Текст книги "Одна беременность на двоих (СИ)"

Автор книги: Ольга Горышина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 50 страниц)

Но лоб её уже вжался в пол. Я смотрела схватку на мониторе, не в силах глядеть на распластанные по полу волосы Аманды.

– Я осторожно подниму тебя. Слышишь? Осторожно.

Аманда так и не разогнулась. Доктор подхватил её под грудь, медсёстры под ноги, и как трансформер из лего перенесли на кровать. Аманда продавила коленками матрас и протаранила головой подушку. Я осталась сидеть на полу. Обо мне забыли.

– Не могу! – продолжала кричать Аманда.

Минуту, пять, десять… Я смотрела на часы, борясь с желанием заткнуть уши.

– Можешь! – перекрикивал суету доктор, и когда я подняла глаза, Аманда уже лежала на спине.

Джоди держала её за коленку.

– Не могу! – кажется, именно это ответила я медсестре, когда та попросила меня подняться.

Но со мной особо не церемонились, меня подняли за локоть подтянули в воздух и толкнули к кровати.

– Скажи ей, что ты видишь голову! – закричала мне в ухо Джоди, но для этого мне хотя бы надо было открыть глаза, которые я закрыла, увидев залитый йодом лобок Аманды, а ниже был развороченный кусок мяса с антеннами. Да, где была голова, я не знала, но повторила за Джоди, что вижу голову, и ухватилась за вторую коленку Аманды, чтобы не упасть, вдруг почувствовав на лбу жуткую испарину. Про подмышки говорить не приходилось.

– Два глубоких вдоха и тужься! Ну, давай же!

Откуда у доктора такой командный тон?! Я сейчас сама не добегу до туалета. Ну же, Аманда! Раз, два, три… Теперь уже и я различала голову ребёнка. Доктор почти держал её, и вот она вновь исчезала.

– Аманда! – уже кричала я. – Я её вижу! Я её вижу!

– Не могу… – уже не кричала, а шептала она, откидываясь в подушки.

– Ты оставляешь мне только один вариант, – отрезал доктор совсем грубо. – Взять щипцы или вакуум!

– Нет! – у Аманды вдруг прорезался голос.

– Тогда тужься! Два вдоха… Ну же…

Почти… Снова почти. Я видела головку, но вот антенны вновь исчезли, но «не могу» Аманда не сказала. Я сама уже хватала воздух, как рыба, ну… Ну… Ну… Опять нет. Все переглянулись. Медсестра протянула ножницы, но доктор покачал головой и крикнул:

– Аманда, давай! Ты сможешь! Два вдоха…

Я смотрела на её стиснутые ресницы, раздутые губы, и даже не поняла, почему доктор вдруг скомандовал:

– Всё! Стоп!

Я опустила глаза: в руки медсестры упали антенки. Голова ребёнка лежала на окровавленных перчатках. Аманда вновь застонала или закричала, не разберёшь, потому что я успела оглохнуть от собственного сердца. Доктор подался назад – у него на руках лежал ребёнок. Я сильнее вцепилась в коленку Аманды, будто сама получила шлепок. В комнате включилась сирена – малыш плакал. Доктор опустил его на живот Аманды, и медсестра принялась протирать кровь и слизь пелёнкой, а малыш ухватил маму за палец и не отпускал. По-мужски!

– Кто-нибудь на время посмотрел? – вдруг прорвался через радостный женский смех вопрос доктора.

Медсёстры замолчали. Все уставились на часы.

– Три пятьдесят три всех устроит? – откинул пару минут доктор.

Все закивали. Аманда тоже.

– Кейти, фотоаппарат, – простонала она, и я ринулась к сумке. Только бы не уронить его, только бы не уронить. Навела объектив и поняла, что не включила аппарат. Наконец сделала снимок, первый, второй, третий, пока медсестра не постучала мне по плечу, желая забрать фотоаппарат. Доктор протянул ножницы. Я схватила их, даже не поняв, что мне предстоит.

– Ты будешь резать? – прежним мягким голосом спросил доктор, и я кивнула, почувствовав, как лёгкие ножницы гирей оттянули руку.

Я с трудом поднесла их к железному зажиму, передавившему пуповину. Скрученные водоросли, Раз, два, три… Как их перерезать? И где… Я подняла глаза на доктора.

– Что? – спросил он. – Режь.

Я вновь взглянула на пуповину и ниже.

– Где? – я забыла все слова и лишь облизывала губы.

– Режь прямо здесь.

– Это же не мальчик?

– Конечно, это не мальчик, – рассмеялся доктор.

Я подняла глаза на него, перевела взгляд на Аманду.

– Что, Кейти? – выдохнула та.

– У тебя дочка, – едва выговорила я.

Аманда промолчала.

– По УЗИ был мальчик? – переспросила незнакомая медсестра. – Ну бывает. Не расстраивайся. Сына ещё родишь. А девочек в наших краях мало.

– Девочка? – выдохнула Аманда. – Кейти, это правда?

Я кивнула и хотела снова сказать «это девочка», но доктор перебил меня:

– Режь уже наконец!

Водоросли не поддались сразу. Лишь одна за другой, и наконец я выронила ножницы в подставленные медсестрой ладони. Она вернула мне фотоаппарат. Другая понесла ребёнка на весы под лампу. Восемь фунтов и шесть унций. Ничего себе! Я сделала снимок. Один, второй, пока малышку не вернули маме. Тогда я навела объектив на лицо Аманды. В фокусе оказались её слёзы и покрасневшие глаза. Но через секунду она вновь глядела на дочь, наскоро завёрнутую в пеленку с голубыми мишками. Они у них одинаковые? Или только для мальчиков такие? Малышка секунду смотрела в глаза мамы, и я успела поймать два тёмно-синих огромных шара. Потом уже сморщенный носик дёрнулся в сторону, и медсестра отвела от соска пальцы Аманды, помогая малышке взять грудь.

Я сделала ещё пару снимков и отступила от кровати, чувствуя, что в моём носу не хватает больше места для слёз которые я втягивала. Медсестра тем временем отнесла в сторону таз с пуповиной и плацентой, будто мясник, и доктор наконец скинул перчатки.

Медсестра тронула меня за плечо:

– Я сделала на телефон пару фотографий в первые минуты. Скажи свой электронный адрес, и я при тебе удалю их со своего телефона.

Малышка в крови, сморщенная, орущая… Я пропустила этот момент. Где я была? В каком измерении? И где нахожусь сейчас?

Глава семьдесят шестая «Первый день втроём»

Дрожащей рукой я нажала на кнопку и под уже до боли знакомую музыку отступила от медсестры. Сейчас кто-то с той же надеждой слушает эту трель, что и мы с Амандой несколько часов назад. А мне бы дождаться, чтобы малышка наконец устала плакать, если это вообще возможно… Фотоаппарат больно ударил по животу, заставив вздрогнуть всем телом, или же в детской комнате было холоднее, чем в родильной палате. А, может, и мои гормоны куда-то поскакали после чужих родов.

Малышку давно обтёрли мокрыми губками, сделали прививки, надели подгузник и запеленали. С пелёнки глядели всё те же голубые мишки. А вот белые вязаные шапочки были разных цветов, но я, вместо розового помпона, взяла всё же зелёный.

– Сама повезёшь люльку или я? – спросила медсестра, прикрывая ребёнка второй пелёнкой.

Я замотала головой. Не хотелось даже касаться стеклянной кроватки. От детского крика хотелось заткнуть уши, как от включенных в магазине детских игрушек. Почему она так долго плачет? Ей больно, холодно, голодно? И где медсёстрам раздают безразличие? Мне бы взять хотя бы фунт на предстоящую неделю!

Однако только медсестра выкатила люльку в коридор, малышка тут же замолчала. Будто сирену выключили. Она спала! И не проснулась даже в палате. Медсёстры перекинулись друг с другом тихими фразами и оставили нас вдвоём. Вернее уже втроём. Как привыкнуть к этому? Как?

– Я позвонила матери, – сказала Аманда.

И я даже не успела спросить, почему?

– Мне так хотелось рассказать хоть кому-то, что у меня дочка, но будить людей в пять утра…

Часы показывали без четверти шесть. Аманда протянула мне телефон с просьбой сфотографировать ребёнка. Я не взяла.

– Она же только что уснула. Не надо. Разбудим!

– Пожалуйста. Она не проснётся. Ну, пожалуйста! Мама ждёт. Я обещала.

Аманда впервые назвала мать мамой. Я схватила телефон. Отключила вспышку. Нажала на кнопку. Аманда принялась набирать сообщение, а я привалилась к стене, чувствуя себя лишней. Мне действительно лучше не подходить сейчас к Аманде, потому что дезодорант не прошёл проверку.

– Как думаешь, мне можно здесь в душ? – спросила я, когда Аманда наконец подняла глаза от телефона.

Она пожала плечами, и я, поспешив воспользоваться молчаливым согласием, схватила так и оставшееся лежать в сумке розовое полотенце и свой рюкзак. Ванда твердила про душ во время схваток. Она что, ничего не слышала про датчики?

Я подставила лицо под холодные струи, пытаясь остыть – даже голова вспотела, и волосы поблагодарят меня даже за гель для тела, пусть потом я и вырву пару клоков, пытаясь расчесаться. Да разве сейчас это важно! Я буду чистой, чистой, чистой! Только слишком скоро сквозь шум бегущей воды прорвался хлопок двери и суетливые шаги. Я поспешила повернуть кран и вытереть насухо оставшуюся на теле пену. Сушить подмышки времени не осталось, и, наплевав на белые разводы, я натянула свежую футболку, оставив на голове полотенце – не стоило мочить единственную одежду.

В палате суетилась одна Джоди – измеряла Аманде давление, пока та уплетала сэндвич. Как раз тот самый, от которого я по дурости отказалось. Живот возмутился, к счастью, не слишком громко. И вот дверь снова распахнулась – другая медсестра вкатила кресло-каталку. Джоди тут же нагнулась к кровати и вытащила из-под одеяла надутую перчатку. Её содержимое осталось для меня тайной, потому что Джоди бросила перчатку в раковину, чтобы с пустыми руками вернуться к кровати и помочь Аманде подняться и сделать пару шагов до кресла.

Я по стойке смирно простояла всё время у двери в туалет, пока меня не попросили собрать вещи. Мой рюкзак уже был в руках, а у сумки Аманды оставалось только молнию застегнуть, потому что, вынимая полотенце, я запихнула на самое дно скомканную одежду, в которой Аманда приехала в госпиталь. Штаны мокрые, хоть выжимай, и надо не забыть дома первым делом кинуть их в стирку. Вместе с моей футболкой, для которой придётся, наверное, запускать дополнительный цикл.

Мы паровозиком покинули палату: первой выкатили люльку, потом Аманду, процессию замыкала я с сумками. Остальные медсёстры выстроились в коридоре, чтобы поздравить Аманду и ободряюще мне улыбнуться. На этот раз я сумела ответить им улыбкой. И Аманда улыбалась, будто пару часов назад не корчилась от боли у них на руках.

В новой палате кровать и кресло со столиком в углу. Только нет полумрака, потому что жалюзи подняты, и за окном рассвет. На стенах цветочки, и у местной медсестры на халате тоже. Картину портила лишь капельница у кровати, но я надеялась, что в ней не появится очередной пакетик чего-нибудь страшного. Но пока новая медсестра держала в руках лишь перчатку. Теперь я знала, что в ней – лёд. Она положила его Аманде на живот и прикрыла её одеялом. Потом указала на прикреплённый к стене плакат и попросила оценить нынешнюю боль по десятибалльной шкале, чтобы лучше подобрать дозу ибупрофена. Аманда отказалась от обезболивающего. Снова решила терпеть? Её право. А я уже валилась с ног и тайком поглядывала на кресло, жаждая скорейшего ухода всего медицинского персонала.

– Оно разбирается, – поймала мой взгляд медсестра и повернулась к Аманде: – Если ребёнок будет мешать, можете позвонить, и мы заберём его в детскую. А пока обе попытайтесь поспать. Завтрак у нас до десяти.

Слово «завтрак» отозвалось в моём животе очередным стоном, но я вспомнила про шоколад, до которого во время родов мы не добрались, и еле дождалась, когда мы остались одни.

– Хочешь половинку? – обернулась я к Аманде, и когда та отказалась, чуть ли не за два укуса слопала всю плитку.

Шоколад дал силы разложить кресло. Мышцы рук болели так, будто я таскала стопудовые мешки. Хотелось рухнуть и уснуть. Даже отсутствие подушки не пугало. Только нечищенные зубы мучили, и я заставила себя сделать пять длиннющих шагов к сумке.

– И мою щётку достань. Хоть зубы почищу. На душ сил нет.

Аманда оказалась слишком резвой для только что родившей: я даже подняться от сумки не успела, а она уже перешагнула порог ванной. Перешагнула и… Я прокатилась по линолеуму, как по льду, и успела подставить под падающее тело руки, толком не понимая, что произошло. Лишь спустя долгие пять или десять секунд до меня дошло, что Аманда в обмороке. Что делать? Кого звать? Но Ангел-Хранитель сам прислал к нам медсестру. Только колдовать не пришлось, Аманда открыла глаза и уставилась на меня бессмысленным взглядом. Медсестра бросилась в коридор за креслом-каталкой – до кровати три шага, но как преодолеть их? Аманда вдруг стала, словно из чугуна, и я согнулась под её весом, едва встав на ноги. К счастью, рядом уже было кресло, а на кровать её затаскивали уже две медсестры, а я снова привалилась к стенке, прямо на плакат со шкалой боли. Моя боль зашкаливала, и я уже не понимала, что именно у меня болело. Всё, и главное – голова.

– Не позволяй ей вставать, – обернулась ко мне медсестра. – В туалет только с тобой.

Я кивнула, не желая верить, что мне придётся дежурить с открытыми глазами. Страх за Аманду, конечно, разбудил меня, но не настолько, чтобы не смыкать глаз до завтрака. А впрочем, времени-то оставалось не так и много – часа три. Но и их Аманда решила проболтать. Слова лились горным потоком, и я даже не пробовала вникать в сказанное. Зачем? От меня не ждали ответа. Можно было и подремать.

– Рутинная проверка! Не пугайтесь!

Я подскочила не от шагов медсестры, а от её голоса. Часы сообщили, что прошёл час. Я спала? А Аманда? Та приподнялась на локтях и тянула шею к ребёнку – пусть люлька стояла в метре от кровати, с кресла открывался лучший обзор. Я протёрла глаза слишком поздно – медсестра уже перестала тыкать ребёнка разными приборчиками и, чтобы унять, крик, взяла на руки.

– К маме хочешь? Голодная? Нет, мокрая.

Медсестра сама поменяла подгузник. Мне бы встать, да в джинсы будто камней навалили, и я так и осталась сидеть в кресле.

– А теперь поесть?

Медсестра положила малышку к Аманде на живот. В новой рубашке – в розовый цветочек – на груди имелись прорези, и малышка легко нашла грудь. Со вздохом облегчения я тут же упала обратно в кресло, радуясь установившейся тишине. Можно больше не смотреть на них: даже с открытыми глазами я видела лишь руки – маленькие пальчики переплелись с большими – и прикрыла веки даже не от усталости, а от ревности – непонятной, удушающей, жестокой ревности.

Я выстрадала за этого ребёнка не меньше его матери, но даже не удостоилась одного взгляда. Он оставался только на снимках – огромные глаза цвета штормового моря, как только что выдавленная из тюбика краска. А я? Похожа сейчас на пустой скукоженный тюбик с поджатыми ногами и губой. Я закусила обиду и попросила себя не плакать, но слёзы не послушались, а спасительная ночная тьма давно сбежала сквозь жалюзи в яркий солнечный день.

Я отвернулась к стенке, чтобы Аманда случайно не увидела моих влажных щёк. Хотя предосторожность была излишней. Какое ей дело до моих покрасневших глаз, когда другие только-только взглянули на мир, где Аманда является центром вселенной. А моё место здесь в уголке, лежать тихо и не мешать их единению.

– Она уснула. Можешь положить её обратно в люльку?

Я, похоже, тоже уснула, но подскочила так резво, что чуть не поскользнулась на полу – зря кроссовки сняла. Или надо было носки заодно стянуть. Зачем я об этом подумала? Да чтобы не думать о том, как донести ребёнка до люльки, не уронив, ведь руки начали дрожать заранее, как и колени.

Малышка спала, откинув голову. Глаза – две длиннющие линии, нос – огромный шар, и только губы как у взрослого, надутые и точно подведённые помадой.

– Красивая, правда?

Я кивнула, протянула руки, но тут же отдёрнула.

– Чего ты боишься?

– Разбудить, – соврала я, чтобы не выдать себя, сказав «уронить».

– Не проснётся, куда там… Представляешь, что она пережила за эти часы!

Я вновь кивнула. Ещё бы не представлять! Я пережила не меньше, только кого это заботит! Уж явно не Аманду. Однако вторая попытка поднять спящую красавицу удалась. Я подсунула пальцы под тонкую шею и так и понесла ребёнка к люльке на вытянутых руках. Будто несла кирпич, так было тяжело, и почти невесомое тельце придавило пальцы настолько сильно, что я с минуту простояла над люлькой сгорбившись, пока решилась высвободить руки.

– Что-то не так? Ты что-то увидела? – всполошилась Аманда, и я поспешила её успокоить, сказав, что просто устала. – Тогда ложись спать.

Даже солнце, бьющее сквозь жалюзи, не станет мне помехой. В коридоре оставалось тихо, или медсёстры умели ходить на цыпочках. Я вжала голову в подлокотник и зажмурилась.

– Как самочувствие мамы?

На этот раз я устояла на ногах, хотя вскочила с закрытыми глазами. Они издеваются? Поспать-то дадут наконец? Давление, температура и… Аманда попросила у медсестры таблетку. Я втянула живот, который скрутило от голода. Ей, наверное, больнее. Хотя что может быть больнее родов? Кажется, после них женщины обязаны перестать ощущать боль вообще, даже самую острую. Вот бы и моя шея занемела от обезболивания, а не от дурацкой позы, в которой я успела урвать сколько-то там минут сна.

– Завтрак принесут через час.

– А поспать? – кажется, Аманда всё же озвучила вслух мои мысли.

– Тебе лучше поесть, потому что кому-то ты не сможешь сказать «подожди», – улыбнулась медсестра и ушла.

Аманда вжалась в подушку, я – в подлокотник кресла. Спать уже не хотелось, но по телу будто проехались катком.

– Как ты назовёшь дочь? – почти шёпотом спросила я на случай, если Аманда всё же уснула.

– А у тебя есть сомнения? – отозвалась она тут же.

Видимо, давно ждала от меня вопроса. А я задала его, потому что вообще не представляла, как можно за день придумать ребёнку имя, не то что подумала о каком-то там конкретном.

– Патриша, как же иначе?!

Неужто она действительно собиралась назвать сына Патриком?!

– Это ведь чудо, Кейти! Понимаешь, чудо! Одно на миллион!

Наверное, всё же врачи ошибаются с полом детей чаще, но вытащить счастливый билетик удалось именно Аманде.

– Кейти…

Она всхлипывала, и я поспешила к кровати, спрашивая на ходу:

– Тебе больно?

Она замотала головой и уткнулась мне в плечо. Я обхватила её руками скорее для того, чтобы удержать, чем обнять.

– Как же мне было страшно… Как же мне было страшно, – шептала Аманда в мокрое плечо, или слова мне только слышались, или же были моими собственными, ведь мне тоже было страшно и продолжало быть страшно сейчас, может, даже намного больше… Эфемерное существо, которое прежде сосало палец на экране врачебного монитора, теперь призывно сопело у меня за спиной.

– Мне тоже страшно, – прошептала я, склоняясь к волосам Аманды. – Но ты справишься, я знаю…

– Откуда ты знаешь! – с прежней злобой, но без прежней силы промычала Аманда. – Откуда такая уверенность! Я ничего не знаю, ничего не умею, да я до туалета сама дойти не могу!

– Тебе надо? – всполошилась я, и Аманда тут же меня оттолкнула.

– Не надо, мне ничего не надо. Теперь я сама, всё сама, понимаешь?

Я кивнула и сунула руки в карманы, чтобы не мешали Аманде. Развернуться к кровати спиной – некрасиво. Пятиться – ещё снесу что-нибудь. Сказать очередную глупость? Даже мыслей не было, не то что слов! Не хотелось думать, что всё действительно закончилось. Роды не конец. Роды только начало. Только начало чего? И для кого?

– Ты не понимаешь, – продолжала Аманда будто для себя, потому что даже с трёх шагов слов было не разобрать. – Не понимаешь, что Патриша будет ждать от меня того, чего у меня никогда не было. Я не знаю, как дать ей любовь так, чтобы она почувствовала её…

Я приблизилась к кровати вплотную и открыла рот:

– Разрешить себе её почувствовать. Ты же позвонила матери. Позвонила…

– Ты не понимаешь, ты не понимаешь, – заладила Аманда.

Я уже действительно с трудом что-то понимала: шёпот, слёзы, злость – всё слилось воедино, во взрывоопасный коктейль, и я не желала пригублять из этого стакана. Хотя и губы пересохли.

– Я за водой схожу, – вновь ретировалась я на безопасное расстояние. – Тебе принести?

Аманда кивнула и сама протянула мне банку с больничным логотипом. Я вышла в коридор, где оказалось довольно оживлённо – время завтрака, чему удивляться. Даже пришлось отступить в сторону, чтобы пропустить медсестру с двумя подносами. Какое счастье, что у Аманды отдельная палата. Хотя… Хотя присутствие другой женщины избавило бы нас от неприятных разговоров. Это только такая соседка, как я, никого не сдерживает…

Запив голод водой, я решила вернуться в палату и спросить Аманду, когда могу уйти, чтобы позавтракать. Ей-то завтрак уже, небось, принесли.

– Куда ты собралась уходить? – Аманда подтянулась в подушках, чтобы одеяло не свешивалось на кроватный столик. – Мне одной это не съесть!

Жареная картошка и яйца, сосиски, йогурт, овсянка… Она протянула мне тарелку с кашей.

– Я это больше есть не буду! Никогда!

Овсянка и в моей душе оставила нерадостные воспоминания, но сейчас живот и не подумал ей противиться. Я забралась с ногами в разложенное кресло и принялась есть со скоростью новобранца.

– Кекс будешь? А шоколадку?

Я на всё соглашалась.

–Какао или чай?

– А что ты хочешь?

– Я спрашиваю, что хочешь ты? Я буду сок.

– Тогда какао.

И тут проснулся ребёнок, и я, не обтерев губ, бросилась к люльке и раньше, чем сообразила, что делаю, взяла Патришу на руки.

– Дай мне доесть! – почти панически закричала Аманда, и я сильнее прижала ребёнка к груди.

– Но она кричит…

– Поменяй подгузник.

Руки вновь задрожали, но я сумела как-то распеленать малышку и разлепить липучки, а потом руки затряслись ещё больше, потому что Патриша не описалась: в подгузнике оказалось обещанное Вандой зелёное пятно. Я схватила влажную салфетку, но та лишь поменяла цвет, но не сделала своего дела. Тогда я ногой подтолкнула к столику сумку, но в ней не оказалось заветной бутылки с маслом: купить-то я его купила, а упаковать забыла.

– Что? – промычала, давясь тостом, Аманда.

– Масла нет…

Я зажмурилась, будто можно было так заткнуть и уши. Да, да, я вынула одну и не положила другую, но сейчас делала всё, что могла, чтобы справиться с ситуацией. Ушло на это пять салфеток или того больше. Кожа покраснела, крик усилился, и я в страхе уронила тюбик с вазелином. Моя голова заледенела. Вот бы тоже напялить вязаную шапочку. Но дело всё же дошло до подгузника. Застегнуть его на ребёнке оказалось даже легче, чем на кукле, но я всё равно успела получить свою порцию упрёков за копание. Наконец я отдала ребёнка матери и плюхнулась в кресло, но тут же вскочила, решив собрать его. Руки продолжали ныть, и я принялась растирать мышцы.

– Мы забыли ещё и ножницы. Смотри, какие длиннющие ногти… Эти кармашки на кофточке не спасают. Гляди, уже царапина…

Я пожала плечами, что делать-то?

– Сходи вниз в лавку и купи.

Я кивнула. Только дойти до лифта оказалось делом затруднительным. Ноги едва передвигались, и я сама не отказалась бы сейчас от каталки. Но надо было идти, и я дошла и выполнила миссию. Только она оказалась не конечной.

– Я не буду сама стричь ногти! – запротестовала я, но Аманда приподняла малюсенький пальчик.

– Я просила медсестру. Она сказала, что им запрещено. Стриги, пока Патриша спит. Стриги!

Ножницы хоть и маленькие, но пальчики того меньше, а уж сами ноготки… А когда ещё и руки дрожат, то подобны огромным секаторам. Только пальцы не ветки, не отрастут.

– Кейти…

В тот момент я ненавидела своё имя. Я не хотела, чтобы оно принадлежало мне. Не хотела стричь ногти чужому ребёнку. Даже красная царапина на щеке, с крохотной капелькой крови в уголке, не придавала необходимых сил. Но вот ножницы щёлкнули, и первый ноготь упал на простынь. Он казался таким огромным, словно срезанный с мизинца взрослого! Или у моего страха выросли глаза!

– Только не проси теперь перекладывать её в люльку! – выдала я абсолютно глупый протест.

– А я и не хочу её отдавать, – сказала Аманда, осторожно поправляя оттопыренное ухо дочери.

Но отдать пришлось. Пришла медсестра и сказала, что надо забрать ребёнка на проверку слуха и других рефлексов. Заодно и педиатр проведёт осмотр.

– Аманда, прекрати сидеть с таким лицом! – заявила я после минут десяти полного молчания. – Она здоровая. Если бы были какие-то проблемы, её бы не отдали нам в палату.

Но лицо Аманды осталось каменным, и она даже не улыбнулась, когда пришёл доктор Вебер. Он домой-то уходил?

– Как поживает наша мама?

Стандартные вопросы, стандартные ответы. Только когда доктор надавил на живот, Аманда поморщилась.

– С тобой всё хорошо. Могу выписать тебя к вечеру.

– Что?!

Мы задали вопрос в унисон, и я чуть не добавила, что у нас дома бардак. Да, да… Мне надо хотя бы там прибраться! Я и думала сделать это сегодня вечером. Вернее, я подумала об этом только сейчас, когда поняла, что новая жизнь официально началась. Даже для меня.

– Хорошо. Тогда оформлю выписку на завтрашнее утро. Подходит?

Аманда кивнула, и как только доктор ушёл, озвучила мою мысль.

– Только не уезжай прямо сейчас. Дождись, когда Патришу привезут. И… Эта кровь так пахнет. Я хочу в душ!

О, да! Ей же нельзя одной. Второго обморока я не выдержу. Но Аманда всё равно попыталась идти сама, и мне пришлось схватить её за руку, чтобы придержать подле себя. На моё замечание, она поджала губы и позволила раздеть себя. Я попыталась отмахнуться от первой мысли – куда же подевалось красивое тело? – но та не пожелала уходить. Мячик сдулся, и тёмная полоска собралась в гармошку. Разве это уйдёт? Врач посоветовал есть много мюсли с йогуртом и гулять с коляской. Мюсли, может, Аманда и станет есть, а вот коляску она решила заменить слингом. Как же тогда она избавится от этого мешка?

Но всё это потом, зачем дурацкие мысли лезут в голову в такой неподходящий момент? Сейчас надо вымыть Аманду, вытереть, одеть в чистую рубаху и уложить в кровать. Набор простых действий не требует философской мысли. Делай, не думай… Но Аманда попросила отойти. Я только мыло успела протянуть. А она не успела высушить волосы, потому что пришёл педиатр сообщить, что девочка абсолютно здорова, и он уже подготовил документы на выписку.

Только Аманда не успокоилась, пока медсестра не привезла ребёнка, снова голодного или скорее уставшего от осмотра. Патриша жадно прильнула к груди, и я отсела в кресло, решив вдруг написать отцу. Однако уткнулась в сообщение от Бьянки: «Вы ни одна не отвечаете. Что? Всё?» Я не стала спрашивать у Аманды разрешения и написала, что «да, она родила», и, к тому же, дочку… Да, да, я не шучу. Не шучу…

– Бьянка спрашивает, могут ли они с Логаном прийти?

– Пусть приходят, – согласилась Аманда и заправила за ухо влажную прядь.

И они пришли. Слишком быстро, точно торчали под дверью, или же у Аманды так долго взяло заполнить принесённые медсестрой бумажки для свидетельства о рождении.

– Я напишу вторым именем твоё, ладно? – У меня даже дар речи пропал. – Ничего другого на ум не приходит. Патриша Кэтлин О’Коннор не так плохо звучит, так ведь?

Я кивнула. Неплохо… И чтобы не смотреть на летающую по бумаге гелевую ручку, уставилась на прикреплённый к люльке листок с фамилией Аманды и отпечатком крошечных ножек Патриши. Наверное, она станет хранить его вместе с браслетиками её и ребёнка, а от меня останется только второе имя.

– Аманда, я всё не могу поверить! – почти в полный голос кричала Бьянка. – Девочка! Ты же на сына настроилась, как теперь…

Аманда сжала губы:

– Я девочку изначально хотела. Наверное, из-за моего желания у неё что-то там отвалилось, что увидел сначала узист.

Шутка удалась. Только Логан не улыбнулся. Он уселся на подлокотник моего кресла и чувствовал себя немного не в своей тарелке. Над его головой летал розовый шарик, а в руках грелся фотоаппарат. Бьянка наконец вытащила из сумки заветный чемоданчик.

– Тебе же косметику можно?

– Мне всё можно. Я не больна!

– Ну как бы немного больна, и это на всю жизнь, – и, не найдя поддержку глупой шутке, Бьянка добавила: – Ну как бы все мамы немного сумасшедшие…

Логан продолжал сидеть тихо, но с такой быстротой вдруг завертел фотоаппаратом, что я испугалась, что он сейчас его уронит.

– Мы тут на ферму ездили на пару дней, – продолжала тараторить Бьянка, орудуя кисточками, и минут через пять только спохватилась: – А я не громко говорю? Не разбужу…

– Патриша не проснётся, – успокоила её Аманда.

Жаль, что мне нечего было покрутить, и я почти оторвала от кофты застёжку, когда Логан сунул мне под нос экран фотоаппарата – козы в коляске антикварного мотоцикла. Я подняла глаза на Бьянку, поняв, что вовсе перестала её слушать, и когда Логан перенял нить разговора, с трудом вникла, о чём идёт речь.

Логан сфотографировал этих любопытных коз, которым хозяйка помогла залезть в мотоцикл парня, решившего разбить палатку на её земле, чтобы выложить на сайт фермы в качестве рекламы молока, а теперь не знает, что делать, потому что это последняя фотография мотоцикла. Парень купил эту советскую рухлядь, сам починил и довольно долго гонял на нём, а тут сразу после дурацкой фотосессии с козами «Урал» слетел с обрыва…

– Ну, мотоцикл слетел, а парень спрыгнуть успел. Тормоза отказали. А там в горах такие повороты, что меньше секунды есть для того, чтобы спрыгнуть, а он даже не оцарапался, поверить невозможно! Вообще-то есть одна царапина на запястье, где перчатка отошла от куртки. Вообще он один там, кажется, в полной защите ездил, остальные байкеры просто в футболках. Вообще финиш… Мы его потом домой в Окленд подвозили. Сказал, что пойдёт следующий мотоцикл искать. Сказал спасибо за последнюю фотографию его друга. Блин, мне теперь фотографировать страшно, будто накаркал беду…

– Ты хоть понял, что сказал?! – почти завизжала Бьянка, и я даже вздрогнула, и до меня не сразу дошло, в чём причина её возмущения, но Логан поспешил спрятать глаза.

Похоже, фотографический задор в нём пропал. Но, к счастью, проснулась Патриша, и я, уже на автомате, схватила её. Лучше будет оставить их одних, а самой отправиться домой прибраться.

– Только не задерживайся, – попросила Аманда, и я кивнула.

И тут же пожалела. За стенами госпиталя пахло свободой и не хотелось возвращаться в его стены. Мысль эта была короткой, но какой-то уж слишком яркой.

Глава семьдесят седьмая «Путь в новую жизнь»

Руки и ноги двигались самостоятельно, потому что я пыталась совладать с глазами, которые закрывались, несмотря на включенные по всей квартире лампы. В магазине я выпила аж пять дегустационных стаканчиков кофе, и даже без сахара, но они помогли только доехать до дома и выложить продукты в холодильник. Вернувшись из прачечной, я поняла, что силы покинули меня окончательно и поставила себе целью не дать ногам поблажки. Я мыла, скребла, тёрла и аж стёрла перчатку до дырки, а потом долго не могла понять, почему пальцы мокрые. Не догадалась даже тогда, когда вода из перчаток затекла в рукав кофты.

Голова явно дала сбой. Хорошо ещё тело функционировало, пусть и в замедленном режиме. Зазвонил телефон, протяжно и нудно. Я начала искать у полотенца сухой край и, не найдя, так и схватила телефон мокрыми руками. Чёрт, он что, телепат!