Текст книги "Все рассказы и повести Роберта Шекли в одной книге"

Автор книги: Роберт Шекли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 129 (всего у книги 232 страниц)

Спецраздел выставки

В это утро в музее как-то непривычно пусто, отметил про себя мистер Грант, ведя миссис Грант через облицованный мрамором вестибюль. В данных обстоятельствах это было совсем не плохо.

– Доброе утро, сэр, – произнес пожилой розовощекий служитель музея.

– Доброе утро, Саймонс, – ответил мистер Грант. – Это – миссис Грант.

Миссис Грант угрюмо кивнула и прислонилась к боевой пироге из Центральной Америки. Ее плечи были вровень с плечами гребца из папье-маше и куда шире. Глядя на них, мистер Грант на мгновение задумался: а поможет ли ему специальный раздел выставки? Можно ли рассчитывать на успех, имея дело с женщиной столь крупной, столь сильной, столь уверенной в себе?

Он очень надеялся на него. В случае неудачи он станет посмешищем.

– Добро пожаловать в наш музей, – сказал служитель. – Я уверен, что посещение нашего музея доставит вам немалое удовольствие.

– Последний раз я была здесь еще ребенком. – Миссис Грант зевнула, прикрыв огромной ладонью рот.

– Миссис Грант не очень-то интересуют следы минувшего, – пояснил мистер Грант, опираясь на трость. – Мои занятия орнитологией тоже не производят на нее особого впечатления. И тем не менее она согласилась сопровождать меня при посещении спецраздела выставки.

– Спецраздела, сэр? – удивился служитель и заглянул в записную книжку. – Я не уверен, что…

– Вот мой пригласительный билет, – сказал мистер Грант.

– Да, сэр. – Служитель внимательно проверил протянутый ему билет, затем вернул его. – Надеюсь, вы останетесь довольны, сэр. По-моему, последними, кто осматривал спецраздел, были мистер Карвер и его жена.

– Верно, – кивнул мистер Грант.

Он был весьма неплохо знаком с этим кротким лысоватым Карвером. А его тощая, вечно ворчливая жена, отличавшаяся ярко-рыжими волосами, была старой подругой миссис Грант. Спецраздел выставки, безусловно, куда более эффективен в деле улаживания конфликтов, чем консультации по вопросам семейной жизни, психоанализ, психотерапия или даже простая взаимотерпимость.

Это было совершенно уникальным начинанием музея. Администрация музея была очень довольна, когда его завсегдатаи оказывались веселыми и энергичными, ибо только в этом случае они могли всецело отдаваться пропагандируемым музеем наукам. К тому же спецраздел выставки имел большое общеобразовательное значение и восполнял существенный пробел в экспозиции музея.

Широкая публика ничего не знала о существовании спецраздела, поскольку общественность чрезвычайно консервативно относилась к инновациям музея, продиктованным научной необходимостью. Да иначе и не могло быть, отметил про себя мистер Грант.

Служитель извлек из кармана ключ.

– Непременно верните его мне, сэр, – предупредил он.

Мистер Грант кивнул и повел миссис Грант дальше, мимо стеклянных ящиков с уссурийскими тиграми и огромными гималайскими медведями, мимо буйволов с остекленевшими глазами и семьи оленей, навечно застывших в тот момент, когда они щипали траву.

– Сколько это будет продолжаться? – спросила миссис Грант.

– Совсем недолго, – ответил мистер Грант, помня о том, что спецраздел выставки был знаменит непродолжительностью пребывания в нем.

– Мне должны доставить кое-какие покупки, – сказала миссис Грант. – И к тому же у меня важные дела.

Проходя с нею мимо зубра и пятнистого оленя, мистер Грант на мгновение задумался над тем, какие же именно важные дела были у его жены. Ведь интересы миссис Грант, казалось, сводились днем к телевидению, а вечерами – к кинофильмам.

И, конечно же, к этим ее заказам!

Мистер Грант вздохнул. Было абсолютно ясно, что они совершенно не подходили друг другу. Подумать только: он, невысокий, даже хрупкий мужчина с высокоразвитым интеллектом, женился по собственной воле на женщине такого атлетического сложения и с куриными мозгами. Но такое случалось и с другими. С доктором Карвером, например.

Мистер Грант ухмыльнулся украдкой, припомнив закон притяжения противоположностей. Закон, не столько практичный, сколько романтичный. Неужели все его занятия орнитологией ничему его не научили? Разве малиновка – пара могучему кондору? Да ведь это просто абсурд! Насколько было бы лучше, если бы он решился вступить во французский Иностранный легион, промотал бы свое наследство в необузданных оргиях или подался бы в какое-нибудь совсем дикое племя в качестве шамана! Такое можно было бы вполне пережить, со временем свыкнуться. Но такая женитьба? Никогда. Во всяком случае, не с миссис Грант, несмотря на все ее достоинства.

Естественно, надеяться оставалось только на спецраздел выставки.

– Сюда, – пробормотал мистер Грант, направляя жену в неожиданно возникший проход между двумя стеклянными кубами.

– Где же эта экспозиция? – недовольно повысила голос миссис Грант. – Мне нужно быть дома, чтобы получить заказы.

– Здесь, совсем рядом, – сказал мистер Грант, подводя ее к двери с ярко-красной надписью: «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН».

Он снова задумался над тем, какие именно заказы должны быть доставлены ей сегодня. Казалось, она делает грандиозное количество заказов. И посыльные зачастую оставляют в пепельнице окурки дорогих сигарет.

– Вот мы и пришли, – сказал мистер Грант.

Он отпер обитую железом дверь, и они вошли в просторный зал. Обстановка в нем изображала поляну в джунглях. Прямо перед ними располагалась хижина с крышей из тростника. Чуть поодаль – другая хижина, поменьше, наполовину спрятанная в кустах.

На покрытой густой травой земле праздно валялись несколько дикарей, лениво переговариваясь друг с другом.

– Да ведь они живые! – воскликнула миссис Грант.

– Конечно. Это, понимаешь, новый эксперимент в области описательной антропологии.

Здесь же сидела древняя сморщенная старуха, которая подбрасывала щепки в потрескивавший под огромным глиняным котлом огонь. В котле что-то булькало.

Заметив чету Грант, дикари встали. Один из них сладко зевнул и потянулся. Раздался легкий треск в суставах.

– Потрясающие парни, – прошептала миссис Грант.

Мистер Грант согласно кивнул. Это не могло ускользнуть от ее внимания.

Рядом с дикарями на земле валялись разукрашенные деревянные мечи, длинные копья, острые ножи из бамбука. Зал был наполнен беспрерывным щебетанием, изредка прерываемым возбужденным кудахтаньем. Время от времени какая-то птица издавала сердитое гоготанье, другая что-то трубила в ответ.

Миссис Грант сказала:

– Мы можем теперь уйти? О-о-о!

Рядом с ней оказался один из туземцев. Спутанные волосы и раскрашенное лицо придавали ему дикий и необычный вид. Позади стояли еще двое. Глядя на эту компанию, мистер Грант подумал: сколько по сути дикарского и в самой миссис Грант с ее чрезмерной косметикой, дешевыми мехами и побрякивающими драгоценностями.

– Что они хотят? – спросила миссис Грант, глядя на полуобнаженных мужчин с чувством, весьма далеким от страха.

– Им хочется, чтобы ты осмотрела их поселение, – ответил мистер Грант. – Это является составной частью экспозиции.

Миссис Грант заметила, что первый туземец смотрит на нее с нескрываемым вожделением, и не стала сопротивляться, когда ее повели дальше.

Ей показали котел для приготовления пищи, различное оружие, украшения, которыми была увешана первая хижина. Затем туземцы повели ее ко второй хижине. Один из них подмигнул ей и поманил взглядом внутрь хижины.

– Действительно интересно, – сказала она, в свою очередь подмигнула дикарю и последовала за ним.

Двое других также прошли внутрь, причем один из них, прежде чем войти, подобрал с земли нож.

– Почему ты не сказал мне, что они охотники за головами? – послышался голос миссис Грант. – Ты видел эти сморщенные головы?

Мистер Грант про себя улыбнулся. Подумать только, каких трудов стоило заполучить эти головы. Власти в государствах Южной Америки категорически запретили их вывоз. Специальный раздел выставки был, по всей вероятности, единственным сохранившимся центром этого уникального народного искусства.

– У одной из них рыжие волосы. Точь-в-точь миссис…

Раздался крик, а затем звуки яростной схватки. Мистер Грант затаил дыхание. Их было, на всякий случай, трое, но миссис Грант очень сильная женщина… Хотя, конечно, ей не под силу…

Один из дикарей, пританцовывая, выскочил из хижины, и ведьма, колдовавшая у огня, взяла несколько зловеще выглядящих орудий и прошла внутрь хижины. Содержимое котла продолжало весело булькать.

Мистер Грант облегченно вздохнул и решил, что смотреть дальше нет смысла. К тому же антропология не входила в сферу его интересов. Он запер за собой железную дверь и направился в отдел орнитологии, решив, что ему вовсе не обязательно получать заказы миссис Грант.

The Special Exhibit. 1953 by Robert Sheckley.

(переводчик А. Кон)

Из луковицы в морковь

Вы, конечно, помните того задиру, что швырял песком в 97-фунтового хиляка? А ведь, несмотря на притязания Чарльза Атласа, проблема слабого так и не была решена. Настоящий задира любит швырять песком в людей; в этом он черпает глубокое удовлетворение. И что с того, что вы весите 240 фунтов (каменные мускулы и стальные нервы) и мудры, как Соломон, – все равно вам придется выбирать песок оскорбления из глаз и, вероятно, только разводить руками.

Так думал Говард Кордл – милый, приятный человек, которого все всегда оттирали и задевали. Он молча переживал, когда другие становились впереди него в очередь, садились в остановленное им такси и уводили знакомых девушек.

Главное, люди, казалось, сами стремились к подобным поступкам, искали, как бы насолить своему ближнему.

Кордл не понимал, почему так должно быть, и терялся в догадках. Но в один прекрасный летний день, когда он путешествовал по Северной Испании, явился ему бог Тот-Гермес и нашептал слова прозрения:

– Слушай, крошка, клади в варево морковь, а то мясо не протушится.

– Морковь?

– Я говорю о тех типах, которые не дают тебе жить, – объяснил Тот-Гермес. – Они должны так поступать, потому что они – морковь, а морковь именно такая и есть.

– Если они – морковь, – произнес Кордл, начиная постигать тайный смысл, – тогда я…

– Ты – маленькая, жемчужно-белая луковичка.

– Да. Боже мой, да! – вскричал Кордл, пораженный слепящим светом истины.

– И, естественно, ты и все остальные жемчужно-белые луковицы считаете морковь весьма неприятным явлением, некоей бесформенной оранжевой луковицей, в то время как морковь принимает вас за уродливую круглую белую морковь. На самом же деле…

– Да, да, продолжай! – в экстазе воскликнул Кордл.

– В действительности же, – объявил Тот-Гермес, – для каждого есть свое место в Похлебке.

– Конечно! Я понимаю, я понимаю, я понимаю!

– Хочешь порадоваться милой невинной белой луковичкой, найди ненавистную оранжевую морковь. Иначе будет не Похлебка, а этакая… э… если так можно выразиться…

– Бульон! – восторженно подсказал Кордл.

– Ты, парень, кумекаешь на пять, – одобрил Тот-Гермес.

– Бульон, – повторил Кордл. – Теперь я ясно вижу: нежный луковый суп – это наше представление о рае, в то время как огненный морковный отвар олицетворяет ад. Все сходится!

– Ом мани падме хум, – благословил Тот-Гермес.

– Но куда идет зеленый горошек? Что с мясом?

– Не хватайся за метафоры, – посоветовал Тот-Гермес. – Давай лучше выпьем. Фирменный напиток!

– Но специи, куда же специи? – не унимался Кордл, сделав изрядный глоток из ржавой походной фляги.

– Крошка, ты задаешь вопросы, ответить на которые можно лишь масону тринадцатой ступени в форме и белых сандалиях. Так что… Помни только, что все идет в Похлебку.

– В Похлебку, – пробормотал Кордл, облизывая губы.

– Эй! – заметил Тот-Гермес. – Мы уже добрались до Коруньи. Я здесь сойду.

Кордл остановил свою взятую напрокат машину у обочины дороги. Тот-Гермес подхватил с заднего сиденья рюкзак и вышел:

– Спасибо, что подбросил, приятель.

– Да что там… Спасибо за вино. Кстати, какой оно марки? С ним можно антилопу уговорить купить галстук, Землю превратить из приплюснутого сфероида в усеченную пирамиду… О чем это я говорю?

– Ничего, ерунда. Пожалуй, тебе лучше прилечь.

– Когда боги приказывают, смертные повинуются, – нараспев проговорил Кордл и покорно улегся на переднем сиденье. Тот-Гермес склонился над ним; золотом отливала его борода, деревья на заднем плане венцом обрамляли голову.

– Как ты себя чувствуешь?

– Никогда в жизни мне не было так хорошо.

– Ну тогда привет.

И Тот-Гермес ушел в садящееся солнце. Кордл же с закрытыми глазами погрузился в решение философских проблем, испокон веков ставивших в тупик величайших мыслителей. Он был несколько изумлен, с какой простотой и доступностью открывались ему тайны.

Наконец он заснул и проснулся через шесть часов. Он забыл все решения, все гениальные догадки. Это было непостижимо. Как можно утерять ключи от Вселенной?.. Но непоправимое свершилось, рай потерян навсегда.

Зато Кордл помнил о моркови и луковицах и помнил о Похлебке. Будь в его власти выбирать, какое из гениальных решений запомнить, вряд ли бы он выбрал это. Но увы. И Кордл понял, что в игре внутренних озарений нужно довольствоваться тем, что есть.

На следующий день с массой приключений он добрался до Сантандера и решил написать всем друзьям остроумные письма и, возможно, даже попробовать свои силы в дорожном скетче. Для этого потребовалась пишущая машинка. Портье в гостинице направил его в контору по прокату машинок. Там сидел клерк, превосходно владеющий английским.

– Вы сдаете по дням? – спросил Кордл.

– Почему же нет? – отозвался клерк. У него были маслянистые черные волосы и тонкий аристократический нос.

– Сколько за эту? – поинтересовался Кордл, указывая на портативную модель «Эрики» тридцатилетней давности.

– Семьдесят песет в день, то есть один доллар. Обычно.

– А разве мой случай не обычный?

– Разумеется, нет. Вы иностранец, и проездом. Вам это будет стоить сто восемьдесят песет в день.

– Ну хорошо, – согласился Кордл, доставая бумажник. – На три дня, пожалуйста.

– Попрошу у вас еще паспорт и пятьдесят долларов в залог.

Кордл попытался обратить все в шутку:

– Да мне бы просто попечатать, я не собираюсь жениться на ней.

Клерк пожал плечами.

– Послушайте, мой паспорт в гостинице у портье. Может, возьмете водительские права?

– Конечно, нет! У меня должен быть паспорт – на случай, если вы вздумаете скрыться.

– Но почему и паспорт, и залог? – недоумевал Кордл, чувствуя определенную неловкость. – Машинка-то не стоит и двадцати долларов.

– Вы, очевидно, эксперт, специалист по рыночным ценам в Испании на подержанные немецкие пишущие машинки?

– Нет, однако…

– Тогда позвольте, сэр, вести дело, как я считаю нужным. Кроме того, мне необходимо знать, как вы собираетесь использовать аппарат.

Сложилась одна из тех нелепых заграничных ситуаций, в которую может попасть каждый. Требования клерка были абсурдны, а манера держаться оскорбительна. Кордл уже решил коротко кивнуть, повернуться на каблуках и выйти, но тут вспомнил о моркови и луковицах. Ему явилась Похлебка, и внезапно в голову пришла мысль, что он может быть любым овощем, каким только пожелает.

Он повернулся к клерку. Он тонко улыбнулся. Он сказал:

– Хотите знать, как я собираюсь использовать машинку?

– Непременно.

– Ладно, – махнул Кордл. – Признаюсь честно, я собрался засунуть ее в нос.

Клерк выпучил глаза.

– Это чрезвычайно удачный метод провоза контрабанды, – продолжал Кордл. – Также я собирался всучить вам краденый паспорт и фальшивые деньги. В Италии я продал бы машинку за десять тысяч долларов.

– Сэр, – промолвил клерк, – вы, кажется, недовольны.

– Слабо сказано, дружище. Я передумал насчет машинки. Но позвольте сделать комплимент по поводу вашего английского.

– Я специально занимался, – гордо заявил клерк.

– Это заметно. Несмотря на слабость в «р-р», вы разговариваете как венецианский гондольер с надтреснутым нёбом. Наилучшие пожелания вашему уважаемому семейству. А теперь я удаляюсь, и вы спокойно можете давить свои прыщи.

Вспоминая эту сцену позже, Кордл пришел к выводу, что для первого раза он неплохо выступил в роли моркови. Правда, финал несколько наигран, но по существу убедителен.

Важно уже само по себе то, что он сделал это. И теперь, в тиши гостиничного номера, мог заниматься не презрительным самобичеванием, а наслаждаться фактом, что сам поставил кого-то в неудобное положение.

Он сделал это! Он превратился из луковицы в морковь!

Но этична ли его позиция? По-видимому, клерк не мог быть иным, являясь продуктом сочетания генов, жертвой среды и воспитания…

Кордл остановил себя. Он заметил, что занимается типично луковичным самокопанием. А ведь теперь ему известно: должны существовать и луковица, и морковь, иначе не сваришь Похлебки.

И еще он знал, что человек может стать любым овощем по своему выбору: и забавной маленькой зеленой горошиной, и долькой чеснока. Человек волен занять любую позицию между луковичничеством и морковщиной.

Над этим стоит хорошенько поразмыслить, отметил Кордл. Однако продолжил свое путешествие.

Следующий случай произошел в Ницце, в уютном ресторанчике на авеню Диабль Блюс. Там было четверо официантов, один из которых в точности походил на Жана-Поля Бельмондо, вплоть до сигареты, свисавшей с нижней губы. Остальные в точности походили на спившихся жуликов мелкого пошиба. В зале сидели несколько скандинавов, дряблый француз в берете и три девушки-англичанки.

Кордл, объясняющийся по-французски ясно, хотя и несколько лаконично, попросил у Бельмондо десятифранковый обед, меню которого было выставлено в витрине.

Официант окинул его презрительным взглядом.

– На сегодня кончился, – изрек он и вручил Кордлу меню тридцатифранкового обеда.

В своем старом воплощении Кордл покорно принял бы судьбу и стал заказывать. Или бы поднялся, дрожа от возмущения, и покинул ресторан, опрокинув по пути стул.

Но сейчас…

– Очевидно, вы не поняли меня, – произнес Кордл. – Французский закон гласит, что вы обязаны обслуживать согласно всем утвержденным меню, выставленным в витрине.

– Мосье адвокат? – осведомился официант, нагло уперев руки в боки.

– Нет. Мосье устраивает неприятности, – предупредил Кордл.

– Тогда пусть мосье попробует, – процедил официант. Его глаза превратились в щелки.

– О'кей, – сказал Кордл.

И тут в ресторан вошла престарелая чета. На мужчине был двубортный синий в полоску костюм. На женщине – платье в горошек.

– Простите, вы не англичане? – обратился к ним Кордл.

Несколько удивленный, мужчина слегка наклонил голову.

– Советую вам не принимать здесь пищу. Я – представитель ЮНЕСКО, инспектор по питанию. Шеф-повар явно не мыл рук с незапамятных времен. Мы еще не сделали проверку на тиф, но есть все основания для подозрений. Как только прибудут мои ассистенты с необходимым оборудованием…

В ресторане воцарилась мертвая тишина.

– Пожалуй, вареное яйцо можно съесть, – смилостивился наконец Кордл.

Престарелый мужчина, очевидно, не поверил этому.

– Пойдем, Милдред, – позвал он, и чета удалилась.

– Вот уходят шестьдесят франков плюс пять процентов чаевых, – холодно констатировал Кордл.

– Немедленно убирайтесь! – зарычал официант.

– Мне здесь нравится, – объявил Кордл, скрещивая руки на груди. – Обстановка, интим…

– Сидеть, не заказывая, не разрешается.

– Я буду заказывать. Из десятифранкового меню.

Официанты переглянулись, в унисон кивнули и стали приближаться военной фалангой. Кордл воззвал к остальным обедающим:

– Попрошу всех быть свидетелями! Эти люди собираются напасть на меня вчетвером против одного, нарушая французскую законность и универсальную человеческую этику лишь потому, что я желаю заказать из десятифранкового меню, ложно разрекламированного!

Это была длинная речь, но в данном случае высокопарность не вредила. Кордл повторил ее на английском.

Англичанки разинули рты. Старый француз продолжал есть суп. Скандинавы угрюмо кивнули и начали снимать пиджаки.

Официанты снова засовещались. Тот, что походил на Бельмондо, сказал:

– Мосье, вы заставляете нас обратиться в полицию.

– Что ж, это избавит меня от беспокойства вызывать ее самому, – многозначительно произнес Кордл.

– Мосье, безусловно, не желает провести свой отпуск в суде?

– Мосье именно так проводит большинство своих отпусков, – заверил Кордл.

Официанты опять в замешательстве сбились в кучу. Затем Бельмондо подошел с тридцатифранковым меню.

– Обед будет стоить мосье десять франков. Очевидно, это все, что есть у мосье.

Кордл пропустил выпад мимо ушей.

– Принесите мне луковый суп, зеленый салат и мясо по-бургундски.

Пока официант отсутствовал, Кордл умеренно громким голосом напевал «Вальсирующую Матильду». Он подозревал, что это может ускорить обслуживание.

Заказ прибыл, когда он во второй раз добрался до «Ты не застанешь меня в живых». Кордл придвинул к себе суп, посерьезнел и взял ложку.

Это был напряженный момент. Все посетители оторвались от еды. Кордл наклонился вперед и деликатно втянул носом запах.

– Чего-то здесь не хватает, – громко объявил он.

Нахмурившись, Кордл вылил луковый суп в мясо по-бургундски, принюхался, покачал головой и накрошил в месиво пол-ломтика хлеба. Снова принюхался, добавил салата и обильно посолил.

– Нет, – сказал он, поджав губы. – Не пойдет.

И вывернул содержимое тарелки на стол. Акт, сравнимый разве что с осквернением Моны Лизы. Все застыли.

Неторопливо, но не давая ошеломленным официантам время опомниться, Кордл встал и бросил в эту кашу десять франков. У двери он обернулся.

– Мои комплименты повару, место которому не здесь, а у бетономешалки. А это, друзья, для вас.

И швырнул на пол свой мятый носовой платок.

Как матадор после серии блестящих пассов поворачивает тыл к разъяренному быку, так выходил Кордл. По каким-то неведомым причинам официанты не ринулись вслед за ним и не вздернули его на ближайшем фонаре. Кордл прошел десять или пятнадцать кварталов, наугад сворачивая направо и налево. Он дошел до Променад Англяйс и сел на скамейку. Его рубашка была влажной от пота.

– Но я сделал это! – воскликнул он. – Я вел себя невыносимо гадко и вышел сухим из воды!

Теперь он воистину понял, почему морковь поступает таким образом. Боже всемогущий на небесах, что за радость, что за блаженство!

После этого Кордл вернулся к своей обычной мягкой манере поведения и оставался таким до второго дня пребывания в Риме. Он и семь других водителей выстроились в ряд перед светофором на Корсо Витторио-Эммануила. Сзади стояло еще двадцать машин. Водители не выключали моторы, склонясь над рулем и мечтая о Ла-Манше. Все, кроме Кордла, упивающегося дивной архитектурой Рима.

Свет переменился. Водители вдавили акселераторы, как будто сами хотели помочь раскрутиться колесам маломощных «Фиатов», снашивая сцепления и нервы. Все, кроме Кордла, который казался единственным в Риме человеком, не стремившимся выиграть гонки или успеть на свидание. Без спешки, но и без промедления, он завел двигатель и выжал сцепление, потеряв две секунды.

Водитель сзади отчаянно засигналил.

Кордл улыбнулся – тайной, нехорошей улыбкой. Он поставил машину на ручной тормоз и вылез.

– Да? – сказал Кордл по-французски, ленивым шагом добредя до побелевшего от ярости водителя. – Что-нибудь случилось?

– Нет-нет, ничего, – ответил тот по-французски – его первая ошибка. – Я просто хотел, чтобы вы ехали, ну, двигались!

– Но я как раз собирался это сделать, – резонно указал Кордл.

– Хорошо! Все в порядке!

– Нет, не все, – мрачно сообщил Кордл. – Мне кажется, я заслуживаю лучшего объяснения, почему вы мне засигналили.

Нервный водитель – миланский бизнесмен, направлявшийся на отдых с женой и четырьмя детьми, опрометчиво ответил:

– Дорогой сэр, вы слишком медлили, вы задерживали нас всех.

– Задерживал? – переспросил Кордл. – Вы дали гудок через две секунды после перемены света. Это называется промедлением?

– Прошло гораздо больше двух секунд, – пытался спорить миланец.

Движение тем временем застопорилось уже до Неаполя. Собралась десятитысячная толпа. В Витербо и Генуе соединения карабинеров были приведены в состояние боевой готовности.

– Это неправда, – опроверг Кордл. – У меня есть свидетели. – Он махнул в сторону толпы, которая восторженно взревела. – Я приглашу их в суд. Вам должно быть известно, что вы нарушили закон, засигналив в пределах города при явно не экстренных обстоятельствах.

Миланский бизнесмен посмотрел на толпу, уже раздувшуюся до пятидесяти тысяч. «Боже милосердный, – думал он, – пошли потоп и поглоти этого сумасшедшего француза!»

Над головами просвистели реактивные чудовища Шестого флота, надеющегося предотвратить ожидаемый переворот.

Собственная жена миланского бизнесмена оскорбительно кричала на него: сегодня он разобьет ее слабое сердце и отправит по почте ее матери, чтобы доконать и ту.

Что было делать? В Милане этот француз давно бы уже сложил голову. Но Рим – южный город, непредсказуемое и опасное место.

– Хорошо, – сдался водитель. – Подача сигнала была, возможно, излишней.

– Я настаиваю на полном извинении, – потребовал Кордл.

В Форджи, Бриндизи, Бари отключили водоснабжение. Швейцария закрыла границу и приготовилась к взрыву железнодорожных туннелей.

– Извините! – закричал миланский бизнесмен. – Я сожалею, что спровоцировал вас, и еще больше сожалею, что вообще родился на свет! А теперь, может быть, вы уйдете и дадите мне умереть спокойно?!

– Я принимаю ваше извинение, – сказал Кордл. – Надеюсь, вы на меня не в обиде?

Он побрел к своей машине, тихонько напевая, и уехал.

Мир, висевший на волоске, был спасен.

Кордл доехал до арки Тита, остановил автомобиль и под звуки тысяч труб прошел под ней. Он заслужил свой триумф в не меньшей степени, чем сам Цезарь.

Боже, упивался он, я был отвратителен!

В лондонском Тауэре, в Воротах Предателя, Кордл наступил на ногу молодой девушке. Это послужило началом знакомства. Девушку звали Мэвис. Уроженка Шорт-Хилс (штат Нью-Джерси), с великолепными длинными темными волосами, она была стройной, милой, умной, энергичной и обладала чувством юмора. Ее маленькие недостатки не играют никакой роли в нашей истории. Кордл угостил ее чашечкой кофе. Остаток недели они провели вместе.

Кажется, она вскружила мне голову, сказал себе Кордл на седьмой день. И тут же понял, что выразился неточно. Он был страстно и безнадежно влюблен.

Но что чувствовала Мэвис? Недовольства его обществом она не обнаруживала.

В тот день Кордл и Мэвис отправились в резиденцию маршала Гордона на выставку византийской миниатюры. Увлечение Мэвис византийской миниатюрой казалось тогда вполне невинным. Коллекция была частной, но Мэвис с большим трудом раздобыла приглашения.

Они подошли к дому и позвонили. Дверь открыл дворецкий в парадной вечерней форме. Они предъявили приглашения. Взгляд дворецкого и его приподнятая бровь недвусмысленно показали, что их приглашения относятся к разряду второсортных, предназначенных для простых смертных, а не к гравированным атласным шедеврам, преподносимым таким людям, как Пабло Пикассо, Джекки Онассис, Норман Мейлер, и другим движителям и сотрясателям мира.

Дворецкий проговорил:

– Ах да…

Его лицо сморщилось, как у человека, к которому неожиданно зашел Тамерлан с полком Золотой Орды.

– Миниатюры, – напомнил ему Кордл.

– Да, конечно… Но боюсь, сэр, что сюда не допускают без вечернего платья и галстука.

Стоял душный августовский день, и на Кордле была спортивная рубашка.

– Я не ослышался? Вечернее платье и галстук?

– Таковы правила.

– Неужели один раз нельзя сделать исключение? – попросила Мэвис.

Дворецкий покачал головой.

– Мы должны придерживаться правил, мисс. Иначе…

Он оставил фразу неоконченной, но его презрение к вульгарному сословию медной плитой зависло в воздухе.

– Безусловно, – приятно улыбаясь, заговорил Кордл. – Итак, вечернее платье и галстук? Пожалуй, мы это устроим.

Мэвис положила руку на его плечо.

– Пойдем, Говард. Побываем здесь как-нибудь в другой раз.

– Чепуха, дорогая. Если бы ты одолжила мне свой плащ…

Он снял с Мэвис белый дождевик и напялил на себя, разрывая его по шву.

– Ну, приятель, мы пошли, – добродушно сказал он дворецкому.

– Боюсь, что нет, – произнес тот голосом, от которого завяли бы артишоки. – В любом случае остается еще галстук.

Кордл ждал этого. Он извлек свой потный полотняный носовой платок и завязал вокруг шеи.

– Вы довольны? – ухмыльнулся он.

– Говард! Идем!

– Мне кажется, сэр, что это не…

– Что «не»?

– Это не совсем то, что подразумевается под вечерним платьем и галстуком.

– Вы хотите сказать мне, – начал Кордл пронзительно неприятным голосом, – что вы такой же специалист по мужской одежде, как и по открыванию дверей?

– Конечно, нет! Но этот импровизированный наряд…

– При чем тут «импровизированный»? Вы считаете, что к вашему осмотру надо готовиться три дня?

– Вы надели женский плащ и грязный носовой платок, – упрямился дворецкий. – Мне кажется, больше не о чем разговаривать.

Он собирался закрыть дверь, но Кордл быстро произнес:

– Только сделай это, милашка, и я привлеку тебя за клевету и поношение личности. Это серьезные обвинения, у меня есть свидетели.

Кордл уже собрал маленькую, но заинтересованную толпу.

– Это становится нелепым, – молвил дворецкий, пытаясь выиграть время. – Я вызову…

– Говард! – закричала Мэвис.

Он стряхнул ее руку и яростным взглядом заставил дворецкого замолчать.

– Я мексиканец, хотя, возможно, мое прекрасное знание английского обмануло вас. У меня на родине мужчина скорее перережет себе горло, чем оставит такое оскорбление неотомщенным. Вы сказали, женский плащ? Hombre, когда я надеваю его, он становится мужским. Или вы намекаете, что я – как это у вас там… – гомосексуалист?!

Толпа, ставшая менее скромной, одобрительно зашумела. Дворецкого не любит никто, кроме хозяина.

– Я не имел в виду ничего подобного, – слабо запротестовал дворецкий.

– В таком случае это мужской плащ?

– Как вам будет угодно, сэр.

– Неудовлетворительно. Значит, вы не отказываетесь от вашей грязной инсинуации? Я иду за полицейским.

– Погодите! Зачем так спешить?! – возопил дворецкий. – Он побелел, его руки дрожали. – Ваш плащ – мужской плащ, сэр.

– А как насчет моего галстука?

Дворецкий громко засопел, издал гортанный звук и сделал последнюю попытку остановить кровожадных пеонов.

– Но, сэр, галстук явно…

– То, что я ношу вокруг шеи, – холодно отчеканил Кордл, – становится тем, что имелось в виду. А если бы я обвязал вокруг горла кусок цветного шелка, вы что, назвали бы его бюстгальтером? Полотно – подходящий материал для галстука. Функция определяет терминологию, не так ли? Если я приеду на работу на корове, никто не скажет, что я оседлал бифштекс. Или вы находите логическую неувязку в моих аргументах?

– Боюсь, что я не совсем понимаю…

– Так как же вы осмеливаетесь судить?

Толпа восторженно взревела.