Текст книги "Одна беременность на двоих (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 50 страниц)
– Может статуи порисуем? Ну хотя бы быстрые наброски…
Разве я могла отказать Аманде, зная её любовь к обнажённому телу, да и совершенно не хотелось возвращаться домой, где мне могло стать намного хуже. Только Аманда решила сначала перекусить, выбрав скамейку напротив статуи, запечатлевшей объятия обнажённой парочки. Я тупо смотрела на белый запылённый мрамор и глотала одну за одной пластины сушёных водорослей, наслаждаясь их солёным вкусом.
– Ты обратила внимание на то, что парень совершенно не смотрит на девушку, а она вся извернулась, чтобы заглянуть ему в глаза? – вдруг спросила Аманда, отхлёбывая из банки немного воды; я кивнула, не в состоянии ответить что-то членораздельное из-за набитого рта. – Ему на неё плевать…. Мне даже кажется, он готов соскочить с пьедестала и удрать. У него совершенно отрешённое выражение лица, а она похожа на влюблённую дуру, пытающуюся удержать того, кто ей не принадлежит… Вообще странно, что в том мужском мире, где женщина должна была лишь рожать детей, создали миф о Дионисе, влюблённом в Ариадну и ещё сохраняющим ей верность.
– Что странного-то? Хоть один нормальный мужик должен был там быть, не всем же быть Зевсом, имевшим двух официальных жён и кучу любовниц…
– Это Дионис нормальный? Ну-ну… Нормальный как раз Зевс, который характеризовал собой мужчину: ему нужна была покорность Леты и неистовство и необузданная ревность Геры. Вообще заметила, что мужчинам нужно в женщине что-то совершенно несовместимое, и потому они всегда чем-то в женщине не довольны, потому что в голове у них царит идеал, которого в жизни не существует. Но ты меня сбила с мысли. Я ведь про Диониса говорила, который в греческой культуре как раз был воплощением бисексуальности. Его называли богом деревьев, а дерево в природе олицетворяет единение мужского и женского начал, потому что оно способно самостоятельно плодоносить.
Я продолжала мирно хрустеть второй коробкой водорослей, пытаясь сообразить, как остановить излияния Аманды.
– А я слышала только о Пане, – я думала этой фразой завершить разговор, обещающий стать неприятным. – Он как раз не брезговал ни нимфами, ни пастушками, когда ему уж очень хотелось, а судя по скульптурам и фрескам, где его член всегда стоит, хотелось ему всегда.
– Причём тут секс? – вдруг зло выкрикнула Аманда, и я даже не смогла проглотить очередную солёную пластинку. – Дионис внутренне сочетал в себе мужское и женское поведение. Его ведь вырастили нимфы, наряжая в женское платье, чтобы спрятать от гнева Геры, поэтому особой мужественности в нём и не могло развиться, ведь он мужиков-то вообще не видел. Зевс хотел девочку, чтобы разделить с ней власть: типа, он будет богом мужчин, а Дионис – богом женщин… А ты знаешь, что папочка его родил сам, будто мать, потому что ревнивая Гера сделала так, чтобы беременная смертная узрела Зевса в полном его обличье и сгорела, не выдержав божественного сияния? Тогда он проглотил сердце нерождённого малыша, чтобы ребёнок рос в его животе. Вот почему маленькие дети думают, что мама глотает папиного головастика… Это Зевс виноват…
– А как он рожал? – спросила я, чтобы от разговора о бисексуальности перейти к родам.
– Ну через анус, конечно, хотя об этом ничего не сказано ни в одном мифе, везде написано, что Дионис родился из тела отца, – рассмеялась Аманда, засовывая в рот дольку яблока. – Понятно, что нормальным Дионис родиться не мог.
– Аманда, ты откуда это берёшь?
– Я читала книжку психолога из Нью-Йорка. Вообще Дионис очень крутой персонаж. Послушай, у них на Олимпе считалось, что бессмертным может быть только сын двух бессмертных, а Дионис как бы непонятно кто… С одной стороны мать у него смертная, но выносил его отец… Короче, он всю свою жизнь был изгоем, и ему приходилось доказывать, что он тоже может быть бессмертным. Ничего тебе не напоминает, а?
– Угу, – буркнула я. – Борьбу геев за свои права. Аманда, ты как всегда всё к этому сведёшь…
Я скомкала шуршащую упаковку и бросила в урну в конце скамейки.
– Да-к это ж не я придумала… Вообще-то Дионис считается основоположником феминизма. Всё же началось с того, что небо поглотило землю, то есть мужское начало победило женское. А Дионис очень чётко мстил Гере за свою мать. Она ведь покровительница семьи, а он решил сделать так, чтобы больше не было семейных женщин, которые сидят дома, прядут, ткут и детям сопли вытирают. Его менады как раз отказались от дома, детей, мужей. Он, как и желал Зевс, стал богом женщин. Считается ведь, что мужчинам приходится доказывать свою мужественность, а женщина природой своей уже доказала свою женственность, потому что даёт жизнь. И вот менады как раз приносят в жертву своё материнство ради бога, ради мужественности. Ну чем не феминистки? Но Дионис-то сволочь был на самом деле. Думаешь, он женщин любил, нет, он всё своё бессмертие доказывал, потому уничтожал все свои смертные связи. Он сжёг могилу матери, как бы повторяя действия отца, но прикрываясь тем, что желал освободить мать, разрушив могилу, словно оковы прежнего её мира, в котором она была падшей женщиной, соблазнённой Зевсом. А вот геем был его братик – Аполлон.
Аманда выдержала паузу. Я уже ничего не ела, потому смогла высказать своё удивление:
– А он-то каким местом?
– Ну…
Ох, и что за улыбка была в тот момент у Аманды. Я точно вспыхнула под её взглядом. Во всяком случае я чувствовала, что свитер стал мокрым.
– Он слишком восхищался собой, потому искал похожих на себя мужчин, но при этом спал с женщинами, потому что пытался доказать самому себе свою мужскую сущность через подчинение себе женщины. Так как он был слабаком и не мог вступать в противоборство с мужчинами, Аполлон брал женщин силой. У него с сестричкой вообще было полное психическое расстройство. Аполлон страдал от того, что был создан мужчиной, тогда как мечтал только играть на лире, а Артемида завидовала мужскому телу брата, потому пыталась доказать, что не хуже его, и бегала по лесам с луком и стрелами.
– Ты ничего не путаешь? Она же типа покровительница беременных.
– Так не по своей воле. Она просто родилась первой и помогала матери разродиться Аполлоном. Ну ей и сказали, как хорошо у тебя получилось, вот и будешь повитухой у женщин и даже птиц. А она всех женщин ненавидела и старалась доказать, что она не она, потому и сохраняла девственность, типа никогда не позволит мужчине быть сверху. Хотя у них вся семейка олимпийская такая шизнутая. Афина-то вообще победительница женственности, потому что её женщина изначально не вынашивала, да и у неё самой не было матки, она детей вынашивала в корзинке. Вот этот шизик ей завидовал и говорил Зевсу, что тоже хотел бы, чтобы тот был ему и отцом, и матерью. Он и свою мать Лету ненавидел, потому что она в купе с Герой и другими бабами лишила его отцовской любви, потому как у того не оставалось на сына времени. Но при этом Аполлон очень хотел сына, но не мог и мысли допустить, что его ребёнка будет вынашивать женщина. Он сделал ребёнка, но убить мать не смог – кишка тонка оказалась. Он послал сестрёнку, а Артемиде только в кайф в женщину стрелу пустить, хоть так себя мужиком почувствовать. Когда тело женщины сжигали, Аполлон достал своего сына Асклепия из её живота и отдал на воспитание кентавру Хирону. Вообще он ещё оправдывал свою ненависть к женщинам тем, что он был олицетворением света, а те – тёмных сил земли. Вообще учёные утверждают, что во время беременности и после родов женщина как никогда близка к своему животному состоянию: она готова на всё, чтобы защитить детёныша. Никакие общественные рамки не способны её остановить, а мужчина приходит к принятию отцовства рационально. Ну некоторые по статистике так и не приходят…
После такого упоенного монолога, Аманда слишком быстро замолчала и принялась доедать оставшиеся ломтики яблока.
– Ты зачем мне всё это рассказала? – спросила я, ощущая внизу живота неприятные покалывания.
– Тебе что, не интересно? Греки ещё тысячи лет до нас доказали, что существуют шизики, бисексуалы, геи, феминистки… А мы тут в двадцать первом веке пытаемся доказать, что их нет, это все выдуманные извращения… Ладно, давай рисовать… У них хоть тела красивые были, можно было в себя влюбиться…
– А ты чувствуешь в себе какие-то изменения?
– Я не только чувствую, но и вижу…. – расхохоталась Аманда.
– Я не про то… Я про твоего отца… Может, ты, как Аполлон, защищаешься так от того, что ты не получила в детстве…
– Тогда б я женщин должна была ненавидеть… Или… А может я себя слишком люблю и ищу себе подобную… Ведь взгляни на этого парня, как бы не был он красив, но девка-то лучше… Знаешь, Пракситель первый позволил себе раздеть модель и изобразить Афродиту голой, чтобы люди могли наконец открыто восхищаться женским телом. До того обнажали только мужское и им и восхищались. Даже на могилах мужчин изображали обнажёнными, а женщин только в хитоне да ещё и пеплосе. Ты рисовать будешь?
Я рисовала, только ничего у меня не выходило. Я краем глаза смотрела на Аманду, подмечая все нынешние изъяны её тела, и всё равно она продолжала меня восхищать. Почему же мне нравится её тело? Потому ли, что у меня нет такого, ведь не люблю же я себя, как Аполлон, чтобы искать себе подобных… Или это что-то другое?
Голова была пустой, как и желудок, и я надеялась, что мы быстро доберёмся до дома. Но Аманда вместо машины вдруг направилась к кассе театра, находившегося в том же бывшем здании виллы, и принялась изучать афишу.
– Давай на «Питера Пена» сходим?
– Чего? – я была уверена, что она просматривает джазовые концерты. – Это же для детей.
– Ну и что? Я в детстве очень любила историю про семейку Дарлингов и мечтала о такой собаке… И вообще любой детский спектакль рассчитан и на взрослых, ведь половина зала – родители.
В итоге она купила билеты, и отговаривать её не имело смысла. Лучше бы, конечно, мы сходили в «Цирк дю Солей», но что с беременной взять… Живот вновь скрутило, и я с радостью ощутила под собой пассажирское сиденье. Аманда надела солнцезащитные очки, которые оказались в бардачке, и я была рада, что не вижу её глаз и не понимаю, смотрит ли она на меня. Я в свою очередь тоже надела очки и старалась не смотреть на неё, но и дорогу я не могла изучать, потому что меня начинало мутить от созерцания бегущей асфальтной ленты. Сидя с закрытыми глазами и не привлекая внимания Аманды, я думала о том, зачем она прочла мне подобную лекцию, после которой я задала ей прямой вопрос, но она легко ушла от ответа.
Действительно ли её привлекают лишь женщины и как она объясняет себе эту странность? Вряд ли ещё раз возникнет подобный повод задать этот щекотливый вопрос, не вызывая подозрений. Я бы до дома изводила себя странными мыслями о древнегреческих шизиках, если бы низ живота вновь предательски не скрутило.
– Знаешь, я пойду с тобой к врачу, – сказала я. – Ты права, мне надо провериться…
– Тебе Стив, что ли, написал? – вдруг как-то сухо спросила Аманда, даже не выказав удивления по поводу моего молчания. – Он приедет в конце месяца на собеседование в Гугл.
При упоминании ненавистного имени я почувствовала, как из желудка стали подниматься поглощённые мной в неимоверном количестве сушёные водоросли, и я изо всех сил сжала зубы.
– Нет, – еле выдохнула я. – У меня просто очень болезненные месячные последнее время.
Наверное, Аманда не поверила мне, потому что вдруг со злости нажала на педаль тормоза. Даже покрышки завизжали, и ремень безопасности впился мне в шею, как удавка.
– Чёрт! Чуть не задавила…
Я едва успела заметить серый пушистый хвост белки, перебежавшей дорогу прямо перед нашими колёсами. Хорошо, что позади не оказалось машины, и наш бампер остался цел.
– А у неё ведь могут быть бельчата…
Аманда сказала это так серьёзно, что я даже не нашлась, что ответить… Да и говорить я не могла, мне было слишком плохо.
Глава сорок пятая «Первый день учёбы»
Никогда ещё зимняя аудитория не казалась мне настолько душной и прелой, как в этот первый день нового семестра: словно сорок человек просидело в ней не десять минут, а десять часов подряд. Подобное чувство владело мной лишь в парфюмерных отделах универмагов, где только люди с напрочь отсутствующим обонянием способны подобрать себе духи. Сейчас мне казалось, что надушились все, но если отдел в магазине можно пробежать с заткнутым носом, то в этой смрадной духоте мне надлежало как-то продержаться четыре часа. Живот перекрутило морским узлом, и я не была уверена, что даже лимонный леденец способен вернуть мне способность сглатывать противно-кислую слюну. Он больно бил по зубам, перекатываясь по сухому языку, и звон его, подобный рождественскому колокольчику, думалось мне, не мог укрыться от соседей по столам, которые в этой аудитории были сдвинуты друг с другом прямоугольником, замкнутым на столе преподавателя.
Аманда смотрела на меня с подозрением всё утро, и я тряслась от одной только мысли, что та сумеет распознать симптомы и задаст мне прямой вопрос, но Аманда лишь предложила мне прогулять первую университетскую встречу и отлежаться. В её словах была доля разумности даже с учётом того, что подруга не знала истинную причину моего недомогания, но, согласившись остаться дома, я бы истощила себя до последней ниточки нерва, считая минуты до визита к врачу. Меня не страшила встреча, меня просто грела глупая мысль, что по мановению волшебной палочки доктора тошнота отступит и не будет больше тяжёлым камнем лежать на дне пустого желудка, то и дело подлетая кверху, будто резиновый мячик, чтобы лишить меня последнего глотка воздуха. Я должна была собраться с духом и, надев на лицо подобие фальшивой фестивальной улыбки, добраться до университета, понадеявшись на то, что учёба отвлечёт меня от мыслей о тошноте.
Я крепилась из последних утренних сил, стараясь не броситься в туалет при виде чашки какао с мятным привкусом, рождественские запасы которого не спешили заканчиваться. Ночь, наполненная странными обрывочными снами, содержание которых невозможно вспомнить, но атмосфера безысходности которых портит всякое утро, не придала мне сил. Ноги и руки ныли, словно вместо борьбы с подушкой, я таскала мешки с землёй. Аманда смотрела на меня прищурено, и я была уверена, что касайся её нога пола, то отбивала бы сейчас по кафелю чечётку. Чувствуя на лице испарину, я несла всякую чушь о том, что мне срочно надо к врачу, потому что терпеть такую боль я больше не в состоянии. И отодвигала, отодвигала подальше от себя, чашку с какао. Для пущей убедительности я потом долго гремела шкафчиком в ванной комнате, будто доставала дополнительные средства гигиены, а сама молилась, чтобы не стошнить в машине. Как? Как Аманда сумела выдержать такое состояние больше месяца! Невероятно! Наверное, желание сохранить ребёнка даёт женщине нечеловеческую силу. Только мной владели совсем иные желания – закончить это наконец и проснуться от кошмара, а главное – не встречаться больше со Стивом, даже если тот и получит стажировку в Гугле. Никогда! Никогда я не смогу простить ему тот ужас, в который он меня ввергнул.
Я обводила затуманенным взором аудиторию, отчего-то постоянно натыкаясь на улыбающиеся лица, будто в восемь утра все отлично выспались, будто не жалели, что не всё успели сделать на каникулах, словно ни у кого из них ничего не болело. Даже Аманда улыбалась, улыбалась в полный рот, будто позируя перед объективом. Я пыталась вслушаться в её стрекотание с соседкой, но в ушах шумело так, будто оба их заткнули огромными ракушками. И вдруг всё стихло, или же я оглохла окончательно.
Вошёл преподаватель, которого я видела впервые, и отчего-то он мне сразу не понравился. Наверное, то не была его вина, просто сейчас он являлся для меня причиной того, что я должна сидеть в этой духоте и обдирать острым леденцом щёку. А ещё за ним шла вереница студентов, которым даже при желании не нашлось бы места в аудитории. Все смотрели на них с сочувствием, ведь каждый хоть раз, не успев записаться на желаемый курс, обивал пороги аудиторий в надежде разжалобить преподавателя. Только я одна смотрела с ненавистью, потому что их присутствие добавляло ещё больше запахов этой жуткой вонючей аудитории. Вдруг волна сидящих колыхнулось, и я поняла, что зловонный поток не предотвратить, и сейчас за наши спины на длинные подоконники усядутся человек десять. Заскрипели стулья, и я чуть не прищемила бедро, придвигаясь к стулу Аманды. Сейчас меня наша близость только пугала, ведь она могла догадаться… Я вгрызалась зубами в леденец, надеясь, что лимонный вкус и запах усилится и не выпустит из недр живота противно-кислый комок желчи.
Я пыталась вслушиваться в слова преподавателя, потому что чёрные буквы на розданных им зелёных листах синопсиса плясали акварельную пляску, не желая складываться в слова. В невнятном потоке речи яркой вспышкой вдруг проскакивали слова «проект», «срок сдачи», «оценка»… Только смысл их для меня оставался тайной. Я разглаживала лист бумаги и думала о предстоящем визите к врачу, о том, как я сообщу о своём желании сделать аборт, о том, как мне скрыть беседу от Аманды и как продолжить наслаждаться её беременностью. Я вдруг отчётливо поняла, что подруга либо дура, либо что-то не договаривает мне о Майке, потому что у меня не возникло и мысли сохранить ребёнка в тайне от Стива ещё и потому, что я и минуты не могу себе представить, как смотреть в глаза ребёнка, примечать в нём отцовские черты и не вспоминать, как подло он с тобой обошёлся, и не вымещать при этом потаённую боль на ребёнке. Аманда врёт или не врёт, а просто не договаривает, и её откровенности – грош-цена, но и от меня правды она не услышит, потому что в отличие от Стива она не станет убеждать меня позвонить, а кинется к телефону первой… Она такая. Она знает, как всё делать правильно, даже если со стороны это выглядит полным безрассудством, это только я ничего не знаю и не могу. Но сегодня я знаю, что делать, и сделаю, а для начала мне просто надо сделать ещё один глоток воды, чтобы остаток леденца перестал царапать горло…
– Идиотизм, и зачем нам нужна каллиграфия на интенсиве?
Я даже не поняла, что это говорила Аманда, и не заметила, как народ зашевелился, а значит неожиданно для моих горестно-бравадных мыслей подкралась перемена.
– Зачем это нужно? Даже он толком объяснить не может. Ну где я буду пером выводить буковки, которые писцы использовали при копировании манускриптов в энном средневековом веке?
Я хлопала ресницами, потому что для меня непонятным было всё, что до этого сказал преподаватель. Я попыталась пробежать глазами синопсис, и в этот раз буквы немного подыграли мне, и я выудила необходимую информацию о предстоящем проекте в виде календаря, но обсудить его не успела, потому что к Аманде подсела Бьянка, с которой прошлой осенью мы делали общий проект по истории искусств и стали более-менее общаться, то есть пару раз она пригласила нас в гости на семейный просмотр фильмов. Вместо приветствия она выдала:
– Мы с Логаном дуриан купили. В машине лежит, пока не воняет, но он говорит, что-либо режем сегодня, либо он его в ближайшую мусорку выкидывает. Может, после урока махнём в парк?
Я пыталась вспомнить, что такое дуриан, но мозг мой не выдавал никаких ассоциаций, а вот выражение лица Аманды говорило об обратном действии её памяти. Только кривизна её губ лишь подбодрила Бьянку, и та стала чуть ли не подпрыгивать на стуле.
– Ну это круто ведь! Другие вон в Азию едут попробовать, а тут в любом китайском супере! Ну давай. Я же не просто так пятнадцать баксов потратила! Его почему-то ведь называют королём фруктов…
– За вонь, – перебила её Аманда. – Знаешь, у меня сейчас обострённое обоняние, и я… Я вообще-то боюсь пробовать что-то…
– А что в нём может быть плохого?
Аманда взглянула на меня, словно передавала пальму первенства по убеждению Бьянки в том, что есть дуриан ей надлежит вместе с Логаном в гордом экспериментаторском одиночестве. Только у меня слова, способные убедить кого-то в чём-то, не рождались, да что там убеждение, они просто не вылетали из моего рта, а Бьянка тут же взяла мою многозначительную паузу в начале не начавшегося диалога в свой арсенал.
– Ну ты-то не беременная, ты-то можешь! Просто мне нужна моральная поддержка, чтобы это сделать. Я вокруг этого ёжика уже третий год хожу, и вот вчера купила… Ну…
– Кейти тоже не может, – ответила за меня Аманда. – Она…
То ли Аманда сделала паузу, то ли в моём несчастном мире остановились часы, боясь услышать продолжение фразы, только тишина длилась настолько долго, что Бьянка вновь взяла её в оборот.
– Ну вы скучные какие-то, да-ну вас… Вот я сейчас попрошу Логана отснять дуриан во всей красе и сделаю с ним календарь.
– Кейти, – Аманда наклонилась чуть ли не к самому моему уху. – Тебе надо что-то съесть, тогда тошнить перестанет. Я знаю.
– Что ты знаешь? – ни с того, ни с сего громко закричала я, чувствуя, что моей едой станут сейчас горькие слёзы обиды, но тёплая рука Аманды легла мне на запястье, словно на управление громкости в плейере.
– Понимаю, потому что беременные и менструальные проблемы похожи. У нас, женщин, вообще всё похоже. Ты ни черта ни ела, кроме конфет, пошли… Всё равно он всё ещё по делу ничего не сказал.
Как-то мы оказались в коридоре, прошли его и спустились на улицу, где меня бросило в дрожь, несмотря на яркое солнце. Ноги слушались с трудом, живот тянуло вниз, руки не могли найти в воздухе опоры, пока моя влажная ладонь вдруг не оказалась в плену Аманды. Мне стало неловко оттого, что тело нагло выдаёт моё состояние, только вырвать руку означало натолкнуть подругу на ещё большие сомнения по поводу моего недомогания. Я ещё не совсем успокоилась после брошенной ей фразы, чтобы высекать в мозгу Аманды очередную искру подозрений. Кафетерий заставил мой желудок сжаться, а горло – перестать сглатывать то, что тотчас наполнило мой рот, едва мы переступили порог. Очередь ползла медленнее самой старой черепахи, и я начала нудить по поводу опоздания на урок, пытаясь вытащить Аманду на свежий воздух, хотя и на улице воздух пропах чем-то непонятным, совсем не по-зимнему свежим, а удручающе сырым, хотя небо с раннего утра слепило голубизной без намёка на серые облака.
Однако Аманда осталась тверда в своём желании засунуть в меня круассан. Я давилась им, сидя на ободке клумбы, пока Аманда заботливо дула на мой чай, в который всыпала неимоверное количество сахара. Я смотрела на её пальцы, перебирающие горячий стакан, будто клавиши фортепьяно. Я отчётливо вспомнила гостиную её дома в Рино, ощущение тепла, запах корицы, смешенной с хвоей, и вкус шоколада. Да, он будто таял на моих губах… И мне до безумия захотелось сейчас съесть хотя бы обычную шоколадку, но приходилось глотать хрустящее тесто и давиться чаем, сахар в котором явно не растворился и теперь оседал на моих зубах вязкой приторной плёнкой, словно коктейль из сахарного тростника. Поглощать эту дрянь было настоящим мучением, но крошки слоёного теста мерзко скребли горло, и я не знала, что произойдёт раньше: закончится ли чай в стакане или вся эта дрянь выйдет из меня наружу. Аманда внимательно следила за мной, а я упрямо смотрела на мутную жидкость в стакане. К счастью, мой желудок оказался сильнее переслащённой круассаново-чайной бомбы.
В аудитории нас поджидал сюрприз в виде декана. Мы сначала замерли в дверях, но тот даже не повернул к нам седой головы, и мы принялись вдоль стенки пробираться к своим местам. Царило оживление, и нам оставалось лишь гадать, что сообщил классу декан.
– Вы мне не верите? – спросил тот, окидывая аудиторию пристальным взглядом, который отчего-то споткнулся на животе Аманды, когда та почти дошла до своего места. Она промолчала, или, быть может, замерла, обдумывая ответ, будто вопрос был задан конкретно ей, но вместо неё отозвался какой-то парень, с шумом отодвинув свой стул.
– Верю, – сказал он и, перекинув через плечо рюкзак, демонстративно покинул аудиторию.
Мы с Амандой переглянулись, и нас спас парень, за чьей спиной мы замерли.
– Они решили, что этот курс теперь аниматорам необязательный, – буркнул он в то время, как декан продолжал пытать класс:
– Больше что, никто не желает уйти?
Народ зашевелился, стал запихивать в рюкзаки вещи и тихо проходить мимо декана к двери. Я была рада увидеть, как в коридоре исчезла Бьянка вместе со своей навязчивой идеей отведать экзотики. Народу стало меньше, что придало воздуху свежести, или же в переслащённой бурде была заключена какая-то убийственная сила, а может преподаватель смог увлечь нас рассказами о каллиграфии и о том, как некоторые писцы успевали переписать за жизнь всего одну книгу. К пятнице мы должны были вывести пером три любимые буквы и предоставить ему эскизы буквицы, а заодно начать думать над идеей календаря.
– Знаешь, я давно в автомобильном музее Рино видела классные картины цветным карандашом, – начала я ещё в коридоре, когда мы покидали университет. – Разные модели разного цвета… Можно нарисовать, например, разные цветы на каждый месяц.
Я боялась, что Аманда сейчас поднимет тему моего самочувствия, потому что я совершенно забыла, что для полноты спектакля мне надо было пару раз сбегать в туалет, но я даже не вспомнила про брошенные в рюкзак тампоны, пока подруга не поинтересовалась, насколько сильно у меня кровит. Я не смогла удержаться и закусила губу, и, уверена, что незамеченным мимо Аманды это не прошло. Я тогда выскочила в туалет, наврав, что подложила к тампону прокладку, но ложь моя даже мне самой казалась жутко идиотской, и сейчас я очень боялась, что Аманда пустится в расспросы, а я буду краснеть каждую секунду всё больше и больше, полностью запутавшись в своей лжи. Ещё в детстве родители говорили, что лгать мне нельзя, потому что цвет кожи тотчас выдаёт меня. Сейчас моя краснота была под сомнением, потому что я вновь ощущала испарину и чувствовала холод собственной руки, спрятанной в карман джинсов, которые отчего-то с трудом застегнулись на моем подозрительно пухлом животе.
Вновь уйдя в свои горестные мысли, я с трудом различала слова Аманды, а та втолковывала мне, что я вовсе не располагаю временем для того, чтобы создавать эксклюзивные арты для этого календаря, что надо отыскать что-то необычное и просто отснять эти предметы. Вот она – ну как же иначе – будет создавать композиции из детской одежды, которые, будто знаки зодиака, станут символизировать каждый месяц. Я кивала и поддакивала, потому что моим лучшим союзником сейчас было молчание.
– О, девчонки, как насчёт дуриана?
Мы обе застыли как вкопанные, увидев на парковке Логана, открывающего дверь своей машины. Бьянка с довольной физиономией стояла рядом и зазывно била по багажнику, в недрах которого скрывался этот чудо-фрукт. Что она делала три часа, после того, как ушла с курса, я не знала… А Бьянка, будто читая мои мысли, сказала:
– Мы с Логаном на одной машине сегодня приехали из-за дуриана, потому что я не хочу перекладывать его в свою.
– Ага, – отозвался её парень, так и не сев в машину. – Она не хочет, чтобы её «мазда» провоняла. Вон в Азии, говорят, даже знак существует о запрете вноса этого чертового дуриана в гостиницы.
– Да не пахнет он, не пахнет! – взвизгнула Бьянка и, выхватив у него из рук ключи, открыла багажник, трагическим жестом пригласив нас узреть своего «ёжика»: дуриан походил на маленькую дыню, ощетинившуюся шипами. Я не смогла удержаться и ткнула пальцем между сплетениями сетки, в которую тот был затянут – укол оказался ощутимым, словно от спицы.
– Ну?
Я не должна была отдавать Бьянке козыря, но участь наша была предрешена, потому что Аманде вдруг действительно захотелось отведать кусочек этого «короля». Договорились встретиться в ближайшем парке. Логан заказал по телефону сырную пиццу, потому что мы пропустили ланч. Аманда торопила всех, потому что надо было успеть к четырём к врачу. Я во всей этой суматохе позабыла про тошноту, но в машине меня вновь начало подташнивать от слов Аманды. Она убеждала меня всю дорогу в том, что иногда судьба даёт нам шанс, который нельзя упускать, как будто я отказывалась пробовать, ведь я и рта не раскрыла на стоянке. У меня же в голове стояли слова Логана о том, что его приятель сказал, что это чудо пахнет коньяком со сливками, сдобренным запахом лука и бензина, и я всё думала, как такие несовместимые ассоциации могли кому-то прийти на ум, ведь даже если постараться, то невозможно представить себе подобный запах. Впрочем, моё сегодняшнее обоняние сумеет выдать ещё и не те ассоциации – сегодня всё пахло желчью.
Логан вооружился огромным ножом, хотя подобный кактус сподручнее было бы разрезать мечом. Я отсела подальше и поглощала уже второй кусок пиццы, который совершенно не отторгался взбунтовавшимся от непрошенных гостей желудком.
– Да он мягкий! – воскликнул Логан, погружая лезвия ножа сквозь пугающие шипы вглубь плода.
Бьянка подалась вперёд, потягивая носом. Аманда же наоборот брезгливо наморщила свой, а я не чувствовала ничего, кроме острого запаха пармезана. Дуриан развалился на две части, явив миру желтоватую мякоть. Все замерли в ожидании обещанной вони, Бьянка даже чуть ли не уткнулась в одну из половинок носом.
– Пахнет арбузной коркой, – резюмировала она и принялась длинным ногтем выковыривать половинку разрубленной косточки.
Логан вытащил из сумки пакет с одноразовыми тарелками и ложками, поразив меня запасливостью – явно они планировали совратить кого-то на участие в своём эксперименте. Но отчего остановили свой выбор на нас?
– Знаешь, похоже на матку в разрезе, – придвинулась ко мне Аманда, и мой не проглоченный кусок пиццы застрял в горле.
Я закашлялась, и Бьянка тут же сунула мне под нос стакан с колой.
– Дуриан с алкоголем нельзя, там что-то с давлением происходит, а с шипучкой можно, – улыбнулась она.
А я кашляла и кашляла, страшась, что сейчас вся пицца вывалится из сжавшегося живота на траву. Кола сделала мне только хуже, я начала икать и готова была провалиться на месте. Но, казалось, никого не волновало моё состояние. Девчонки увлечённо следили за тем, как Логан выковыривает мякоть, которая падала в тарелки, словно куски замёрзшего мороженого.
– У тебя сейчас со всем подобные ассоциации? – спросила Бьянка, наверное, после того, как Аманда и ей сообщила про матку.
Я же сидела и гадала, было ли это со стороны Аманды откровенным намёком на то, что мой секрет раскрыт, и лишь присутствие посторонних защищает меня от потока её нравоучений. Я подавилась комком своего страха, и тот сразил икоту наповал. Половинка дуриана действительно имела внутри розоватый контур груши, а укутанная в желтоватую мякоть коричневая продолговатая косточка, могла сойти за скрюченного эмбриона… Удивительно, но у меня бы подобная картина никогда бы не вызвала подобной ассоциации. Наверное, беременность полностью выворачивает сознание женщины наизнанку. К счастью, мне это не грозит… Впрочем, второй день я веду себя достаточно неумно и хожу с Амандой по лезвию ножа. Так что сейчас следует набраться сил и отведать экзотического «короля фруктов».
