Текст книги "Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 1"
Автор книги: Семен Бабаевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 45 страниц)
После того как во всех станицах Рощенского округа прошли собрания и Сергей Тутаринов был выдвинут кандидатом в депутаты Верховного Совета РСФСР, он во вторник седьмого января выехал в Марьяновскую. Никто не мог понять, почему для первой своей встречи с избирателями он отправился в соседнюю районную станицу. Кондратьеву Сергей сказал, что лучше всего сперва поехать в Марьяновскую, где его еще и в глаза не видели. К тому же дорога в Марьяновскую лежала через Усть-Невинскую, и Сергей решил заехать на канал – посмотреть монтажные работы и заодно узнать у Виктора, как идет ученье на курсах колхозных электриков. Однако о самой главной причине Сергей умолчал: ему хотелось перед такой длительной поездкой навестить по пути Ирину.
Сергей спешил к Ирине, хотел побыть с ней хоть немного. Но почему-то к радостным мыслям примешивалась горечь, и Сергей то видел серую ложбину и убегающую к обозу Ирину, слышал ее тихий голос: «А еще я хочу ехать учиться»; то вспомнил слова Виктора: «На перевозке турбины мы познакомились». Сергей закрыл глаза, хотел ни о чем не думать, а перед ним вставало смеющееся лицо Виктора.
«Забавно! – думал он, чувствуя, как его щеки хлещет встречный морозный ветер. – Нет, нет, надо кончать слишком затянувшееся ухаживание. Вот приеду и скажу, что мы поженимся».
Сергей размечтался и не заметил, как подъехал к птичнику. Сойдя с машины, он посмотрел в знакомое окно и отшатнулся. Он не мог понять: или ему только показалось, или в самом деле у стола сидели Ирина и Виктор. Ему вдруг стало жарко. Еще не веря своим глазам и ничего не соображая, Сергей подбежал к машине и сказал:
– А ну, Ванюша, пришпорь!
Сергей побывал на канале, полюбовался цинковой крышей гидростанции, а потом разговаривал с монтажниками, – Виктора там не было, и Сергей о нем не спрашивал. У Саввы узнал о том, что занятия на курсах электриков начались.
– Ты бы посмотрел, сколько теперь курсантов! – говорил Савва. – Или потому, что преподаватель такой молодой, или еще по какой причине – все девушки в станице захотели стать электриками. Соня, Варя Мальцева, девушка из «Светлого пути», та, что ты прислал, – все учатся. Твоя Ирина тоже посещает занятия – такая активность, что я уже боюсь, как бы и моя Анюта не записалась в курсанты.
– Это отрадно, – грустно проговорил Сергей, садясь в машину.
Выехав из Усть-Невинской, Сергей как ни старался думать о том, как бы хорошо было, если бы Рубцов-Емницкий поскорее отгрузил электрооборудование, чтобы уже весной начать сооружать линию; как ни приятно было сознавать, что и крыша гидростанции блестит на солнце, и установка машин идет успешно, и учение электриков налажено, и канал, как заверил Семен, будет готов в марте, – а мысли об Ирине но покидали его, и на сердце было тяжко.
Станица Марьяновская – районный центр – растянулась по берегу Кубани. Были видны сады, ряды тополей и кущи ясеня на площади. Затем показались белые крыши, амбары, стоявшие особняком за станицей.
После встречи в Марьяновской в тот же день на закате солнца Сергей, в сопровождении председателя исполкома Кривцова, моложавого и краснощекого мужчины, выехал по станицам.
За Марьяновской в ложбине показался хуторок. На заснеженную степь ложился холодный туман.
– Хуторок Грушка, – пояснил Кривцов. – Надо нам сюда заехать. Это полеводческая бригада колхоза «Луч». Я никогда их не миную. Почему? Это такое место, что его нельзя проехать. Здесь живет наша «царица полей».
– А кто она такая?
– Да разве ты не знаешь нашу рекордистку высоких урожаев? – удивился Кривцов. – Ну, как же так? Это же знаменитость! Звеньевая Прасковья Николаевна Голубева! А мы в шутку ее зовем «царица полей».
– Ну, что ж, – сказал Сергей, – поедем и к «царице полей», это даже интересно.
Машина свернула на проселочную дорогу и направилась в хутор Грушка.
В ложбине, недалеко от шоссе, стояли десятка два домов, под камышовыми и соломенными крышами, с невысокими, из хвороста, плетнями. В центре – общественная конюшня, навесы для бричек и плугов, кузня, амбары. По обе стороны широкой улицы стояли тополя, густо, один в один, иные толщиной в два обхвата, а за тополями, как за высокой стеной, прятались палисадники, постройки, сады.
Проезжая по улице, Кривцов обратил внимание гостя на новое здание, под черепичной крышей, с высокими окнами. Передняя стена была расписана аршинными буквами – красочные слова призывали голосовать за Сергея Тутаринова. Крыльцо было увито красным полотном и украшено флажками и плакатами.
– Бригадный агитпункт, – пояснил Кривцов. – Оборудован на время выборов, а вообще это – Дом агротехники Прасковьи Голубевой. Специально для нее построили. А у вас есть такие дома? – Не дожидаясь ответа, Кривцов продолжал: – Золотые руки у этой женщины! И если бы ты только знал, как она нас выручает. В районе с урожаем неважно: как мы ни бьемся, а похвалиться нечем. Осенью приедешь с отчетом в крайисполком, веришь, стыдно. Вот тут и приходит на выручку наша «царица полей». Это такой, я тебе скажу, козырь в руках! В этом году звено Голубевой дало по сто восемьдесят шесть пудов пшеницы с гектара. Это же рекорд! Назовешь такую цифру – и уже тебя не ругают и смотрят на тебя совсем другими глазами. Вот оно какую силу имеет эта женщина!
– А много у вас таких «цариц»? – спросил Сергей.
– Как «много»? – удивился Кривцов. – Она же рекордистка!
– Ну, а какой у вас урожай в тех бригадах, где нет «цариц»?
– Так себе. До Голубевой далеко.
Машина остановилась возле тесовых ворот, выкрашенных в зеленый цвет, и Ванюша подал сигнал. В калитке показался Петр Голубев – муж Прасковьи Николаевны. Увидев Кривцова, он торопливо распахнул ворота, показывая, как удобнее подъехать к крыльцу.
– Как поживает хозяйка дома? – спросил Кривцов, выходя из машины и здороваясь с Петром. – Как идут ее дела?
– Спасибо, Андрей Федорович, на жизнь жалоб нету, – ответил Петр, мужчина коренастый, широкоплечий, с серой и давно не бритой щетиной на лице. – И дела у нас идут исправно, а только девки из первой бригады не дают жене покою. – Петр посмотрел на окна, откуда доносились женские голоса. – Слыхал? Полдня воюют! С утра пришли и не уходят. Я уже Андриана на подсобление позвал.
– Что там еще за девки? – сердито спросил Кривцов.
Дверь распахнулась, и на крыльцо вышел бригадир Андриан, смеясь и вытирая рукавом красное побитое, оспой лицо.
– Ох, что за канальские девчата! – сказал он, здороваясь с Кривцовым. – Комсомолки! Ну, прямо одно горе с ними!
– А что случилось?
– Две девчушки из первой бригады пожаловали к нам и хотят тут хозяйничать. Беда! Я им и по-хорошему и по-всякому.
Из дома донеслись выкрики:
– Так не дашь?
– Сказала не дам – и не дам!
– Ишь какая барыня!
– Все тебе да тебе!
– А мы разве не такие?
– Идите к председателю, а чего вы ко мне явились? Ничего вы от меня не получите. Понятно?
– Мы не к председателю пойдем, а в район на тебя пожалуемся.
– Меня в районе знают! Вот Андрей Федорович приехал, жалуйтесь ему, а от меня отцепитесь!
В сенцах Кривцова и Сергея встретила сама хозяйка. Это была женщина статная, не старше сорока лет, с той природной деревенской красотой, которая открыта всем – видна и в улыбке, и в походке, и в манере держать голову, чуть склонив ее на плечо. Прасковья Николаевна была взволнована, и от этого ее дородное лицо выглядело особенно привлекательным.
В передней комнате стояли молодые, невысокого роста, белокурые девушки; лица их были гневны.
– Ну, здравствуйте, красавицы! – сказал Кривцов. – Что у вас тут за споры?
– Не споры, а разговор, – ответила одна из них, выйдя вперед и поведя бровью.
– А кто вас сюда прислал?
– Сами себя прислали.
– Почему одна Прасковья рекорды получает?
– Разве мы хуже ее?
– Все ей да ей, царицей прозвали, а все другие будто и на свете не существуют.
– А вам завидно? – Кривцов добродушно усмехнулся. – Что же поделаешь? Ей весь край завидует.
– Мы не завидуем, а только дайте и нам хорошие семена!
– А ты кто такая смелая? – спросил Кривцов.
– Шура Богданова.
– А тебя как звать? – обратился Кривцов к подруге Шуры.
– Маруся Новикова.
– Вот что я вам скажу, Шура Богданова и Маруся Новикова. Идите домой и готовьтесь к выборам. Вот перед вами и кандидат – Сергей Тимофеевич Тутаринов, за него вы будете голосовать. Мы еще заедем к вам и побеседуем о выборах.
– Вы нам выборами зубы не заговаривайте, – смело ответила Шура. – Нам семена нужны!
– Так вы об этом поговорите со своим правлением, пусть оно вам и поможет.
– Ага, дожидайтесь! – сердито отозвалась Маруся. – Наше правление только Прасковье помогает.
– Мы ничего не хотим, – сказала Шура, – а только дайте нам «гибрид-кубанку» – ту пшеницу, что Прасковья будет сеять.
– Не можем, девушки, не можем. Ту пшеницу мы специально раздобыли. Так что, Шура и Маруся, об этом и не думайте. Идите, идите домой, пока светло.
Шура и Маруся немного постояли и ушли.
– Обиделись, – сказал Сергей.
– Обижаться тут нечего, – заговорил Кривцов, глядя на Голубеву. – Ну, «царица полей», как готовишься к севу? Может, нужна какая помощь?
– Сказать, Андрей Федорович, – к севу готовимся лучше всех.
– Вот и прекрасно.
– Дела у меня идут исправно. – Прасковья склонила на плечо голову. – Золы припасли порядочно, не зеваем! «Гибрид-кубанку» на всхожесть уже испробовали.
– Ну и как?
– Лучше и быть не может. Густая, как щетина! Сила в ней к росту необыкновенная. Такая даст двести пудов. Вчера на тех участках зяби, где будем сеять «гибрид-кубанку», снегозадержание устраивали.
– Всем хутором вышли на помощь Прасковье Николаевне, – пояснил Андриан.
– Правильно, так и нужно, – одобрил Кривцов, – Прасковья Николаевна у нас на особом счету.
– Пожаловаться я не могу. Все помогают, а только бабы из других бригад чересчур вредные.
– Отчего же они вредные? – спросил Сергей.
– Видали эту парочку? – Голубева горестно посмотрела на Сергея, как бы говоря: «Эх, что тебе сказать? Ты у нас человек новый и не знаешь, как мне тяжело». – Вы думаете, эти девчата – первые? Вчера тоже были такие ж крикливые делегатки из третьей бригады. И откуда они узнали про ту пшеницу?
– А что это за пшеница? – допытывался Сергей.
– Сергей Тимофеевич, зараз я тебе вкратце поясню, – сказал Кривцов. – Дело было так. В Краснодаре на опытной семеноводческой станции по знакомству раздобыл семян засухоустойчивой яровой пшеницы. Вот эти семена мы и передали Прасковье Николаевне, и весной она засеет шестьдесят гектаров. Ну, а в бригадах узнали об этом и взбунтовались.
– А вы дайте возможность посеять «гибрид-кубанку» всем бригадам, – посоветовал Сергей, – вот они и не будут бунтовать.
– Не можем, – решительно заявил Кривцов. – И семян маловато, да и не получится у них такой урожай, как у Прасковьи Николаевны. – Кривцов обратился к Петру и Андриану: – А вы чего стоите? Седлайте коней да созывайте народ: проведем вечер встречи с кандидатом…
На дворе вечерело. Прасковья Николаевна зажгла лампу и стала собирать на стол ужин. Кривцов умывался в соседней комнате, а Сергей сидел у окна и задумчиво смотрел в темное небо, – сумерки уже укрыли и тополя, и двор, и сарайчик с острой крышей.
«Значит, по осени Кривцов может смело ехать в край с отчетом, – думал он. – Отдушина будет. Как это он говорил, – надежный козырь в руках, о бригадах забыли, а вырастили на весь район одну рекордистку и радуются. Голубевой – все внимание, а другим – ничего. Надо поговорить с Кривцовым».
За ужином Сергей молчал. Ел и ни на кого не смотрел, а потом сказал, что на агитпункт, наверное, уже собрались колхозники, и стал одеваться.
Глава XXIIДом агротехники, куда вошли Сергей и Кривцов, провожаемые Голубевой, состоял из просторного зала и четырех небольших комнат. В одной из них временно помещалась избирательная библиотека. Рядом с книгами и комплектами «Правды» и «Известий» Сергей увидел ящики с черноземом – в них кустилась яровая пшеница. Голубева погладила рукой густую щетку игольчатых ростков.
– Вот она, та самая «гибрид-кубанка», что никому жить спокойно не дает. Видите, какая у нее сила к росту. – Голубева обратилась к Кривцову: – Андрей Федорович, в будущем году мы еще не такие рекорды установим!
– Правильно! Действуй, действуй, Прасковья Николаевна, – одобрительно отозвался Кривцов.
Зал хотя и считался агитпунктом и был предназначен для собраний, но внешним своим видом напоминал аудиторию агрономического техникума. На стенах, рядом с избирательными лозунгами и плакатами, висели всевозможные экспонаты с надписями. Тут были и связки до половины оголенных кочанов кукурузы, и огромные головы кормовой свеклы, и снопики пшеницы, ячменя, овса, и серебристо-красные связки проса, и сухие шляпы подсолнуха, и клубни картошки – словом все, что вырастило звено Голубевой.
Желающих послушать и посмотреть будущего депутата оказалось так много, что далеко не всем им посчастливилось попасть в помещение. Народ толпился и у окон и на крыльце. Многие женщины пришли с детьми, и им отвели передние места. Все скамьи были заполнены до отказа. Те, кому негде было сесть, стояли в проходе, иные, пробравшись к столу президиума, присели на корточках вдоль стены, кое-кто забрался на подоконники. У входа, на длинной лежанке, сидели в ряд, как цветы, девушки, тайком поглядывая на Сергея блестящими глазами, и по взгляду их можно было догадаться, что они еще точно не знают, нравится или не нравится им кандидат в депутаты.
Пока Кривцов открывал собрание и знакомил людей с кандидатом в депутаты, Сергей рассматривал колхозников. Тут были и молодые парни, и пожилые, степенные мужчины, и бородачи, и старушки, и цветущие, красивые девушки.
Были тут Шура Богданова и Маруся Новикова, в одинаковых серых шалях. Лица у них строгие. Шура держала в руке кнут, и обе девушки тоже посматривали на Сергея и о чем-то тихо переговаривались.
«Не уехали, – подумал Сергей. – Молодцы! Значит, не желают отступать».
В это время Кривцов закончил вступительное слово и попросил Сергея рассказать свою биографию. Прошумели аплодисменты, – охотно хлопали в ладоши Шура и Маруся и девушки, сидевшие на лежанке.
Сергей не любил и не умел говорить о себе, но на этот раз к нему вдруг неведомо откуда пришло красноречие. Он начал с воспоминаний о детстве, об отце и матери, о сестрах и братьях, с любовью отозвался об Усть-Невинской и о тех закубанских островках, куда доводилось ему еще подростком водить в ночное колхозных лошадей. Сказав несколько слов о станичной школе, в которой учился, Сергей перешел к годам военным. Он говорил не столько о себе, сколько о своей дивизии, о генерале, о своем танковом экипаже. Увидев на стене старенькую, оставшуюся от военного времени карту, испещренную флажками и стрелками, Сергей подошел к ней и показал расстояние, которое прошла Кантемировская танковая дивизия. Старушка и ее сосед – угрюмый, с белой бородой казак – одобрительно кивнули, а Сергей уже снова вернулся к своей станице и рассказал о пятилетке Усть-Невинской, о начатом строительстве электростанции и о планах электрификации района.
– Тимофеевич, – сказал старик с белой бородой, – батька твоего я знаю – служить довелось в одном полку. Только хотел я спросить тебя еще насчет такой биографии: як там у вас в районе с урожаем?
– Игнат Савельевич, такой вопрос к биографии не относится, – возразил Кривцов. – Вы говорите по существу.
– А я тебе говорю, что относится, – стоял на своем старик.
– С урожаем у нас, дедушка, плохо, – чистосердечно признался Сергей.
– А отчего же так? Или засуха? Или, может, перевелись добрые хлеборобы.
– И добрые хлеборобы не перевелись, и не в засухе дело, а мне думается, что во всем мы виноваты сами. Есть же у нас, да и у вас, – Сергей посмотрел на Голубеву, – есть же такие бригады и даже колхозы, где каждый год урожай выходит выше среднего, а то и рекордный. Но таких передовиков – единицы, вот в чем беда! А почему их не тысячи? Мы в этом виноваты… Вот я скажу, как было на фронте: там героизм был явлением массовым. А почему же у нас каждый колхоз не может стать высокоурожайным?
Послышались одобрительные возгласы:
– Правильно!
– И мы про то же говорили!
– Почему нам не дают сортовую пшеницу?
Кривцов встал и постучал карандашом:
– Порядок, порядок, товарищи! Игнат Савельич, будете говорить?
– Скажу, – вставая, проговорил Игнат Савельич. – Тимофеевич, вот ты говорил, что есть у нас рекорды. А я так понимаю: рекорды – штуковина хорошая, а только на одних рекордах далеко не ускачешь и однолично урожай не подымешь. Мы ж не навыпередки играем? То там, в игре, знай подшпаривай, поглядывай на соседа, да и радуйся, ежели он отстает. А в колхозном деле так не годится, тут следует друг дружке подсоблять, чтобы земля сплошь давала рекорды. Правильно я понимаю? А то что ж такое у нас получается? С одним цацкаемся, как с малым дитем, а другой глядит на него и тоскует. У одного урожай, а у десяти – солома. – Старик разгневался, подошел к столу. – Неправильно район действует! Одного человека заприметят и уж от него не отходят, все для него, а про остальных прочих забывают. – Старик обратился к Голубевой: – Прасковья, ты у нас в почете, все мы тебя уважаем за старание, а только ты на меня не прогневайся, ежели я и тебя коснусь ради такого случая. – Он снова обратился к собранию: – Почему у нас такой завелся порядок, что у всех на виду одна Прасковья? Слов нет, женщина она старательная, а нельзя же и про других забывать. Все начальство только и видит нашу Прасковью. Первый секретарь райкома приедет – к Прасковье, ее он одну знает, об ней печалится. Второй секретарь прибудет – тоже сперва пожалует к Прасковье. Ты, Андрей Федорович, прискачешь – опять же норовишь к Прасковье, а к другим и дороги не знаешь. Председатель колхоза появится на тачанке – и сразу: «А как тут идут дела у Прасковьи Николаевны?» Чуть какая у нее неуправка – бригадир скликает людей, давай и авралувать и буксировать! Ты, Андриан, не косись, не косись на меня, бо ты дюже великий мастер до буксиров. Вчера всей бригадой снег задерживали, а кому? Опять голубевскому звену. Знать, выходит так: влага нужна только полям Голубевой, а соседние участки пусть себе живут как знают. Не годится, граждане, такое дело. Или взять этот дом, – старик развел руками, показывая на стены, увешанные плодами, – мы его строили всем колхозом, сколько тут людского труда вложено! А кому достался? Одной Прасковье. Она тут разные свои достижения показывает, научность проводит: вот и тыквы и колосья, а в той комнатушке и зеленя прорастают. Другие женщины тоже смогли б и семена прорастить, и свою достижению показать, а негде. А по-моему, как я понимаю дело, ты, Прасковья, взяла б всю бригаду да потащила бы к высокому урожаю. Правильно я говорю? Привела бы людей в этот дом – и давай учить, как надо хлеб выращивать. Нет же, наша Прасковья Николаевна сторонится людей, гордость возымела, а бабы через это и злятся.
– Мы в ее помощи не нуждаемся! – крикнула Шура Богданова. – Пусть она даст нам «гибрид-кубанку», а мы и без помощи обойдемся.
– Вот видите, какая крикуха! Гебрид, гебрид – ишь как бунтует! – Игнат Савельич обратился к Сергею: – Это Александра, моя внучка. Бедовая девчушка, тут ее все знают. Приехала она в Грушку на волах и завернула до меня во двор. «Зачем явилась с худобой?» – спрашиваю. «За пшеницей». А что ж это за пшеница? Какой-ся гебрид, я его и в жизни не видал. Почему ж ей не дать тот гебрид, – пусть она посоперничает с Прасковьей.
Слушая Игната Савельича, Сергей написал записку Кривцову: «Андрей Федорович, мне думается, что придется поделить «кубанку». И об этом надо сказать тут же на собрании». Кривцов отрицательно покачал головой и написал на той же записке: «Не могу. Все мои расчеты ломаются». Сергей прочитал и подумал:
«Упрямится, а совершенно напрасно. Ну если ты не можешь, так я сам об этом скажу».
Когда кончил говорить Игнат Савельич, протискиваясь между людьми, к столу подошла Шура Богданова. Ей было жарко. Теплая шаль сползла на плечи, волосы растрепались, она подбирала их рукой, чтобы не лезли в глава.
– Дедусь, – сказала она звонким голосом и легонько взмахнула кнутом, – вы за меня не заступайтесь, я и сама за себя заступлюсь. Мы с Маней так порешили: не уедем из Грушки, пока не получим «гибрид-кубанку». – Она подошла к Сергею: – Я хочу к вам обратиться. Скоро мы за вас будем голосовать, а скажите: правильно поступают в нашем колхозе, когда не дают семенную пшеницу?
– Нет, неправильно, – ответил Сергей.
В зале наступила тишина.
– Так почему ж нам не дают «гибрид-кубанку»? – спросила Шура. – Разве мы хуже Прасковьи?
– Дадут. Мы с Андреем Федоровичем слушали Игната Савельича и перекинулись словами. – Сергей посмотрел на злое лицо Кривцова. – Перебросились словами; и Андрей Федорович согласился дать вам «гибрид-кубанку». Но только смотри, Шура: опередить Голубеву не так-то просто.
Кривцов, багровея, молчал.
– Вы, девки, только на языке широкие, – разгневанно сказала Голубева, – трудно вам будет за мной угнаться.
– Не очень гордитесь, Прасковья Николаевна, – возразила Шура. – Мы тоже люди гордые и в обиду себя не дадим.
По залу прокатился одобрительный шум.
– Андрей Федорович, – обратилась Шура к Кривцову, – нам хоть немного, гектаров на десять.
– Ладно, ладно, – сказал Кривцов, не подымая головы. – Куда ж от вас денешься.
Шура ушла к своей подруге.
Собрание, приняв чисто производственный характер, затянулось допоздна. Было уже далеко за полночь, когда люди расходились по домам. Шура и Маруся, довольные и счастливые, благодарили Кривцова и Сергея, просили весной приехать к ним в поле.
– Благодарите одного Сергея Тимофеевича, – сухо проговорил Кривцов. – Ваше счастье, что такой случай, а то не видать бы вам «гибрид-кубанки».
Кривцов и Сергей ночевали у Голубевой. Кривцов был мрачен. Он не обмолвился с Сергеем ни одним словом, сказал только, что у него болит голова, и лег спать. Утром, когда они позавтракали и выехали со двора, Кривцов увидел рослых быков, тянувших воз, груженный мешками. На возу чинно сидели Шура и Маруся. Кривцов тяжело вздохнул.
– Сергей Тимофеевич, неправильно ты поступил вчера на собрании. Обидел ты меня и нашу «царицу полей».
– А знаешь, что я думаю о Голубевой? – сказал Сергей. Женщина она трудолюбивая, простая, и зря вы ее так балуете. Ведь это же губит в ней все хорошее. Да и нельзя усилиями всего района выращивать рекордисток. Слышал, что говорил старик? И он прав.
– Ты разговариваешь так, точно мы едем с тобой по Рощенскому району, – с нескрываемой обидой в голосе сказал Кривцов.
– А я не вижу разницы.
– Но все-таки председатель здесь я, а не ты. У тебя порядки одни, а у меня другие. Мы на Голубеву возлагаем…
– Порядки у нас везде должны быть одинаковые. И я уже знаю, что ты возлагаешь на Голубеву. Хочешь иметь надежный козырь? А ты сделай так, чтобы осенью у тебя был бы не один козырь в руках, а сотни!
Кривцов насупил брови и ничего не сказал. Сергей протянул ему коробку папирос. Они курили и ехали молча. Машина минула последнюю хату и выскочила в поле.
