Текст книги "Все рассказы и повести Роберта Шекли в одной книге"

Автор книги: Роберт Шекли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 141 (всего у книги 232 страниц)

Это ужасно – иметь такую власть над человеком. Месяца через два я мог вертеть своим слушателем с такой же легкостью, с какой крутил пластинки.

Хозяин ресторана тщеславно считал, что клиента привлекают его яства. На самом деле это я заставлял его есть.

Иногда, когда я ставил «Поезд» или, например, «Блюз на улице Бил», англичанин мрачнел и раздраженно откладывал вилку. Тогда я быстро переключался на «Нитку жемчуга», или «Грустный вечер» Гленна Миллера, или «Розовый коктейль для скучающей леди». А то взбадривал англичанина Гарри Джеймсом или Томми Дорси.

Подобная музыка действовала на него как наркотик. Покачивая в такт головой, со слезами на глазах он брался за столовую ложку. А я продолжал вертеть им, не задумываясь, куда это приведет.

Однажды британец не явился в ресторан.

Не было его и на следующий вечер, и в течение еще нескольких дней.

Наконец он пришел, и хозяин – опасаясь, понятно, за свой основной источник дохода – осведомился о здоровье британца.

Тот ответил, что у него было обострение язвы, но сейчас все хорошо.

Хозяин кивнул и отправился стряпать свою дьявольскую еду.

Англичанин взглянул в мою сторону и впервые обратился персонально ко мне (помню, Стен Кентон наигрывал «Вниз по Аламо»):

– Простите, пожалуйста, не будете ли вы так добры поставить «Луну над Майами» Вэна Мунро?

– Конечно, с удовольствием, – ответил я и подошел к проигрывателю. Снял пластинку Кентона. Достал Мунро. И в этот миг понял, что убиваю, буквально убиваю британца.

Он превратился в музыкального наркомана и жить не мог без пластинок. Но слушал их только здесь, обжираясь рисом и самбалом, которые разъедали слизистую его желудка.

– Никакого Вэна Мунро! – крикнул я.

Британец пораженно замигал заплывшими глазами. Из кухни вышел хозяин, удивленный, что я повысил голос.

– Может быть, Гленн Миллер?.. – промямлил англичанин.

– Ни за что!

– Томми Дорси?

– Исключено.

Несчастный затрясся, челюсти его задрожали.

– Ну хоть Дюк Эллингтон! – взмолился он.

– Нет!

– Пабло, ты ведь любишь Дюка Эллингтона! – воскликнул хозяин.

– Поставьте Бейдербека или хотя бы «Современный джаз-квартет»! Что-нибудь!!!

– С вас достаточно, – сказал я британцу. – Концерт окончен.

И со страшной силой грохнул кулаком по усилителю. Внутри зазвенели, разбиваясь, лампы.

Клиент с хозяином лишились дара речи.

Я вышел, даже не потребовав плату за две недели, на попутных добрался до Ивисы, а там сел на теплоход до Марселя.

Теперь я довольно известный саксофонист. Меня можно услышать каждый вечер, кроме воскресенья, в клубе на улице Ашетт в Париже. Мною восхищаются, слушатели ценят классическую ясность и чистоту формы и уважают как приверженца диксиленда.

И все же на моей совести остался грех – тот самый несчастный англичанин. Я искренне сожалею о случившемся.

И часто задумываюсь: что же случилось с моим хозяином и постоянным клиентом?

Клиент

Я взял грех на душу много лет назад в маленьком испанском городке Санта-Эулалия-дель-Рио; до сих пор не признавался в этом ни одной живой душе.

Я отправился в Санта-Эулалию, чтобы написать книгу. Со мной поехала жена. Детей у нас не было.

Во время моего пребывания там какой-то финн или скорее мадьяр открыл ресторанчик, где подавали рийстафель. Сие событие с одобрением встретила вся иностранная колония. До тех пор мы выбирали между омарами в майонезе у Хуанито и паэльей в Са-Пунте. Готовили и там, и там отлично, но ведь даже самые изысканные яства рано или поздно приедаются.

Многие из нас начали столоваться у финна, где всегда царила какая-то живая атмосфера. Добавьте к этому, что у венгра была замечательная коллекция пластинок. Такое место не могло не пользоваться успехом.

Моя жена была замечательная женщина, но готовила она из рук вон плохо. Я обедал у мадьяра пять раз в неделю и стал одним из его постоянных клиентов Через некоторое время я обратил внимание на официанта.

Молодой, лет шестнадцати или семнадцати, он, по-моему, был индонезийцем – оливковая кожа, иссиня-черные брови и волосы. Сущее удовольствие было смотреть, как он – гибкий, изящный, быстрый – носится вокруг, подавая блюда и меняя пластинки. Я любовался юношей, как любуются греческой скульптурой или статуями Микеланджело, и получал от этого, невинного в сущности, занятия эстетическое наслаждение. Кроме того, индонезиец отлично вписывался в повесть, над которой я в то время мучился: такого героя я долго и безуспешно искал.

Я проводил в ресторане все вечера и сидел допоздна. Повар подавал мне гигантские порции, и я ел, благодарный, что могу задержаться.

Жена моя к тому времени вернулась в Соединенные Штаты.

Естественно, я полнел от этого. Кто в состоянии съедать каждый вечер три фунта риса с мясом и не полнеть? Увлеченный созерцанием юношеской красоты, переполненный мыслями о будущей книге, я забросил друзей и перестал следить за своей внешностью. Каждый вечер, когда я выходил из ресторана, живот мой стонал, переваривая чрезмерно острую пищу. Я ложился в постель, думая о чувстве прекрасного, о литературе, и с нетерпением ждал следующего вечера.

Не знаю, сколько это могло продолжаться и куда могло меня завести. Я терял свою застенчивость, терял гордость. И тут я кое-что заметил.

Я понял, что я остался единственным клиентом ресторана, и глубоко задумался. Пускай я растерял всех друзей и знакомых – но почему они перестали обедать в этом ресторане? Все было без изменений – еда, музыка… Все, кроме меня.

Как-то раз, расправляясь с очередной порцией самбала, я вдруг необыкновенно отчетливо осознал, как чудовищно растолстел. Я взглянул на себя со стороны и увидел… отвратительного типа, от одного вида которого воротит с души. Никто не захочет есть с ним в одной компании.

И тут до меня дошло: именно я причина того, что венгр растерял всех своих клиентов. Какой нормальный человек станет любоваться мной? А ведь я просиживал там все вечера.

Либо подобное озарение должно немедленно привести к действию, либо я навсегда потеряю уважение к себе.

Я с грохотом отодвинул стул и поднялся – нельзя сказать, что с легкостью. Повар и официант озадаченно глядели, как я, переваливаясь, направляюсь к двери.

Повар закричал:

– Я плохо приготовил?!

– Дело не в еде.

Юноша потупился:

– Должно быть, я обидел вас, поставив скверную пластинку?

– Наоборот, – ответил я. – Вы радовали меня чрезвычайно. Я сам оскорбил вас сверх всякой меры.

Они не поняли.

Повар воскликнул:

– Может, попробуете свининки? Свежая, с пылу с жару!

Юноша сказал:

– Есть новая пластинка Армстронга, вы ее еще не слышали.

Я остановился в дверях.

– Благодарю вас обоих. Вы добрые люди. Но мне лучше уйти.

Я вернулся домой, сложил чемодан, вызвал такси и поздно вечером вылетел с Ивисы в Барселону.

Много лет прошло с тех пор. Я живу сейчас в Сан-Мигеле-де-Альенде, в Мексике, с новой женой и двумя детьми.

Я часто думаю, как сложились судьбы повара и официанта. Насколько я понимаю, они должны процветать в Санта-Эулалии. При условии, конечно, что мое безобразное поведение не погубило репутацию ресторана.

Если так, чрезвычайно об этом сожалею.

Я все еще пытаюсь стать писателем.

Pas De Trois of the Chef and the Waiter and the Customer. 1971 by Robert Sheckley.

(переводчик Владимир Баканов)

На пять минут раньше

Джон Грир внезапно обнаружил, что стоит перед входом на небеса. Вокруг простиралась белая и лазурная облачная твердь, а в отдалении виднелся сказочный город, блиставший золотом под лучами вечного солнца. Прямо перед Гриром высилась фигура ангела-регистратора. Как ни странно, потрясения Грир не испытывал. Он всегда верил, что небеса существуют для всех, а не только для приверженцев какой-нибудь избранной религии или секты, но, несмотря на это, всю жизнь терзался сомнениями. Теперь он мог лишь улыбнуться, вспомнив о своем неверии в божественные предначертания.

– Добро пожаловать на небеса, – приветствовал его ангел и раскрыл толстую книгу в бронзовом переплете. Прищурившись, он уставился на страницы сквозь толстые бифокальные очки и провел пальцем вдоль колонок с именами. Найдя имя Грира, он замялся. Кончики его крыльев взволнованно дрогнули.

– Какая-то ошибка? – спросил Грир.

– Боюсь, что да, – подтвердил ангел-регистратор. – Кажется, ангел смерти прибыл за вами раньше назначенного срока. Правда, в последнее время у него было очень много работы, но тем не менее это не оправдание. К счастью, он ошибся совсем ненамного.

– Меня забрали раньше срока? – уточнил Грир. – Я не назвал бы это мелкой ошибкой.

– Видите ли, речь идет всего о пяти минутах. Стоит ли из-за них расстраиваться? Так, может, не станем обращать внимание на эту оплошность и отправим вас в Вечный Город?

Ангел-регистратор был, несомненно, прав. Что изменилось бы, пробудь Грир на Земле лишние пять минут? Но все же он чувствовал, что эти пять минут могли бы оказаться важными, хотя и сам не понимал, откуда возникло такое ощущение.

– Я предпочел бы получить свои пять минут обратно, – решил Грир.

Ангел посмотрел на него с сочувствием:

– Разумеется, у вас есть на это право. Но я не советовал бы вам им воспользоваться. Вы помните обстоятельства своей смерти?

Грир задумался, потом покачал головой.

– Как это произошло? – спросил он.

– Мне не позволено об этом говорить. Но смерть никогда не бывает приятной. Вы уже здесь. Почему бы вам не остаться с нами?

Разумно. Но Грира продолжало мучить ощущение какой-то незавершенности.

– Если это разрешается, – произнес он, – я действительно хотел бы получить обратно свои пять минут.

– Тогда отправляйтесь, – сказал ангел. – Я подожду вас здесь.

И Грир внезапно оказался на Земле. Он находился в металлическом помещении цилиндрической формы, тускло освещенном мерцающими лампочками. В спертом воздухе сильно пахло паром и машинным маслом. Стальные стены гнулись и трещали, в щели сочилась вода.

И тут Грир вспомнил, где находится. Он командовал торпедной частью на американской подводной лодке. У них отказал сонар, они только что ударились о подводную скалу, которой, судя по карте, полагалось находиться в миле отсюда, и теперь беспомощно падали в толщу черных вод. Лодка уже опустилась ниже предельно допустимой глубины, и через считаные минуты быстро нарастающее давление расплющит ее корпус. Грир знал, что это произойдет ровно через пять минут.

Никто не поддался панике. Прислонившись к прогибающимся стенам, моряки ждали конца, но каждый держал себя в руках. Техники остались на своих постах, молча вглядываясь в показания приборов, не оставляющих даже крохотной надежды на спасение. Грир понял, что ангел-регистратор хотел избавить его именно от этого – горького и страшного конца, короткой и мучительной смерти в ледяном мраке.

И все же Грир был рад, что оказался здесь, хотя вряд ли ангел сумел бы его понять. Как может небесное существо понять чувства смертного человека? В конце концов, большинство людей умирают в страхе и неведении, ожидая в худшем случае адских мук, а в лучшем – пустоты забвения. А Грир знал, что ждет впереди и кто встретит его у входа на небеса, поэтому смог посвятить свои последние минуты достойному прощанию с Землей. Пока корпус лодки сопротивлялся давлению, он вспоминал закат над Ки-Уэстом, короткую и яростную грозу в Чесапике, медленное кружение ястреба над Эверглейдсом. И хотя всего через несколько секунд его ждали небеса, Грир думал о красотах Земли и старался вспомнить их как можно больше, словно человек, собирающий припасы для долгого путешествия в незнакомую страну.

Five Minutes Early. 1982 by Robert Sheckley.

(переводчик А. Нефедов)

Глаз реальности

Легенды гласят, что на окраине нашей метагалактики есть безымянная планета. На той планете растет единственное дерево. Давно забытая раса укрепила на верхушке дерева огромный алмаз, и заглянувший в тот алмаз увидит все, что есть, было или может быть. Дерево то зовется Древом Жизни, а алмаз – Глазом Реальности.

И трое искателей истины вышли на поиски дерева. Преодолев немало трудностей и опасностей, они добрались до безымянной планеты. Каждый из них по очереди забрался на верхушку дерева и заглянул в алмаз. А потом они решили сравнить впечатления.

– Я увидел, – сказал первый из троих, весьма известный писатель, – бессчетные драмы, великие и мелочные. И я понял, что нашел замочную скважину Вселенной, которую Борхес назвал Алефом.

– А я увидел, – возразил второй, прославленный ученый, – кривизну пространства, смерть фотона и рождение звезды. И я понял, что гляжу в суперголограмму, самотворящуюся и самосотворенную, а основа ее – вся Вселенная.

А третий, художник, произнес:

– Чтобы понять, надо почувствовать.

И показал товарищам только что сделанные им наброски женщин и пантер, скрипок и пустынь, шаров и гор.

– Как и вы, – сказал он, – я увидел то, с чем обычно сталкиваюсь в жизни.

The Eye of Reality. 1982 by Robert Sheckley.

(переводчик В. Серебряков)

Страх в ночи

Просыпаясь, она услышала свой крик и поняла, что кричала, наверное, уже долгие секунды. В комнате было холодно, но все ее тело покрывал пот; он скатывался по лицу и плечам на ночную рубашку. Простыня под ней промокла от пота.

Она сразу задрожала.

– У тебя все в порядке? – спросил муж.

Несколько секунд она молчала, не в силах ответить. Крепко обхватив поджатые колени, она пыталась унять дрожь. Муж темной глыбой лежал рядом, эдакий длинный черный цилиндр на фоне слабо белевшей во тьме простыни. Посмотрев на него, она снова задрожала.

– Тебе поможет, если я включу свет? – спросил он.

– Нет! – резко произнесла она. – Не шевелись… пожалуйста!

В темноте раздавалось лишь тиканье часов, равномерное, но какое-то зловещее.

– Опять?

– Да, – сказала она. – То же самое. Ради бога, не прикасайся ко мне!

Он приблизился, изогнувшись под простыней, и она вновь сильно задрожала.

– Сон, – осторожно начал он, – сон был про… я прав?..

Он деликатно не договорил и пошевелился, осторожно, чтобы ее не напугать.

Но она снова овладела собой. Руки ее разжались, ладони плотно прижались к простыне.

– Да, – сказала она. – Снова змеи. Они по мне ползали. Большие и маленькие, сотни змей. Они заполнили всю комнату, а через дверь и окна позли все новые, вываливались из переполненного шкафа…

– Успокойся, – сказал он. – Ты уверена, что хочешь об этом говорить?

Она промолчала.

– Теперь хочешь, чтобы я включил свет? – мягко спросил он.

– Не сейчас, – сказала она, помедлив. – Я еще не набралась храбрости.

– Да-да, – понимающе произнес он. – А другая часть сна…

– Да.

– Послушай, может, тебе не стоит об этом говорить?

– Нет, давай поговорим. – Она попыталась засмеяться, но закашлялась. – А то ты подумаешь, что я начинаю к этому привыкать. Сколько ночей оно уже тянется?

Сон всегда начинался с маленькой змейки, медленно ползущей по ее руке и поглядывающей на нее злобными красными глазками. Она стряхивала ее и садилась на постели. Тут по одеялу начинала скользить вторая, все быстрее и быстрее. Она стряхивала и эту, быстро вылезала из постели и становилась на пол. Тут другая змея оказывалась у нее под ногами, еще одна сворачивалась в волосах, а потом через открывшуюся дверь ползли все новые и новые, тогда она бросалась на постель и с воплями тянулась к мужу.

Но во сне мужа рядом с ней не оказывалось. Вместо него на постели лежала огромная змея, этакий длинный черный цилиндр на фоне слабо белевшей во тьме простыни. И она понимала это, лишь когда обвивала ее руками.

– А теперь включи свет, – велела она.

Когда комнату залил свет, она вся напряглась, готовая выскочить из постели, если…

Но все-таки это оказался ее муж.

– Господи боже, – выдохнула она и полностью расслабилась, распластавшись по матрасу.

– Удивлена? – спросил муж, криво улыбнувшись.

– Каждый раз, – сказала она, – каждый раз я уверена, что тебя не окажется рядом. А вместо тебя – змея.

Она коснулась его руки, чтобы убедиться.

– Видишь, насколько все это глупо? – мягко и успокаивающе произнес он. – Если бы ты только смогла забыть… Тебе нужна лишь уверенность во мне – и кошмары пройдут.

– Знаю, – ответила она, вглядываясь в детали обстановки. Маленький телефонный столик с беспорядочной кучей записок и исчерканных бумажек выглядел необыкновенно ободряюще. Старыми друзьями были и поцарапанное бюро из красного дерева, и маленький радиоприемник, и газета на полу. А каким обычным казалось изумрудно-зеленое платье, небрежно переброшенное через спинку стула!

– Доктор сказал тебе то же самое. Когда мы поссорились, ты ассоциировала меня со всем, что идет не так, со всем, что причиняет тебе боль. И теперь, когда все наладилось, ты ведешь себя по-прежнему.

– Не сознательно, – сказала она. – Клянусь, не сознательно.

– Нет, все по-прежнему, – настаивал он. – Помнишь, как я хотел развода? Как говорил, что никогда тебя не любил? Помнишь, как ты меня ненавидела, но в то же время не давала уйти? – Он перевел дыхание. – Ты ненавидела Элен и меня. И это не прошло даром. Внутри нашего примирения так и осталась ненависть.

– Не думаю, что когда-либо ненавидела тебя, – сказала она. – Только Элен… эту тощую мелкую обезьяну!

– Нельзя дурно говорить о тех, кого уже не волнует мирская суета, – пробормотал он.

– Да, – задумчиво сказала она. – Наверное, это я довела ее до того срыва. Но не могу сказать, что жалею. Думаешь, меня посещает ее призрак?

– Не надо себя винить, – сказал он. – Она была чувственной, нервной, артистической женщиной. Невротический тип.

– Но теперь, когда Элен больше нет, у меня все прошло, я все преодолела. – Она улыбнулась ему, и морщинки тревоги у нее на лбу разгладились. – Я просто без ума от тебя, – прошептала она, перебирая пальцами его светло-русые волосы. – И никогда тебя не отпущу.

– Только попробуй, – улыбнулся он в ответ. – Я никуда не хочу уходить.

– Просто помоги мне.

– Всем, чем смогу. – Он подался вперед и легонько поцеловал ее в щеку. – Но, дорогая, если ты не избавишься от этих кошмаров – в которых я главный злодей, – мне придется…

– Молчи, молчи, – быстро произнесла она. – Я и думать об этом не хочу. Ведь наши плохие времена прошли.

Он кивнул.

– Однако ты прав, – сказала она. – Наверное, нужно попробовать обратиться к другому психиатру. Долго я так не выдержу. Все эти сны, ночь за ночью.

– И они становятся все хуже и хуже, – напомнил он, нахмурившись. – Сперва они были время от времени, теперь уже каждую ночь. А скоро, если ты ничего не предпримешь, будет хуже…

– Хорошо, – сказала она. – Не надо об этом.

– Приходится. Я очень беспокоюсь. Если эта змеиная мания будет продолжаться, в одну из ночей ты вонзишь в меня спящего нож.

– Никогда. Но не будем об этом. Я хочу обо всем позабыть. Не думаю, что это случится снова. А ты?

– Надеюсь, что нет.

Она выключила свет, потом поцеловала мужа и закрыла глаза.

Через несколько минут она повернулась на бок. Через полчаса снова перекатилась на спину, пробормотала что-то неразборчивое и расслабилась. Еще через двадцать минут пожала плечом, и больше уже не шевелилась.

Ее муж лежал рядом темной глыбой, опираясь на локоть. Он размышлял в темноте, прислушиваясь к ее дыханию и тиканью часов. Потом улегся на спину.

Он медленно развязал завязки своей пижамы потянул за шнур и вытащил его на целый фут. Потом откинул одеяло и неторопливо придвинулся к ней прислушиваясь к ее дыханию. Положил шнур ей на руку. Медленно, по сантиметру за несколько секунд, провел шнуром по ее руке.

Наконец она застонала.

Fear in the Night. 1952 by Robert Sheckley.

(переводчик А. Волнов)

Зирн без охраны, дворец Дженгик горит, Джон Вестерли мертв

Донесение было полустерто страхом.

– Кто-то пляшет на наших костях, – сказал Шарлеруа и оглянулся, обнимая взглядом Землю. – Это будет достойный мавзолей.

– Странны слова твои, – произнесла она. – Но кое-что в твоих манерах я нахожу привлекательным… Подойди же, незнакомец, и объяснись.

Я отступил и вытащил из ножен меч. За моей спиной зашипел металл. – Окпетис Марн тоже обнажил клинок. Мы стояли бок о бок, вдвоем против наступающей мегентской орды.

– Ныне дорого продадим мы свои жизни, Джон Вестерли, – произнес Окпетис Марн с шипяще-горловым мнерианским акцентом.

– Воистину так, – отозвался я. – И немало вдов станцуют Пляску Перехода, прежде чем кончится день.

Он кивнул:

– И немало скорбящих отцов принесут одинокие жертвы богу ухудшений.

Мы улыбнулись собственным отважным словам. Но было нам не до шуток. Мегентские воины надвигались медленно и неудержимо, шагая по заросшему зеленым и лиловым мхом лугу. Их рафтии – длинные кривые обоюдоострые ножи, наводившие ужас на самые отдаленные уголки обитаемой Вселенной, – были обнажены. Мы ждали.

Первый враг скрестил свой клинок с моим. Я парировал удар, пронзил великану глотку. Он рухнул, и я повернулся к следующему противнику.

Теперь на меня кинулись двое. Позади слышалось прерывистое дыхание Окпетиса, рубившего и резавшего своим мечом. Положение было совершенно безнадежным.

Я вспомнил невероятное стечение обстоятельств, приведшее меня сюда. Вспомнил города Землянской Множественности, чье существование зависело от уже предрешенного исхода этой схватки. Я вспомнил осень в Каркассоне, туманное утро в Саскатуне, стальной дождь, секущий Черные Холмы. Неужели все это сгинет? Нет, конечно. И все же – почему нет?

– Вот факторы, вот нынешнее наше положение, – сказали мы компьютеру. – Сделай одолжение – реши нашу проблему, спаси наши жизни и жизни всех землян.

Компьютер задумался.

– Проблема не поддается решению, – ответил он.

– Так как же нам спасти Землю от разрушения?

– А никак, – отрезал компьютер.

Мы мрачно вышли. Потом Дженкинс заявил:

– Какого черта?! Это всего лишь мнение одного компьютера.

Это нас ободрило. Мы подняли головы. Мы решили консультироваться дальше.

Цыганка вытащила карту. То был аркан «Страшный Суд».

Мы мрачно вышли. Потом Майерс заявил:

– Какого черта?! Это всего лишь мнение одной цыганки.

Это нас ободрило. Мы подняли головы. Мы решили консультироваться дальше.

«Ты сам сказал: „Яркий кровавый цветок расцвел у него на лбу“. Ты странно глядел на меня. Должна ли я тебя любить?»

Все началось так неожиданно. Усмиренные давным-давно орды мегентских ящеров начали внезапно плодиться благодаря сыворотке, подаренной им жаждущим власти телепатом Чарльзом Энгстремом. Джон Вестерли был срочно отозван из тайной миссии на Ангот-2. Но, к величайшему несчастью, Вестерли материализовался посреди кольца Черных Сил, и произошло это благодаря нечаянному предательству его верного друга мнерианина Окпетиса Марна, который был пойман в Зале Плывущих Зеркал, чтобы его рассудком смог завладеть отступник Сантис, главарь Энтропийной гильдии. То был конец Джона Вестерли и начало конца всех нас.

Старик находился в ступоре. Я отстегнул его от дымящегося кресла перед пультом. Ноздри мои уловили характерный солено-кисловато-сладкий запах манжини – гнусного наркотика, что растет лишь в пещерах Ингидора и чье гнусное влияние подчинило себе стражу Пояса Стенных Звезд.

Я грубо встряхнул старика.

– Престон! – вскричал я. – Ради Земли, ради Магды, ради всего святого скажи мне, что случилось?!

Глаза его закатились, губы дрогнули.

– Зирн! – выдавил он неимоверным усилием. – Зирн потерян, потерян!

Голова его запрокинулась. Черты лица исказила смерть.

Зирн потерян! Мысли мои бешено неслись. Это значит, что открыт Верхний Звездный перевал, отрицательные аккумуляторы бездействуют, робосолдаты повержены. Зирн был раной, сквозь которую вытекала кровь нашей жизни. Но должен же быть какой-то способ выбраться?

Президент Эдгарс поглядел на райский телефон. Его предупреждали никогда не использовать его, кроме как в случае страшнейшей опасности, и даже тогда, наверное, не прикасаться к нему. Но неужели нынешнее положение не оправдает?.. Президент снял трубку.

– Райская приемная. Мисс Офелия слушает.

– Это президент Эдгарс, с Земли. Я должен немедленно поговорить с Господином Богом.

– На данный момент он покинул свой офис, и связаться с ним невозможно. Могу я вам чем-то помочь?

– Ну, видите ли, – сказал Эдгарс, – у меня на руках серьезная катастрофа. Я хочу сказать, что всему конец.

– Всему? – переспросила мисс Офелия.

– Ну, не в буквальном смысле. Но нам тут точно конец. И Земле, и всем вокруг. Если бы вы помогли мне обратить на это внимание Господа…

– Поскольку Господь всезнающ, то, я уверена, он уже осведомлен об этом.

– Я тоже в этом уверен. Но я полагал, что если я смогу побеседовать с ним лично, только один раз…

– Боюсь, что на данный момент это невозможно. Но вы можете оставить сообщение. Господь бесконечно милостив и честен, и я уверена, что он рассмотрит вашу проблему, как только у него выдастся время, и сделает то, что сочтет справедливым и благим. Знаете, он просто чудесен. Я люблю Господа.

– Как и мы все, – печально согласился Эдгарс.

– Еще что-нибудь?

– Нет. Да! Вы не могли бы соединить меня с мистером Джозефом Дж. Эдгарсом?

– А кто это?

– Мой отец. Он умер около десяти лет назад.

– Извините, сэр, но это не разрешено.

– Не могли бы вы хотя бы сказать, он с вами или где-то еще?

– Прошу прощения, но подобной информации мы не разглашаем.

– Ну так скажите хотя бы, есть там у вас хоть кто-нибудь? Я хочу сказать, есть вообще эта самая загробная жизнь? Или, кроме вас с Господом, там наверху и нет никого? Или просто кроме вас?

– За информацией касательно загробной жизни, – ответила мисс Офелия, – будьте добры, обращайтесь к ближайшему священнику, пастору, раввину, мулле или любому другому аккредитованному представителю Господа. Спасибо, что обратились к нам.

Зазвенели колокольчики. Потом в трубке воцарилась мертвая тишина.

– Что сказал большой начальник? – осведомился генерал Мюллер.

– Ничего я не получил, кроме отговорок от секретарши.

– Лично я не склонен к суевериям вроде веры в Бога, – заметил генерал. – Даже если это и правда, не верить в него полезнее для здоровья. Ну что, продолжим?

Они продолжили.

Свидетельство робота, который мог быть доктором Заком:

«Истинная моя личность остается для меня тайной, и тайну эту при нынешних обстоятельствах вряд ли удастся раскрыть. Но я был во дворце Дженгик. Я видел, как мегентские воины лезут через алые балюстрады, переворачивают церемониальные бронзовые котлы, ломают, убивают, рушат. Губернатор погиб с мечом в руке. Терранская гвардия заняла последний рубеж у Скорбной цитадели и сгинула до последнего человека в страшном бою. Придворные дамы защищались кинжалами столь ничтожными, что защита эта была лишь символической. Им была дарована легкая смерть. Я видел, как пламя пожирает серебряных земных орлов. Я наблюдал, как дворец Дженгик – этот шедевр архитектуры, символизирующий размах земного владычества, – беззвучно рушится в прах, из которого восстал. И понял я, что все потеряно и что Терре – планете, чьим верным сыном я себя считаю, несмотря на то что был я (скорее всего) создан, а не сотворен, произведен, а не рожден, – что божественной Терре судьба уготовила быть уничтоженной дотла, пока не сотрется даже память о ее памяти.

«Ты сам сказал: „В глазу его взорвалась звезда“. В эти последние часы я должна любить тебя. Слухи сегодня кишат, и алеет небо. Я люблю, когда ты поворачиваешь голову вот так. Может, и правда, что мы лишь мякина меж стальных жерновов жизни и смерти. Но я предпочитаю следить за временем по собственным часам. И я лечу в лицо очевидному, лечу с тобой.

Это конец, я люблю тебя, это конец».

Zirn Left Unguarded, the Jenghik Palace in Flames, Jon Westerly Dead. 1972 by Robert Sheckley.

(переводчик В. Серебряков)