку Ниловну и стала собираться.

Ванюша, изрядно закусив, первым вылез из-за стола и пошел заводить машину.

Глава XXXIII

На рассвете Сергей и Ирина приехали в Рощенскую. Следом за ними прибыли Семен, Стефан Петрович Рагулин, Никита Мальцев, Дарья Байкова и Савва Остроухов. Сергей решил созвать заседание исполкома с активом, поэтому начал звонить в станицу и велел председателям станичных Советов немедленно прибыть в Рощенскую.

Созвать людей было нетрудно, но Сергея больше всего беспокоило то, что Кондратьева не было дома, – выехал в район и еще не вернулся. Как ни пытался Сергей связаться с ним по телефону, но отыскать так и не мог. Звонил в Белую Мечеть – ему отвечал сельисполнитель: «Они еще днем туточки были, да и уехали. А куда? Кажись, в Родниковскую». Из Родниковской сообщили, что секретарь райкома ночью зашел на минутку в станичный Совет и тотчас уехал, а куда – никто не знал. Пока Сергей звонил, Стефан Петрович, удобно устроившись на диване, уснул, а Ирина и Семен сидели у стола и о чем-то вполголоса разговаривали.

Сергей подошел к Семену и Ирине.

– Ну, Иринушка, помогай! – сказал он. – Садись к телефону и начинай вызывать нужных людей. Возьми карандаш.

Ирина молча взяла карандаш и бумагу.

– Привыкай, Ирина! – сказал Семен.

– Звони на квартиры вот этим товарищам. – Сергей наклонился к столу. – Начальнику автоколонны – Супрунов его фамилия, хозяин машин, нужный человек. Директору нефтебазы – Соломатину Евсею Марковичу, тоже богатый хозяин. Еще заведующему сельским хозяйством – Ковтунов Сидор Гордеевич. Директору МТС – Савельеву Петру Семеновичу. Вот еще кому позвони: председателю артели «Кожкоопремонт» – Есаулов Илья Григорьевич, – у него есть четыре автомашины, и можно взять пар десять коней. Да и народу у него немало. Еще вызови директора сырзавода – Кожкодаев Савелий Митрофанович. А тебе, Семен, тоже найдется работа: пойди к Рубцову-Емницкому, к старому своему приятелю. Тут недалеко. А я пойду ко второму секретарю Алдахину.

Алдахин выслушал Сергея молча.

– Кондратьев вернулся? – спросил он, потирая ладонью щеку.

– В том-то и дело, что не вернулся. Я его и по телефону не мог разыскать. А дело-то такое, что не терпит.

– Ну, хорошо. Собирай людей, а я подойду.

Возвращаясь в исполком, Сергей завернул к Федору Лукичу Хохлакову. Из-за садочка все так же молодо смотрели на улицу окна небольшого домика под черепичной крышей. Створки их были раскрыты. Федор Лукич в одной нательной рубашке сидел за столом и пил чай. Увидев входившего в калитку Сергея, он крикнул:

– Ранний гость! Заходи до меня чаевничать! А я думал, что только старому коню не спится, – сказал Федор Лукич, когда Сергей вошел в комнату, – а оно и молодой скакун любит рано вставать. Ну, садись, выпей чайку.

– Спасибо, не хочется.

– А ты пей, хоть и не хочется. Водкой угостить не могу – доктора запретили даже в доме держать эту влагу. – Федор Лукич налил в стакан крепкого чая и усадил Сергея за стол. – Да ты что такой хмурый? Не больной ли? А может, не выспался?

Сергей отрицательно покачал головой, налил в блюдце горячего чая и, пока пил, в кратких словах рассказал Федору Лукичу, как члену исполкома, по какому делу он к нему пришел.

– Всех мобилизуешь? – строго спросил Федор Лукич.

– Не всех, но вот у вас на мельнице есть три пары лошадей – вы должны их послать.

– Не пошлю.

– Почему?

– Пустая затея. – Федор Лукич задумался, осторожно потрогал пальцем родинку на своей толстой губе. – Сергей! И что ты есть за человек? Год на тебя я смотрю, нравишься ты мне, вижу, казачья у тебя жилка, – а вот понять тебя не в силах.

– Что ж во мне непонятного?

– Характер. Я знаю, – это тебя настропалил Рагулин. И вот я не могу понять. Будто ты парень умный и глаз у тебя верный, но за каким дьяволом ты держишь курс на этого старика Рагулина? Это же одно горе, а не человек. То он мне своими выдумками кровь портил, а теперь к тебе прицепился. Это же карьерист первой статьи! Он уже отхватил одну Золотую Звезду, а теперь целится на другую. Герой нашего времени – да и только! Ну, вот ты – кровь на фронте проливал, войну на своих плечах вынес – это я понимаю. Но какой герой из этого вредного старика? Хлеб уродил – стал Героем. Да у нас земля такая, что и без Рагулина может уродить.

– Геройство людей, Федор Лукич, нужно видеть не только на войне, – возразил Сергей. – Что же касается народной стройки, то инициатива эта исходит не от Рагулина, не печальтесь, Федор Лукич.

– А от кого?

– От самих людей.

– Зачем же ты Рагулина привез?

– Актив. Рагулину я верю, не подведет!

– Веришь? – Хохлаков усмехнулся. – Не понимаю, во что ты в нем так сильно уверился? Решил аврал подымать и Рагулина привез на подсобление. А Рагулин, чертяка, хитрый, я-то его знаю. Он-то свои поля обработает, а в других колхозах из-за недостатка людей посевы погибнут – и Рагулин сызнова выдвинется… Вот у него какой расчет!

– Плохо вы знаете Рагулина, – что еще сказать?

– Но ты рассуди сам. – Хохлаков приподнялся. – Есть же «Сельэлектро» или там еще какая строительная контора, пусть они и сооружают, а твое дело – о хлебе думать. Урожай – вот твой главный козырь.

– Козырь? Да мы не в карты играем, а жизнь строим!

– Погоди. Ты скажи: почему Рагулину веришь, а в то, что я тебе говорю, не веришь?

– Это длинный разговор.

– Ну, все же?

– Мне кажется, потому, что идем мы в разные стороны.

– Значит, вроде как бы не попутчики?

– Вот, вот!

– Чертовщину придумал! А Рагулин, мой же сверстник, тебе попутчик, а я не попутчик? Так, что ли? Рагулин, по-твоему, меня обогнал? Так я тебя понял?

– Нет, немножко не так. Федор Лукич, по правде сказать, не Рагулин вас обогнал, а сама жизнь. А вы этого не видите, да и не хотите видеть. Вот в чем ваше горе.

– Шутник же ты, ей-богу! Жизнь меня обогнала? Вот придумал! Как же это можно понять? Да ты знаешь, что я эту самую жизнь с саблей в руках завоевал? Ай, придумал! – Хохлаков хлопнул Сергея по плечу. – Ну, хорошо! Я приду на исполком. Только заранее знай – буду против, потому как вижу в этом разбазаривание колхозной силы. Хлеб бурьяном позарастал, а ты с Рагулиным штурм подымаешь.

К полудню заседание исполкома закрылось, люди разъехались по станицам, а на второй день началось строительство электромагистрали. Со всех концов района в Усть-Невинскую потянулись за лесом подводы, тракторы-тягачи с прицепами, запылили по дорогам автомашины. На лесоскладе, где шла погрузка бревен, гудели людские голоса, слышался глухой стук укладываемых на возы столбов, урчание моторов, – весь берег был запружен лошадьми, быками и машинами.

От Усть-Невинской бревна уходили по трем маршрутам: один обоз, растянувшись километра на два, взял курс на Рощенскую и вскоре потерялся в степи; другой двинулся по берегу Кубани – до Родниковской; третий направился на запад, в Белую Мечеть, – великанами лежали желтовато-серые столбы и по зеленям, и по холмам, и по зяби.

Обезлюдели станицы и хутора, зноем и тишиной были охвачены улицы и пустые дворы. Окна во многих домах наглухо закрыты ставнями, на дверях – ржавые, давно бывшие в деле замки.

Лишь изредка можно встретить то древнего старика в тени у плетня, в поношенном бешмете и в кудлатой шайке: сидит старина, горестно опершись на палку, печальные его глаза слезятся, – видно, и его тянет в степь, и он бы ушел за возом, да только ноги уже не слушаются. То в саду забелеет детская головка и тотчас скроется за кустом; то покажется, согнувшись над грядкой, одинокая старуха – и снова ни души вокруг. Все живое из станиц и хуторов перебралось на поля, и там, под теплым весенним солнцем, началась трудная и необычная жизнь людей.

Как будто ничего особенного и не случилось, а Федор Лукич не мог успокоиться. Ему казалось и странным и непонятным: почему именно после этого заседания исполкома одолела его такая тоска, отчего так тяжко и тревожно на сердце?

«Кажется, и заседание было обычным, – думал Хохлаков. – Ну, собралось много людей, не смогли уместиться в кабинете и перешли в зал. Ну, поспорили, резал я, как всегда, правду-матку, критиковал в глаза, не боялся. А что ж тут такого? Кто мне запретит критиковать? Сергей хмурился, ему не нравилось, тоже критику не уважает, но слушал молча. Терпел. А вот Рагулин, старый черт, бесился, перебивал, насмехался, – давно он стоит у меня поперек горла».

Хохлаков вспомнил, как разозлился на Рагулина и сказал, что и сам не поедет на строительство, и лошадей с мельницы не даст, и тут же покинул заседание. За дверью нарочно остановился, прислушался, думал – позовут, но его не удерживали, и только кто-то громко и насмешливо крикнул: «Валяй! Валяй! Обойдемся и без ехида!» С горькой обидой вспоминая об этом, Хохлаков поежился.

«Кто же окрестил меня такой дурацкой кличкой? – думал он. – Сергей? Нет, Сергей такое глупое слово не придумает. А? Кто ж еще – Рагулин, старая бестия!..» И Федор Лукич поморщился, точно от боли…

…Опираясь на палку, Федор Лукич неторопливо шел по берегу речки. Вблизи мельницы устало опустился на камень и задумался.

«Ехид. Значит, ехида. Это я – ехида? Так, так. Дожил. Спасибо, спасибо…»

Грузное его тело сгорбилось, седая, низко остриженная голова опустилась на колени.

«Без меня обходятся. Тридцать годов не обходились, а теперь без меня. А почему без меня?»

Он не находил ответа и безотчетно-грустно смотрел на бугорками бегущую воду. Мельничное колесо шумело, как бы насмехаясь над Хохлаковым, от речонки веяло прохладой, сердце уже не болело, а щемило.

«А без Рагулина не обходятся!»

Ему не хотелось ни о чем думать, а в голову лезли мысли и перед глазами стоял Сергей.

«Значит, что ж, Сергей, за Рагулиным пошел и радуешься?» И ему казалось, что Сергей улыбался, и широкие его брови лезли на лоб: «Тебя не Рагулин обогнал, сама жизнь».

Федор Лукич закрыл ладонью слезившиеся глаза, и уже перед ним не было ни речонки, ни мельничного колеса – мысленно он снова находился на заседании исполкома и сидел за столом как раз напротив Рагулина. После сообщения Сергея Федор Лукич первым выступил в прениях и теперь каялся, потому что речь начал издалека, с полчаса говорил о неуправке в колхозах, о плохих видах на урожай. А Рагулин смотрел на него своими маленькими глазами и хитро усмехался. Эта ненавистная ему усмешка так разозлила Хохлакова, что он стукнул кулаком о стол и сказал, покосясь на Алдахина: «Партия и правительство не позволят растранжиривать колхозные трудодни!» – «Ишь какой стал грамотный! – крикнул Рагулин. – А ты знаешь, какую пользу принесут колхозам эти трудодни? Стыда у тебя, Федор Лукич, нету! Не для чужого дядька стараемся – понимать надо!» – «Ты меня не учи!» Федор Лукич смотрел на речонку и думал: «А еще что же я тогда сказал? Ах, да! Говорил, что посевы надо спасать. И правильно говорил».

Вспоминая выступление Рагулина, Федор Лукич даже слышал его хрипловатый голос. Вот Рагулин снял картуз и ударил им по столу так, что резкий, как пощечина, звук и до сих пор стоял в ушах.

«Тут Федор Лукич пел нам песню, что посевы у нас позарастали бурьяном, что людей не хватает. Пожуриться, да еще и слезу пустить – чего проще! А ты, Федор Лукич, спросил у самих колхозников: желают ли они линию строить? Желают! А раз желают, то и неуправки не будет».

Там, на заседании, Федор Лукич косился на Рагулина и отвечал ему репликами, которые теперь ему почему-то казались и смешными и обидными. Только сейчас он понял, что надо было сказать что-то совсем иное, а что именно – не мог придумать. Ему хотелось продолжать спор с Рагулиным, но мысли в голове путались.

«А ты, Федор Лукич, знаешь, отчего мы затеяли всем людом подымать столбы?»

– Знаю, – угрюмо проговорил Хохлаков, видя, как мимо него проплыла белая утка. – Пошуметь захотелось.

«Нет, ничего ты не знаешь! Себе ж облегчение в труде хотим получить, чтоб силы у нас прибавилось».

– Какой сильно умный! А придется тебе комиссию вызывать да акты на гибель посева составлять.

«Нет, Федор Лукич, этого ты не дождешься».

– Хвастаешься, чертяка старый! – зло сказал Хохлаков и бросил камень в воду.