Текст книги "Все рассказы и повести Роберта Шекли в одной книге"

Автор книги: Роберт Шекли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 62 (всего у книги 232 страниц)

При виде Де Вриса связист вскочил и отдал честь.

– Вольно, Манфред. Есть что-нибудь новенькое?

– Все та же ерунда, капитан.

– Визуальных сведений нет?

– Нет, у них опущены экраны. Но они активировали узкий канал связи. Посылают звуковой сигнал.

– Пусть Карсон послушает.

В этот момент на пороге рубки появился Хэвилленд.

– Капитан Де Врис, почему меня не поставили в известность? Вы пытаетесь вступить в контакт с представителями неизвестной цивилизации. Это политический вопрос!

– С учетом сложившейся ситуации, – официальным тоном произнес Де Врис, – это сугубо военный вопрос. Мы столкнулись с хорошо вооруженным флотом, численно превосходящим нас. В любой момент нашу эскадру может поглотить пламя пожарче адского. Если хотим сохранить свою жизнь и спасти Аристу, без контакта не обойтись.

– Рада слышать, что вы не забыли об Аристе, капитан, – вмешалась Мира. – Идея как будто состояла в том, чтобы отыскать планету хотри. И в этом месте ее нет – я правильно понимаю?

– Абсолютно, – кивнул Де Врис.

– И это значит, что ваше предположение не подтвердилось. А наша планета обречена.

– И уверяю вас, благородная госпожа, – поспешно вставил Хэвилленд, – что решение принималось без учета мнения заинтересованных лиц, чьим представителем я являюсь.

– Что же вы предлагаете? – Мира обернулась к заместителю по политической части.

– Вернуться на Аристу и вступить в бой!

– Но ситуация безнадежна, и вам это хорошо известно.

– Долг велит нам сражаться плечом к плечу с вашим народом и умереть за него, если потребуется. И если повезет выбраться отсюда – в чем я всерьез сомневаюсь, – я приму меры, чтобы капитан Де Врис понес наказание, которого он в высшей степени заслуживает.

– Замечательно! – насмешливо фыркнула Мира. – План не сработал, но капитан, по крайней мере, пытался спасти мой народ.

– Простите, благородная Фалкен, я вас не понимаю…

– Разумеется, не понимаете. Капитан, у вас есть соображения?

– Нужно действовать с учетом развития событий. Будем импровизировать. Сначала необходимо получить хоть какие-то сведения об этом флоте. Манфред, прошу озвучить их послание.

Манфред нажал кнопку. Из динамиков акустической системы полился поток невообразимых звуков. Карсон замедлил воспроизведение, и в шипяще-стрекочущей мешанине стали различимы обрывки голосов – пронзительных, неровных, источающих какую-то нервную энергию. Слов в этом монологе как будто не было.

– Ну, Карсон? – не вытерпел Де Врис.

– Я бы хотел прослушать это еще раз, в наушниках, – проговорил тот. – Так, чтобы можно было регулировать скорость.

Карсон прокрутил запись несколько раз и наконец снял наушники.

– Я готов дать предварительное заключение, сэр. Идентифицировать эту речь невозможно. Представители знакомых нам цивилизаций не способны издавать подобные звуки. Мне известны ведущие характеристики трех гуманоидных языковых групп и двадцати семи негуманоидных. Этот язык не принадлежит ни к одной из них.

– А как вам кажется: они поняли хоть что-то из нашего ответа?

– Я перевел наше сообщение на десять языков крупнейших лингвистических групп.

– Хорошенькое дело! – воскликнул Хэвилленд. – Вы приволокли нас сюда бомбить планету хотри, а вместо этого мы зависли нос к носу с вооруженным флотом неизвестной цивилизации. И даже поговорить толком не можем! Попробуем изъясняться на тарабарщине? Или сразу откроем огонь?

Эту неловкую попытку сыронизировать Де Врис оставил без внимания. Он обернулся к своему помощнику:

– Джеймисон, подготовьте катер. Отправляемся немедленно.

– Вы в своем уме?! – возмутился офицер по политическим вопросам. – Неужели и впрямь решили лететь туда? К ним?

– Да, а что?

– Но вы же не можете с ними разговаривать!

– Разговаривать не могу, – согласился Де Врис. – А вступить в контакт мне никто не мешает.

Эскадра застыла в боевой готовности. От днища линейного крейсера «Эйндховен» отделилось пятнышко света и бесшумно заскользило прочь: вакуум делал неслышной работу двигателей. Звездные блики вспыхивали и гасли на стальной обшивке катера. Суденышко отважно двигалось навстречу флотилии из десятка монстров, покрытых нелепыми наростами, вздутиями и металлическими предметами загадочного предназначения. Корабли неизвестной цивилизации напоминали головы гигантских осьминогов – ничего похожего не строят на космических верфях человеческой расы. И каждый из этих кораблей легко мог бы потягаться с «Эйндховеном».

– Почему вы так уверены, что они не откроют огонь при нашем приближении?

– Полагаю, для этого они слишком цивилизованны, – ответил Де Врис. – По крайней мере, я надеюсь на это. В любом случае без контакта дело не сдвинется.

На ближайшем корабле торопливо мигали три синих огонька. Заметив их, Де Врис остановил катер.

– Что это, по-вашему, Карсон?

Карсон пожал плечами. Ему было не с чем свериться и не от чего оттолкнуться. Зато он прихватил с собой электронный переводчик.

– Смотрите! – вскрикнула Мира.

В корабле открылся большой люк. Внутри таинственно сияли синие и зеленые огни.

– Курс на отверстие, – приказал Де Врис рулевому.

Катер медленно двинулся вперед. Как только он оказался внутри чужого корабля, люк закрылся. Датчики показывали, что атмосфера вокруг пригодна для дыхания. Один за другим приборы выключались.

В дальнем конце отсека открылась дверь. В проеме стояло облаченное в скафандр насекомоподобное существо.

– Боже милостивый! – в ужасе воскликнул Карсон. – Да они, похоже, и яйца кладут!

– Спокойнее! – прошипел Де Врис.

– Сахар! – пробормотал Карсон. – Насекомые любят сахар! Жаль, я не прихватил пару кусочков. Боже мой, капитан, что же нам делать?

– Прежде всего взять себя в руки. Попробуем выяснить, имело ли вообще смысл вползать сюда.

Карсон явно не рвался вступать в прямой контакт с представителями незнакомой цивилизации. И Де Врис мысленно отметил: если они выберутся отсюда, для этого человека нужно будет подыскать какую-нибудь канцелярскую должность на планете. В космосе ему делать нечего.

Капитану ничего не оставалось, как начинать диалог самостоятельно. Когда расстояние между Де Врисом и инопланетянином сократилось до метра, существо издало отрывистый звук, нечто среднее между шипением и торопливым чириканьем.

– Возможно, предупреждающий сигнал, – предположил Де Врис. – Карсон, вы зафиксировали?

– Да, сэр! – откликнулся тот. – Я все записываю.

– Ну-ка поглядим, что умеет эта коробка с тарабарщиной, – пробормотал капитан.

Он включил электронный переводчик и попытался расшифровать монолог инсектоида. Прибор разбивал слова на звуки и соотносил их с универсальной фонетикой. За попыткой диалога, обмирая от волнения, наблюдала Мира. Этот инопланетянин такой громадный! Малейшее непонимание – и гигантское насекомое раздавит Де Вриса, люди в катере даже глазом моргнуть не успеют. В эти минуты Миру не покидало беспокойство за осажденную Аристу, но все-таки несколько больше ее тревожила судьба капитана. Она и не заметила, как привязалась к этому спокойному, бесстрашному человеку. Двигаясь навстречу неизвестному существу, Де Врис действовал, как и подобает командиру эскадры. Но в глубине души Мира считала, что сейчас капитан совершает нечто, выходящее за пределы офицерского долга. К тому же при всей своей отваге что может сделать Де Врис один на один с этакой громадиной? Как он вступит в контакт, если не сработает переводчик? И вообще, эти существа запросто могут оказаться лютыми врагами. В хорошенькую историю влипли пришельцы, нечего сказать.

Напряженная пауза затягивалась. Капитан и высокий грузный инопланетянин в причудливом скафандре неподвижно стояли друг против друга. Казалось, замерло само время. Наконец представитель неизвестной цивилизации начал терять терпение. Существо явно хотело что-то сказать Де Врису. Что-то очень важное, не терпящее отлагательств. Об этом красноречиво свидетельствовали дрожащие усики и часто пощелкивающие жвала. Но как понять, что он имеет в виду?

Инсектоид беспокойно махал усиками, а Де Врис внимательно наблюдал за повторяющимися движениями. Затем он обернулся к спутникам:

– Думаю, он хочет, чтобы я остался на их корабле. Вы все возвращайтесь на «Эйндховен» и ждите меня там. Если я не появлюсь через четыре часа, внесите в приборы координаты Аристы и возвращайтесь. Сделайте там, что сможете.

– Но мы не хотим бросать вас тут! – горячо воскликнула Мира.

Капитан покачал головой:

– Мне самому не очень хочется оставаться. Но кажется, это лучший выход из положения. И возможно, единственный. Незачем рисковать многими жизнями, когда можно рискнуть одной. Возвращайтесь, Мира. Чуточку везения – и я вскоре присоединюсь к вам.

– А если вам не выпадет этой чуточки?

Вместо ответа капитан слабо улыбнулся и обратился к связисту:

– Карсон!

– Да, сэр!

– Доставьте этих людей на «Эйндховен». И поживее, мистер. Ждите меня не больше четырех часов. Если я не вернусь, командование переходит к Хэвилленду. Плохо, конечно, но ничего не попишешь: после меня он старший по званию.

Время на борту «Эйндховена» тянулось невыразимо медленно. Все напряженно оглядывали пространство через смотровые щели или навигационные телескопы. Два флота так и висели в космосе друг напротив друга – скопления светящихся пятен, замершие в ожидании сигнала к действию.

– Сколько еще осталось? – спросила Мира.

– Четвертый час почти на исходе, – отозвался Карсон.

– Он дал себе слишком мало времени. Мы должны продлить срок.

– Это не ко мне, – покачал головой Карсон. – Обратитесь к Хэвилленду.

Хэвилленд не выказал большого воодушевления.

– У меня, строго говоря, нет выбора. Командует эскадрой капитан Де Врис. При всех наших разногласиях, я его подчиненный. Он дал мне недвусмысленный приказ. Четыре часа, и не больше. – Он взглянул на часы. – Ровно через семь минут мы стартуем.

– Ради всего святого! – разозлилась Мира. – Вы не пробовали иногда быть чуточку человечнее? Просто так, для разнообразия?

Хэвилленд слегка улыбнулся:

– Человечнее? Я и есть человек, и поступаю так, как свойственно людям. Я выполняю приказы.

С этими словами он отвернулся.

– Двигательный отсек, доложить о готовности к старту.

– Двигательный к старту готов, сэр!

– Ждать приказа.

– Осталось еще почти шесть минут, – напомнила Мира.

– Я просто совершаю необходимые приготовления, – объяснил Хэвилленд.

– Вы уверены, что Де Врис не вернется?

– Оставьте, пожалуйста, этот обвиняющий тон. Я тут ни при чем. Впрочем, если угодно: да, я уверен, что он не вернется.

Прошла минута, потом две… Эти четыре часа показались Мире вечностью. А теперь время, тянувшееся так медленно, словно сорвалось с цепи. Хэвилленд сыпал указаниями направо и налево, проверяя общую готовность к старту. Вот-вот раздастся команда, и эскадра устремится назад, на Аристу, без своего капитана. И это будет означать, что Де Врису конец.

– Что-то приближается, сэр! – доложил наблюдатель.

– Что это?

– Пока не могу разглядеть, сэр. Секунду… Да, это инопланетный корабль, маленький, как наш катер.

– Он возвращается! – возликовала Мира.

От внезапного облегчения она почувствовала слабость в ногах.

– Ваше предположение безосновательно, – возразил Хэвилленд. – Это может быть военная хитрость. А если корабль заминирован? Тогда он взорвет нас, как только приблизится на достаточное расстояние.

На связь вышла артиллерийская боевая часть:

– Какие будут указания, сэр?

– Внимание всем расчетам! Взять на прицел. Но без приказа огонь не открывать.

Инопланетный катер неторопливо подбирался к «Эйндховену». Снаружи он выглядел как гладкий цилиндр – ни иллюминаторов, ни каких-либо выдающихся деталей на корпусе. Стволы всех орудий эскадры медленно поворачивались вслед за пришельцем.

– Всем приготовиться! – скомандовал Хэвилленд. – На счет «три» открыть огонь. Один, два…

– Стойте! – закричала Мира.

Тут же раздался голос Карсона:

– Корабль остановился, сэр. Они что-то выбрасывают.

– Взять на прицел! Внимание!..

– Это человек в скафандре, – сообщил Карсон.

– Это Де Врис! – заявила Мира.

– Снова безосновательное предположение, – холодно заметил Хэвилленд. – Насколько я понимаю, это может быть наполненный плазмой скафандр Де Вриса.

– Мне кажется, там внутри сам Де Врис, – возразил Карсон, поглядывая на приборы. – Тепловая сигнатура…

– Я не могу рисковать, – отрезал Хэвилленд. – Приготовиться!..

Мира заговорила, тщательно подбирая слова:

– Если вы сейчас уничтожите этот скафандр, господин Хэвилленд, я всю оставшуюся жизнь положу на то, чтобы вы предстали перед трибуналом и были разжалованы… Это в случае, если я не добьюсь вашего повешения, – его вы заслужили в полной мере.

– Вы не имеете права говорить со мной в таком тоне! – визгливо запротестовал Хэвилленд. – Мы на войне. Я просто принимаю обычные меры предосторожности.

Скафандр тем временем приблизился почти вплотную к корпусу «Эйндховена».

– Контакт! – завопил Карсон.

– И обратите внимание: ничего не случилось, – ехидно заметила Мира.

– Они могут взорвать скафандр и дистанционно. Как только он окажется на борту… – попытался возразить Хэвилленд, но его слова были встречены гробовым молчанием. – Как скажете. Поднять на борт!

От долгого пребывания в скафандре у Де Вриса затекли руки и ноги, но обычной бодрости и деловитости он не утратил. Освободившись, капитан тут же направился к пульту управления.

– Штурман? Примите координаты и передайте другим кораблям. Всем ждать моего приказа. – Он повернулся к Мире и Хэвилленду. – Они на нашей стороне. Эта цивилизация называется д’Тарт или что-то в этом роде – не ручаюсь за свое произношение.

– Значит, это дружественная раса? – осведомился Хэвилленд.

– Скажем так: нет причин считать ее недружественной. По крайней мере, в одном мы солидарны: они тоже мечтают уничтожить хотри.

– Но как вам удалось все это выяснить? – В голосе Хэвилленда звучало сомнение. – Мы не знаем никаких лингвистических способов коммуникации с ними. Неужели вы освоили их язык за считаные часы общения? Что-то не верится.

– Учить их язык – задача, прямо скажем, не из легких, – улыбнулся Де Врис. – У них нет ничего даже отдаленно похожего на предложения. По-моему, слов тоже нет. Они шипят и стрекочут – мы так не можем.

– И как же вы узнали об их ненависти к хотри?

Раздался сигнал, оповещающий, что экипажи приняли новые координаты и ожидают дальнейших указаний.

– Всем приготовиться! – скомандовал Де Врис и снова обратился к Мире и Хэвилленду: – Говорят же: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Инопланетянин не случайно так настаивал на моем визите. У него на борту нашлись рисовальные принадлежности.

– И он вам все нарисовал?

– Не сказал бы, – ответил Де Врис. – Рисовать по большей части пришлось мне. – Он вытащил из кармана скафандра пачку смятых листов. Плотная бумага, похожая на папирус, была испещрена рисунками. – Вот самое важное. – Де Врис показал лист с изображением хотрийского воина.

– Неплохая работа, капитан. Но как вы догадались, что они тоже враги хотри?

– Видите дыру в центре рисунка? При виде хотри д’тарт выхватил что-то вроде кинжала и вонзил в картинку. Дальнейших объяснений не потребовалось.

На других листах была изображена эскадра д’тартов, приближающаяся к какой-то планете; далее появлялся флот хотри, завязывалась битва, и д’тарты отступали с большими потерями, сохранив лишь десяток кораблей.

– И вам это кажется убедительным? – засомневался Хэвилленд.

– А почему нет? – пожал плечами Де Врис. – Д’тарты сражались с хотри и проиграли. Мы пытались восстановить курс хотрийских кораблей, и это привело нас сюда – на поле недавней битвы. Просто хотри со своей планеты направились не прямо к нам, а через это место.

– Ну что ж, обзавестись союзниками – это неплохо, – подытожил Хэвилленд. – И что теперь?

– А теперь мы отправимся на планету хотри и завершим начатое.

– Но ваши координаты неверны! Будь иначе, мы бы здесь не оказались.

– Именно так. Но у нас есть новые координаты – мне их дали д’тарты. И теперь мы уже наверняка доберемся до планеты хотри.

– А д’тарты?

– Летят с нами. Они приняли мое предложение о совместной атаке.

– Считаю свои долгом напомнить, что совместные вооруженные действия с непроверенным союзником попадают в сферу политической ответственности. Я настоятельно рекомендую доложить о ситуации Лиге и дождаться от нее четких указаний. В противном случае мы рискуем столкнуться с непредвиденными трудностями и даже совершить действия на грани измены.

– На это нет времени, – отмахнулся Де Врис и прокричал в микрофон: – Всем кораблям! Приготовиться к старту!

– Но вдруг это ловушка?

– Значит, мы в нее попались. Следовать назначенным курсом!

«Эйндховен» мгновенно исчез из виду. Остальные корабли тоже перешли в сверхсветовой режим. Д’тарты, помедлив мгновение, последовали их примеру.

Внезапное появление объединенного флота людей и д’тартов вблизи столь долго разыскивавшейся планеты хотри вошло в учебники по вселенской истории. На Аристе хорошо помнят день, когда маневр Де Вриса вынудил хотрийский флот в спешном порядке снять блокаду и помчаться на выручку к своим. Разумеется, на деле победа была не такой легкой, как на словах. Но как ни относиться к подвигу Де Вриса, это было началом конца войны с хотри.

Машина воскрешения

2135 г. н. э.

Симмс нажал кнопку, и в недрах голографической кабины без промедления возникло миниатюрное сияющее изображение Марка Туллия Цицерона. Крохотная фигурка, облаченная в тогу, принялась осматривать свое облачное царство, и Симмс позвал Мерчисона:

– Он готов.

Сидевший в другом конце комнаты человек отложил газету, подошел и встал за спиной у Симмса. Фигурка в тоге бродила по туманному пейзажу внутри затемненной голокабины.

– Так вот, значит, он какой, Цицерон. – Мерчисон отвлекся от созерцания кукольного человечка в древнеримских одеждах и посмотрел на Симмса. – Не совсем то я задумывал.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил Симмс. – Симулякр безупречен.

– Я говорил не о качестве вашего моделирования, – сказал Мерчисон. – Я имел в виду, что с точки зрения бизнеса было бы лучше выбрать кого-то поизвестнее – скажем, Шекспира или какую-нибудь звезду из прошлого, ну там, Джима Моррисона. Доктор, вы знаете, кто такой Моррисон?

Симмс пожал плечами:

– Припоминаю: кажется, было такое имя в курсе культурологии.

– Вот бы продавать творчество симулякра Джима Моррисона! Как считаете, ваша ученая братия способна воспроизвести его вокал?

– Нам бы для этого и Моррисон не потребовался.

– Так или иначе, у нас его нет. Есть Цицерон и этот, второй, русский. Имечко тоже не на слуху. А я, видите ли, теперь должен заработать на них деньги для инвесторов.

– Цицерона можно пригласить на телешоу, – сказал Симмс.

Мерчисон задумался.

– Может быть, вы правы. Эта технология дает массу возможностей для получения прибыли, помимо общения один на один. Надо будет прикинуть.

Симмс вдел руки в цифровые перчатки и увеличил изображение. Лицо Цицерона было спокойным, почти бесстрастным. Подобрав тогу, римлянин сидел на облакоподобном объекте – из таких состояло первичное окружающее пространство.

– Пора, – сказал Мерчисон. – Подключите меня.

– Сразу голос и изображение?

– Пока в режиме «только голос».

Цицерон всегда гордился умением пробуждаться от сна, разом обретая в полной мере живость всех своих способностей, готовый к любым превратностям судьбы. Он утверждал, что человеку, искушенному в философии, в особенности римлянину, исполненному добродетели, не подобает ничему удивляться, ибо возможности вещей простираются далеко за узкие рамки человеческого познания. Лишь богам доступно совершенное восприятие. Античность давала множество примеров подобного мироощущения, которое стоики именовали «апатейя».

Проснувшись, он обнаружил, что, став почти иллюзорным, парит в пространстве, в некоем месте, которое не походило ни на что ранее им виденное. Или, если быть точным, в месте, подобного которому не видел еще никто.

Вероятно, он находился в усеянных облаками пределах верхнего рая. Так должен выглядеть Олимп, обитель богов. По крайней мере, об этом говорили древние поэты. Но Цицерон никогда не верил в богов, ни в греческих, ни в латинских.

Олимп? Это место выглядело не столько олимпийским, сколько аристофановским. Может ли статься, что он наблюдает, а то и участвует в представлении аристофановых «Облаков»? Но как удалось добиться столь изумительных эффектов?

– Марк Туллий Цицерон!

Голос шел ниоткуда и отовсюду, глубокий, чуть зловещий.

При всей твердости воли Цицерона, природа наделила его живыми рефлексами, которые ему не всегда удавалось держать под контролем. Голос зазвучал слишком внезапно, вызвав чувство собственной беспомощности в когтях чудовищной неизвестности. Надо справиться с паникой. Надо напомнить себе, что ты римлянин, и если тебе неподвластны внешние обстоятельства, то, по крайней мере, ты в состоянии сохранять внутреннее спокойствие…

– Вы слышите меня, Марк Туллий?

– Да, всесильный, – отвечал Цицерон. – Я слышу тебя.

– Почему вы назвали меня всесильным?

– Обычное именование того, кто превосходит тебя в могуществе.

– А почему вы решили, что я обладаю могуществом?

Цицерон в полной мере овладел собой и высыпал доводы с легкостью опытного оратора:

– Первый очевидный факт состоит в том, что вы знаете, кто я, но я не знаю, кто вы. Во-вторых, судя по всему, вы видите меня, но я не могу видеть вас. В-третьих, вы знаете, что происходит, я же – нет.

– Вы мне нравитесь, Марк Туллий, – сказал голос. – Но может быть, продолжим нашу беседу в более прозаической обстановке?

– Не могу не одобрить подобного предложения, – сказал Цицерон. – У вас есть на примете какое-то место?

– Выбор места, Марк Туллий, я предоставляю вам.

– Не будете ли вы любезны продолжить свою мысль? – осторожно спросил Цицерон. – И кто же вы все-таки?

– Зовите меня Мартином. Я сказал все, что намеревался сказать. Считайте, Марк, что это задачка для вашего ума.

– Но я бестелесен! – сказал Цицерон. – И пребываю в бестелесном. Разве можно в таких условиях осуществить какое бы то ни было действие?

– Поверьте, даже в вашем теперешнем положении задача разрешима.

Голос пропал, и Марк Туллий Цицерон остался один посреди неизвестности.

Эпикурейцы утверждали, что боги существуют в пространстве, в человеческой форме, но без человеческого тела. Цицерон в своем трактате «О природе богов» не только опроверг это, но и указал на абсурдность самой концепции. А теперь он сам обрел бытие где-то в пространстве – в человеческой форме, но без тела. Доказывает ли это, что эпикурейцы правы? Если так, означает ли это по определению, что Марк Туллий Цицерон – бог?

Что-то всему этому предшествовало, без сомнения. Но для того чтобы оценить природу и суть произошедшего, придется ждать, пока не появятся новые факты. А пока имеется вопрос: как вместо нигде очутиться где-то?

Проблема передвижения оказалась до абсурдного простой – Цицерон очень быстро нашел решение. Поскольку он не имеет возможности осуществить какие бы то ни было физические изменения, ответ должен находиться в ментальной сфере. Цицерон усилием воли вынудил себя спускаться сквозь облака – и дальше дело пошло на удивление легко. Облака остались позади, навстречу поднималась земля. Он легко, словно паутинка, опустился на краю поляны в сосновом лесу.

Местность была незнакомой. Впереди виднелось жилище, но необычной, можно сказать экстравагантной, формы. Варварское строение из грубо отесанных бревен, большое, с вырезанными или выпиленными украшениями. В доме было множество окон, и в каждом стекло невиданной чистоты и гладкости. Это не Италия и не Греция, и это не Галлия и не Германия. Возможно, он переродился в северных землях скифов?

Цицерон подошел к дому – точнее, подплыл, без усилий, стремительно привыкая к способу передвижения, свойственному призракам. Достигнув передней двери, он увидел возле нее незнакомца, одетого в плащ и бесформенные черные брюки, какие носят варвары. Человек был крупным, круглолицым, с редкой бородой и бледной кожей. Его лицо не казалось красивым, но притягивало взгляд. Особенно примечательны были, пожалуй, глаза. В них прослеживалось нечто восточное, с намеком на монгольскую складку у переносицы.

– Приветствую вас, – сказал Цицерон. – Я Марк Туллий Цицерон.

По крайней мере, варвар узнал его язык. Ответил он сразу:

– Я Михаил Бакунин. Полагаю, вы тоже будете здесь жить.

– Да.

Цицерон прошел внутрь, скользнув мимо и отчасти сквозь Бакунина, который слегка загораживал ему путь.

– Значит, нам предстоит делить друг с другом эту виллу, – отметил Цицерон, когда они беседовали. – Скажите, Михаил, есть ли у вас представление, где мы находимся?

– Удивительно напоминает мой старый дом в Прямухино, – сказал Бакунин. – Тут снаружи изгородь, похожая на ту, которую я помню. И дедушкины часы на камине. Да и этот портрет Екатерины Великой на стене.

– Значит, они изготовили копию вашего дома, – сказал Цицерон. – Интересно зачем.

Бакунин посмотрел на него и улыбнулся:

– Они умные.

– Они?

– Тайная полиция, которая устраивает подобные дела.

– Понятно, – сказал Цицерон. – Но зачем этой так называемой тайной полиции столь сугубые сложности?

Крупные черты лица Бакунина расплылись в мальчишечьей улыбке.

– Это же очевидно: я для нее важен. Поэтому она создала для меня всю эту иллюзию.

– Следовательно, я – не важен? – поинтересовался Цицерон.

– А вдруг вы один из них? – сказал Бакунин. – Или часть иллюзии.

– Если вы намерены придерживаться этой точки зрения, – сказал Цицерон, – нам непросто будет вести разговор.

– Хорошо, – сказал Бакунин, – для простоты я допущу вашу материальность.

– Весьма благоразумно, – кивнул Цицерон. – Так для чего же этой вашей тайной полиции мог потребоваться я?

– Несомненно, как человек, формализовавший существующую правовую систему, – ответил Бакунин. – Не в качестве новатора вроде меня.

– Вы? Новатор?

– Дорогой мой Цицерон, еще при жизни меня признавали основателем анархизма.

– Вздор! – сказал Цицерон. – Анархизм – древняя теория. Наш латинский поэт Овидий в своих «Метаморфозах» писал о золотом веке, когда люди жили без законов и внешнего принуждения, не ведая страха наказания. В ту эпоху люди доверяли друг другу по собственной воле и не было надобности гравировать законы на бронзовых табличках.

Бакунин пожал плечами:

– У меня с античной литературой в детстве было плоховато. Так или иначе, все это не имеет значения. Я основатель анархизма новейших времен. Даже Маркс это признавал. Возможно, тайные власти вернули меня потому, что я известен.

– Не хочу вас огорчать, – заметил Цицерон, – но вряд ли можно оспорить то, что я известен гораздо больше.

Бакунин вздохнул. Его воодушевление улетучилось.

– Наверное, вы правы. Но факт остается фактом: мы живем в русской усадьбе, а не на римской вилле. Как вы это объясните?

– Может быть, у них под рукой не оказалось других декораций, – сказал Цицерон.

В безмолвной русской усадьбе времени было не определить. Цицерон и Бакунин, словно призраки, проплывали по коридорам, через спальни, через кухню, где не было съестных припасов. Порой Бакунин принимался рассказывать Цицерону о своих надеждах на будущее человечества, о сомнениях в Марксе, о восхищении Фихте и, самое главное, о преклонении перед великим Гегелем. Он говорил о неизбежности наступления анархизма, о необходимости упразднения аристократии, буржуазии и, наконец, пролетариата.

Цицерон не пытался полемизировать. Бакунин как будто не воспринимал взвешенных доводов. Чувство логики у него отсутствовало напрочь. И все же Цицерон ощущал некий трагизм, цельность, детскость в этом измученном и отчаявшемся человеке. Но тем не менее тяготился его обществом. Большую часть времени он стал проводить в просторных комнатах второго этажа.

Бакунин нередко отправлялся в долгие прогулки по лесам. Вернувшись, он падал на кушетку и смотрел в окно на заснеженные березы.

На стене, обращенной к кушетке, висело длинное зеркало в вычурной позолоченной раме. Однажды, когда Бакунин, по своему обыкновению, лежал, зеркало затуманилось. Затем наполнилось светом, который постепенно угас и сменился черно-белым изображением мужского лица.

– Как у вас идут дела, Михаил? – спросил Мерчисон.

– Превосходно, превосходно, – сказал Бакунин. – Но не пора ли нам за работу?

– О чем вы?

– Я сделал выводы. Мне очевидно, что вы из будущего, которое наконец достигло зрелости и признало неоспоримость моей теории. Заверяю вас, что готов проводить консультации, но, во исполнение моих принципов, я отказываюсь возглавлять любое правительство и вообще принимать участие в его деятельности.

– Так вот, значит, что вы обо всем этом думаете.

У Бакунина засияли глаза.

– Я понял, что наконец получил признание! Моя грандиозная теория воплотилась в жизнь! Наконец-то она принята человечеством и восстановлена в правах!

– Боюсь, вы все не так поняли, – сказал Мерчисон. – В качестве работоспособной политической теории ваш анархизм примерно так же полезен, как снегогенератор на Северном полюсе. Анархизм – это что-то из курса наших студентов-политологов. Может быть, слишком жестоко так вам говорить, но лучше сразу уяснить положение вещей.

– Если моя теория не пользуется влиянием, почему вы вернули меня к жизни?

Мерчисон не мог назвать Бакунину реальную причину. Симулякрам не понять причудливой смеси государственных и деловых соображений, которые определяют выбор конкретного персонажа.

– Вы представляете исторический интерес для ряда наших ученых, – сказал Мерчисон.

– Понятно. И что я должен делать?

– Ничего особенного. Просто побеседовать с некоторыми людьми.

Бакунин рассмеялся:

– Всем вам только этого и надо. Просто небольшая беседа. Расскажите нам кое-что. Но вопросы продолжаются и продолжаются, и они не кончатся, пока ты не предашь самого себя, не обвинишь друзей и не поступишься всеми своими принципами.

– Все не так, – сказал Мерчисон. – Я говорю о нескольких непринужденных разговорах в приятном обществе образованных мужчин и женщин.

– Конечно, они всегда используют именно этот типаж. Думаете, я не понимаю, о чем идет речь?

– Кто эти «они», которых вы постоянно упоминаете?

– Разумеется, ЧК, тайную царскую полицию.

Мерчисон застонал:

– Послушайте, Михаил, вы все понимаете неправильно. И вообще, все эти дела уже давно в прошлом.

– Это вы так говорите!

– Черт возьми, Михаил, вы знаете, что мы вернули вас к жизни. Любые интересующие нас секреты мы могли бы взять прямо из вашей головы. Вы это понимаете?

Бакунин поразмыслил:

– Да, похоже на правду.

– Тогда давайте сотрудничать?

– Нет, – сказал Бакунин.

– Почему?

– Потому что я Бакунин. Я указываю путь, я готов погибнуть, но я не вступаю в сговор.