Текст книги "Одна беременность на двоих (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 50 страниц)
– Ты чего не спишь? – сухо спросила я.
– Не сплю? – руки Аманды замерли в полете ласточки. – Десять часов уже. Заработалась ты, видать!
Это ж надо было настолько потерять нить времени! Я скосила глаза на балконную дверь: через незакрытые жалюзи пробивался свет.
– Слушай, греки ведь так пеклись о своём здоровье, и явно беременность у гречанок протекала легче, но ведь доставала не меньше, раз они в мифы такие обыденные женские желания запихнули…
Я всё так же немигающе смотрела на её заспанное, с отпечатком подушки, лицо, на потёкшую тушь, спутанные на висках волосы… Ну и гетеры не красавицами вставали с ложа любви… Хотя, быть может, они не красились так сильно, как египтянки, ведь у большинства явно были от природы густые чёрные ресницы.
– Всё болит… И рожать страшно и эти десять недель невыносимы…
– Двенадцать, – поправила я.
– Не, надеюсь я все сорок ходить не буду, хотя, говорят, мальчики ленивы и сидят дольше… Боже, как подумаю… Знаешь, может мне взять себе учеников из младших классов, ну английский с ними подтянуть, книжки там почитать… Надо объявления почитать, здесь же лафа – столько эмигрантов… Мать права, не представляю, как выгребу…
Аманда закусила губу, и я была уверена, что она сейчас заплачет, только Аманда поднялась с дивана раньше, чем я опустила ногу с кресла, и прошла на кухню.
– Что-то и гулять не хочется, всё тело ноет… Давай опять Лесси начнём выгуливать, чтобы отмазок не было, а сегодня… Мне сон приснился…
Не знаю, сделала ли Аманда паузу в своей речи, но я вся напряглась и даже почувствовала, какими тёплыми стали уши.
– Что я пытаюсь на ребёнка комбинезон надеть, а он не лезет, – спокойным тоном, даже со смешком продолжила Аманда. – Скоро тридцать недель, а мы так ничего и не купили… Пошли по магазинам, там хоть посидеть можно…
Я кивнула. Да хоть куда, только бы не смотреть в глаза и не пытаться говорить на отвлечённые темы, пока я окончательно не проснусь.
Примечание к части
Глава сорок третья «Кривое зеркало»
Я остановилась возле огромной рождественской ёлки, установленной посреди торгового центра подле эскалатора, и уставилась на своё отражение в огромном, чуть ли не с мою голову, серебристом шаре. Сейчас шар висел вровень с моим лицом, а в детстве приходилось подниматься на цыпочки и смотреться лишь в нижнюю часть: это было моим любимым рождественским развлечением, когда мы приходили с мамой за покупками и сфотографироваться с Сантой. Долго хохотали перед этим круглым кривым зеркалом, а сейчас мне впервые не захотелось даже улыбнуться, потому что стекло почти не исказило черты моего лица – именно с такой кривой рожей я жила с утреннего пробуждения от ночного кошмара. Оставалось только разреветься.
В голове царила пустота, потому что я старалась изгнать из неё все мысли об Аманде, вернее её ночном воплощении, и молилась, чтобы поход по магазинам вернул мне хоть крупицу душевного спокойствия. Я напоминала электрического ската, и мне даже казалось, что одежда на мне искрится при каждом движении. Я дёрнулась от машины, когда от одного прикосновения к крыше меня шибануло приличным разрядом – даже спадающая на лоб короткая прядь подскочила кверху. Аманда усаживалась на место водителя и не заметила моего состояния, но я всё равно сжалась вдвое, чтобы увеличить расстояние между нами, и, как неугомонная ворона, что-то каркала про засуху и прочую погодную муру, которую обсуждали по радио. Я чувствовала, как горят уши от сознания собственной глупости – что толку вторить радио-ведущему, ведь мы с Амандой были квартиросъёмщиками и никак не влияли на функционирование ирригационной системы нашего дома. Но сейчас это мыслилось мне спасительным сотрясением воздуха на любимую Амандой экологическую тему.
Больше всего я сейчас боялась озаботить Аманду своим молчанием, но при этом любой разговор казался прогнивше-фальшивым. Мной владело странное подростковое чувство пойманного на месте преступления воришки. Когда ты совершил проступок, о котором родители никак не могут догадаться, но тебе кажется, что они всё знают и ждут, что ты сам начнёшь неприятный разговор. И вот ты начинаешь нести всякую чушь, которая выдаёт тебя с головой. Тогда, в машине, мне казалось, что я уже почти спалилась, и достаточно ещё одного идиотского высказывания про дождь, и Аманда тут же съедет на обочину и бросит мне в лицо вопрос: «Кейти, что случилось?» А я и себе самой не могла ответить на этот вопрос, что же такое со мной вдруг случилось? Отчего я вдруг почувствовала реальную, ощутимую на физическом уровне, ревность к мёртвому парню. Нет, не нехватку внимания к своей персоне, а нечто иное…
– Кейти, ты…
Я так резко повернулась на голос Аманды, что сработала блокировка ремня безопасности, и тот до боли врезался в прикрытое лишь плотным хлопком плечо.
– Ты чего?
Я нервно пожала плечами, будто отвечая – ничего, хотя то, что в тот момент я вкладывала в слово «ничего », отказывалось в него влезать и выдавалось этим нервным потрясанием плечами.
– А я вот подумала, – начала Аманда так тихо, что мой перетянутый, словно гитарная струна, сердечный нерв почти оборвался.
– Раз завтра такая весенняя погода, давай поедем в Монтальво порисовать античные статуи?
Моё сердце звякнуло и провалилось во что-то мягкое, и я готова была завизжать от радости, что Аманда ни о чем не догадалась! Рисовать каменные обнажённые тела – да хоть от рассвета до заката! Это была великолепная возможность безболезненно убить последний день каникул, а потом начнётся сумасшествие с проектами по типографии, и на мои трясущиеся руки никто не обратит внимания. Ещё бы как-то убить эту ночь… Только ещё одну ночь без сна я не переживу, но сон рядом с Амандой вряд ли будет способен восстановить моё душевное спокойствие.
– Я хочу потренироваться на мраморном женском теле прежде, – Аманда взяла театральную паузу, и я вновь напряглась, – чем попробую вновь нарисовать тебя…
Хорошо, что Аманда смотрела на дорогу, потому что я была уверена, что в тот момент лицо моё перекосилось в сумасшедшей гримасе ужаса при одной только мысли, что мне вновь придётся перед ней раздеться. Я даже физически ощутила на себе воображаемый оценивающий взгляд Аманды, каким смотрят все художники, и тут же почувствовала шершавость чашечек своего лифчика. Взгляд мой упёрся в бутылку для воды, и хипповский знак на ней вдруг расплылся в мутную радужную лужу.
– Можно я попью?
Я еле разлепила пересохшие губы и не была уверена, что хоть какой-то звук в действительности сорвался с них, но рука Аманды протянула банку раньше, чем я сумела снять пальцы с ремня безопасности, в который вцепилась, как утопающий в соломинку. Крышка не поддавалась, и перед моими глазами вновь появилась розовая рука Аманды, и её пальцы быстро откинули крышку в сторону. Я скосила глаза, чтобы встретиться с узкими кошачьими глазами Аманды. Почему она смотрит на меня прищурено, словно смеётся, читая меня, как раскрытую книгу. Неужели плотная кофта выдаёт моё состояние?
– Надо бросить солнцезащитные очки в машину. Солнце сегодня такое яркое, аж глаза слезятся. Не находишь?
Я кивнула и вцепилась зубами в бутылку, будто прохладная вода могла стать для меня холодным душем. Быстрей бы добраться до торгового центра, быстрей… Покупки должны меня отвлечь, ведь я давно ждала, когда Аманда пожелает купить что-то для малыша.
Это действительно оказалось полнейшим сумасшествием. Мы походили на повзрослевших детей, пришедших в магазин игрушек – нам хотелось всего и сразу, ведь одежда была до безумия красивой и совершенно недорогой. Мне показалось даже, что Аманда впервые порадовалась тому, что у неё родится сын. Стеллажи с девчачьей одеждой захлёбывались розовыми пузырями и сердечками, в которых иногда проныривали горошек да кружавчики, тогда как мальчишеская одежда пестрела великолепными образцами графического искусства, в которых угадывались машины, монстры, динозавры, самолёты… Даже калифорнийских медведей не обошли дизайнеры в своих футуристических изысканиях, которые портили лишь отчего-то любимые повзрослевшими мальчишками примитивные черепа и брендовые имена с логотипами.
Весь вечер мы перебирали покупки, и я несказанно радовалась тому, что не приходилось больше высасывать из пальца темы для разговоров – оставалось только слушать Аманду. Она то и дело откладывала в сторону какую-то вещицу, чтобы потом возвратить в магазин, а затем вновь перетасовывала стопочки и к ночи уже ничего не желала возвращать. Мы стали складывать вещи обратно в пакет, как вдруг Аманда взяла зелёный комбинезон с симпатичным дракончиком и приложила к животу – пустые ножки забавно болтались в воздухе, и я впервые за этот день безотчётно и, главное, счастливо улыбнулась.
– Как он там умещается-то! – изрекла Аманда, заботливая подгибая ножки комбинезона под свой живот. – Обалдеть!
– А мне наоборот всё кажется таким маленьким, – сказала я, запуская два пальца в крохотные махровые носочки, выполненных в виде лапок собачки. – Как такие на ноги одеть!
– Знала бы ты, как эти ноги пинаются! Вот, приложи руку сюда…
О, нет… Когда я последний раз трогала её живот, когда? Я смутилась и не смогла вспомнить, словно моя напуганная память стёрла все тактильные воспоминания. Ещё вчера я злилась, что из-за моего неумения плавно водить машину меня ограничили в общении с малышом. Сегодня же не могла позволить себе прикоснуться к Аманде. Внутри всё замёрзло, словно я плюхнулась с головой в сугроб, так мне хотелось дотронуться до живота, но я стойко отказалась, и голос мой, как мне казалось, не дрогнул. Аманда же не пыталась скрыть своего удивления или даже обиды. Она поджала губу и быстро скрутила комбинезон в трубочку. И я почувствовала себя вдруг жутко виноватой, что из-за своей ночной дури испортила Аманде такой хороший вечер, ведь впервые за последние недели её лицо светилось неподдельным счастьем. Спасительная мысль, на удивление, пришла довольно быстро. Аманда даже не успела сунуть последние покупки в мешок.
– Хочешь, чтобы я подготовила для тебя бэби-шауэр? – выпалила я и заставила себе посмотреть подруге прямо в глаза, повесив на лицо подобие улыбки.
Аманда теребила картонки лейбла и ценника, которые, казалось, были в половину кофточки, а потом замерла на миг прежде, чем поднять на меня глаза, которые от неподдельного удивления стали совсем светло-голубыми.
– Серьёзно?
Я зачем-то по-дурацки пожала плечами, но тут же выпалила:
– Конечно, мне надо было сделать тебе сюрприз, но я не знаю, кого ты хочешь видеть на празднике…
Я говорила правду. Ещё в первые месяцы беременности я думала про бэби-шауэр, но была уверена, что Аманда будет устраивать его с матерью и друзьями в Рино, потому даже не заикнулась про него, а сейчас, когда поездка в Рино оказалась совсем нерадостной, я подумала, что смогу поднять ей настроение, если устрою вечеринку. К тому же, это было бы как-то совсем неправильно не соблюсти такую приятную традицию. Я смутно представляла, что делать, потому что была лишь на одном празднике у маминой подруги, которая пыталась растормошить меня после трагедии. Но если Аманда захочет принять мою помощь, то я точно справлюсь. К тому же, лучше уж я буду придумывать конкурсы, чем изводить себя странными мыслями о ревности к тому, кого уже похоронили.
– Я даже не знаю… У меня кроме тебя и подруг-то нет… Но, может…
Она осеклась. Голос её дрожал на верхней октаве, словно у девчонки, которой сообщили, что на каникулы её повезут в Диснейленд. Аманда действительно сейчас напоминала маленького ребёнка с круглыми щёчками, горящими румянцем, и с растрёпанными волосами.
– Давай посмотрим, кто на курсе остался и может… – протараторила Аманда и вдруг осеклась на секунду. – Терри могла бы приехать из Лос-Анджелеса… Остальные… Мать, не думаю, что приедет, да я и не хотела бы её видеть… Кейти, это так неожиданно, что мне действительно надо подумать. Честно-честно! Я – да, хочу праздник. Я… Я совсем погрязла в своих страхах и это, – Аманда наконец бросила последнюю кофточку в мешок, – двести баксов на распродаже, а это меньше половины того, что нужно… Я боюсь, о Господи, Кейти, как же я боюсь…
Она вдруг подалась ко мне и уткнулась макушкой прямо мне в грудь, чуть ли не коснувшись губами моих коленей. Только вместо того, чтобы обнять её, я толкнула Аманду обратно, то ли испугавшись за её живот, то ли оттого, что меня вдруг вновь ударило током, словно из открытой розетки.
– Ты что! – мой голос сорвался и упал, и фразу я окончила уже почти шёпотом. – Твой живот, ты раздавишь…
– Никого я не раздавлю! – в голосе Аманды вновь звучала обида. – Так сложно обнять меня, что ли? У меня никого, никого нет… А мне сейчас так хочется тепла… Я ведь правду сказала – никого, никого у меня нет, кроме тебя, а ты… Ты вдруг стала вести себя, как чужая… И всё после этого проклятого Стива, всё после него! Что он тебе про меня наговорил? Что?!
Аманда дёрнулась назад, и я даже вскрикнула, подумав, что она сейчас свалится с дивана, но она лишь резко перекинула ноги на пол и поднялась.
– Ты смотришь на меня, как он! Никакого понимания, одно осуждение! А ещё я, я плачусь тебе, что вся моя недавняя уверенность улетучилась, и ты теперь киваешь – я тебе, дуре, говорила ещё в августе, да? Считаешь меня дурой, считаешь, что мне надо бежать к родителям Майка и просить у них денег? Скажи же, что этот козёл звонил тебе, чтобы ты со мной поговорила? Он мне каждый день звонит! Я его заблокировала на Фэйсбуке, так он меня текстовыми сообщениями закидывает. Что, вы думаете, что у меня совсем нет своей головы?! Да я лучше к матери на поклон пойду и в социальные службы, чем позволю этой семейке влиять на воспитание моего – слышишь, моего ребёнка!
Аманда уже отскочила к стене и теперь стояла, привалившись к ней спиной, поддерживая руками живот сверху и снизу.
– Не смотри так, у меня Брекстоны…
Тогда только я услышала её ровное длинное дыхание и почувствовала, как у меня самой начало сводить низ живота. Словно удар молнии, пронзила меня мысль, что я совсем забыла про свой цикл. Я попыталась вспомнить, когда у меня должны были начаться месячные, и чем дольше думала, тем сильнее виски сковывало арктическим льдом.
– Что у тебя с лицом? – вдруг слишком громко спросила Аманда, и я подпрыгнула на диване, будто меня ударили хлыстом; я даже почувствовала, как скрипнули пружины.
– Живот схватило. Месячные должны начаться со дня на день, – я выдала эти слова, хотя уже поняла, что просчиталась с месячными дня на четыре уж точно. Разум пытался докричаться до меня через плотную ледяную завесу, что никаких последствий у того жуткого секса не могло быть, но сердце бешено стучало в висках, заглушая всё, даже голос Аманды.
– Больше всего я боюсь того, что Стив пойдёт к моей матери. Он способен, и тогда… Я не знаю, что со мной будет… Ты меня слышишь?
Оказалось, она уже села на диван и смотрела на мои колени, сцепленные моими окостеневшими пальцами.
– Может, тебе таблетку дать?
На лице Аманды появилась знакомая морщинка беспокойства, которая тут же из девочки превратила её в женщину, и эта перемена мне совсем не понравилась, хотя в тот момент я не могла адекватно ни на что реагировать. Мне вдруг захотелось помолиться, чтобы завтра проснуться в мокрых от крови трусах. Я не вынесу, просто не вынесу этого ожидания.
– Ложись спать, – рука Аманды легла мне на плечо, но все моё тело закостенело настолько, что я даже не дёрнулась. – Всё равно уже поздно, а завтра… Если тебе все ещё будет так плохо, то останемся дома, и я… Я смогу тебя нарисовать, и тебе придётся улыбаться…
И она улыбнулась, тепло и спокойно, как четверть часа назад, когда рассматривала детские вещи, а вот я, я не сумела улыбнуться в ответ. Я просто повалилась на подушку, так и не убрав от подбородка коленок, и каким-то чудом уснула вот так, не раздеваясь. Уснула мгновенно, словно сработал какой-то защитный механизм, и где-то там, в подкорке, какие-то молоточки звонко выстукивали фразу Аманды: «У меня, кроме тебя, никого нет…»
Глава сорок четвертая «Пленер в греческом стиле»
Это было самое страшное утро в моей жизни. Я открыла глаза, но вместо белых шкафчиков кухни увидела мерцающих светлячков и, приподнявшись на локтях, тут же почувствовала неудержимый приступ тошноты. Словно лунатик, я сползла с дивана и зигзагом, от стенки к стенке, зажав рукой рот, сумела добежать до туалета. Из последних сил я включила в кране воду, чтобы Аманда, если вдруг проснулась, ничего не заподозрила. Желудок с вечера был пуст, потому по воде унитаза нарисовался очень живописный жёлтый круг. Горло саднило от несплюнутой желчи, но сколько бы я не пыталась выдавить из себя всё то, что стояло в горле, ничего не получалось. Рот сводило от разлившейся по языку кислоты, и под звук спускающей воды, я принялась вымывать горечь ментоловым ополаскивателем.
Из зеркала на меня смотрела совершенно белая физиономия с лопнувшим в правом глазу сосудиком. Я тяжело дышала на манер Аманды, стараясь унять тошноту, но мутить меня не переставало, хотя низ живота, к счастью, тянуло уже не так сильно, как ещё минуту назад. Хотя упоминать слово «счастье» в сложившейся ситуации было глупо.
Я опустилась, как была, в одних трусах, на ледяную плитку и пару раз ударила затылком по стене, словно это могло помочь собрать воедино разрозненные мысли, чтобы здраво оценить моё незавидное положение. Меня часто мутило в первые дни цикла, но сегодняшнее моё состояние наводило на совсем иные мысли, которые заставляли меня холодеть и чувствовать, как по внутренней стороне рук текут две тонкие струйки холодного пота. Как такое возможно, как?!
Я с трудом соскребла себя с пола и заставила пройти на кухню, где в вазе лежали зелёные яблоки. Я мужественно вгрызлась в одно из них на манер зайца, передними зубами, и тут же с несказанным облегчением ощутила горьким языком кисловатый яблочный сок. На барной стойке лежал телефон, и я принялась судорожно искать описание первых признаков беременности. Пальцы тряслись, путая буквы, и если бы не всплывшие в поисковой строке подсказки, мне никогда бы было не набрать эту эшафотную фразу. С прочтением каждой новой подсвеченной выдержки, экран всё больше мутнел от навернувшихся слёз. До сегодняшнего утра я не знала, когда происходит овуляция, бывает ли та поздней и как «резинки» дают осечку. С просторов всемирной сети на меня поднимался цунами безысходности, под напором которого я выронила телефон и привалилась к стойке, почувствовав, как у меня вновь зарябило в глазах. За что это мне, за что?!
Я старалась не заплакать, я просто не могла позволить себе слёз перед Амандой. Она ни в коем случае не должна догадаться о моём положении и о том, какое решение я приняла. Я сделаю это молча, и никто и никогда не узнает про аборт, кроме, конечно, отца, который увидит счёт от врача, но я уверена, что он точно поймёт и поддержит меня. В горле стоял ком то ли желчи, то ли слёз, то ли ужаса от сознания того, какой несправедливо жестокой я была по отношению к Аманде полгода назад. Как, как я могла сейчас позвонить Стиву и сообщить о ребёнке, когда даже в страшном сне не могла представить его в своей жизни! Только я… Я не могла представить и ребёнка… Аманда как раз послезавтра идёт на осмотр, и я пойду с ней, чтобы всё обсудить с врачом. И это закончится, закончится совсем скоро, а сейчас надо попытаться взять себя в руки, чтобы Аманда не догадалась… Уж она и минуты не станет мешкать, чтобы позвонить своему дружку…
Я принялась медленно двигаться вдоль барной стойки, чувствуя неимоверную тяжесть в ногах.
– Кейти, тебе плохо?
Я замерла, как вкопанная, и обернулась к дивану. Аманда сидела на нем, выгнувшись назад, чтобы растянуть затёкшую спину.
– У меня просто начались месячные, всё пройдёт, – солгала я, не задумавшись и на секунду, и продолжила двигаться в ванную комнату, где тут же вынула из шкафчика коробочку с тампонами и, вернувшись в комнату, демонстративно сунула её в рюкзак, почувствовав, что сердце забилось почти в самом горле, а глаза защипало от подступивших слёз.
– Может, не поедем тогда на пленер?
– Нет, наоборот! – как-то слишком резко выкрикнула я, и тут же почувствовала, что на лбу и спине выступила испарина. – Мне на воздухе станет лучше…
Нет, только бы не оставаться с Амандой в замкнутом пространстве, которое сейчас превратилось в электрическое поле, где каждый вздох подруги заставлял меня вздрагивать, а то и подскакивать на месте. Мне казалось, что та слишком внимательно смотрит на меня и уж точно примечает прекрасно известные ей симптомы. Я отвернулась и, выпрямившись, гордо прошествовала к холодильнику, но лишь в нём вспыхнул свет, меня тут же накрыло новой волной тошноты, и я с силой шарахнула дверцей.
– У меня так болит голова, что есть совершенно не хочется, – через силу громко проговорила я, хватаясь за кусаное яблоко.
Ужас, как же обнажены были в тот момент мои нервы. Со вчерашнего дня я утратила способность говорить с Амандой, а она, вместо разговора, сейчас почему-то совершенно по-дурацки мне улыбалась, что бы я ни сказала… Я пыталась говорить про завтрашнее начало семестра и копаться на столе, потому что не могла смотреть на то, как Аманда ест. А потом был какой-то идиотский разговор в машине о том, что родители Эдгара Дега с обеих сторон имели американские корни, так как родились в Новом Орлеане, так что мы по праву можем считать мастера пастели американским художником… Аманда говорила всё это с таким умным видом, что я была уверена, что она специально надела маску отчуждённости, потому что изучает моё поведение. Я смотрела на себя в боковое зеркало и понимала, что никогда не выглядела настолько бледной и настолько странно вспотевшей. Погода пусть и была для января слишком тёплой, но не настолько, чтобы раздеваться до футболок. Я попыталась раскрыть рот, но вдруг поняла, какими фальшивыми всё это время были все наши разговоры про общие интересы, планы на учёбу и прочий абсурд, о котором просто невозможно думать, когда в тебе растёт другой человек. Как, как Аманда могла продолжать рассуждать о каком-то рисовальщике балерин, когда мир вокруг неё в одночасье стал скучным, сухим и бесцветным.
Я смотрела вперёд, бессмысленно считывая номера обгонявших нас машин, а потом мне показалось, что наша машина стала ехать слишком медленно, потому что я достаточно долго следила за странными отметинами на асфальте, пытаясь сообразить, как тормозные пути могли быть плавными зигзагообразными полосами, ведь машина физически не может так тормозить, а потом я вдруг рассмеялась вслух, поняв, что за ночь жутко отупела.
– Ты чего?
Я, похоже, напугала Аманду, но не могла остановить свой приступ безудержного смеха, потому что до меня с неимоверным опозданием дошло, что я приняла за след от шин отбрасываемую на асфальт тень от провисающих слишком сильно электрических проводов. Я рассказала про это Аманде, но та даже не улыбнулась, ещё раз поинтересовавшись, как я себя чувствую. Я предпочла молчать до самого парка, моля чтобы на небольшом серпантине мне вновь не стало дурно.
Первым делом Аманда потащила меня в небольшую картинную галерею, расположенную в европейского типа вилле, в прошлом веке принадлежавшей мэру Сан-Франциско. Дежурная тётечка оторвалась от книги и приветливо нам улыбнулась. Её короткое приветствие стало единственным, что нарушило тишину крохотной комнаты за всё наше посещение. Смотреть было нечего: я впервые не восхитилась современным искусством, которое состояло из каких-то неоновых проводков, используемых в вывесках. Да и если бы в зале были выставлены работы Рубенса, в нынешнем состоянии я осталась бы к ним абсолютно равнодушна. Я стояла и тупо в сотый раз перечитывала табличку: «Дорога любви»… Ну да, главное же красиво обозвать своё…
– Что умного ты нашла в этой… – я пыталась подобрать нейтральное слово, но даже «композиция» казалась слишком высокопарной для обозначения этой погнутой светящейся проволоки. Однако лицо Аманды в тот момент выглядело поистине одухотворенным, словно она вдруг очутилась, например, в Лувре на пару со своим Дега!
– Да ты что, Кейти, это же офигенная мысль! Ты когда-нибудь считала, сколько шагов проходишь в день?
– Мне по барабану, если честно, – выдала я безразличным тоном, начиная вновь ощущать утреннюю слабость и желание прислониться к стене.
– Знаешь, как в древности расстояния мерили? Вместе с армией на марше были атлеты – они шли и считали шаги. Если пересчитать длину этой полоски в предложенном масштабе, мы узнаем, сколько этот человек был счастлив.
– При чём тут счастье? Ты что думаешь, что каждый любящий счастлив? А как же тогда несчастная любовь?
– Счастлив, потому что душа его живёт, и потому ему не скучно. Потом, глянь на эти пики чувств, это как кардиограмма или же горы… Точно горы, – Аманда даже подняла палец к потолку, словно готовилась выкрикнуть «Эврика». – Идти ведь в гору тяжело, и шаг замедляется, и с полпути тебе уже хочется повернуть назад, потому что кажется, что вершина недостижима. Но когда ты наконец обессиленный вползаешь наверх, ты хмелеешь от высоты и понимаешь, какой был дурак, что хотел отказаться от любви, потому что было тяжело добиться взаимности, и потому ты утратил веру в свои силы. А потом бежишь вниз, потому что от любви вырастают крылья, и время летит незаметно. А потом равнина и спокойствие, даже немного бытовой скуки, а потом может возникнуть проблема, которую ты будешь решать, карабкаясь в гору или проваливаясь в ущелье безысходности, из которого почти по отвесной стене выбраться намного труднее… Ты вообще слушаешь?
Слушала ли я? Я слышала лишь, как звенело в моих ушах.
– Аманда, а ты действительно успела испытать это чувство? Но к кому?
Я не была уверена, что озвучила вопрос, потому что Аманда осталась стоять ко мне спиной. Впрочем, сил настаивать на ответе у меня не было. Свободной от работ стены в галерее не оказалось, и я шагнула к стенду, на котором были налеплены магниты со словами. Между ними мелом были выведены каракули, но мне было плевать на испачканную руку, потому что голова снова пошла кругом, и я с трудом фокусировала зрение на фразах, которые кто-то умудрился составить на доске.
– Три лягушки любят яйца, – прочла я, но не сумела улыбнуться.
Некоторые слова на магнитиках были соединены дописанными от руки.
– Мы счастливы, пока мы маленькие дети, – прочитала я уже с меньшим напряжением.
А дальше шла просто фраза, написанная мелом:
– Любовь – это не любовь…
– Это ведь не детский почерк, – сказала подошедшая Аманда. – У кого-то совсем скудная фантазия. А давай придумаем что-то со словом «младенец»…
Она что, так проверяет меня? Перед глазами вновь поплыло, и я с трудом различила её руку, коснувшуюся магнита. Поняв, что не в состоянии больше находиться в помещении, я бросила на ходу:
– Мне надо тампон сменить…
Я вылетела на улицу и действительно побежала к туалету, но у самых дверей меня вдруг отпустило, и я просто прижалась к стене, чтобы перевести дух и унять сердцебиение. Был ли то физический приступ, или же больше психологический, словно защитная реакция на это жуткое слово «младенец»… Как же в таком состоянии возможно что-то нарисовать, но я должна взять себя в руки и протянуть два дня до визита к врачу… Аманда же тем временем вернулась к машине и достала из багажника доски и пеналы с углем и пастелью. Я увидела её с лестницы, потому направилась прямо к парковке.
– Тебе лучше? – спросила она, внимательно глядя в моё белое лицо.
– Да, просто много крови…
Аманда перекинула за спину рюкзак с едой и уже хотела взять мою доску, как я перехватила её руку.
– Я сама справлюсь. Кто из нас беременный-то…
Зачем я это сказала? У меня чуть не затряслась нижняя губа, и я быстро шагнула вперёд, чтобы неразоблаченной прошествовать вдоль сочного зелёного газона к ботаническому саду.
– Давай вазы рисовать, – бросила я, не оборачиваясь, ещё больше прибавляя шаг, чтобы быстрее усесться на каменную скамейку.
Здесь было солнечно, и Аманда даже скинула кофту, но я побоялась снять свитер, словно Аманда могла увидеть мой, конечно же, плоский живот, и обо всём догадаться…
Я никогда не могла научиться рисовать на коленях, несмотря на наши постоянные пленеры в университете: доска постоянно давила в живот, особенно, когда я приподнимала её, чтобы работать в верхней части листа. Но сегодня мне было настолько больно ощущать кожей край доски, что я даже поморщилась и уставилась на свой спрятанный под свитером живот. Я умудрилась запачкать его пастельной стружкой аж в двух местах. Да и ваза моя выходила какой-то вытянутой и недостаточно пузатой. В душе бессознательно начала подниматься гремучая смесь злости и обиды за бесцельно потраченный час. В руке в тот момент я держала шкурку для затирки и с ожесточением кинула её на середину листа, чтобы, прижав ладонью, размашистым движением смазать слои, превратив набросок в коричневатое месиво.
Меня больше не мутило. Свежий воздух сделал своё дело, но настроение стало ещё паршивее. С поджатой губой я взглянула на Аманду, которая из-за выдающегося вперёд живота, работала на вытянутых руках. Поставленная почти вертикально доска касалась её коленок, а голова клонилась на правое плечо – как можно было вообще держать тело в подобной позе! Аманда то и дело вскидывала глаза на вазу и водила по листу пастельным карандашом. Я смотрела на её сосредоточенное лицо, и сейчас в профиль, с перетянутой шеей едва заметный второй подбородок прорисовался достаточно чётко. Так странно было видеть её припухшее лицо над относительно худыми плечами, видимых даже в свободной спортивной кофте. Спина её, вечно ровная, словно у балерины, сейчас свернулась колесом, и складки толстой ткани на груди легли прямо на гармошку живота, превратив кофту в бесформенный шарик, который не до конца накачали воздухом. В моей руке всё ещё была ткань для затирки, я скатала трубочкой её кончик и принялась в чистом углу листа выводить драпировку кофты Аманды, надеясь успокоиться, но в итоге швырнула тряпку в сторону и машинально приложила руку к собственному животу, оставив на свитере ещё одно жуткое пятно. Только вдруг мне показалось, что живот надулся, хотя как это было возможно на таком маленьком сроке…
– Ты почему испортила вазу?
Я чуть не подскочила со скамьи, так бесшумно подошла ко мне Аманда. Её доска осталась лежать на противоположной скамейке, и даже отсюда я видела чёткий классический рисунок.
– Она не получилась.
Я не лгала, у меня действительно не получилось, только я совсем не была уверена, что причиной неудачи послужил мой токсикоз, а не отсутствие таланта.
