Текст книги "Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 1"

Автор книги: Семен Бабаевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 45 страниц)

Пока Виктор закуривал, отвечал на вопросы и рассматривал чертежи, Ирины в классе не оказалось.

«И что за своенравная ученица! – думал Виктор, выходя из школы. – Условились же час или два позаниматься, так нет же – опять убежала. Придется догонять».

Вечер был морозный и тихий, небо иссиня-темное и чистое. Среди густой россыпи звезд гуляла молодая луна, а над уснувшей Усть-Невинской струился слабый свет. Виктор вышел за станицу и, увидев невдалеке Ирину, пустился бежать, а Ирина тоже побежала и остановилась только у порога хаты. Она стояла спиной к дверям, держась рукой за щеколду, и лицо ее было возбужденно-веселым.

– А что, догнал? – спросила она, тяжело дыша.

– Ирина, я тебя не понимаю, – угрюмо проговорил Виктор. – Таких диких коз, как ты, в станице я не встречал.

– Значит, одна еще осталась, – ответила Ирина, играя глазами.

– Ну, что же это такое, Ирина? – Виктор посмотрел на ее смеющееся лицо и сам улыбнулся. – Ты от меня убегаешь, как черт от ладана, а мы же программу изучаем, а не в кошки-мышки играем.

– Ты сам пожелал меня обучать.

– Да что ж это за учеба? Лучше бросить всю эту затею.

– Зачем же ее бросать? Раз начали, то надо продолжать. А только вместо ходить не нужно.

– Что за странное условие!

– Обычное.

– Знаю: Сергея боишься!

– И ни чуточки.

– Неправда! Помнишь, как он рассердился? Но ты ему скажи, что не влюблюсь в тебя. Этого ты не бойся.

– А я и не боюсь.

– Тогда почему же мы не можем идти вместе?

– А так вот и не можем. Нельзя нам ходить вместе – вот и все! А ты на меня не сердись. Зараз я пойду в хату, зажгу лампу, все приготовлю, а тогда и тебя позову.

– Погоди, я еще не все сказал. – Виктор хотел взять Ирину за руку.

– Нет, нет. – Она вырвала руку и скрылась в сенцах.

Марфа Игнатьевна еще не спала. Разбирая постель, она искоса, недовольным взглядом посмотрела на дочь.

– Опять с учителем явилась? – строго спросила она.

– С ним, мамо. Мы часок позанимаемся.

– Ох, гляди, дочка, как бы за тем учением чего другого не получилось. Полюбила одного, таки выбрось все из головы.

– Да я и так выбросила, – оправдывалась Ирина. – Мы ж с Виктором электричество изучаем.

– Ох, вижу я, заморочит он тебе голову тем электричеством! – со вздохом проговорила Марфа Игнатьевна.

Ирина ничего не сказала и пошла в свою комнату. Там она зажгла лампу, взяла фотографию Сергея, – он смотрел на нее почему-то очень строго, – поцеловала ее, снова поставила на стол, рядом положила книги, тетрадь и пошла звать Виктора.

Глава XXVI

В Рощенскую Сергей вернулся на рассвете, усталый и продрогший. Рождалось пасмурное, с морозом, утро, просыпалась станица – уже закурились трубы над заснеженными крышами, и дым кривыми столбами тянулся к холодному в тумане небу.

Вчера до полуночи Сергей просидел на собрании в станице Урюпинской, а затем часов пять ехал по тряской дороге. Ему мучительно хотелось поспать и отогреться, но он не поехал на квартиру, а велел Ванюше завернуть к дому, где жил Кондратьев. У ворот отпустил Ванюшу, вышел из машины и с трудом, как больной, вошел в калитку.

«Ого! Здорово меня укачало! – подумал он. – Даже после танкового марша и то я, кажется, крепче держался на ногах».

Кондратьев еще не спал. Услышав стук в дверь и голос Сергея, он встал, оделся и пошел открывать.

– Наконец-то явился! – Кондратьев пожал холодную руку Сергея. – А мы тебя заждались. Дней осталось мало, а из станиц все спрашивают, когда же ты к ним приедешь. Даже твой папаша приходил ко мне с выговором.

– Батя мой всегда лезет туда, куда его не просят.

– Проходи ко мне, а я скажу Наталье Павловне, чтобы она нам чай согрела.

Сергей сиял шинель (бурку, мерзлую и негнущуюся, он оставил в коридоре), расчесал пальцами чуб и сел у стола.

– Ну, рассказывай, как там тебя встречали и провожали? – возвратясь, спросил Кондратьев.

– И встречали и провожали хорошо, пожаловаться не могу.

– Ты только рассказывай все по порядку, – предупредил Кондратьев, жмуря глаза. – А похудел и почернел. Устал? Озяб? Ну, мы сейчас погреемся.

– И устал, и спать хочу, и чай буду пить, а более всего хочу с тобой поговорить.

Выпили чаю, Сергей согрелся, закурил и начал рассказывать о поездке.

– А как там у них дела в районе? – спросил Кондратьев. – Лучше нас работают?

– Пожалуй, даже хуже.

– А! Вот как! «Даже хуже»? Значит, мы – плохо, а наши соседи – еще хуже? И как у них колхозы? Как урожай? Приметил какие-нибудь новшества? Есть ли у них что перенять? Есть ли чему поучиться?

– «Царицу полей» повидал.

– Голубеву? – спросил Кондратьев. – У нас тоже есть свой «царь» – Стефан Петрович Рагулин. Урожай у него высокий, а у соседей так себе. Я думаю, надо у Рагулина семинар организовать. Пошлем к нему председателей на выучку. Ну, а еще что там у соседей?

Сергей вспомнил ночевку у чабанов и рассказал и о Ефиме Меркушеве, и о его плане механизации труда в полеводческих бригадах. Кондратьев слушал молча.

– У нас с механизацией дело пойдет быстрее, – сказал он. – Вот построим гидростанцию.

– А знаешь, о чем меня просил Кривцов? Хочет, чтобы мы подключили Марьяновский район к Усть-Невинской гидростанции.

– Что же ты ему ответил? Обещал?

– Всю поездку он меня уговаривал, и можно было бы, конечно, согласиться, но тогда нужна вторая турбина. – Сергей встал, прошелся по комнате. – Николай Петрович, а что, если попросить уральцев, чтобы они дали нам вторую турбину?

– Погоди, давай управимся с одной, – возразил Кондратьев. – Пока попробуем без соседей.

Говорили они еще долго. Кондратьев сообщил кое-какие новости, в частности о том, что по решению крайисполкома в четырех колхозах создаются племенные коневодческие фермы, что в район завозятся новые сорта кукурузы. Рассказывал и о ходе строительства усть-невинского канала, а затем стал излагать план поездки Сергея по району, показал список станиц, маршрут, расписанный по дням.

– К своим землякам ты приедешь в самый канун выборов, – сказал Кондратьев.

…В субботу 8 февраля утром Сергей приехал в Усть-Невинскую. У въезда в станицу его встретил конный разъезд из трех всадников. У среднего всадника было в руках знамя, высоко поднятое на древке, а у левого крайнего – на поводу конь под седлом.

Сергей вышел из машины. Всадники одеты в одинаковые черкески с наборами серебряных газырей, на головах кубанки из черной смушки, саженного размаху в плечах бурки и красные, как пламя, башлыки за спиной. Это были Никита, Григорий и Иван Атаманов.

Всадники спешились, и Атаманов, отбив шаг, вытянулся и взял под козырек.

– От лица колхозников! – крикнул он. – От всех устьневинцев! Приветствуем тебя, Сергей Тимофеевич, как родного брата!

Эх, и до чего ж славный народ устьневинцы! Любят они встречать гостей! Казалось бы, чего проще: едет кандидат в депутаты – и встречай его попросту. Так нет же! На станицу скачет конный разъезд, да еще и не как-нибудь, а в казачьей форме и со знаменем! А на площади – вся станица, гремит музыка, здания в кумачовых полотнищах. К станичному Совету стекается народ, всюду людно и шумно. У входа – стол под красной скатертью, а за столом стоит Тимофей Ильич, в старомодной черкеске, с рушниками и хлебом на руках.

К этому столу и подошел Сергей. Отец сурово смотрел на него. Наступила тишина. Тимофей Ильич передал хлеб с солью вместе с рушниками, свисавшими чуть ли не до земли.

– От всей станицы тебе, сынок, – сказал он дрогнувшим голосом. – Принимай и дорожи.

Сергей низко поклонился отцу, а потом станичникам и подошел к столу, держа на вытянутых руках высокую буханку хлеба с горсткой соли.

Савва открывал митинг. Выступали доверенные лица, агитаторы, передовые люди строительства. Сергей слушал, а глазами отыскивал в толпе своих знакомых. Их было много, но он прежде всего увидел отца и мать. Старики стояли почти у самой трибуны. Рядом с рослым и немного согнутым Тимофеем Ильичом Ниловна, в шали и в старомодной кофтенке, казалась совсем маленькой, как куст возле кряжистого дуба. Она не сводила глаз с сына, и во взгляде ее Сергей видел знакомый ему еще с детских лет луч материнской ласки. Тимофей Ильич смотрел на сына искоса и строго.

Сергей увидел Анфису. Ее окружали подруги, в числе их были Варя Мальцева и Ирина – обе в одинаковых белых шалях. Ирина старалась не смотреть на Сергея; щеки ее разрумянились, ей было жарко, и она сбила рукой шаль на плечи. Нарочно глядела куда-то в сторону, делая вид, что ее занимает чья-то колом торчащая папаха, а глаза сами так и косились на трибуну и видели одного только Сергея.

…После митинга Сергей с Семеном и Саввой уехали на канал. Они прошли всю трассу. Строителей уже не было, – всюду лежали утрамбованные дороги, ловко очищенные откосы, отлогие, как у корыта, берега готовой части канала, а вдали виднелся ровный срез скалы…

– Сережа, веришь, – говорил Семен, – если поднажать, то тут работы на какой-нибудь месяц.

Через час они возвращались домой и у въезда в станицу нагнали сани, запряженные одной лошадью. В санях сидел, кутаясь в тулуп, Стефан Петрович Рагулин.

– Стефан Петрович! – крикнул Сергей. – Далеко путь держите.

Машина остановилась возле саней.

– Хочу проведать озимые, – ответил Рагулин. – Боюсь, влаги к весне будет маловато… А тут еще, по всем признакам, весна ожидается сухая.

– Какие ж такие признаки?

– Снегу мало. – Рагулин помял в кулаке бородку. – У батька заночуешь?

– Была такая думка.

– Знаю, знаю, отчего ты у батька на ночь остаешься, – сказал Рагулин и погрозил Сергею кнутовищем. – Хочешь посмотреть, как тут за тебя земляки будут голоса отдавать?

– Это тоже важно, конечно, – ответил Сергей. – Стефан Петрович, заходите вечерком, поговорим. Я привез для вас одну важную новость.

– Говори зараз, а то я с поля заеду на ферму. – Рагулин нахмурил брови. – А что там у тебя за новость?

– Хочет познакомиться с вами один важный человек.

– Кто же он такой будет?

– Ефим Петрович Меркушев – бригадир из Марьяновского района.

– В чем же его важность? – сухо спросил Рагулин.

– Механизатор! Очень толковый человек. Скоро он приедет к вам в гости.

– Пущай приезжает, мы гостям завсегда рады.

Рагулин причмокнул на лошадь, взмахнул кнутом и поехал. А Сергей, проезжая по станице, думал об Ирине, и так ему хотелось завернуть не к отцу, а на птичник!

«Нет, – думал он, – сегодня не поеду, а вот уж завтра не утерплю».

Глава XXVII

Тимофей Ильич был доволен, видя Сергея у себя за столом, хотя внешне казался равнодушным и даже строгим. А Ниловна была так обрадована, что не знала, где посадить сына, чем его угощать. Когда Семен и Анфиса стали собираться на избирательный участок, Ниловна боялась, что Сергей тоже встанет из-за стола и уйдет, а она так и не успеет и насмотреться на него, и поговорить с ним.

– Мамо, где вы мне постелите? – спросил Сергей.

– Никуда сегодня не поедешь?

– А куда ему ехать в ночь? – отозвался Тимофей Ильич. – Жинки, сколько нам известно, у него еще нету, а невеста подождет.

– Сережа, я постелю тебе у Анфисы, – сказала Ниловна. – Там теперь у нас диван стоит, с пружинами, Семен перед Новым годом купил.

– Ну, сыну, як там тебе живется? – спросил Тимофей Ильич, когда Ниловна пошла приготовить Сергею постель. – Вот и выбирать тебя завтра будут. Знать, и новое тебе доверие, стало быть, и ответственность прибавляется. – Тимофей Ильич развернул на колене кисет.

– Что ж вам, батя, сказать? Более двух недель разъезжал по округу. Каких только людей я там не видел, с кем только не разговаривал! Много я, батя, передумал за эти дни, и одна мысль не дает мне покоя – смогу ли я быть таким человеком, каким хотят меня видеть те, кто завтра будет выбирать меня своим депутатом?

– А ты смоги, – сказал Тимофей Ильич, сворачивая цигарку. – Поднатужься – и смоги.

– Что, по-вашему, батя, нужно мне делать?

– Перво-наперво – район выведи в передовые, чтоб жизнь в колхозах была обеспеченная, чтобы люди наши не бедствовали – вот тебя и будут все уважать.

– Жизнь, батя, уже в этом году будет обеспеченная. Да и район мы выведем в передовые, а все ж таки, как я понимаю, этого мало. И жизнь наладить в колхозах, и район вывести в передовые – все это я обязан был сделать не будучи депутатом.

Вошла Ниловна.

– Батя, и вы, мамо, скажите, что обо мне говорят в Усть-Невинской? Вы живете в станице, и вам все слышно.

– Все тебя, Сережа, хвалят, – сказала Ниловна. – Куда я ни пойду, а бабы мне и говорят: «Счастливая мать, вот какой у тебя славный сынок». Повстречалась я с бабкой Никифоровной, а она и говорит…

– Ниловна, – перебил Тимофей Ильич, – не вмешивайся в наш разговор.

– Да я только поясню.

– И без тебя поясню. – Тимофей Ильич обратился к Сергею. – Ежели ты хочешь знать правду, то я скажу: в обиде на тебя станичники.

– За что?

– За то самое, что идешь ты против своей станицы. Ты чего зубы скалишь? Я тебе без смеха говорю. То ты подсоблял нашим людям, план помог составить, лесу добился. Тогда ты Федора Лукича поругивал – такой-сякой, не так действует. А теперь сам управляешь районом, а скажи, чем ты лучше Федора Лукича? Лес в станице позабрал. Станцию хотели себе построить, так ты ее всем станицам передал, Савву обидел. Куда годится такое дело?

– Не мог я, батя, поступить иначе.

– Почему ж не мог? Ты ж районная власть, и ежели захотел бы, то смог бы.

– Тимофей, и чего ты к нему прицепился? – упрекнула Ниловна. – Нет того чтобы поговорить по-семейному.

– Ты вот беспокоишься, – продолжал Тимофей Ильич, – как бы людям угодить, в мечтах высоко подымаешься, хочешь весь свет обнять, а того не видишь, что зараз самое главное для тебя – своей станице подсобить. Сам же взбудоражил людей, разные планы составлял, на всю Кубань прогремел. А теперь что ж получается? Усть-Невинскую ты ставишь в ряд с другими?

– Эх, батя! Не в том для меня радость, чтобы видеть успехи одной Усть-Невинской.

– А в чем же?

– Хочется мне, батя, заглянуть в наш завтрашний день и увидеть там не только Усть-Невинскую, а всю Кубань, все станицы – от Преградной и Сторожевой до Темрюка. А завтрашний наш день, батя, – это техника, машины, электричество. И скажу вам, что не так трудно построить гидростанцию или приобрести машины, – государство у нас щедрое, поможет, – а трудно приобщить к технике людей. К этому их надо готовить. Если мы введем механизацию, то и люди наши должны стать иными, и добиться этого не так-то просто. Вот что меня беспокоит!

– Беспокойся и об этом, – сказал отец, – но свою ж станицу ты более других должон любить!

– Я ее и люблю, – ответил Сергей. – И оттого, что я ее люблю больше, чем другие станицы, я и взял лес у устьневинцев и этим возвысил в глазах всего района своих одностаничников. Поэтому и станцию мы начали строить для всего района. Поймите, батя, – нельзя вводить электрификацию в одной станице, тут надо идти всем фронтом!

– Ну, бог с тобой, – сказал Тимофей Ильич. – Делай как знаешь, тебе виднее.

Уже было поздно, когда Сергей, вволю наговорившись с отцом, разделся и лег на диван. Под ним мягко вдавились пружины, и Сергей одобрительно подумал о покупке, сделанной его другом. Он закрыл глаза и хотел уснуть, но почувствовал на своем плече теплую руку. Не открывая глаз, он уже знал, что это подошла к нему мать.

– Сережа, а ты не печалься, – шептала Ниловна. – Поверь матери: никто о тебе и плохого слова не говорил. Батько на тебя дюже гневается, что ты до дому не приезжаешь, вот он в сердцах такое и сказал.

Сергей встал, усадил мать на диван, обнял, – ему всегда, еще с детских лет, приятно было посидеть с ней, послушать, как она говорит своим тихим голосом. Совсем крохотная старушка, с седой маленькой головкой в чепце, она напоминала Сергею уже засыхающее дерево рядом с молодым побегом. Ниловна прижалась к Сергею, гладила рукой его чуб и смотрела ему в глаза.

– Сережа, а что я хотела у тебя спросить.

– Спрашивайте.

– Как там у тебя с Ириной?

– Ничего, мамо. Все хорошо.

– А чего ж ты к ней не поехал?

– Устал с дороги.

– Ох, что-то тут не то. – Ниловна покачала головой. – Я так понимаю: ежели любишь, то и усталости не знаешь.

– Это, мамо, верно, а только сегодня я не поеду.

– А может, ты ее разлюбил? – допытывалась Ниловна. – Говори матери правду.

– Нет, мамо, не разлюбил. Знаете, мамо, что я решил? Вот завтра поеду к Ирине – и уже последний раз. Либо она будет моя жена, либо я уже и не знаю, что тогда.

– Ну и слава богу, сынок, что ты так порешил. – Ниловна перекрестилась, хотела осенить крестом и сына, но, увидев его улыбающееся лицо, воздержалась. – Сережа, а что я слыхала? Будто сын Грачихи обучает Ирину.

– Виктор? – Сергей приподнялся.

– Какиесь ей слова непонятливые говорит. Ты бы, сынок, разузнал. Может, в том обучении один только соблазн.

– Хорошо, мамо, завтра я все узнаю.

Ниловна еще немного поговорила с сыном и ушла в свою комнату. Сергей потушил лампу и натянул на голову одеяло. Ему хотелось побыстрее уснуть, чтобы подняться за час до начала выборов, но в голову назойливо лезли мысли то об Ирине, то о Викторе.

«Он ее чему-то обучает? Неужели он хочет со мной навеки поссориться? Ну, почему он пошел к ней?»

Вскоре пришли Семен и Анфиса. Сергей сильнее закутал одеялом голову и притворился спящим.

– Братушка уже спит, – тихо проговорила Анфиса.

Не зажигая лампы, они легли в постель. Анфиса что-то шепотом рассказывала Семену: Сергей расслышал только то, что Ирина сама попросилась в эту ночь дежурить на избирательном участке.

– После собрания мы вышли, а она мне и говорит: «Эх, Анфиса, если б ты только знала…» – тут Анфиса заговорила совсем тихо, и Сергей уже ничего не мог услышать.

«Значит, она меня ждала, а я лежу здесь, как дурак», – подумал Сергей.

Семен тоже что-то бубнил и тихонько смеялся.

«Вот у кого счастливая жизнь, – думал Сергей. – Ни тебе забот, ни печалей».

А Семен и Анфиса, очевидно забыв, что в их комнате лежит гость, говорили громко, смеялись.

– Эй вы, черти молодые! – не удержался Сергей. – Спать мешаете!

– А ты спи, братушка!

– Да разве можно тебе теперь спать, – заговорил Семен. – Сколько людей зараз о тебе думают, а ты – спать? Эх, счастливый же ты.

– А ты, бедняжка, несчастным прикидываешься! Ах, бедный радист-пулеметчик, как же ему тяжело на свете жить! Так, что ли? – Сергей вздохнул и сказал: – Ну, шутки в сторону. Давайте будем спать.

Наступила тишина. Сергей смотрел на побеленные морозом окна и не заметил, как уснул. Ему показалось, что прошло всего несколько минут, и он вдруг услышал голос матери:

– Сережа, мы все уходим, а ты оставайся на хозяйстве.

Сергей открыл глаза и ничего не мог понять. В комнате горела лампа, и все уже не спали. Анфиса прихорашивалась у зеркала, повязывая на голову пушистый из белой шерсти платок. Семен, в гимнастерке, но еще без пояса, натягивал сапоги с такой поспешностью, точно его подняли по сигналу боевой тревоги. Ниловна была одета не в обычную свою кофточку и юбку, а в праздничное платье. Тимофей Ильич в тулупе и в валенках стоял у порога и торопил Ниловну.

После того как в доме остался один Сергей, пришел шофер и сказал:

– Сергей Тимофеевич, уже началось. А как же мы? Поедем в Рощенскую?

– Да, поедем!

Сергей стал одеваться.

Откуда-то издалека, очевидно из-за Кубани, долетала песня. Она была слабая и то стихала совсем, то снова крепла. Была ранняя предутренняя пора, а Усть-Невинская уже проснулась. Низко, на закате, висела луна. Свет падал наискось – оттого с одной стороны белых крыш темнела тень наподобие козырька, а с другой, обращенной к луне, снег так блестел, что даже вспыхивали искорки.

Та самая песня, что возникла за Кубанью, теперь была уже на площади, и басы так ревели, что женские голоса как ни старались, а взлететь наверх не могли. В той же стороне, только в разных местах, играли две или три гармони, слышались девичьи голоса, припевки, частушки, только слов нельзя было разобрать. Было очевидно, что народ только-только начинал собираться, и по всей станице уже плыл тот особенный гул, какой бывает разве только на рассвете летом, в разгар косьбы. Петухи, как бы испугавшись, что проспали утро, горланили во всю мочь, лениво перекликались собаки. Вдруг вывернулись из-за угла сани в упряжке горячих коней и понеслись, как вихри, разметая снег. Кучер привстал и так усердно погнал лошадей, точно вез невесту и жениха. В санях сидела шумная компания – мужчины и женщины, а над их головами трепетал флаг на коротком древке. Затем из-за угла выскочили вторые сани в сопровождении трех верховых в бурках, – кони под ними не скакали, а танцевали, бросая копытами снег.

Сергей сказал Ванюше, чтобы выезжал со двора, сел в машину и тоже поехал на площадь.

В школе, где уже началось голосование, все окна, выходившие на площадь, были освещены. У подъезда останавливались сани, запряженные разгоряченными лошадьми, и приехавшие шли гурьбой в школу; подлетали всадники, – со всех улиц сюда стекался народ.

– Сережа, а я уже проголосовала!

Это сказала Ирина. Сергей задумался и не слышал, как она подошла. Ее большие темные глаза светились тревожной радостью.

– Надеюсь, не вычеркнула мою фамилию? – шутя спросил Сергей.

– А это, Сережа, тайна, – в тон ему ответила Ирина и потупила взгляд.

– А из сердца вычеркнула? Или это тоже тайна?

– Нет, это не тайна. Хотела вычеркнуть, а не смогла. Не жить мне без тебя.

Сергей взял ее под руку, и они пошли через площадь. Шли, а куда – и сами не знали. Только в каком-то переулке, на окраине станицы, остановились у плетня. Сергей взял с изгороди снег и стал сжимать его в горячей ладони.

– Сережа, как тебе ездилось? Я так ждала.

– И неправда.

– Не веришь?

– Хотелось бы поверить.

– А что же мешает?

– Так, всякие глупые мысли. – Сергей взял Ирину за плечи сильными руками и посмотрел ей в глаза. – Скажи мне, только правду скажи: зачем тогда приходил к тебе Грачев?

– Я так и знала, что ты спросишь.

– И уже приготовила ответ?

– Ничего я не готовила. – Ирина склонила голову ему на грудь и минуту стояла молча. – Сереженька, милый, ничему ты не верь. Тебя я одного и люблю и любила, и если б не было тебя, то и весь свет мне был бы не мил. Помнишь, я тогда сказала, что напрасно тебя полюбила, а теперь вижу, что жить без тебя не могу.

– Ну, почему к тебе Грачев приходил?

– Все, все расскажу, потому что ничего от тебя не скрываю. Сережа, он хочет, чтобы я работала диспетчером на гидростанции, и взялся меня обучать.

– Тебя?

– Да. А что? Разве нельзя, Сережа?

– Почему ж нельзя. Можно, это даже похвально, если только в самом деле так.

– Так, так, верь мне, Сережа. И я согласилась. Но Виктор еще хотел, чтобы все это было скрыто и чтобы ты ничего не знал, а я так не захотела и сказала ему, чтобы из этого никакого секрета не делать.

– А зачем же он об этом просил?

– Не знаю, только я на это не согласилась. И я рассказала бы тебе все еще тогда, на птичнике, но ты уехал. Сережа, ну, не сердись. Не будешь сердиться, скажи?

– Да как же мне на тебя сердиться? Вот поговорил с тобой – и от сердца отлегло.

– А болело сердечко?

– Болело, – сознался Сергей.

– А теперь тебе хорошо?

– Да!

– И мне хорошо! – Она снова склонила голову ему на грудь. – Сережа, я уже многое изучила, поняла, я быстро усваиваю, и ты знаешь, как будет хорошо, когда я стану работать. Ты будешь ко мне приезжать, а я кончу смену, и мы пойдем с тобой в степь. Нет, лучше по берегу Кубани.

– Послушай, что я тебе скажу.

– Что? – Ирина испуганно подняла голову. – Что-нибудь нехорошее?

– Да ты чего испугалась? – Сергей обнял ее и, глядя ей в глаза, сказал: – Учись, я одобряю. Но посмотри на небо. Уже рассветает. Скоро наступит день, взойдет солнце. И ты запоминай и это утро, и этот день: сегодня мы станем мужем и женой. Вот это я и хотел тебе сказать. Ну, что ты приуныла?

– Так сразу, Сережа?

– Да разве ж это сразу? Эх ты, на словах смелая, а уже испугалась. Нет, Иринушка, голубка ты моя, пойми, что так дальше мы жить не сможем. Да и любить тебя на бегу трудно, – не любовь это, а каторга.

– Сережа, – сказал Ирина совсем тихо, – давай подождем до весны. Я кончу учебу. И я согласна: пусть уж с этой минуты все будет так, как ты сказал. Считай меня своей женой, но…

Сергей нахмурился.

– Ну, Сережа, это же все равно. Ну, милый, хочешь, поцелую тебя как жена, а поженимся через два месяца. – Она приподнялась на цыпочки и поцеловала Сергея. – Вот видишь, какая я смелая!

– Нет, нет, и поцелуй твой принимаю, и в душе согласен с тобой, а только поженимся сегодня – и ни днем позже! Сейчас же пойдем к твоей матери, а потом к моим родным – и всему конец!

А над станицей вставал морозный рассвет, небо было чистое и розовое, – где-то за горами уже всходило солнце.