Текст книги "Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 1"

Автор книги: Семен Бабаевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 45 страниц)

Глава XXII

Третий день в Усть-Невинской шла подготовка к выезду на лесосплав. Хлопот оказалось немало. Прохор Ненашев подседлал вислозадую кобыленку и метался по станице, торопил кузнецов, подбирал людей в бригады, назначал бригадиров.

– Тетя Даша, может, хоть у тебя имеются саперы? – спросил Прохор Байкову, просматривая списки демобилизованных. – Побольше бы нам саперов, они спецы по части леса.

– Посмотри, – сказала тетя Даша, – может, и найдется.

– Вообще и в «Буденном» и в «Ворошилове» – одна пехота да кавалерия. Правда, есть еще танкисты, а саперов, как на беду, нету.

Но один сапер все-таки нашелся. Это был Дмитрий Кушнарев, или, по-станичному, Митька Артист из кочубеевского колхоза, веселый немолодой парень, до войны руководивший драматическим кружком.

– Ну, как, Митрий, поедешь дрючья сплавлять? – спросил Прохор. – Ты ж мастер по части лесу.

– Да какой я мастер, дядя Прохор? – играя веселыми глазами, сказал Дмитрий. – Ведь я все время мосты строил, переправы наводил, а сплавом леса заниматься не приходилось. Хотя однажды был такой случай – по Днепру фашистов сплавляли.

– Ты, Митрий, без шуток, – серьезно проговорил Прохор. – Я хочу тебе бригаду поручить.

– И девушки едут? – спросил Дмитрий, взглянув на молоденькую секретаршу правления.

– Могу поручить тебе такую бригаду, где одни девки да бабы.

– А спектакль там можно сыграть?

– Я думаю, что и без этого будет весело.

Дмитрий подмигнул девушке.

– Записывай, посмотрим, что это за лесосплав.

В эти дни вислозадая кобыленка появлялась то на бригадном дворе, то возле правления, то в мастерских. Желая, чтобы о приезде его все знали, Прохор всякий раз, слезая с седла, громко покрикивал на свою смирную лошадку:

– Стой, бешеная! Так бы и рвалась! В строй бы тебя, дьявола!

Привязав к плетню ко всему равнодушную кобылу, Прохор заходил в кузню, проверял, хорошо ли сделаны багры, крючья. От кузнецов шел к плотникам, где уже стояли готовые, наскоро обструганные ясеневые шесты.

В трех колхозах снаряжались подводы и кормились в дорогу быки. Иван Атаманов, назначенный бригадиром, привез с Кубани плоскодонную лодку, прошпаклевал и залил смолой дно. Пришли будущие поварихи. Они принимали от кладовщиков печеный хлеб, муку для галушек, пшено, растительное масло, сало, мед – все это грузилось на подводы. На четвертый день Прохор еще раз проехал по станице и предупредил бригадиров и поварих, чтобы люди на зорьке выехали из станицы и что первый привал будет только за горой Очкуркой.

Поварихой в бригаде Семена Гончаренко была назначена Анфиса Тутаринова. Анфиса получила все продукты, послала Семена на огород за капустой и стручками перца. Когда все было аккуратно уложено на подводе и сверху укрыто полостью, Анфиса хотела сбегать домой. В это время во двор въехал Прохор. Не слезая с кобылы, сказал:

– Анфиса Тимофеевна, – Прохор любил называть девушек по имени и отчеству, – а знаешь, кто у тебя начальник?

– Знаю.

– Я хотел определить к тебе Костю Радченкова. Парень бедовый, а Сергей Тимофеевич сказал, чтобы был бригадиром Семен.

– А мне все равно.

– Ну, тогда вот что я тебе скажу. Да стой ты, окаянная! – крикнул он на кобылу. – Передай Семену, чтобы не проспал. Выезжаем на рассвете. Худобу будем кормить за Очкуркой.

– А если проспим?

– Смотри! – пригрозил Прохор. – Будить не буду.

Пожалуй, никто из отъезжающих на лесосплав не волновался и не радовался так, как Семен. Его радовало, что наконец-то и его ждет настоящая работа, где можно будет вволю потрудиться. Живя в станице вот уже более месяца, Семен не сидел без дела. Пока Сергей ездил в Ставрополь, Семен выкопал у стариков Семененковых новый погреб (старый завалился после ливня), покрыл его землей и посыпал сверху золой, почистил колодец, поставил новый плетень, заплел сапетку для кукурузы. Параська и Евсей не могли нарадоваться своим квартирантом, а Семен все думал, где бы ему найти такую работу, чтобы она захватила его целиком и надолго.

Приходилось ходить на огородные плантации и помогать бабам пропалывать помидоры, морковь, срезать кочаны ранней капусты. Семен давно бы ушел в поле, к косарям, но на огороде его удерживала Анфиса. Нагибаясь над пахучей помидорной ботвой, Семен с нетерпением ждал вечера и думал о том, как они с Анфисой будут идти домой, как над лесом за рекой встанет луна. Обычно они ходили не по дороге, а по узкой стежке, лежавшей вблизи Кубани. В двух шагах – берег. Шумела река, и был виден черный, стремительно бегущий поток воды.

В тот особенно памятный вечер они возвращались в станицу. Из-за леса давно вышла луна, и тень от деревьев покрыла всю реку. Семен взял Анфису под руку и молча смотрел на светлое, в бледных звездах небо. Анфиса спрятала руки под фартук и прижалась к Семену.

– Что-то мне сегодня зябко, – тихо сказала она.

– А вот я тебя обниму, и ты согреешься.

Семен обнял ее робко и как-то особенно нежно, и Анфиса с замирающим сердцем думала, что вот-вот он скажет ей что-то необыкновенное – и радостное и страшное. Девичьим чутьем она угадывала, что именно теперь, в этот лунный вечер, Семен назовет ее своей невестой, и от одной этой мысли по телу проходила дрожь. Анфиса прижималась к нему, и ей хотелось, чтобы Семен молчал как можно дольше. А как он об этом скажет? Будет ли смотреть в глаза или отвернется? Нет, пусть лучше молчит. Они прислушивались к шуму реки и незаметно свернули с дорожки и пошли, сами не зная куда, по пахучей скошенной траве. И если бы на пути у них не встала высокая копна сена, они бы так, ничего не видя, шли бы и шли неизвестно куда. Сено было свежее и сухое, от него веяло теплом и запахом полевых цветов. По копне пробежала ящерица, блеснув серебристой спинкой. Кузнечики, казалось, слетелись к этой копне со всей степи, окружили ее кольцом и начали свою однообразную, но вечно красивую песню. Семен не видел ни ящерицы, ни копны в лунном свете, не слышал ни шелеста сухой травы под ногами, ни звона кузнечиков.

– Анфиса, милая, как же мы будем дальше?

– Не знаю.

Анфиса краснела, кусала губы, ее мучили и смех и слезы, а на сердце было и весело, и как-то боязно. Семен взял ее за плечи и посмотрел ей в лицо, точно желая в них отыскать ответ.

– Ой, Сеня, какой же ты серьезный! – сказала она и со слезами на глазах засмеялась.

Семен не помнил, как сжал ладонями ее маленькую голову, не видел, как на копну упала косынка. Он стал целовать ее смеющиеся горячие губы, и земля под ним точно зашаталась и закружилась. Луна вдруг описала дугу, и в небе загорелась радуга, посыпались звезды, и казалось, будто Кубань вышла из берегов, забурлила, зашумел лес, а в степи вспыхнули пожары… Не зная, что сказать Анфисе, Семен поднял ее на руки и закружился вокруг копны. Она не смеялась, а только отбивалась руками и тихонько говорила:

– Ой, что ты делаешь. Голова кружится. Косу растрепала!

Семен ничего не слышал. Он уперся плечом в копну, свернул ей шапку и осторожно положил Анфису на мягкое сено. От копны повеяло дурманящим запахом слежавшихся трав. Умолкли сверчки. Светила луна, и было тихо, тихо. Семен наклонился к Анфисе и в испуганных глазах ее увидел слезы.

– Хохотунья! Что с тобой?

– Ты меня закружил.

Она поднялась и стала заплетать косу. Он стоял перед ней на коленях и видел ее лицо, задумчивое и немного грустное.

А вокруг блестела трава в росе, от реки веяло прохладой, недвижимо стояла над станицей луна, и снова и вблизи копны, и под каждым кустиком, и где-то далеко-далеко на все лады заиграли степные музыканты, нарушая ночной покой. И какая же красивая ночь при луне, но и какая же она короткая! Анфисе и Семену казалось, что они только на минуту присели у копны, будто и не целовались, и ни о чем не говорили, а ночь пролетела, и за лесом загорелась заря.

– Без сватов, Сеня, никак нельзя, – говорила Анфиса, когда они подходили к ее дому, – знаешь моего отца, какой он старомодный.

– Как-то стыдно с этими сватами. Присылал же. А где их взять настоящих, будь они неладные?

– Попроси еще бабку Параську и деда Назара, – советовала Анфиса. – Они уговорят батю.

– Да и перед Сергеем мне будет стыдно.

– Так это мы не для себя, а для батьки и матери.

– Разве что для них, – неохотно согласился Семен.

С радостью Семен ждал выезда на лесосплав еще и потому, что вместе с ним, в одной бригаде, будет Анфиса. Ночь, проведенную в поле возле копны, он считал началом новой жизни, и то, что Анфиса рано или поздно будет его женой, у него уже не вызывало сомнения. Думать ему приходилось о другом. Его новая жизнь была еще совсем не устроена, и у Семена возникало столько трудных вопросов, что от них кружилась голова. После неудачного сватовства надо было решить, как быть с Тимофеем Ильичом. Махнуть ли рукой на старика и расписаться в загсе без его согласия или найти путь для примирения? Лучше было бы, конечно, помириться… Но как? Может быть, Сергей знает? Опять же надо было решить, где обосноваться на жительство. Уехать ли в Донбасс, устроиться в шахте, получить квартиру, а летом, во время отпуска, приезжать в Усть-Невинскую. Или остаться в станице? Тогда надо с Анфисой заранее условиться: у кого жить? Идти в зятья Семену не хотелось: с Тимофеем Ильичом все равно не поладит. Ради Анфисы Семен бы согласился и на это, но ведь старый Тутаринов может воспротивиться? Тогда придется пожить у бабки Параськи, а тем временем построить свою хату. Кстати, лес теперь будет. И Семену казалось, что где-то там, в верховьях Кубани, вдали от родных Анфисы, они смогут спокойно все обдумать, обо всем поговорить, посоветоваться с Сергеем.

Готовясь к отъезду, Семен поделился своими мыслями с Анфисой. Оказалось, что она думала точно так же. Радуясь тому, что скоро снова будут вдвоем, они условились покинуть станицу, как только заалеет восток. Семен боялся проспать. Не раздеваясь, он лег на лавку и попросил бабку Параську поднять его с первыми петухами. Старуха сквозь сон услышала крик полуночных петухов и приняла их за зоревых. За окном низко-низко плыла луна, в хате было светло, и старуха, решив, что уже наступил рассвет, разбудила квартиранта.

Улица была пуста. Над станицей стоял шум реки. Под горой распушенной ватой лежал туман. Семен подошел ко двору Тутариновых и в нерешительности остановился. В сарайчике под новой соломенной крышей шумно ударил крыльями петух и загорланил охрипшим, простуженным голосом. Семен вошел в сад. Деревья были объяты дремотным покоем. Вот и та груша, под которой он когда-то провел бессонную ночь. Тогда на земле так же рябили лунные блики и от ствола на землю падала тень. По-прежнему два пышных деревца сторожили Анфисино окно. Рама была чуть приоткрыта, блестело стекло. Семен подошел ближе, наклонился и увидел кровать, Анфису, ее сонное лицо, волосы на белой подушке. Из окна повеяло теплом. Семен тихонько постучал:

– Пора вставать.

Анфиса подняла голову и, еще ничего не понимая, испуганно посмотрела на Семена. Затем соскочила с кровати, проворная, в белой ниже колен сорочке, с распущенной косой. Стыдясь Семена, она спряталась за высокую спинку кровати и стала торопливо через голову натягивать юбку.

– Не разбуди батю, – шепотом сказала она, – иди за ворота и жди меня.

На бригадном дворе темнела бричка, нагруженная продуктами и сверху укрытая полостью. Возле ярма отдыхали быки. Из сарая вышел сонный сторож, посмотрел на небо, что-то читая по звездам.

– Ай, как рано явились, – сказал он. – До рассвета еще далече.

– А мы все равно поедем, – ответил Семен и стал подымать быков, которым не хотелось покидать нагретые месте. – Я знаю, какая езда на этом рогатом транспорте.

– Пока доедем…

– Божья худобка, – проговорил сторож, помогая Семену запрягать. – Не езда, а одно удовольствие. Ни тебе вожжи, ни тебе узды. Садись и помахивай кнутиком, а выехал за станицу – ложись себе и зорюй. С дороги не свернут, не то что кони. Постой, постой, а ты знаешь, куда цоб, а куда цобе?

– Хитрость, папаша, небольшая.

– Анфиса сидела на возу, подобрав под юбку босые ноги. Семен взял налыгач и взмахнул кнутом.

– Ну, вот я и казак, – сказал он, улыбаясь Анфисе.

Бричка выкатилась со двора. В ночной тиши гулко гремели колеса, пугая сонных, хрипло лающих собак. За станицей, по берегу реки, белела извилистая дорога, то теряясь в ложбине или в кустарнике, то снова появляясь на пригорке. Горы стояли совсем близко, и между ними блестел кусочек реки.

Семен повесил на рога подручному быку налыгач и, ухватившись рукой за его спину, по дышлу взобрался на бричку. Сел рядом с Анфисой, и она прижалась к нему, посмотрела в глаза. Ну, вот и сбылось то маленькое счастье, о котором вчера мечтали, – они сидели вдвоем на бричке, как могут только сидеть муж и жена, выезжая рано поутру на базар. А вокруг – ни души, лишь степная тишина, нарушаемая стуком колес, да в глубоком молчании дремлют холмы и курганы, а впереди узким полотном белеет дорога.

В это утро и Сергей поднялся рано. Наскоро закусил, выслушал наказ Ниловны, как надо беречь себя, чтобы не простудиться в горах. «На сырую землю не ложись, не купайся – там вода знаешь какая холодная, и, боже тебя упаси, не вздумай прыгать по плывущим бревнам».

Тимофей Ильич посмотрел на жену и сказал:

– И чего ты наговариваешь? На войне ему и не такое пришлось повидать – и ничего, жив-здоров. Ты только вот что, Сергей: домой наведывайся.

Сергей пообещал наведываться домой, взял радиоприемник и вышел. Ниловна провожала его за ворота, уговаривала взять с собой теплое одеяло, подушку.

– На войне тебе и под шинелью было тепло, а тут так нельзя, – настаивала на своем мать.

– Хорошо, мамо, я не буду купаться, не лягу на сырую землю, – сказал Сергей, чтобы хоть немного успокоить мать, – а одеяла не возьму.

В станичном Совете он застал Савву и Прохора и от них узнал, что все три бригадира со своими поварихами выехали на рассвете, а Семен и Анфиса – еще в полночь. «Знаю, знаю, чего Семен так торопился», – подумал Сергей.

Потом он, Савва и Прохор сели на тачанку и поехали по колхозам. Помогли Прохору собрать людей и отправить их на шести конных упряжках. (Все шесть подвод должны были вернуться в станицу.) Пока были выделены подводы и собраны люди, пока Сергей, вручив надежному парню радиоприемник, разговаривал с Саввой о том, в каком месте на реке лучше всего устроить запань для приема сплавляемой древесины, пока Дорофей седлал на этот раз не серого коня, а тонконогого и пугливого жеребца, разговаривая с ним, как с человеком: «А ты пробегайся, пробегайся. Жирный, застоялся, вот и покатай Сергея Тимофеевича, тогда и не будешь грызть ящик», – словом, пока все это происходило, наступил день, и солнце высоко поднялось над лесом.

Сдерживая поводьями плясавшего жеребца, Сергей боялся давать ему волю и по станице ехал рысью. А за станицей выскочил на курган, приложил щитком ладонь к глазам и долго смотрел на дорогу. Подвод не увидел и тогда пустил жеребца в галоп. Проскакал балку, поднялся на невысокую гору, поросшую кустарником, и отсюда заметил в низине бричку, запряженную быками серой масти. Быков погоняла женщина с непокрытой головой. Она полулежала в передке, помахивала кнутом и не смотрела назад. «Наверно, наша подвода, – подумал Сергей. – Но кто же в бричке?» Он хлестнул плетью, пригнулся к гриве, и жеребец пошел таким бешеным галопом, что ветер запел в ушах. Сергей скоро узнал возницу. Это была Ирина. Он осадил жеребца и, с трудом успокоив его, поравнялся с бричкой.

– Иринушка, ты чего так отстала?

– Тебя поджидала.

– Правда?

– А ты все хочешь правды. Разве на этих тихоходах за лошадьми угонишься? – Ирина сердито замахала кнутом. – Все меня опережают. Вот и ты проскачешь мимо.

– А может, и не проскачу?

– Это, кажется, не тот конь, на котором ты ко мне приезжал.

– То был конь смирный, – сказал Сергей, натягивая поводья. – А с этим замучился.

Жеребец всхрапывал, танцуя, косился злыми, горячими глазами на быков и все время отходил от брички. У Сергея болели плечи. Ладони, стянутые поводьями, покраснели.

– Ты его привяжи к задку, а сам садись ко мне, – посоветовала Ирина.

Сергей спрыгнул с седла, покрепче привязал к грядке поводья и подсел к Ирине.

– А где ж твой бригадир?

– Да разве ты не знаешь Ивана Атаманова? Не могу, говорит, ехать на быках, голова болит. Обгоняли нас конные подводы, вот он и пересел на них – Она посмотрела на Сергея: – Когда ты уехал, меня мать спрашивала: «Какой это, говорит, кавалерист приезжал?»

– И ты сказала?

– Нет. А зачем ей говорить? Она и сама знает.

Солнце поднялось высоко. Над степью властвовала жара, и Сергею хотелось растянуться на полости. Он расстегнул ворот гимнастерки и лег, осторожно положив голову Ирине на колени.

– Так можно? – спросил он, закрывая глаза.

– Можно… Только я боюсь – уснешь.

– Ирина, – сказал он, не отвечая на ее слова, – это я предложил взять тебя на лесосплав.

– Я так и думала… Кто же еще обо мне побеспокоится.

– А ты довольна?

– Да, я рада.

Сергей любовался лицом Ирины – таким простым и милым, ее строгими, всегда как-то тревожно блестевшими глазами. Она нагнулась к нему так низко, что Сергей разглядел у нее на висках нежный пушок. Он точно впервые увидел и ее губы, и уши в завитках волос, и загорелую шею, и этот нежный пушок, к которому так и хотелось прикоснуться губами.

Они долго молчали, а быки, видимо, давно уже поняв, что возница о них забыла, еле-еле плелись по пыльной дороге. Бричка катилась так медленно, что жеребец злился, толкал ее грудью и кусал дерево… Сергей закрыл глаза, и тотчас же ему показалось, что бричку тянут знакомые ему лысые, огненно-красной масти быки, блестят на солнце молочные бидоны.

– Только, чур, не спать! – сказала Ирина, теребя его за чуб.

Сергей открыл глаза. Ирина склонилась над ним, точно хотела поцеловать его. «А хорошо так лежать, – думал Сергей. – Лежать и видеть небо, Ирину, ее глаза – то задумчивые, то веселые, чувствовать близость той, которую люблю. Надо мной голубое-голубое небо растянулось так, как кисея в полете, и где-то в поднебесье – дрожащая точечка жаворонка. Нет, я как-то по-особенному люблю этот простор полей, пыльную дорогу, медленную поступь быков… Есть во всем этом какая-то своя прелесть, и на сердце у меня приятно и хорошо. Видно, прав Федор Лукич: есть в моей крови что-то казачье».

– Сережа, о чем ты думаешь?

Сергей молчал. Ирина расчесывала пальцами его чуб. Сергей увидел, как дрожащая точечка в небе покачнулась и камнем упала вниз. Над бричкой запел жаворонок, но ненадолго. Он так же быстро исчез, как и появился.

– О чем думаю? Вспомнился мне один разговор о казачестве. И вот так, лежа на этой скрипучей бричке, я почувствовал… нет, это трудно передать… Я почувствовал, что во мне живет казак… – Он рассмеялся. – Мне показалось, что ты моя жена и что мы едем с тобой в поле. От этих мыслей на сердце стало тепло.

– Милый ты мой казак!

Ее лицо разрумянилось, она наклонилась к Сергею, быстро поцеловала его и испуганно оглянулась.

Глава XXIII

В полдень Сергей и Ирина проехали станицу Усть-Джегутинскую, стоявшую у входа в ущелье, по которому сочилась мелководная, капризная во время дождей речонка. Отсюда начинались горы. Совсем близко вырастали буро-красные скалы, одна вершина лезла на другую, чернея мохнатой шапкой леса или блестя белыми камнями. Прижимаясь к отвесной голой скале, дорога вошла в ущелье. Сверху нависали глыбы серой породы, а внизу – пропасть, и оттуда, как из недр земли, поднимался такой рокот бьющейся о камни воды, точно в этой узкой стремнине работали десятки турбин. «Вот бы где поставить станцию», – подумал Сергей.

Ехать в этом месте было опасно. Ирина, покороче подобрав налыгач, осторожно вела быков. Сергей успокаивал жеребца. Иногда Сергей заглядывал вниз. Река беспокоилась, щедро обдавая брызгами нависшие над руслом камни, сверкала и переливалась радугой водяная пыль, и были видны котлованы, в которых кипела и пенилась вода. «Как же здесь пройдут бревна? – с тревогой подумал Сергей. – Да тут, если образуется затор…»

Вскоре дорога круто повернула влево, потом вправо, и за поворотом открылась просторная поляна, покрытая кустарниками и невысокими холмиками. Кубань текла по широкой пойме.

– Ну, Иринушка, как ни хорошо ехать на твоей бричке, а на коня снова придется садиться. – Сергей поставил ногу в стремя и легко сел в седло. – Я нагоню передние подводы, и мы тебя подождем, – и ускакал.

Поднявшись на гребень невысокого перевала, Сергей увидел внизу, на отлогом берегу, лагерем стоявшие брички, лошадей и быков, пасущихся в низкорослом кустарнике. В тени под бричками белели платки и кофточки. Парни столпились у берега. Человек десять разделись догола и меряли перекат, видимо желая перейти его наискось. Они держались за руки и шли цепью. На берегу стоял Прохор и что-то кричал, размахивая руками. Чем дальше от берега, тем река становилась глубже, а на середине вода била с такой силой, что те, кто был послабее, падали и, хохоча, плыли по течению, постепенно прибиваясь на мелководье. «Вот так же помчатся одно за другим бревна», – подумал Сергей, подъезжая к лагерю.

Он слез с седла, привязал к дышлу поводья, похлопал ладонью жеребца по влажной холке. Подошел Прохор, покручивая ус и самодовольно улыбаясь.

– Сергей Тимофеевич, а посмотри ты на этих голых дурней. – Прохор указал рукой на парней, уже выходивших на берег; среди них был и Семен. – Захотели со мной поспорить! Семен и Митька Кушнаренок заявили, что, дескать, по такому мелкому перекату бревна не пройдут. Да вы, говорю им, зайдите на середину – устоите, значит, и бревно застрянет. Пошли. Даже побрались за руки, а вода подхватила и унесла. Куда там устоять против такой силищи!

– В этом месте лес пройдет, – сказал Сергей и посмотрел на скалу. – А там?

– Тоже пронесет, – уверенно заявил Прохор. – Только потребуется постоянный надзор. Иная древесина может лечь поперек, и ежели ее вовремя не пихнуть, может, чертяка, застрять, а на нее попрутся другие – тогда беда! Так что придется для этого дела оставить надежных хлопцев.

– Надо теперь же подобрать подходящих людей и оставить их здесь, – сказал Сергей и подошел к женщинам: – Эй, поварихи, почему обед не варите?

– Какой там еще обед, – отозвался Иван Атаманов, лежа под бричкой среди молодых женщин. – Еще не проголодались.

– Да и возы неохота разбирать, – рассудительно сказала Анфиса. – Приедем на место, тогда и наварим… У нас, правда, никто не голодный.

– А я? – Сергей посмотрел на соседок Ивана Атаманова. – Или вы меня за своего не считаете?

Женщины заговорили наперебой.

– Почему тебя Ирина не накормила?

– Она нарочно и отстала от нас.

– Сережа, да ты, наверно, постеснялся у нее попросить?

– Да он не из стеснительных.

– А чего стесняться! – сказала вдова Глаша, озорно блеснув глазами. – Бабы стеснительных не любят.

– По себе судишь! – громко сказал Иван Атаманов и обнял Глашу.

– Да не липни.

– Ирина ползет!

– Вот мы ее и спросим, почему обидела Сережку.

– Ох, и язычки у вас острые, – проговорил Сергей, усаживаясь возле Анфисы. – Сестренка, а я и в самом деле есть хочу.

С горы медленно спускалась бричка. Ирина шла впереди быков и махала у них перед глазами кнутом. Старательно сдерживая бричку, быки садились на задние ноги, высоко задирали головы, и ярмо, сползая на голову, стучало рога. Когда Ирина подъехала к лагерю, Сергей подбежал к ней и помог распрячь быков, жадно потянувшихся к траве.

Вернувшись к Анфисе, Сергей принялся за сало, которое та нарезала ему на газете. Подсел Семен с еще мокрым и плохо причесанным чубом.

– Ну, как, Семен, устоял на быстрине? – спросил Сергей.

– Куда там устоять! Камни несет. – Семен подсел ближе к Сергею. – Мне начинает нравиться Кубань.

– Я замечаю, – серьезно заговорил Сергей, – что тебе начинает нравиться не только наша река.

Семен покраснел. Белесые его брови, еще влажные, были почти незаметны.

– Нет, я говорю серьезно. Таких рек я еще не видел. Вот только разве в Карпатах?

– Я тоже не шучу, – сказал Сергей и рассмеялся. – Почему из станицы уехал в полночь? Я хотел передать с тобой радиоприемник, а ты поспешил скрыться.

– Бабка Параська подвела.

– Сваливай на Параську. – Сергей завернул в газету сало, кусок хлеба. – Вот что, Семен. Придется тебе занять огневой рубеж вблизи этой скалы. Самое опасное место для сплава.

– Один я там буду?

– Подберем надежных парней. Анфису возьмешь поварихой.

Сергей позвал Прохора, Ивана Атаманова, Митьку Кушнарева. Стали совещаться, сколько надо оставить у скалы людей, кого именно. По мнению Прохора, надо было дать в помощь Семену не менее шести человек, «да чтоб это были дюжие хлопцы». Спросили, кто желает остаться добровольно. Охотников оказалось много. Тогда Прохор, хорошо знавший людей, отобрал по своему усмотрению братьев Фоменковых – Игната и Афанасия, Никиту Мальцева, Антона Череду, Андрея Писаренко и Петра Нескоромного.

С полчаса Прохор поучал остающихся сплавщиков, как установить наблюдение за рекой в том месте, где начинается порог, как предотвращать возможные заторы. Тем временем с Анфисиной брички были сняты лишние продукты, возницы запрягали лошадей и быков, и вскоре обоз тронулся и скрылся за поворотом. Только бричка, на которой ехали Семен и Анфиса, стояла на месте и уже была повернута дышлом в обратную сторону. Анфиса сидела на бричке и с грустью смотрела на скалу, – так ей не хотелось туда ехать. Сергей и Семен стояли в сторонке и о чем-то разговаривали. Игнат Фоменков запрягал быков, остальные сплавщики ушли по дороге.

– Сережа, мне так хотелось посмотреть горы, Чубуксунское ущелье, – говорил Семен. – Помнишь, как ты расписывал. А вот не пришлось!

– Посмотреть мы еще успеем, – сказал Сергей, не давая жеребцу щипать траву. – На свободе оседлаем коней и поедем на экскурсию. А теперь ты подумай, как лучше организовать дело. На тебя я надеюсь, как на самого себя. Заранее подготовь на камнях удобные места, чтобы багром можно было достать до середины течения. Делай все обдуманно, осторожно.

– Это я смогу! – Семен посмотрел на бричку, выехавшую на дорогу. – Только, видишь, какое дело… Я думал, что будем вместе, сумеем поговорить, посоветоваться. Как же нам с Анфисой быть?

– Так я к вам приеду, – желая успокоить друга, сказал Сергей. – Ты не печалься, все уладим… Ну, иди, иди, да смотри не прозевай первые бревна. – Сергей поставил ногу в стремя. – Да, вот еще что, Сеня. Мы с тобой давно уже как родные братья. Так я хотел сказать тебе насчет сестренки. Она там среди вас одна. Ты ее хорошенько береги, устрой там шалашик, чтобы ночью не мерзла. В горах зори холодные… А то, что отец противится, не беспокойся. Поупрямится, и отойдет. Ну, счастливо тебе оставаться.

Он прыгнул в седло, с места пустил жеребца в галоп и вскоре нагнал обоз в небольшом лесу. Лес проехали быстро, и подводы снова загремели по неровной каменистой дороге. Было душно. По ущелью тянуло свежим запахом сухой травы. Обе бычьи упряжки шли вперед, и поэтому обоз двигался медленно. Ирина лежала на бричке вверх лицом, прикрыв глаза косынкой. На третьей подводе стояла лодка, с черными, просмоленными боками, полная сена, на котором удобно лежал Иван Атаманов. Сено было навалено вровень с дробинами и на других конных упряжках. На них разместились сплавщики – кто сидел, свесив ноги, кто лежал, опрокинувшись навзничь. Лошади, приноравливаясь к шагу быков, переступали осторожно, точно боялись оступиться. Увидев лошадей, жеребец пронзительно заржал, весь содрогаясь и высоко вскидывая черную гриву. Протяжное эхо отозвалось в разных местах, и кобылицы, услышав такой молодцеватый голос, подняли головы, заспешили, натянув постромки.

Сергей ехал по обочине дороги и рассматривал сплавщиков, с которыми ему предстояло перебросить по реке не один кубометр древесины. Всех пожилых мужчин – их было немного – он знал в лицо, а вот некоторые парни и девушки ему были незнакомы. На бричке, лицом к нему, сидел худощавый паренек с красивыми блестяще-карими глазами. Он любовался жеребцом, и по его взгляду Сергей понял, что юноше до слез хотелось сесть в седло. Рядом с ним лежал, растянувшись поперек брички, надежно скроенный детина. Он раскинул короткие, немного согнутые в локтях руки, свесил с грядки ноги с закатанными до колен штанинами. Лицо его было накрыто войлочной шляпой, – виднелся лишь подбородок, крупный, как кулак. «Кто же это? – подумал Сергей. – А! Грицько Корнев!» Вокруг Грицька и сидели и полулежали парни – кто был занят разговорами, кто рассматривал дальний лес, кто вслушивался в шум реки.

– А наш Грицько похрапывает, – сказал чернолицый, усатый мужчина. – Видать, всю ночь пробегал за девками, а теперь задает храпака.

Ему никто не ответил.

На соседней подводе, где ехали одни женщины и куда недавно перебрался Митька Кушнарев, не умолкал веселый разговор, шутки и смех. Митька не давал покоя своим спутницам. То садился к одной, обнимал, что-то говорил на ухо, за что получал удар по спине или толчок в бок, то перебирался к другой.

– Дмитрий, – сказал Сергей, – какой же из тебя бригадир! С девушками заигрываешь, а свою повариху заставил быков погонять.

– Какой я есть бригадир – будет видно на работе. – Митька обнял сидевшую рядом с ним девушку. – Правильно я говорю, Варюша?

– Отчепись, идол!

Варенька покраснела, соскочила на землю и пересела на ту бричку, где спал Грицько. Худощавый паренек помог ей сесть.

– Это не Митька, а черт! – сказала Варенька незлобно. – И война его ничему не научила. Какой был бабник, такой и остался. Степа, – обратилась она к пареньку, – давай споем.

– А Митька на меня не обидится?

– Да ну его к лешему. Давай эту: «Распрягайте, хлопцы, кони…»

Она тихонько запела. Ей несмело подтянул Степа, искоса посматривая на Митьку. Постепенно запели все сидевшие на бричке, даже черноусый мужчина, и только один Грицько оставался ко всему равнодушным. Поглядывая на Вареньку и ловя ее взгляд, Митька тоже запел.

– Чего ты тут гудишь? – сердито сказала Глаша. – Иди к своей Варюше.

Женщины с криком и со смехом прогнали Митьку с брички.

Засунув руки в карманы галифе, Митька важно подошел к Сергею, усмехнулся.

– Вот какие, – сказал он, смеясь и вынимая серебряный портсигар. – И до чего же смешные. Давай закурим. У меня папиросы.

Оставшись без Митьки, женщины тоже тихо запели старинную песню. Она начиналась словами: «Ой, кабы на цветы да не морозы…» Сергей прикурил и стал слушать. Два хора пели, точно соревнуясь в мастерстве. Забивали мужские голоса.

– И все ж таки бабочкам надо подсобить, – серьезно проговорил Митька. – Эй, Вася! Беги сюда! У тебя голос подходящий. Да зови и Андрюшку.

С третьей подводы бежали два парня.