Текст книги "Одна беременность на двоих (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 50 страниц)
– А сейчас домой, – сказала Аманда, закидывая за плечи рюкзак и беря в руки сумку с купальными принадлежностями.
Домой означало – за учёбу. Вчера, пока я ждала, когда остынет банановый хлеб, всё пыталась отыскать интересную информацию про своего дизайнера, хотя абстрагироваться от собственных проблем и сосредоточиться на чужих было невозможно. Я кидала всё подряд в вордовский файл, надеясь вернуться к нему со свежей головой, но сейчас, доедая последний кусок нашей выпечки, я не была уверена, что голова моя хоть немного просветлела. Аманда сидела за столом и корпела над каллиграфией. Я же устроилась за барной стойкой с ноутбуком – стол у нас был один, и в ближайшие пару часов, теми темпами, что двигала пером Аманда, сесть за него мне не грозило. Как, как перестать думать о зудящем животе и вернуться к учёбе?!
Этот курс нельзя завалить, а в интенсиве каждый день, что золото. Некогда расслабляться. Завтра мы просидим дома, делая уроки, чтобы в выходные отправиться куда-нибудь подышать воздухом. Ещё отец настаивал, чтобы через две недели на все четыре выходных в День Колумба мы приехали к нему. Я ничего не обещала, потому что как раз в это время должна буду отходить от операции. Обижать отца тоже не хотелось. Но если мы поедем к нему в следующие выходные, то велика вероятность, что я не сумею удержать себя в руках в его присутствии, а сообщать ему про операцию заранее не хотелось. Вдруг ещё возьмётся меня отговаривать!
Сон в эту ночь тоже был долгим и ужасным. Наверное, оттого, что Аманда вновь взялась выгуливать соседскую собаку, сославшись на то, что мы совершенно не ходим, а на её сроке долго сидеть вредно. В этот раз ничего не надо было слушать для литературы, но всё же мы решили включить рассказы ОʼГенри. Посмеялись над вождём краснокожих, а потом замолчали, потому что Аманда вдруг представила себя на месте родителей этого мальчика. А что, если она воспитает такого же обормота… В этот раз я попыталась сосредоточиться на своих проблемах, чтобы не навешивать на себя её, ещё даже не существующие. Утром я побежала с надеждой в туалет, но крови как не было, так и не появилось. Видно, мало я погрелась вчера в сауне, спугнутая китаянкой с цитрусовым скрабом…
Тошноты совсем не чувствовалось. Видно, помог остаток имбиря, который в этот раз я заварила с обильной порцией лимона и единственной ложечкой мёда. И мёд оказался горьким. Мы купили его на рынке у пчеловодов – говорят, такой когда-то собирали индейцы из улей диких пчёл, висевших на раскидистых дубах… Он был тёмным и тягучим, но сейчас его горечь отдавала для меня сладостью.
Мы управились с черновыми вариантами докладов к двум часам, и я даже смогла сделать половину листочка каллиграфии, а потом надо было ехать с ребятами на экскурсию, о которой мы чуть не позабыли, если бы у Аманды в телефоне не всплыло напоминание. Уже стемнело, было прохладно, и мы даже натянули на уши шапки, пока шли пятьдесят шагов от парковки до особняка миссис Винчестер. Бьянка с Логаном уже получили наш групповой билет, к которому каждому полагались рождественский пряник и стакан горячего сидра. Мы тут же решили согреться и перекусить, и, к удивлению, мой желудок беспрекословно принял и сидр, и пряник. Логан шарил взглядом по стеллажам со всевозможными сувенирами – от чашек с изображением особняка до игрушечных луков и винчестеров. Вскоре подошли остальные, и я поймала себя на мысли, что рассматриваю вместо лиц их сапоги – у одной были странные чёрно-розовые помпоны на концах шнурков, а у другой слишком высокий каблук. Чего я вдруг глядела в пол – видно, боялась, чтобы на моем лице не прочиталось моё ужасное состояние. Я, как могла, пыталась скрыть бледность, впервые за последние дни сделав макияж. Аманда даже замерла у зеркала, будто видела меня впервые.
– Знаешь, а тебе идут румяна.
Я вновь согласно кивнула, что делала последние дни, чтобы Аманда не разглядывала и не расспрашивала меня.
Наконец собрались все восемь человек. Мы поспешили во дворик, в который выходило несколько балкончиков. Они заинтересовали меня намного больше остального – резные, с викторианским шармом, смотрящиеся вместе аляповато, но по отдельности представлявшие собой произведение искусства. Остальные пытались высмотреть что-то в окнах соседнего павильона.
– Жаль, что сейчас закрыт музей винтовок, – вздохнул приятель Логана, но тут же получил в руки игрушечный винчестер от подоспевшей служительницы.
Мы выстроились в арке, каждый вооружённый винчестером – достаточно тяжёлым, пусть и муляжом. Попытались улыбнуться, позабыв, сколько жизней унёс этот «жёлтый парень», как прозвали его за блестящие медные части индейцы. Да, эти ружья завоевали Запад… Впрочем, это всё, что я знала о винчестерах и владельцах оружейного завода.
– Знаете, – продолжил приятель Логана, успевший купить в сувенирной лавке книгу, – здесь написано, что Оливер Винчестер, тогда лейтенант-губернатор Коннектикута, подарил винчестер Линкольну.
В этом все парни… Их больше ничего и не интересует. Мы же с девчонками заглядывали в окна гостиной, где одетые в викторианские костюмы люди распевали рождественские гимны. Наконец пришёл наш экскурсовод. Он был одет, как и остальные, в малиновый джемпер, но лишь ему он дополнял имеющийся образ. Поставленным чубом и лоснящейся, как у младенца, кожей он походил на Элвиса Пресли. Одной фразы оказалось достаточно, чтобы понять, отчего создалось подобное впечатление.
– Меня зовут Джеки, и сегодня я буду вашим экскурсоводом.
И длинные аккуратно подточенные ногти лишили парня последних остатков брутальности. Я старалась оторвать от них взгляд и сосредоточиться на рассказе. Но движения его пальцев и тембр голоса заставили мой разум утратить способность поглощать смысл слов… С трудом слушала я, как говорил он, что нам повезло попасть в особняк во время праздников, когда сюда приходит много любителей почувствовать себя викторианцами – они шьют себе викторианские костюмы, устраивают чаепития, музыкальные вечера или просто сидят в интерьерах особняка и читают книги. Сегодня эти люди решили петь гимны, и мы встретим их в разных комнатах. И мы действительно встретили, только если у дам обычно в руках были красиво разукрашенные блокноты с нотами и текстами, то у одного великолепно разодетого джентльмена в руках оказался планшет – странное совмещение двух культур.
Джеки, проводя нас по комнатам, вещал, что этот особняк остаётся до сих пор тайной, хотя почти каждому явлению можно отыскать разумное объяснение. Началась история с того, что приехавшая из Коннектикута миллионерша купила небольшой фермерский домик и прилегающие к нему земли. Решив провести остаток жизни в уединении, она повелела оградить особняк от мира высокой зелёной изгородью в надежде, что рядом никогда не построят салун, которые росли во времена золотой лихорадки, как грибы после дождя. Для маленького городка Сан-Хосе приезд такой дамы уже был событием, а начавшееся сразу после покупки строительство родило множество слухов, которые бытуют в народе до сих пор. Дамой этой была вдова владельца оружейного завода Сара Винчестер. Она покинула Нью-Хейвен после смерти мужа, как говорят, по совету медиума, которыми в то время увлекались по обе стороны океана. За четырнадцать лет до того, не прожив и шести недель, умерла их новорожденная дочь. Дух мужа, говоривший через медиума, сказал миссис Винчестер, что их семью прокляли души людей, убитых из винчестеров. Если та желает сохранить жизнь, она должна немедленно продать их дом и поехать на Запад, и там уже дух мужа укажет ей, где надо поселиться. Она должна незамедлительно начать строить новый дом, и пока не забит последний гвоздь, она останется жива. Фермерский дом в восемь комнат, купленный за двенадцать с половиной тысяч золотом, вскоре стал особняком со ста шестьюдесятью пятью комнатами. Наследнице миллионного состояния ничего не стоило призвать на работу умелых плотников и садовников, и уже за шесть месяцев старый домишко принял вид особняка с двадцатью шестью комнатами. Строительство не прекращалось ни на минуту целых тридцать восемь лет до самой смерти миссис Винчестер. Сразу же, как оттуда была вывезена дорогая мебель, часть которой сейчас вернули, особняк был открыт для публики, и дом подвергся вандализму – отковыривали даже штукатурку от стен. Тогда было принято решение сделать особняк музеем, но в нем почти не велись восстановительные работы – он остался почти таким же, как в последний день жизни его владелицы. Этот особняк был и остаётся лидером в списке самых странных домов мира.
В самом начале экскурсии Джеки открыл небольшую дверцу, и наши взгляды уперлись в кирпичную стену. Другая дверь, достающая нам до пояса, казалось, была создана для кролика из сказки про Алису.
– Почему они так построены, никто не знает, – улыбнулся парень, и меня передёрнуло. – Но всему можно придумать объяснения – сама миссис Винчестер была ростом с восьмилетнего ребёнка, а дверь эта когда-то могла куда-то вести, как и лестницы, упирающиеся в потолок. Дом строился и перестраивался. Хозяйка могла отдать приказ покрасить комнату в белый цвет, а на следующее утро отправить туда маляра с голубой краской. Или же действительно она строила лабиринты, чтобы запутать охотящихся за ней духов. Отсюда пошла легенда, что каждую ночь миссис Винчестер спала в новой спальне, но это не так. Она спала лишь в двух. Когда первая была разрушена во время землетрясения тысяча девятьсот шестого года, она перебралась в другую и там умерла в семьдесят восемь лет. А крохотные ступени на лестницах объясняются её маленьким ростом и артритом. Отсюда и по нескольку каминов в комнатах, пусть и некоторые из них без дымоходов, чтобы в доме было тепло. Для того было проведено паровое отопление, и в подвале всегда работал котёл.
Джеки вновь улыбнулся.
– Но одно остаётся правдой – отставать от меня нельзя, иначе вы заблудитесь в комнатах, и мы не обещаем, что найдём вас до утра. Отсюда берёт корни иная легенда – система оповещений прислуги, которой миссис Винчестер пользовалась, чтобы те знали, в какой из спален её утром искать. Но опять же мы, работники музея, в эти легенды не верим. Как и в то, что она всегда носила чёрную вуаль, даже внутри дома, и якобы слугу, который увидел её без вуали, она уволила с годовым жалованьем. Это вообще не имеет никакого смысла. Во-первых, она была достаточно красивой женщиной, чтобы скрывать лицо, во-вторых, если так и было, то вовсе не из-за духов, а потому, что в то время носить траур по мужу до самой смерти было принято в высшем свете. Впрочем, женщина, на счёте которой лежало двадцать миллионов, оставленных ей мужем, могла позволить себе быть немного странной. Однако же миссис Винчестер занималась благотворительностью. Муж её умер от туберкулёза, и она построила больницу и основала фонд помощи больным, который действует по сей день. В Сан-Хосе она тоже помогала бедным, жертвовала на общественные обеды и каждый год лично отвозила в церковь тюки с новой одеждой для бедствующих семей. Слухи о том, что она не принимала никого у себя дома, тоже преувеличены. Да, парадные двери с витражами от Тиффани никогда не открывались, и рассказ о том, что Рузвельт отказался войти через чёрный ход, которым все пользовались, тоже факт – хотя, быть может, он не посетил миссис Винчестер по иной причине. Но она устраивала праздники с французским мороженым для соседских девочек. Только им позволяла она веселиться в многочисленных комнатах её особняка и в саду, для них она играла на рояле – так она лечила свою тоску по единственной умершей дочери. Вот, взгляните на эту ёлку…
Мы уже прошли несколько узких лестниц, побывали в паре красиво декорированных комнат и замерли в небольшой гостиной.
– В Викторианскую эпоху было модно на Рождество ставить на круглые столики небольшие ёлки. Вот эту мы специально украсили пряничными ангелочками, детскими пинетками и свечками. Свою материнскую боль она пронесла через всю жизнь. После её смерти долго не могли открыть сейф, расположенный в танцевальной зале, которую никогда по назначению так же не использовали. Что, думаете, в нём обнаружили? Крошечную бархатную коробочку, в которой лежал локон умершего младенца, и вырезка из газеты о смерти Анни Парди-Винчестер… Ну ещё там лежал моток рыболовной лески, носки и шерстяные трусы… Как и многому в этом доме, объяснений этим находкам нет.
Мы шли дальше. Любовались оригинальными пробковыми полами, дорогими обоями, которые лежали в рулонах, купленные, но никогда не использованные. Задержались подле витражного окна от той же фирмы Тиффани, которое никогда не сделало то, что должно было – не играло всеми хрусталиками, потому что его расположили на северной стене, против другого крыла дома, и солнечный свет сюда не попадал…
Мы встретились с Джеки взглядом, и я поняла, что покраснела. Он улыбнулся, и в улыбке его было что-то мерзко-противное, словно говорил он – ещё одна, считает себя лучше… Я отвернулась, поймала взгляд Логана и увидела, как у того сжались кулаки, словно он перехватил посланный мне взгляд. Мы вновь столкнулись с Логаном в дверях, и я вспомнила, что он всегда выходил последним, чтобы оказаться в самом конце и не глядеть на экскурсовода. И вот он ухватил меня за руку и прошептал:
– Я больше не могу.
Я подняла на него глаза. Загар сошёл с его лица, и вечная пренебрежительная улыбка исчезла.
– Я даже не могу голоса его слышать, а руки… Неужто ему ногти не мешают…
– Наверное, нет, – прошептала я, стараясь не запнуться на мелких ступеньках, больше похожих на набитые в курятнике доски.
Джеки вновь что-то рассказывал, увлечённо размахивая руками.
– Миссис Винчестер не была одинока. С ней долго жила сестра и племянница, которую она вырастила как дочь. Мисс Мириам-Изабелла проживала вот в этой восточной спальне вплоть до своего замужества и была личным секретарём тётушки. Миссис Винчестер подарила ей с мужем дом, но никогда в гостях у неё так и не побывала.
По левую руку открывался вид на гостиную, примыкавшую к спальне племянницы. Здесь ёлки были украшены на восточный манер в золото и серебро. Джеки похвастался, что центральную ёлку наряжал сам. А я вновь не видела ничего, кроме его аккуратных, с французским маникюром, ногтей. Мы стояли вокруг скайлайта, проходящего с крыши через все этажи. Вокруг расположилась оранжерея, в которую миссис Винчестер провела автоматическую поливку, собирая с дома использованную воду. Затем он указал на потолок, с которого свешивались снежинки, связанные крючком на манер салфеток.
– Наши экскурсоводы, когда им нечего делать, вязали их, – сказал Джеки и выдержал паузу, словно искал нас с Логаном взглядом. – Но я, – снова пауза, – вязать не умею.
Все рассмеялись. Логан, похоже, громче всех, чтобы не заскрежетать зубами.
Мы прошли в ромашковую спальню, абсолютно пустую небольшую светлую комнату, где осталось совсем немного обоев с этими самыми ромашками, в честь которых спальня получила своё имя. Именно здесь хозяйка спала до землетрясения.
– Восемнадцатого апреля тысяча девятьсот шестого года в пять двенадцать утра миссис Винчестер спокойно спала здесь. Вдруг затряслась башня, и куски её посыпались в камин, после чего камин провалился на первый этаж, Винчестер оказалась запертой в комнате, и слуги, выскочившие в страхе на улицу, потом несколько часов добирались до своей хозяйки. После этого она никогда больше не заходила сюда, хотя все пострадавшие комнаты, особенно парадную часть дома, она приказала восстановить, для чего пришлось полгода жить в Сан-Франциско, но она даже не зашла потом в эти залы, чтобы принять работу, так велик был её страх после пережитого заточения.
Наконец мы оказались в главной спальне. Все дышало здесь викторианством – кровать с резным изголовьем и балдахином, резной туалетный столик с умывальными принадлежностями: кувшином и тазиком, хотя в доме был действующий душ, красивые занавески на окнах-дверях, выходящих на небольшие балкончики. Дальше мы прошли в спиритическую комнату, где хозяйка, по поверьям, общалась с духами. Сюда вели три двери, но лишь из одной из них можно было выйти наружу. У другой не доставало внутри ручки, а из второй можно было вывалиться прямо в раковину расположенной на первом этаже кухни. Говорят, что приходила она сюда каждый день, а потом быстро рисовала планы и давала распоряжения строителям, будто именно духи диктовали ей, как строить дальше особняк, чтобы им было в нём удобно. Быть может, в том была доля правды. Ведь частым гостем миссис Винчестер был шаман из местного индейского племени. Он убеждал миссис Винчестер, что духи убитых индейцев её точно не будут тревожить.
С духами были странные отношения. Она желала, чтобы добрые жили в доме, а злые в нём запутывались. Для добрых она велела отбивать ночами точное время на колокольне, мешая тем самым спать соседям. Много было странного. Впрочем, миссис Винчестер очень любили слуги. Но не только из-за того, что она платила им в день три доллара, когда обычно хозяева платили полтора. Им она отвела весь четвёртый этаж, а на свадьбу многим дарила отдельные дома. Для каждого слуги на Рождество она лично подписывала открытки – от тётушки Сэди. Но от слуг она требовала добросовестности. Миссис Винчестер отличалась прекрасной памятью. Знала, где что лежит до последнего гвоздя. Однажды рабочий взял гвозди, чтобы починить ворота. Она собрала всех слуг и сказала, что у неё исчезли гвозди чистого золота. Тогда тот признался, что не нашёл в тот момент других, но сразу поспешил заменить их в воротах на простые.
Миссис Винчестер не скупилась, заказывала всё самое дорогое – впрочем, её наследство и постоянные доходы с завода позволяли шиковать. Она имела страсть не только к строительному делу, которое изучила досконально, потому можно принять мистические недоделки в доме всего лишь за её архитектурные ошибки как самоучки. Она также увлекалась шитьём. После её смерти нашли такое количество тканей, с которым швейная мастерская могла работать больше года. Она сама лично любила плести на швейной машинке кружева. Она не чуждалась и прогресса. Пусть единственная калифорнийская фотография запечатлела миссис Винчестер в экипаже, но в гараже стояли французское Рено тысяча девятьсот девятого года выпуска, два Пиар-Эрроу, один золотого и другой лавандового цвета. И ещё у неё имелась яхта, которой она, правда, ни разу не воспользовалась.
И вот, наконец, мы оказались на третьем этаже, отданным холостым слугам, быстро осмотрелись, спустились в громадные кухни, где увидели то, что миссис Винчестер даже запатентовала: отлитую прямо в раковине стиральную доску и держатель для мыла. Так мы быстро пробежались по немногим комнатам особняка, который остался вечной памятью о миссис Винчестер. Тело её переправили в Коннектикут, чтобы похоронить рядом с мужем и дочерью.
Наверное, Джеки рассказал ещё что-нибудь, но я порой теряла нить его разговора, замирая перед очередной ёлкой, украшенной так красиво, что хотелось поместить её под колпак. К тому же, меня мучило своё такое ужасное неприятие внешности и манер Джеки. Это было так низко с моей стороны, будто насмешка над человеком в инвалидном кресле. Так нельзя! Нас учили с детства, что все равны. Мы помогали ученикам из специальных классов делать проекты, читали им книги, вместе ходили в музеи, устраивали игротеки. Почему же сейчас я так бурно среагировала на его манеры, ведь на той же Кастро-стрит в Сан-Франциско я чувствовала себя среди них достаточно привольно. Ужас, ужас, ужас… И всё же я позабыла на целый час о своих проблемах… А вот Логан, похоже, построил себе новые.
Мы вернулись в холл и рассматривали наше общее фото в обнимку с винчестерами. Аманда вновь налила себе сидра. Я последовала её примеру, потому стояла спиной к Логану, когда тот решил рассказать анекдот. Кажется, совсем не шёпотом.
– Ну, типа, приходят две пары к врачу и жалуются на проблемы в постели. Врач тут же советует им обменяться партнёрами и сводит их в одной комнате. Обе пары возмущаются, но всё же через месяц назначают контрольную встречу в офисе. Проходит месяц, приходит к врачу сияющий мужчина и начинает трясти руку: «Доктор, вы просто изменили мою жизнь. Я никогда прежде не был так счастлив». Доктор довольно улыбнулся и осведомился: «А как ваша супруга?» Мужчина даже отступил на шаг, а потом рассмеялся: «А что там у них, женщин, мы не знаем…»
Все хохотнули, а Аманда чуть не пролила на себя горячий сидр. Лицо её осталось каменным.
– И когда следует смеяться?
В общем вечер почти был испорчен, и я понимала, что в кино, которое всё же построили напротив особняка миссис Винчестер, мы все вместе не пойдём. Аманда сослалась на усталость. Все кивнули, соглашаясь с ней, а я приготовилась выслушать в машине новую лекцию о терпимости. Но, удивительно, Аманда молчала. Как всегда, включила музыку, давая понять, что разговаривать о чём-либо не собирается. Но всё же она не выдержала первой.
– Это ужасно, потерять ребёнка… Кажется, можно действительно съехать с катушек…
Я вздрогнула, сжав рукой ремень безопасности.
– Может, действительно она верила в духов…
– Да во что бы ни верила, но положить локон в сейф… А если бы дочка родилась лысой. Мальчики же обычно рождаются только с пушком. Ничего в месяц не отрежешь…
– Аманда! – чуть ли не закричала я, но она тут же перебила меня:
– Я просто сказала… Тебе этого не понять.
Я сжала губы. Действительно не понять. Я и не хочу понимать. Я хочу, чтобы моего ребёнка никогда не было.
Глава сорок восьмая «Что это? Случай? Наваждение? Или знак?»
Субботняя уборка в этот раз давалась с трудом. Аманда пугала своей активностью, вырывая у меня из рук поминутно то пылесос, то швабру. Я явно раздражала её своей медлительностью, но после бессонной ночи я чувствовала себя выброшенной на берег рыбой и вообще не понимала, как не сшибала углы. Всю ночь я держалась за живот, прислушиваясь к каждому подёргиванию внутри него в надежде на кровотечение. Только утро не принесло ничего, кроме головной боли. Мне не хватало воздуха, но попросить Аманду открыть окна я не решилась. Казалось, мы и так находились на грани ссоры, и я не знала, которая из поднятых в воздух соринок спустит на меня лавину её гнева.
– Я схожу в прачечную.
Я решила ретироваться заранее и заодно дохнуть во дворе свежего воздуха.
– Должно быть, всё уже высохло, – сказала я у двери.
– Идём вместе, – Аманда поставила в угол швабру и подтянула под животом задравшуюся майку. – В четыре руки быстро всё сложим, чтобы не помялось, как в прошлый раз.
Интересно, это был камень в мой огород или просто констатация факта, что обе позабыли про прошлую стирку до следующего утра, когда хватились бака для грязного белья. Кто знает! Сейчас же моего согласия тоже не требовалось, и мы вдвоём направились вниз по лестнице. Лифтом Аманда больше не пользовалась, добавив себе к дневной рутине ещё одно физическое упражнение. В прачечной шумно работали машины, потому можно было избежать даже пустых разговоров, для которых у меня не осталось никаких сил. Мы молча доставали горячую одежду из барабана сушильной машины и сортировали на столе.
– У тебя что, голова болит? – спросила Аманда, когда мы, нагруженные по самые глаза стопками одежды, подошли к двери нашей квартиры.
Я кивнула, не в силах взглянуть ей в глаза. Мне казалось, что я сейчас разревусь от страха. Ночью, глядя в темноту, я окончательно решила отменить визит к доктору Аманды. Я боялась, что не сумею скрыть от неё процедуру, да и объяснений с отцом по поводу счетов не хотелось. В понедельник первом делом и позвоню, а сама пойду в специальный центр, чтобы сделать анонимный бесплатный аборт, а Аманде скажу, что надо срочно поехать к отцу. Она не захочет пропускать занятия ни в университете, ни на курсах для беременных, потому не будет навязывать мне свою компанию, и я на одну ночь смогу снять комнату в мотеле, чтобы прийти в себя. Мой план был предельно прост. Оставалось только улучить подходящий момент, чтобы сообщить Аманде о псевдо-отъезде.
– Вот, здесь две таблетки Тайленола остались, – пока я раскладывала в шкафу свою одежду, погруженная в горестные мысли, Аманда залезла на стул, чтобы достать с верхней полки кухонного шкафчика баночку с лекарством. – Тебе должно хватить!
– Куда ты полезла! – вскричала я и, уронив на пол все носки, бросилась на кухню.
– Что я сделала?! – Аманда успела слезть со стула раньше, чем я к ней подбежала, и теперь глядела на меня испепеляющим взглядом. – Я не инвалид. Я знаю, что должна и что не должна делать. Вообще у меня сейчас идут самые замечательные недели! И, гляди, меня не качает из стороны в сторону, как тебя. Ты сейчас явно бы полетела с этого стула, и что мне тогда делать с твоей сломанной ногой? Прими таблетки и собери носки, а то придётся снова стирать. И вообще собирайся на рынок!
– Куда?
Я от бессонницы соображала туго и только, запихнув в рот обе таблетки, задала свой вопрос, и, кажется, запила ответ водой. Шум в ушах поглотил начало фразы.
– Мать денег перевела, и я сразу поняла, что хочу фиги. И не просто фиги, а с фермерского рынка. Торопись, а то закроют. И вообще у них под конец дня всегда скидки.
– Ради фиг, с ума сошла!
От одной только мысли, что придётся толкаться между людьми, на меня накатил приступ тошноты, и я уселась на пол, делая вид, что перетасовываю носки.
– Там покупать сейчас нечего! – продолжила я бурчать, надеясь, что у Аманды пропадёт охота выходить из дома. – Никаких фруктов, кроме цитрусовых, а их тебе много нельзя…
– Мы купим яйца. Мне сейчас нужны свежие яйца. Я поняла, что к фигам безумно хочу жареных яиц. Тебе не понять!
– Почему, я тоже хочу жареных яиц.
Мысленно я сейчас хотела всё. Желудок был пустым, но головой понимала, что внутри ничего не удержится, и мне следует поголодать до похода к врачу. И ещё следует поговорить с Амандой.
– Шевелись!
Сколько же я просидела на полу, вжимаясь спиной в ледяную стеклянную дверь шкафа, если Аманда уже почти что стояла в дверях с хозяйственными сумками.
– Не беспокойся, я взяла наличные.
Ох, о деньгах я сейчас переживала меньше всего. Мне бы доковылять до машины, не стошнить в салон и быть способной передвигаться по рынку. Отчего-то прежде я не замечала, насколько разбиты в нашем квартале дороги, и обрадовалась, когда мы наконец переехали незримую границу с другим городком, где за асфальтом следили намного лучше. По радио шла реклама шоу с лошадьми, и Аманда с сожалением призналась, что хотела бы сходить, но билеты стоят баснословно дорого.
– Чего смотреть на лошадей! На них надо кататься! – сказала я и вновь стала рассказывать, как ухаживала в приюте за отказными лошадьми, чтобы Аманда, не дай Бог, не заговорила о моей больной голове. Только сама чуть не разревелась, так жалко мне вдруг стало то ли животных из моих воспоминаний, то ли меня нынешнюю, сжавшуюся в спинку кресла от нестерпимой боли в животе.
Фермерский рынок раскинул свои палатки на парковке городского колледжа. Мы не стали ждать, когда кто-то уедет с хороших мест, и оставили машину далеко от рынка, потому что всё равно не собирались закупаться по самые уши, и двух сумок нам должно хватить с лихвой. Однако о тяжестях думала лишь я, а Аманда с жадностью накинулась на овощные стенды, и моя рука быстро провисла под весом красной и белокочанной капусты, а так же цветной и брокколи, не говоря уже о пакетиках с изюмом, белыми и чёрными фигами и баночками с диким мёдом.
– Этот мёд с диких трав. Им раньше индейцы лечили кашель!
Ну что ж, этих слов продавщицы оказалось достаточно, чтобы Аманда купила самую большую банку и не одну.
– Вообще здорово, что уже январь, а мы не заболели, – сказала Аманда, направляясь наконец к палатке с яйцами, которые должны были стать последними в нашем обходе рынка. Но напротив расположилась палатка с орхидеями, и Аманда судорожно принялась пересчитывать оставшуюся наличность в надежде отыскать лишнюю десятку для белого цветка.
– Возьми сначала яйца, потому что я не смогу взять ещё один пакет, – взмолилась я, показывая полные руки. – Потом как-нибудь возьмёшь под мышку горшок.
Аманда кивнула и направилась за яйцами. Перед нами в очередь выстроились человека три, и одна женщина обратилась к продавщице со словами:
– А где ваш муж? Впервые вижу вас с дочерью.
Прежде чем продавщица что-то ответила, я успела оценить поразительную схожесть матери и дочери. Если бы не разница в возрасте, их можно было принять за близнецов. Продавщица тем временем натянуто улыбнулась.
– Он в больнице, у него инсульт. Он будет в порядке, но по меньшей мере год вы его не увидите.
Мы наконец взяли свои две дюжины яиц и отошли от палатки.
– А орхидеи? – напомнила я Аманде, но она прошла мимо, даже не оглянувшись на палатку. Неужто несчастье женщины, которую мы видели от силы раза два, могло так её расстроить. Кто знает, так что я решила не спрашивать, да и разговаривать не хотелось – быстрее бы дойти до машины и скинуть эти невыносимо тяжёлые сумки в багажник. Хотя, быть может, тяжести способны решить мою проблему, раз беременным не рекомендуют ничего поднимать…
– Чёрт! – выругалась Аманда, пристёгиваясь ремнём безопасности. – Как же они похожи!
Ого, она отметила схожесть матери с дочерью, как и я.
– Я бы тоже хотела, чтобы ребёнок был моей копией. Но у меня этого не будет. У меня мальчик!
Она резко дёрнула машину назад и газанула по парковке. Правда, вскоре одумалась и сбавила скорость. Так вот, что её расстроило, а я-то подумала… Что ж, Аманда, как всегда, полностью погружена в собственные проблемы. Впрочем, мне сейчас тоже нет дела ни до чьего инсульта, мне бы со своей беременностью разобраться…
Аманда включила радио, слишком громко для новостной программы. Но я не стала возмущаться. Хорошо, что они обсуждали не политику, не загрязнение окружающей среды, не то, что наше общество не следит за сумасшедшими с оружием в руках. Говорили про оленей! Какая прелесть!
– Сейчас мы поставили вопрос перед администрацией города, – лился из динамиков голос гостя студии. – Как лучше избавиться от оленей. Другими словами – как лучше их убить.
Я замерла, а между тем вступил в беседу ведущий программы:
– Я вырос в деревне и помню, что олени пугались больших дорог, машин, людей… Эти же, получается, другие?
– Изменилось время, изменились олени, – вздохнул собеседник. – Они стоят посреди шумной дороги и не собираются уходить. Водители объезжают их и порой сталкиваются с другими машинами. И получается – олени убивают людей. Понимаете, у нас в Орегоне не просто много оленей. У нас их слишком много, хотя бы для нашего городка. И своим поведением они походят на енотов. Только тушу енота легко переехать, не причинив ни машине, ни себе никакого вреда. А олени – это совсем другая история. Сбив оленя, легко погибнуть самому.
