Текст книги "Одна беременность на двоих (СИ)"

Автор книги: Ольга Горышина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 50 страниц)

Я сунула в рот лимонный леденец, чувствуя в горле неприятную сухость. Обманчивая весенняя погода сыграла со мной злую шутку, а заболевать при Аманде было нельзя. Прививка ли помогла или сработал внутренний страх навредить чужому ребёнку, но этой зимой я даже не схватила насморк. Неужели сдамся на пороге весны? Промоченные во время прогулочки со Стивом ноги не могли дать о себе знать так поздно? И всё же першение в горле казалось довольно опасным, и на перемене я выпила горячий кофе и стала раздумывать над полученной на вводном уроке информацией.

Одиночество позволило раскрыть блокнот и набросать пару вариантов промежуточного проекта, для которого требовалось сделать дизайн наклейки. Я нисколько не удивилась, когда сам собой прорисовался рожок, которому отлично приделались колёса-бублики. Осталось нарисовать верхом на нём карапуза, и наклейка на заднее стекло автомобиля готова! Я даже успела подумать, что можно предложить выдавать наклейку в госпитале в качестве подарка. Отличное маркетинговое решение. Такая безделушка должна обрадовать новоиспечённых мамашек. Моя выглядела живее и милее тех то, что попадались на дорогах. И я решила показать её Аманде, но лучше бы не делала этого. Аманда уставилась на меня волком.

– Бутылка? Сейчас все ратуют за грудное вскармливание, а ты…

– А что я! Не сиську же на машину вешать!

Я действительно обиделась и, захлопнув блокнот, даже не поинтересовалась, что она успела нарисовать в моё отсутствие. В углу стоял мольберт с неоконченным портретом, но я уже не знала, как к нему вернуться. Аманда, может, и согласилась бы попозировать мне ещё часик, но голова действительно была занята дизайном и типографией. Преподаватель оказался прежним и вновь нас пожалел. Предложил тем, кто записался на курс фотографии, сделать итоговой работой набор открыток с какими-нибудь красивыми подписями. Вот тут уж я точно не буду касаться беременной темы!

Злость, пусть и подстёгнутая голодом, не настроила меня на боевой лад. Толку-то лично мне ругаться из-за грудного вскармливания. В классе во время обсуждения дизайна никто об этом не спросит, а ко времени сдачи проекта Аманда будет занята малышом и не поинтересуется даже оценкой. А идея хороша, и я воплощу её в жизнь! Даже живот согласно заурчал. В университете, кроме кофе, я ничего не купила и из дома ничего не взяла. Не хотелось есть в одиночестве, а сейчас, поняв, что Аманда не встанет с дивана, я решила не спрашивать, приготовила ли она обед. Просто достала из шкафчика пакетик риса с испанскими специями и, не получив в спину возгласа протеста, открыла микроволновку и остолбенела. На крутящейся тарелке стояли баночки со специями. От неожиданности я даже дверцу захлопнула. Экран не горел, и как раньше я не заметила отсутствие часов! Кто-то отсоединил микроволновку от питания. Кто-то?

– Аманда?

Я обернулась к дивану, продолжая держать в руках злополучный пакетик. Моей растерянности вторило голодное журчание живота. Она обложилась журналами для беременных – старыми. Будет перечитывать их по второму, если не по десятому, разу.

– Я решила, что последний месяц мы не будем пользоваться микроволновкой вообще. Мне кажется, сейчас это особенно опасно, – Когда же я, подбирая слова, молча затрясла пакетиком с рисом, Аманда выдала решение: – Он же готовый. Высыпь на сковородку и разогрей. Так даже вкуснее будет.

И это я оставила её одну всего на несколько часов! Что будет дальше…

– Я сама тебе согрею, если не умеешь.

Аманда отложила журнал и направилась на кухню, где я покорно отдала ей надорванный для микроволновки пакет. Подобная забота походила на унижение, но я была слишком голодна, чтобы обижаться, и решила согреть чая, потому что теперь горло болело довольно ощутимо. Наверное, я даже поморщилась, и от Аманды не укрылась моя гримаса. Пришлось сознаться.

– Лимон с мёдом! И в бассейн ты не идёшь!

Точно! Я вообще о нём забыла. Да и что мне делать в воде! Застёгивая утром джинсы я поняла бесполезность аквайоги для здорового организма. Ему необходим бег и рис с авокадо, который даст сил пережить день.

– Ты всё равно поедешь со мной. Тебе же дома нечего делать.

Я бы тоже могла порисовать, но Аманда, как всегда, выдала приказ, когда я была с набитым ртом, а когда прожевала, уже стало неловко вставлять сомневающуюся реплику. Мне действительно пока нечего дома делать, а порисовать рожки на колёсах я могу и в бассейне. Когда вокруг толпа народа, лучше работается. Пытаешься убежать и закрыться в себе, а дома всегда отыщется отвлекающий момент… В общем, я ехала в бассейн уже с радостью и термосом полным мятного чая с лимоном и мёдом. Единственное, о чём я сожалела, это о беге, которого не будет, потому что хозяйка уехала на неделю вместе с собакой. Хотя мне бы и так он не светил.

Вчера Аманда всю прогулку провисела на мне, потому что у неё прихватило спину. Бедной Лесси тоже пришлось приноровиться к новому темпу, но, к счастью, она не тянула поводок и минуту. Мы не разговаривали, смотрели по сторонам и ждали, когда же на встречу попадётся хоть какая собака. Я понимала состояние Аманды и тоже считала дни до приезда её матери, потому даже не пыталась заводить разговоры. Неизвестность давит сильнее правды, и Аманда не сможет дольше молчать. Уж что-нибудь из своей правды она обязана будет сказать матери.

И вот, водя карандашом по бумаге, я думала о том, чтобы сделала бы на её месте. Рассказала бы матери правду, вне сомнения. Теперь, когда Майкл мёртв, правда не влечёт за собой разбирательств с полицией и унизительных очных ставок. И мать не станет ни в чём упрекать её, ведь то, что произошло с Амандой, случается каждый день. Вот четвёрка парней-химиков в каком-то университете даже разработала специальный лак, который меняет цвет, если в бокал подмешаны наркотические вещества. Зачем она только устроила себе эти сумасшедшие полгода, утаив правду? Увы, Аманда не даст ответ. Во всяком случае, мне. Быть может, после отъезда матери ей станет легче, потому что сейчас она походит на улыбающегося ежа.

Следующий день в университете прошёл намного легче. На курсе фотографии мы смотрели чужие работы и обсуждали необходимую технику, а я ещё и била себя по рукам, которые лезли к альбому. Я встретила Логана или вернее он нашёл меня, чтобы передать отпечатанные снимки. Они принадлежали Аманде, я не должна была их смотреть без её разрешения, хотя и не давала никакой подписки… На испанском мы писали тест, чтобы выявить свои слабые стороны. Я знала их и без контрольных вопросов – сослагательное наклонение, которое в английском отжило своё. Нам выдали список фильмов, которые мы должны посмотреть в оригинале и написать о том, что нового узнали о культуре испаноговорящих стран. В тот же вечер, первый вторник без курсов, мы засели смотреть первый фильм под интригующим названием – «Как вода для шоколада». Красивые актёры, красивые костюмы, но не для нашего вечера…

Я уже почти не слушала речь героев, я ждала, что скажет Аманда. Я так боялась, что она начнёт обвинять меня в выборе фильма. Я даже краткое содержание не читала, мне название приглянулось, и я не думала проводить какие-то параллели между отношением героини и её деспотичной матерью… Мать Аманды адекватная женщина и не может ставить личные принципы выше счастья дочери. Тут же в фильме подняли тему старинной мексиканской традиции, почти отжившей, по которой младшая дочь жертвует личным счастьем, чтобы ухаживать за матерью до самой её смерти. Я вообще не знала, что такое существует, нас учили, что у них за старыми родителями присматривали в семье младшей дочери. Да и при чём тут Мексика и Аманда! Однако выражение её лица мне совершенно не понравилось. И на титрах она вдруг резко поднялась и выдала:

– Всё-таки бабы по отношению друг к другу сучки. И, может, хорошо, что у меня нет сестры…

Она ушла в туалет, а я осталась сидеть перед экраном ноутбука. Она говорила о сестре, которая с радостью вышла замуж за возлюбленного младшей сестры. На что Аманда теперь намекает? Мы же обсудили, кажется, что в её ссоре со Стивом нет моей вины! Но начинать разговор заново не хотелось. Слишком больно ещё было от его слов. Я не делала ничего, чтобы он так расценивал моё поведение… Мерзко… И я почти что сбежала от Аманды в среду, но совершенно не могла сосредоточиться на занятиях. Горло продолжало саднить, но сопли не начинались. Я пила имбирный чай и сосала лимонные леденцы один за другим. Я должна отойти от Аманды, пока она не разберётся с ближайшим будущим. Все эти баночки в микроволновке, все эти дурацкие заматывания игрушки в слинг и акварельные открытки возвращают её в мыльный пузырь, который завтра лопнет. И тогда мне лучше стоять подальше, чтобы мыло не попало в глаза.

День выдался солнечным, и чтобы поднять себе настроение, я решила погулять по университету в перерыве. Даже не хотелось надевать солнцезащитные очки. Небо стало удивительно бирюзовым, и именно такой цвет мне необходимо было придать глазам Аманды… Они выразительные, даже в чёрно-белом варианте, или просто Логан хороший фотограф… Но ведь и я способна, наверное, нарисовать стоящий портрет. Пусть и не обнажённый, как мечталось, а тот, в удивительном охранительном круге. Портрет, как живой, стоял перед глазами, и автомобиль «Красного креста» возник передо мной так неожиданно, что я чуть не сбила выставленный знак о пункте сдачи крови.

В голове непроизвольно всплыл рассказ новоиспечённого папашки с курсов. Он перед родами жены специально сдал кровь как древнее жертвоприношение. Я глядела на крест, он – на меня, и перед глазами начали падать тяжёлые капли крови. Поддавшись непонятному порыву, я поднялась на ступеньку и оказалась внутри автомобиля. Все три кресла пустовали, и медсестра тотчас протянула мне опросник, и я принялась ставить галочки у ответов «нет», пока не споткнулась на одном вопросе: занималась ли я с кем-нибудь сексом за деньги? Какое отношение может иметь моральное здоровье к физическому? Заметив моё колебание, медсестра предложила помощь в заполнении, и я, кажется, даже покраснев, расчеркнулась подле слова «нет» и пошла дальше.

Кажется, у меня взяло целую вечность прочитать и подписать все бумаги – быть может, именно они отпугивали других студентов, и после того, как я проделала эту гигантскую работу, я уже не могла позволить себе уйти, хотя желание сдавать кровь пропало на том злополучном вопросе.

Кресло оказалось довольно удобным, а игла вошла в вену почти незаметно. Я лежала и думала, что делаю глупость, и сдавая кровь, и опаздывая на занятие. Когда я поднялась, соседние кресла оказались уже занятыми. Медсестра спросила про слабость – я её не чувствовала, но она всё равно усадила меня в кресло водителя и протянула один из расставленных на торпеде стаканчиков. Я чуть не скривилась от мучительной сладости яблочного сока. После него даже песочное печенье показалось пресным, а бирюза небес ослепительной. Рука ныла совсем немного, но стала невыносимо тяжёлой, и пришлось поддерживать её за локоть, как при переломе.

Я опоздала всего на двадцать минут, и геройская наклейка на моей груди отменила все вопросы. Я пыталась вникнуть в суть происходящего, даже обсудила искусство c соседкой по-испански ради практики, но чувствовала себя словно после часа в сауне. Зачем я это сделала, вот кто мне объяснит. Словно действительно могла таким простым действием унять страх Аманды перед родами, или даже не ними, а перед встречей с матерью. Если она успокоится, мне станет намного легче, а сейчас надо прийти в себя, чтобы довести машину до дома.

Я допила имбирный чай, закусила сэндвичем и почувствовала себя намного лучше. Теперь бы успеть незаметно переодеться в футболку с длинным рукавом. Я давно сняла пластырь, но место прокола было слишком явственным, чтобы скрыть его.

– Тебе холодно? – спросила Аманда, когда поверх футболки я накинула ещё и кофту.

Меня действительно знобило. Я в сотый раз жалела, что сдала кровь и в который раз надеялась, что не зря.

– Заболела? – не унималась она.

Я покачала головой. За слабостью я не чувствовала горла и, окрылённая желанием сдать кровь, вообще забыла про него и в бумагах написала, что абсолютно здорова. Теперь я вдруг испугалась своей лжи, а потом успокоилась, ведь они всё равно берут кровь на анализ. Горло и правда не болело.

– Ну?

Я глянула на пол – в углу продолжало лежать свёрнутое одеяло и подушка. Эту ночь я провела на полу, чтобы не заразить Аманду, и думала, что утром не поднимусь, но наоборот чувствовала себя выспавшейся. Впервые за последние дни, и даже не слышала, как Аманда ходила в туалет.

– Я буду спать на полу. Не переживай.

– Если ты болеешь, то я могу сама туда лечь.

Я посмотрела на неё пронзительно. С чего вдруг?

– Со мной действительно всё хорошо. Просто я… Я сдала кровь. А так со мной всё хорошо.

– Зачем?

А что я могла сказать? Про этого папашку? Про своё желание, чтобы она наконец успокоилась? Нет, я просто пожала плечами.

– За компанию, – ответила я и уставилась на разложенные на столе акварельки.

Аманда уже поместила их в паспарту, которые служили самой открыткой. Внутри пером для каллиграфии она вывела стандартные слова поздравлений. Это было красиво, но внутренняя обида не давала мне покоя, и когда Аманда сообщила, что завтра вывесит их в интернет, я тут же заявила, что умнее было нарисовать розы и сердечки ко дню Святого Валентина. И, кажется, она восприняла это серьёзно.

– Вот только мать уедет.

Аманда произнесла это так устало, будто мать была рядом уже месяц. В мыслях, наверное, она не расставалась с ней с того злополучного «плюсика», понимая, что рано или поздно между ними состоится неприятный разговор. Я согнула руку в локте. Рука ныла невыносимо. Сразу подумалось о грядущем анализе Аманды. Почему не научатся брать кровь безболезненно? Почему вообще бывает так больно…

Глава шестьдесят третья «Родительская фантазия»

Аманда просила после уроков ехать сразу домой, чтобы ей не пришлось встречать мать одной, но я опоздала. Из-за крупной аварии перекрыли трассу, и я застряла между съездами почти на час. Боясь услышать по телефону обиженное шипение, я послала Аманде сообщение о том, что не успеваю приехать вовремя, про себя повторяя, что это форс-мажор, в котором нет моей вины. И всё равно я не решилась постучать, чтобы мне открыли, и дрожащей рукой вставила ключ в замочную скважину.

Мать с дочкой пили чай, и миссис О’Коннер тут же поднялась, чтобы обнять меня. От неё веяло жасминовым ароматом и теплом, таким странным для формального приветствия. На Аманду я боялась взглянуть, и не удивилась, что она даже не поздоровалась, не говоря уже о том, чтобы заварить мне чай. Это сделала её мать, пока я молча ёрзала на стуле, пряча глаза от убийственного взгляда её дочери. Зачем так открыто дуться при матери? Да кто ж поймёт Аманду!

Почувствовав нашу напряжённость, миссис О’Коннер решила заполнить тишину рассказом про сбежавших лошадей. Она хотела приехать пораньше, но обстоятельства, как и у меня, оказались против неё. Только вместо разбитых машин, по трассе гуляли лошади. Они спустились с холмов на дорогу и в испуге носились взад-вперед между застывшими машинами. Полиция просто перекрыла движение, не зная, что делать с ошалевшими скакунами.

– Вот так, на Диком Западе и не найти ни одного ковбоя, – миссис О’Коннер попыталась шуткой разрядить обстановку, но Аманда не улыбнулась. Похоже, разговор, которому я должна была помешать, состоялся.

Понимая, что вечер будет не из приятных, я купила в кафетерии ланч, и сейчас не могла влить в себя даже чая, не то что съесть купленные миссис О’Коннер булочки. Устав сидеть истуканом, я вытащила из кармана телефон и показала им объявление про церковный концерт, которое нашла в кафетерии. Аманда сразу же насупилась.

– Музыка испанских миссионеров, – произнесла миссис О’Коннер медленно, явно над чем-то раздумывая. – Это должно быть очень интересно. Я хотела уехать в субботу вечером, но могу задержаться на полдня воскресенья.

Я прикрыла глаза, не вынеся испепеляющего взгляда Аманды. По глупости я только что продлила ей пытку материнским присутствием. Мои благие намерения давно уже укатали дорожку в места не очень приятные, и никаких сомнений не осталось, что после ухода миссис О’Коннер мне придётся сгореть от стыда и адских слов Аманды.

И вот, когда, напомнив нам, что завтра мы втроём идём в театр, миссис О’Коннер покинула нашу накалившуюся до предела обитель, в комнате повисла взрывоопасная тишина. Я затравленным зверем уставилась в недописанный портрет, который расхвалила мать Аманды, и боялась обернуться к оригиналу.

– Почему она мне ничего не сказала? – голос Аманды прозвучал сухо, но не зло, и, обернувшись, я нашла её сидящей на диване с ногами в своеобразной беременной позе лотоса. – Она и словом не обмолвилась о разговоре со Стивом. Трещала про скидки на детские шмотки и про то, как мечтает отвести меня завтра в магазин и купить всё необходимое для ребёнка, даже не намекнув, куда я должна буду отнести все её покупки, – и тут Аманда закричала, не в силах больше играть в хладнокровную натуру: – Она твоему отцу больше сказала, чем мне!

– Ну и ты ему больше сказала, чем своей матери! – зачем-то выдала я и отвернулась к злосчастному холсту.

– Я готова была сказать ей про эту чёртову двадцатку, если бы она хоть взглядом намекнула, что желает говорить. А она трепалась обо всём и ни о чём, прекрасно понимая, что я больше всего на свете хочу знать, что будет со мной после родов. Единственное, что она соблаговолила мне сказать, так это то, что встречается с утра с твоим отцом. Ты знала, что он приезжает?

Не знала, но могла бы догадаться, что оба родителя пожелают взглянуть, во что мы превратили за почти три года съёмную квартиру. Но только сейчас его совсем не хотелось видеть. Отец олицетворял собой мою несостоятельность как подруги. Я дала Аманде ложную надежду на то, что она сможет найти в доме моего отца временное пристанище, чтобы оба, она и ребенок, в прямом смысле слова встали на ноги, и не нашла в себе силы даже открыть рот при отце. А сейчас и подавно ни о чём его не попрошу. А вот молчание миссис О’Коннер для меня оставалось не меньшей загадкой, чем для самой Аманды. Загадкой! С учётом того, что она давно приняла за дочь все решения, смысл молчать?

– Сама бы спросила, – я медленно повернулась к Аманде, стараясь придать лицу выражение дельфийского Оракула. Да я действительно сейчас чувствовала свою стопроцентную правоту. У них были все условия для спокойного семейного разговора, но Аманда вновь не пожелала поговорить с матерью на чистоту и теперь пыталась перевести все стрелки на меня, но я-то тут при чём? Не я ведь не дала ей двадцатку! – В конце концов остаётся два месяца, а то и того меньше. Чего вы тянете?!

– Это всё мать, это не я! – Ну, конечно, ещё бы Аманда призналась, что прошляпила прекрасную возможность верно расставить все знаки препинания в разговоре с матерью. – Она не пожелала говорить!

Аманда повторялась, но и я не желала отступать.

– И ты не говорила! – Если я сейчас стушуюсь, то Аманда легко вменит мне в вину аварию и опоздание. – Это ведь тебя мучает неизвестность. Это ведь тебе нужно говорить. Я же спросила отца, что буду делать в будущем семестре.

Ложь, но невинная! Отец заговорил первым, но я ведь не ушла от разговора, потому что меня волнует не меньше Аманды, как я осенью буду жить в Долине. И главное – с кем!

– Да потому что тебе без разницы, какой ответ он тебе даст!

Точно, точно! Какое мне вообще дело, с кем я буду дышать одним воздухом. Да хоть со Сциллой и Харибдой поселите меня, я всё вынесу. Особенно после тебя, Аманда! Но вслух я, конечно же, ничего не сказала и вновь уставилась на портрет. Какой же фиговый из меня художник! Может, хоть график из меня выйдет путёвый.

– Может, ты спросишь у отца, что ему сказала мать?

Серьёзно? Я наберу телефон папочки, чтобы спросить, что решила миссис О’Коннер…

– Аманда молчит, и мне неловко лезть с расспросами…

Да, я это сделала и почувствовала, как у меня горит лицо, будто вместо телефона я прижимала к щеке раскалённую сковороду. Какой позор!

– Да она ничего толком мне не сказала тоже, – голос отца был абсолютно спокойным. – Быть может, она поговорит со мной вечером за ужином.

– Ужином?! – я чуть не свалилась с унитаза, на который забралась с ногами, спрятавшись от всеслышащего уха Аманды в ванной комнате.

– Она сказала, что специально приехала в Салинас для встречи со мной.

– Я думала, что ты завтра приедешь сюда, чтобы посмотреть на квартиру.

– Зачем? Что вы с ней могли сотворить…

Отец усмехнулся, а мне захотелось плакать. Что за конспирация у матери Аманды! Зачем ехать за тридесять земель, чтобы обсудить элементарные вещи. Что она задумала, ведь солгала нам намеренно? И что я должна сказать теперь Аманде?

– Отец обещал перезвонить.

Аманда была не в меньшем шоке, хотя и привыкла к выкрутасам матери. Оставалось либо отправиться гулять, либо протереть диван от нетерпения до дыр. Мы выбрали первое и закончили прогулку в «Старбаксе». А почему бы не выпить кофе, ведь обе всё равно не уснём до звонка отца. Аманда даже пару раз просила проверить, не выключила ли я случайно звук.

Отец позвонил, когда мы уже ложились спать, чётко разделив диван на две половины, хотя я готова была отдать Аманде две трети, чтобы только не чувствовать, как тело её пышет злостью на моего отца за молчание. А виновата оказалась её мать. Немногословная с Амандой, она вдруг вылила на отца все накопившиеся за это время нервы. Если отец ничего не утаил, то про Майкла ей ничего неизвестно, но вот о Стиве он знал теперь так много, что внеси я в снежный ком свою лепту, он бы раздавил нас обеих.

– Стив – дурак, – вынесла вердикт Аманда, вжавшись в угол дивана. – Зачем так открыто отводить подозрения от мёртвого, ну скажи мне!

– А то ты не понимаешь! – Мне теперь казалось, что я понимаю всё. – Ты не хочешь родителей Майкла даже близко в своей жизни, и Стив делает всё возможное и невозможное, чтобы оградить тебя от них. Он даже пожертвовал своим добрым именем ради тебя, а ты не ценишь. Ты не ценишь, когда люди тебе помогают. Ты принимаешь это, как должное. А я на месте Стива давно сказала бы твоей матери правду, раз её дочь оказалась такой неблагодарной.

– О, да! Мисс Кэтлин в своём репертуаре! Когда это я тебе не сказала спасибо за зелёное яблоко во время токсикоза?!

– При чём тут я?!

Наплевав на задранную майку, как была в трусах, так я и вылезла из-под одеяла и приняла посреди гостиной обиженную позу. Оставалось только сохранить голос тихим, чтобы не краснеть перед соседями.

– Если бы ты вовремя объяснила всё матери – и беременность и нежелание связываться с родителями Майкла, она бы не считала Стива козлом и не обливала бы его помоями перед моим отцом, требуя, чтобы тот оградил от него меня…

– Вот это тебя и волнует больше всего! – продолжала нести чушь Аманда.

– Со Стивом всё кончено и опять же некрасиво, и всё из-за твоей дури! Всё, всё, что со мной случилось, произошло из-за твоего молчания! Ты никому из нас не сказала правду, заставив её выдумывать. Ты не пожалела никого – даже собственной матери! И теперь впутала даже моего отца. Благо Стив никогда с ним не пересечётся. Может, пришло время поговорить с ней? Это ты заварила эту кашу, и ты обязана расставить всё по своим местам. Ты всю беременность ждала, что мир встанет с ног на голову ради тебя. Этого не будет, Аманда. Никогда не будет. И ты добьёшься лишь того, что потеряешь последнего, кто тебя любит.

– Мать?

Мы не зажгли лампу, но гневный взгляд Аманды прорезал тьму ярче любого факела. Я хотела сказать – меня, но промолчала. После всего сказанного, прежними наши отношения никогда не будут. Если бы я не молчала полгода, их ещё можно было спасти. Если бы я промолчала сейчас… Но после гадостей, которые я услышала в свой адрес от собственного отца, я не могла больше молчать. Как он мог заподозрить меня в любовном треугольнике, как? Неужто мать Аманды представила всё в таком свете? И это после жарких объятий… Какая мерзость!

– Знаешь, я не пойду с вами в театр…

Какой театр?! Я видеть её не могла. Зачем, зачем она поехала к отцу? Могла бы пойти к психологу!

– Бросаешь меня, да?

Вот, Аманда лишь о себе думает. Не понимает будто, как мне противно, а я же дословно пересказала разговор с отцом. Ну, конечно, только её беременность имеет ценность. Куда там до моей души!

– Я не хочу говорить твоей матери, что не спала со Стивом, потому что я с ним спала. Я не хочу врать, но у меня нет никаких доказательств того, что он не спал с тобой.

– Так ты тоже не веришь мне?

Я стиснула перед собой пальцы, пытаясь сдержаться. Три вздоха, четыре, пять, и я уже говорила спокойно:

– Я верю и тебе, и Стиву. Вам мне лгать нечего. Но моё слово против слова поверивших в собственную фантазию родителей ничего не стоит.

– Хорошо, – Аманда прикрыла глаза. – Я завтра поговорю с матерью. И если хочешь, позвоню твоему отцу и скажу, что между тобой и Стивом ничего не было, – теперь она открыла глаза. – Ведь действительно ничего не было.

Я покачала головой:

– Из одной лжи с помощью другой не вылезают. Я сама с ним поговорю, если придётся, – говорила с потаённой надеждой, что отец забудет этот разговор, как страшный сон, хотя… Хотя он стал невольным свидетелем нашей телефонной ссоры со Стивом. Сдобренная рассказом миссис О’Коннер картинка могла принять размеры полотен Диего Риверы! Только не это! Только не это! Лучше не думать! Лучше поспать! Но как, как теперь лечь на один диван с Амандой после поставленного ультиматума? Как? И ещё она смотрит мне прямо в глаза, и глаза её горят, как у внеземного создания. Она и есть такая, не от мира сего, потому я и не понимаю, зачем она заварила всю эту кашу и перепачкала своей ложью всех вокруг. Аманда, как жаль, что нельзя отмотать назад время, когда всё было так просто.

– Ложись спать! – прошипела она змеёй и, обнявшись с подушкой для беременных, повернулась ко мне спиной.

Промолчать бы до встречи с миссис О’Коннер. Разговоры только проложат между нами большую пропасть. И мы молчали всё утро, будто вдруг вняли правилу не разговаривать с набитым ртом. Или скорее не портить утро грустными разговорами. На них у нас был отведён целый вечер.

Глава шестьдесят четвёртая «Не такие, как все»

Утром я нашла прекрасный предлог оставить их одних – пообещала миссис О’Коннор дописать портрет Аманды, чтобы она забрала его с собой. И ушла в парк, чтобы сохранить воздух квартиры нетронутым красками. Впервые я была довольна результатом, однако возвращалась домой всё равно со слишком тяжелым сердцем, тая надежду, что мать с дочкой тоже забудут про время, бороздя просторы детских магазинов или же признание Аманды задержит их в кофейне аж до самого вечера. Какой может быть театр, честное слово! Человеческую комедию, разыгрываемую Амандой последние полгода, не переиграет никакая великая классическая музыка!

Однако я не успела ещё дух перевести, а дверь уже распахнулась. По довольным лицам вошедших и вороху пакетов я поняла, что доверительной беседы не состоялось. Аманда мне соврала! Как всегда, впрочем. И чего вдруг я поверила в её благие намерения?

Они что-то говорили, но я не слушала. Они что-то показывали, но я не желала смотреть. Мне хотелось выскочить из двери и убежать далеко-далеко, за тысячу миль от лживых обещаний и таких же лживых улыбок. Здесь негде сесть от пакетов, негде лечь – здесь всё, абсолютно всё пропитано приходом в этот мир человека, который, ещё не родившись, поставил мой мир с ног на голову.

Почему мой? Почему я оказалась настолько причастной к чужой беременности, что даже чувствовала шевеление ребёнка в собственном животе? Или он урчал, напоминая про забытый обед? Или поезд так трясло, что всё внутри переворачивалось… Переворачивалось от обиды, что меня отставили в сторону, как лишнюю в игре фишку после того, как облили перед отцом грязью.

Слёзы застилали глаза, как туман, и я старалась не отводить взгляда от окна – благо половину лица закрывали солнцезащитные очки. Не надо было ехать в театр, надо было сослаться на головную боль, но я не сумела открыть рот. Я вновь промолчала и сделала то, что хотела Аманда – помогла ей не остаться с матерью наедине, отсрочила их разговор на очередной неопределённый срок, а впрочем… Впрочем, пора прекратить воспринимать дурацкое поведение Аманды, как личную обиду. Она не обижает меня, она обо мне вообще не думает, делая всё так, как считает лучшим для себя. Для себя одной! Даже не для своего ребёнка! Бедный, как же тяжело тебе придётся с такой матерью!

Я считала остановки. Как же тащится этот проклятый поезд! Я не могла больше пялиться на мелькавшие за окном домики. Там в цветных коробках живут люди – разные люди, и среди них много добрых. Так почему, почему же меня судьба сводит только с теми, кто причиняет мне одну лишь боль! Где справедливость? Что я сделала не так? Я не знакомилась с Амандой. Это отец заставил меня с ней жить, потому что ему было так за меня спокойней! Уж лучше бы поселил меня в общаге! Я не могу, не могу находиться в четырёх стенах с человеком, который мне постоянно лжёт!

Наконец мы добрались до Беркли, и я чуть ли не по-обезьяньи резво преодолела нескончаемые ступеньки подземного перехода. Театр не даст передышки, театр заставит меня сидеть вплотную к Аманде. Но тут небеса надо мной сжалились. В первый раз! Должно быть, миссис О’Коннор докупала третий билет, потому моё место оказалось в том же ряду, но через проход, и я сумела настоять на таком важном пустяке, как сесть отдельно от матери с дочерью, но даже этот островок не подарил желаемого спокойствия, необходимого для лицезрения спектакля. Я плакала, но уже не понимала отчего: слишком далека я была от проблем несчастных еврейских детей, которых англичане вывозили из оккупированной Вены, чтобы дать приют в Лондоне. Кто бы приютил меня! Обнял и позволил выплакаться.

Мне хотелось плакать – громко, много и прямо сейчас. И я плакала, много, но тихо в такт бесчисленным музыкальным шедеврам, вылетавшим из-под искусных пальцев пианистки, решившей поведать миру историю своей матери, которая из бедного еврейского подростка, шьющего на английской фабрике обмундирование для армии, превратилась в пианистку, играющую для высшего состава армии. Рассказать про музыку и розу, навсегда соединившую её с французским солдатом, который не находил английских слов, чтобы высказать восхищение её игрой. Этот моно-спектакль был создан, чтобы признаться в любви родителям, которые подарили ей не только жизнь, но и любовь к музыке и американскую свободу. Родителям, которых она не только любит, как должен любить ребёнок, но и восхищается, как женщина, чьи семейные ценности были взращены на их прекрасной истории любви.