Текст книги "Одна беременность на двоих (СИ)"

Автор книги: Ольга Горышина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 50 страниц)

Я боялась найти микроволновку вновь забитой специями, но Аманда позабыла о микроволнах. Она следила за часами, засекая каждую схватку, даже не удостоверившись, что за той последует вторая. Как она пережила готовку брокколи, даже не знаю.

– Помнишь, я говорила тебе, что острая еда провоцирует схватки?

Звонок Аманды поймал меня у самой машины. Пришлось согласиться и заехать в магазин. Я набрала в корзину несколько пачек мороженной говядины с брокколи и острым соусом и безалкогольную основу для Кровавой Мэри. Заодно прихватила соус Табаско на случай, если еда покажется Аманде пресной.

Плита сияла чистотой, но мне всё равно мерещились хрусталики осколков. Мясо шипело на сковороде, и пришло время добавить соус. Запах тут же отозвался в животе желанием выпить полный стакан газированной минеральной воды.

– Ты мало купила, – заявила Аманда, наливая мне полный стакан Кровавой Мэри, но я тут же отодвинула его к ней.

– Это только для тебя. Я буду чай.

Во рту горело от брокколи. Если Аманда не загнётся сегодня от изжоги, я удивлюсь. Но удивляться не пришлось. Перед сном она выпила бутылку минералки и потом долго тяжело дышала, сгорбившись над животом.

– Может, дышать потренируемся? – предложила я, пытаясь её хоть как-то развеселить.

В блокноте у меня действительно нашлась запись о дыхательных упражнениях, и я поспешила перенести всё в заметки на телефон.

– Хи-ха-ху, хи-ха-ху, хи-ха-ху…

Мы приговаривали обезболивающее заклинание вместе, и образовавшийся от китайской еды горький комок мячиком скакал и в моём горле. Пять, десять, пятнадцать минут. Потом Аманда выдохнула, как паровоз, и заявила:

– Не помогает. Надеюсь, на схватках это всё же действует магически.

– Ванда говорила ещё про упражнение «дуть на свечки»…

– Так я это постоянно использую! – перебила Аманда зло. – Но сейчас мне кажется помогут лишь два пальца. Как на римских пирах. И можно снова жрать.

Я бы хотела рассмеяться, да не могла. Слишком крутило живот. Кажется, я отвыкла от готовой еды или подобной остроты.

– Лучше расскажи мне что-нибудь интересное.

Я пожала плечами: интересного ничего на уроках не было. Если только информация про первую феминистку Мексики заинтересует Аманду. Сестра Хуана Инес де ля Круз пошла в монахини, чтобы избежать участи женщины семнадцатого века– дома и детей – и продолжить учиться и творить литературу, став признанной десятой музой латинской Америки. Мы читали на уроке её стихи.

– Сейчас можно просто не рожать.

Аманда почти вскочила с дивана и ринулась в ванную. Звук откинутой крышки унитаза остановил меня. Два пальца не понадобились. Может, теперь ей полегчает?

– Я больше это есть не буду, – Аманда, пошатываясь, вернулась к дивану. – Как мы это ели раньше…

На этот риторический вопрос мой живот отказывался отвечать. Может, это нервное?

– Спать ляжешь? – спросила я очевидное.

– Я теперь всегда буду рано ложиться, ведь всё ночью обычно начинается. А ты можешь сидеть пока. Свет мне не мешает.

Сидеть надо было. И много. Доводить до ума все проекты, но хотелось одного – спать. Сейчас Аманда вновь выдула почти галлон жидкости – значит, станет бегать в туалет больше обычного. Пусть она теперь спит на полу, но мягкие кошачьи лапки ей никто не приделал, пока ещё. Как же мамы крадучись выходят из комнаты со спящим ребёнком?

Я загрузила в программу фотографии, сделанные на прошлой неделе в университете. Пальмы показались слишком тонкими, черепичные крыши плоскими, башни перекошенными – архитектурный проект я, кажется, завалю. За месяц я не научилась снимать ничего. Смотреть на мир через объектив, как у героя из фильма «Мосты округа Мэдисон» у меня никогда не получится. Если бы курс не входил в обязательную программу, я бы его бросила без всяких сожалений. Может, с пейзажами будет легче?

И я взяла на утреннюю прогулку фотоаппарат. Да, ту самую, которую Аманда решила сделать ежедневной. Хорошо ещё сумела отговорить её от гор. Мы не можем отказаться от прогулок с Лесси, но сажать собаку на сиденье рядом с автокреслом нельзя, а на моей машине Аманда ездить отказалась, боясь не успеть поменяться, когда потребуется ехать в госпиталь. Хорошо ещё, что она сама залила полный бак и позволила мне ездить на учёбу на собственной машине. Мне хоть не приходилось отчитываться за фантики от шоколадок, которыми я утоляла зверский голод после окончания занятий. Да и вообще хоть какая-то свобода и безотчётность.

Телефон зазвонил за один светофор от выезда на скоростную трассу. Сердце подпрыгнуло к горлу, и я еле сумела втиснуться между припаркованными у обочины машинами. Даже наехала на красную пожарную линию. Сейчас это не важно, я ж не оставляю машину, мне только надо ответить на звонок, который нельзя пропустить. Неужели оно самое?

Но нет, могла бы ехать дальше. И почему я не посмотрела на номер звонящего? А теперь уже было поздно.

– Как дела?

Когда же я сумею позабыть голос Стива!

– Нормально, а у тебя?

Только бы додумался промолчать. Но нет, пустился рассказывать про свои успехи с Гуглом. Хочет предупредить, что летом будет рядом? Угу, только я далеко. Я тогда вообще из Рино не вернусь до того момента, как ты, милый, свалишь обратно в Девис.

– Я просто хотел сказать, что если Аманде нужна помощь с переездом, – неожиданно прервал свою похвальбу Стив, – я готов помочь.

Он для этого звонил? Или наконец догадался, что раз я молчу, мне его профессиональные успехи мало интересны. Вернее, интерес мой скатился ниже нуля в негатив, и я еле сдерживалась, чтобы не попросить его заткнуться.

– А Аманда разве просила тебя о помощи?

– Она никогда не просила никого о помощи и не попросит. Потому я у тебя спрашиваю, нужна ли моя помощь?

– Не нужна, – отрезала я и тут же добавила, чтобы Стив не подумал, что я просто злюсь: – У неё вещей мало. Она специально не покупала для ребёнка ничего, кроме одежды. К тому же, мать за ней приедет. У неё в машину всё войдёт.

– А что с машиной Аманды? Я могу её перегнать. Приеду из Девиса на поезде.

Какой смышлёный! Только бы влезть со своей помощью.

– А машину я привезу ей, когда приеду в Рино на лето.

Мы вообще не подумали о машине. Но верно, не поедет же Аманда сама за рулём восемь часов после родов. Так что моя ложь могла оказаться правдой.

– Значит, ты летом у нас?

«У вас?» – чуть не сказала я, но вовремя сдержала эмоции.

– Я думала, ты работаешь летом у нас, – я специально растянула на его манер последнее слово. Решил поиграть в брумбол – пожалуйста! Я могу метлой заехать нехило!

– В общем, да, у вас, но всё же надеюсь выбраться в Рино, чтобы увидеть ребёнка Аманды и…

Стив запнулся, проглотив имя друга. Так хотелось сказать, что младенцы не похожи на родителей, они похожи на пупсов, но, вспомнив слёзы Стива в кофейне, решила вежливо промолчать.

– В общем, Кейти, если вдруг…

О, боже, Стив, не начинай только про очередную попытку!

– Если Аманде действительно нужна помощь, пусть это буду я, к кому она первым обратится. Мне это важно, понимаешь?

– Понимаю. Я всё, Стив, прекрасно понимаю…

И, главное, понимаю, что я полная дура, что не могу перестать о нём думать, хотя Стив, похоже, перешагнул через наши с ним приключения, и стремится всеми правдами и неправдами отдать долг мёртвому другу. Неужели это и есть мужская дружба? Или просто Стив такой? Или это его с Амандой дружба, которой мне не понять…

– Спасибо, Кейти. Хорошего дня.

Я швырнула телефон на сиденье и сжала руль и ресницы, чтобы не дать волю слезам. Почему, почему я была на Тахо такой дурой! Кое-как собравшись, я доехала до дома и озадачила Аманду с самого порога:

– Я вдруг подумала, а что ты будешь делать с машиной? Мать ведь приедет за тобой на собственной.

Аманда подняла голову от акварельной бумаги.

– Я поеду на ней. Там правильно стоит автокресло. Я не собираюсь переставлять его к матери.

Она замолчала на мгновение, что-то явно обдумывая. Наверное, тоже, что и я: как она столько часов проведёт одна с ребёнком: покормить, переодеть, да и самой отдохнуть.

– Ты хотела предложить поехать со мной?

Я этого не хотела, но в голосе Аманды не слышалось вопросительных ноток, хотя это обязан был быть вопрос!

– Я бы с радостью, но учёба.

– В пятницу поедем, а в воскресенье вернёшься на автобусе или отыщем тебе попутчика. Может, кто из наших поедет сюда…

О ком она сейчас подумала? О Стиве? Спасибо, я пешком пойду.

– А мать что думает? – нашла я безопасный переход на другую менее опасную для меня личность.

– А это меня волнует в последнюю очередь, – отчеканила Аманда. – Я еду на собственной машине. А она вообще может сюда не приезжать. Зачем?

– Но ты с ней говорила?

– Нет. Я не хочу с ней говорить. Я пишу ей текстовые сообщения. Я не могу слышать её голос.

– Аманда, это же мать…

– Да, это мать! – Аманда швырнула мокрую кисть на почти готовый рисунок. Я аж вскрикнула от жалости. – Но не мама. Чувствуешь разницу?

– Наверное, не чувствую.

– К твоему счастью!

Я отвернулась, чтобы оторвать от рулона бумажное полотенце. Может, рисунок ещё можно спасти?

– Спасибо, – буркнула Аманда, промокая водяной пузырь. – Прошу, не говори мне о матери. Если тебе что-то нужно будет знать, я скажу. Дай мне спокойно дожить оставшиеся мне дни.

Голос умирающего лебедя! Оставшиеся дни… Знала бы она, что значит никогда не слышать голос матери!

Отцу я так и не позвонила. Просто написала сообщение о своих псевдоуспехах. Пусть думает, что я учусь. А мне бы точно уж пора начать учиться. Утренние фотографии мне тоже не понравились. Пусть на них и была мимоза, солнечный предвестник весны. Горы раскрасили яркие полевые цветы, но на такие вершины мы явно с животом не заберёмся. Зато фотографии Аманды вышли хорошими. Жаль, их не сдашь вместо пейзажа. Аманда теперь заставляла меня снимать живот чуть ли не каждый день, который считала последним.

– Завтра я уже могу заснуть мамой, – иногда мечтательно выдавала Аманда каким-то не своим счастливым голосом, и я старалась уловить в нём прежние знакомые нотки, которые почти изгладились из памяти злобными окриками.

Дождь не вернулся. Воздух вновь стал до безумия сухим, как и моя кожа, и я судорожно принялась перед сном перерывать ящики в поисках нового крема, потому что тюбик в рюкзаке закончился.

– Что ты там ищешь? У меня уши от шума закладывает!

– Крем для рук, – ответила я, не обернувшись, стараясь теперь переставлять вещи потише.

– Он у меня.

Тогда я обернулась. Аманда намазывала кремом ноги.

– Он же для рук…

– Для ног закончился, а мне обязательно надо сделать массаж.

Я молча протянула руку в надежде получить тюбик, но Аманда играла со мной, будто с ребёнком:

– А почему ты не спрашиваешь, зачем мне массаж?

– Зачем тебе массаж? – не стала противиться я.

– Ничего ты не помнишь с курсов! – опять чуть ли не закричала Аманда, и я решила не подсаживаться к ней на диван. – Раз в начале беременности не рекомендуют массировать ноги из-за возможных сокращений матки, то в конце он как раз стимулирует роды, – И когда моё лицо осталось непроницаемым, добавила: – Кейти, у тебя что, всё тело нечувствительное?

Причём тут моё тело? Я-то к её родам какое отношение имею!

– Ты не чувствуешь ничего, когда мажешь ноги и руки? – не унималась Аманда.

– А что я должна чувствовать?

– Тебе просто должно быть хорошо…

– Мне будет хорошо, когда пропадёт эта сухость, – отчеканила я и протянула руку. – Дай крем.

Она протянула тюбик.

– Знаешь, Кейти, я сейчас даже завидую тому, что ты ничего не чувствуешь. Я вот до груди дотронуться не могу.

– Ну так и оставь её в покое! Что грудь-то тебе сдалась! Молозиво потекло?

Нет, молозива не было. Я бы увидела прокладки в бюстгальтере.

– Кейти! Что за идиотские вопросы! Всё, что я сейчас делаю, помогает вызвать роды. Что тут непонятного?

Я промолчала. Этот пункт был мне понятен без объяснений. Стимуляция сосков. Отлично! Но зачем, если это больно? Только спрашивать не стоит. Аманда видно на взводе, хотя до понедельника далеко.

– Я не хочу стимуляции, не хочу, понимаешь? – Аманда не собиралась прекращать беседу, но лучше поддерживать её лишь кивками. – В понедельник врач обещает мониторинг, чтобы понять, сколько они могут позволить мне переходить. А могут и сразу же послать на стимуляцию. Понимаешь?

Конечно, я понимаю её желание родить самой как по книжке, но какое отношение её желание имеет к реальности? Если врачи не в силах предсказать течение родов, то что она хочет от меня?

– Я сама не могу, мне больно. Но если ты сделаешь это…

Аманда замолчала, а я явно что-то пропустила. Что? Она смотрит слишком выжидающе. Она явно что-то спросила, а я слишком увлечённо продолжала тереть влажные руки, словно могла содрать старую кожу.

– Ты не думай, я смогу, – продолжала гипнотизировать меня Аманда. – Это самому себе тяжело причинить боль, но когда боль причиняет тебе другой, намного проще её вынести. И ты ничего же не чувствуешь. Для тебя ведь без разницы держать меня за пальцы или за соски…

Она сама замолчала, или моё шумное приземление на пол заставило Аманду закрыть рот. Подо мной случайно оказался скрученный спальник, и я забалансировала на нём, как на мяче.

– Оставь для другого времени свои чёртовы комплексы! – разозлилась Аманда на моё ошарашенное молчание. – Пожалей меня! Я не хочу стимуляции. Это больно, понимаешь? При ней схватки сильнее обычных. Ну что тебе стоит?

Ничего, мне это действительно ничего не стоит. Я ничего не чувствую. Абсолютно ничего. Наваждение первых месяцев пропало. Оплеуха Стива отрезвила меня. И сколько бы я ни желала после Тахо смотреть на Аманду прежними глазами, у меня не получалось – между нами встала смерть Майкла, враньё матери, выкрутасы со Стивом. Каменной стеной, в которую я продолжала биться головой, понимая, что не разрушу её, а только себя покалечу. И я выдохнула:

– Хорошо.

– Руки у тебя как раз мягкие сейчас, – скривила рот Аманда, и её плохо скрываемый страх перешёл дрожью в мои пальцы.

И всё же я села на диван, а она поправила подушку и улеглась на бок. Теперь, чтобы дотянуться до груди, пришлось вновь сползти на пол, только на этот раз мягкого спальника подо мной не оказалось. Свет от торшера падал Аманде на лицо, и она зажмурилась. Пусть так и лежит с закрытыми глазами, чтобы не видеть моей прикушенной губы. Соски огромные, тёмные, с прежними жёлтыми крапинками. Я сжала правый сосок, левый не могла – больной палец отказался сгибаться. И когда надавила сильнее, почувствовала под пальцами сухие крупицы молозива.

– Мне не больно, можешь сильнее.

К счастью, Аманда не открыла глаз. Возможно, ей тоже не хотелось меня видеть. Наша прежняя близость растворилась в холоде последних месяцев. Сжавшийся в комок живот выдавал мой страх сделать ей больно. Что, что должно сейчас произойти?

– Он шевелится, чувствуешь?

Аманда поймала мою свободную руку и, стиснув больной палец, приложила к голому животу. Влажная уже не от крема ладонь приклеилась к коже. Меня били – сильно, явно требуя прекратить издеваться над матерью, но пальцы уже работали отдельно от моего мозга, будто крутили на ручке колпачок с сорванной резьбой.

– Когда же это уже закончится…

Стон Аманды заставил пальцы остановиться.

– Продолжай! – тут же приказала она. – Я говорю про беременность. Я уже не могу, я хочу родить, я устала от постоянной боли… Я хочу спать на спине. Я ничего в жизни больше не хочу. Просто лечь на спину и уснуть! Я вообще хочу уснуть, проспать восемь часов подряд…

– Не сможешь. Ребёнок ест каждые три часа.

– Но если спать вместе, говорят, он сам может присасываться ночью, а ты продолжаешь спать. Тебе не понять, как мне хочется спать!

– Почему не понять? Думаешь, я сплю? Думаешь, я не слышу, как ты в туалет бегаешь?

Аманда дёрнулась и вырвала сосок из моих пальцев.

– Я тебе предлагала разъехаться, забыла? – прорычала она, сев на диване и запахнув пижаму. – Ты сама осталась.

Я отползла к спальнику, но привалилась к нему лишь спиной.

– Я хотела помочь, и я помогаю.

Сцепив пальцы в замок, я поднесла их к губам и принялась кусать кожу.

– Только ты постоянно тыкаешь меня своей помощью!

– Я?

У меня не осталось слов, у меня даже не осталось эмоций.

– Ты! Ты! Мне плохо, понимаешь? Мне безумно плохо! Ты могла бы промолчать иногда.

Это я говорю? Да я только и делаю, что молча слушаю, а сейчас точно не собиралась раскрывать рта.

– Я хочу родить. Хочу перешагнуть этот рубеж. Сейчас я будто вишу в воздухе – я не знаю, кто я. Даже собственное имя кажется мне чужим.

– Послушай, – сказала я, потому что не хотела дальше слушать то, что уже крутилось на языке Аманды. – Ты точно родишь. Беременной не останешься. Знаешь, говорят не думай и того не будет. А ты наоборот думай… Ну, например, о Дне Святого Патрика. И тогда обязательно родишь в этот день. Ну? Переходишь всего два дня. Тебя никто не станет так скоро стимулировать. Давай думать о Патрике, слышишь? Хочешь, поплетём змеек вместе? Это поможет. Я уверена.

– Ну да, – огрызнулась Аманда. – Ещё скажи пообещать ему, что я сына назову Патриком.

– А почему бы нет? У тебя же нет имени.

– Почему нет? Я просто тебе не говорю его. Оно есть.

Я отвела глаза. Мне просто не говорят. Мне ничего не говорят. Хорошо. Почти сорок недель. Всё почти закончилось. Почти.

Глава семьдесят четвёртая «Когда же уже „оно“?»

Ехать в университет или не ехать? – было теперь моим ежедневным гамлетовским вопросом. Вторник не стал исключением. Аманда стояла перед часами и отрывисто дышала.

– Снова пять минут, – выдохнула она наконец, и я зачем-то загнула четвёртый палец, больной. Зачем? Мы замеряли схватки уже второй час! Все пальцы давно закончились, и я сбилась со счёта.

– Тебе больно? Или, как и прежде, нет? Что мне делать? – спросила я уже громче, не получив за минуту никакого ответа.

Подскочили мы обе в шесть утра. Аманда ринулась обратно в туалет, не успев вернуться в спальник.

– Принеси мне прокладку! – крикнула она уже из ванной комнаты.

И я стала судорожно рыться в шкафу, пытаясь отыскать полупустую упаковку.

– Теперь надо ждать, – выдала она, получив желаемое.

Только сколько, не сказала. Прокладка не окрасилась в розовый цвет. Получается, воды не отошли. Однако схватки шли одна за другой, но на лице Аманды читалось больше удивления, чем боли.

– Позвони врачу! – прокричала я, понимая, что тихий голос она сейчас просто не услышит.

– Рано, – отрезала Аманда.

А мне не рано! Мне уже поздно ехать на учёбу. Снова опоздаю!

Вчера, поддавшись на уговоры, я ушла с лекции, чтобы ехать к врачу, и даже зашла в кабинет, потому что мониторить Аманду должны были целый час. Я уселась в кресло, и пока медсестра крепила на живот датчики, могла делать вид, что мне это очень интересно, а потом еле уговорила Аманду дать мне возможность подготовиться к тесту по испанскому. Она может и сама послушать сердце малыша, без моего участия.

Я включила на телефоне учебное приложение, вставила в уши наушники и попыталась сосредоточиться на лекции – о том, чтобы делать упражнения, речи не шло. Аманда то и дело дёргала меня за локоть, чтобы я посмотрела, как ходят ходуном датчики.

– Может, ему страшно? Сердце же нереально быстро стучит. Как у зайца.

Живот перетягивала толстая резинка, которая явно не нравилась малышу – кожа под ней от ударов маленького тельца перекатывалась, как волна, и заглянувшей к нам медсестре пришлось заново крепить датчики.

– Сейчас больно? – склонилась она над Амандой, указывая на монитор, который показывал схватку.

– Я ничего не чувствую, – прошептала дрожащим голосом Аманда. – Это плохо?

– Всё хорошо. Всё хорошо, – успокоила её медсестра. – Хочешь, я отключу звук?

Аманда кивнула. Медсестра убавила громкость и оставила нас одних. Теперь я точно не смогу поучиться – чего она так на меня смотрит? Чего она нервничает? Ей же только что сделали УЗИ и сказали, что малыш чувствует себя прекрасно, плацента не стареет, околоплодных вод предостаточно – со стимуляцией ещё неделю её не будут торопить, а эти датчики простая формальность. Чего она опять там фантазирует?!

– Я действительно не чувствую схватки. Только шевеления, – и не сделав паузы, Аманда добавила: – Дай мне ту книгу, пожалуйста.

Из держалки для журналов торчала детская книжка. Наверное, кто-то пришёл с ребёнком, и тот прихватил книгу из холла. В ней оказались достаточно интересные рисованные изображения негритянских рабов, выполненные на тёмном фоне. На некоторых страницах рисунки превращались в коллажи, а текст давался вперемешку разными шрифтами. Я придвинула крутящийся стул к креслу Аманды, чтобы лучше видеть, и заодно решила поправить на её ногах одеяло, но Аманда так дёрнулась, будто я прикоснулась к ней каленым железом! Или искусственным льдом. Мои руки действительно были холодными, но не настолько, чтобы почувствовать холод аж через две простыни.

– Аманда, ну не нервничай ты так. За полчаса, что прошли с УЗИ, ничего не изменилось. И главное, что схватки идут. Придёт время, почувствуешь.

Не думаю, что она сумеет родить безболезненно.

– Ты текст читаешь или только картинки смотришь?

Она что, просит отодвинуться?

– Картинки смотрю, – ответила я и почти оттолкнулась ногой от пола.

– А ты текст почитай. Хозяева в семь лет забирали детей у родителей и продавали на другие плантации. Почему именно в семь?

– Наверное, в этом возрасте ребёнок уже может жить без родителей и учиться чему-то, – предположила я.

– Семь лет, представляешь? Знать, что у тебя с ребёнком всего семь лет…

– Аманда, отдай книгу!

Тот, кто положил подобную книгу в медицинский офис, ни черта не понимает в беременных!

– Я читаю. А ты знаешь, для чего рабы шили лоскутные одеяла?

– Чтобы холодно не было.

– А вот и неверно. Они делали карту побега с Юга на Север – звёзды, деревья, перекрестки дорог. Они выбирали искусную девочку, обучали её и в новом доме ей обычно давали работу швеи и не обращали внимания на то, что во время отдыха та шьёт из лоскутков одеяло. А потом она показывала одеяло взрослым, они запоминали путь и потом в ночи бежали. Кому-то удавалось добраться до свободных штатов. А в каком году рабство отменили?

– Не помню.

– В тысяча восемьсот шестьдесят третьем.

– Как ты помнишь?

– В книжке написано.

Я облегчённо выдохнула, хотя и обидно было бы провалить тест по истории. А вот не написать правильно неправильные испанские глаголы завтра никак нельзя, и я отпросилась в холл поучиться. Слишком скоро Аманда вышла ко мне в сопровождении доктора, и его «до скорого» прозвучало обнадеживающе.

– А вдруг действительно родишь в день Святого Патрика. У тебя же полтора сантиметра раскрытие, – повторила я за доктором, не особо понимая смысла этих сантиметров.

Аманда промолчала, а в машине сказала:

 – Давай всё же будем подольше гулять. Мне уже не верится, что сама рожу.

– Да родишь ты, родишь… Но гулять дольше только радость Лесси.

– Нет, я про горы говорю. Парк мне не поможет.

– Аманда, у меня учёба! Вот до пятницы не родишь, поедем в горы.

– Ты забыла, что ребёнок растёт очень быстро после сорока недель. Мне нельзя ходить до пятницы.

– Аманда, а мне нельзя пропускать учёбу. Больше нельзя. Я уже все лимиты исчерпала!

– Ты хочешь, чтобы я поехала в горы одна? – с вызовом взглянула на меня Аманда, а я уставилась на дорогу.

– Ты не поедешь одна. Если тебе не терпится, то можем поехать в горы часа в три. Хочешь?

– Хочу!

А сейчас я хотела знать, смогу написать сегодня тест по испанскому или нет? После него я готова прошагать калифорнийскую землю, как солдаты генерала Валехо с восьми утра до пяти вечера без перерыва на обед. Но только после сегодняшнего теста!

– Езжай, – соблаговолила отпустить меня Аманда, и я бросилась к двери, чтобы вновь нервно проверять в кармане телефон.

Никто не позвонил. Слава Богу! Я даже заехала в пакистанское кафе за лепешкой с острой курицей. Туда добавляют огурец с йогуртом, и живот не спешит от них избавиться. Кто вообще придумал эту глупость с острой едой для вызова родов? Кто?!

После еды Аманда вновь считала схватки. Пошёл второй час, снова пять минут… Я сидела у двери, не зная, куда отправит меня Аманда: в парк или учиться. В итоге я так прождала до вечера и пошла одна выгуливать Лесси.

– У меня ночью отойдут воды. Вот увидишь, – говорила перед сном Аманда так убедительно, что я поверила, и разочаровалась не меньше её, когда утром не было даже схваток.

– Только мать позвонит, сразу начнутся, – попыталась пошутить Аманда, но у меня от её шутки скрутило живот. Как, как они собираются жить под одной крышей? Почему, почему Аманда не даёт матери шанс наладить отношения?

Но лучше об этом не думать и сосредоточиться на учёбе. После занятий мы точно идём в парк. Аманда сидит в библиотеке и ждёт меня, а после парка мы можем поехать прямо в госпиталь, поэтому едем снова на её машине. Все постоянно донимали меня вопросами, родила ли Аманда. Нет, нет, нет! Иначе бы меня сейчас на лекции не было.

Аманда решила ехать высоко в горы. Если вызывать роды, то вызывать. Заодно обещала мне прекрасные виды для фотографии. О, да, сиренево-жёлто-красные пласты весенних полевых цветов – это по-настоящему фееричное зрелище. Мы поднялись на машине почти на самую вершину, чтобы избежать особо крутых троп, но и на оставшихся дыхание захватывало даже у меня. Вода в бутылке уменьшалась с космической скоростью, и даже схватки какие-то появились. У Аманды, но живот крутило и у меня.

Аманда остановилась и принялась считать минуты.

– Давай вернёмся.

За плечами висел трипод и постоянно бил меня ниже спины, когда я цеплялась за кусты, чтобы стало легче карабкаться по козьей тропе. Мы почти ползком добрались до машины, и если бы тогда не повернули назад, не дошли бы. Я уже проверила на себе все эти «хи-ха-ху», но ровность дыхания не возвращалась. Хотелось откинуться на сиденье и спать, а не крутиться по серпантину под слепящим солнцем. На подъезде к городу мы ещё встали в пробку, и я почти что опоздала на прогулку с Лесси. На всякий случай я предупредила хозяйку, что если не приду к ним завтра утром в половине восьмого, то Аманда решила рожать.

Но я явилась и даже поехала на лекцию. Вернее бежала на неё. Аманда перехаживала всего два дня, а уже закатила истерику, что не родит без стимуляции. Наверное, она долго не могла успокоиться, потому что по возвращении я нашла её за валянием шерстяных змеек. Я водрузила на столешницу упаковку безалкогольного имбирного пива и шоколадное брауни.

– Если не родим завтра, так хоть отметим, – попыталась я пошутить, но Аманда бросила змеек и засобиралась в горы. – Может, спокойно дождёмся завтра?

– Мы так спокойно дождёмся стимуляции! А после питосина рожать ещё больнее!

И мы пошли в горы. На этот раз недалеко, в получасе езды по менее жуткому серпантину. Там пахло хвоей, напоминая о Рождестве. Может, ребёнку такой запах понравится, он решит посмотреть, откуда ветерок, и вылезет?

– Я и не помнила, что тут дорога прямая. Хоть пешком с серпантина спускайся! – возмутилась Аманда.

– Зато воздухом подышишь, – попыталась я остудить её пыл, но Аманда зашагала так быстро, что пришлось её догонять чуть ли не бегом. – Аманда, у тебя вообще ничего не болит? Куда ты бежишь?

– Болит, но я уже привыкла. Если остановлюсь, то уже не пойду дальше, и что прикажешь, рожать среди ёлок?

Такого счастья мне не надо! Я даже не буду знать, как объяснить пожарным, где нас искать. На лесной тропе было темно. Пришлось даже заглянуть в телефон, чтобы узнать время, и ужаснуться – сети здесь не наблюдалось.

– Аманда... – почти проговорилась я, но вовремя сдержалась: – А я не могу так бежать.

– Лучше побеги. Здесь жутко холодно. Скорее бы уже в поле выйти. Там же скамейка на солнышке прямо.

– Солнышка-то уже не будет.

– А, может, ещё будет…

И мы действительно уселись на скамейку, и я впервые до неё действительно доползла. Никогда прежде не уставала от, казалось бы, маленькой прогулки. Мы от силы две мили прошли.

– Пойдём вперёд или уже развернёмся? – спросила я, чувствуя, что если позволю ногам бездействовать ещё хотя бы минуту, они меня обратно не донесут.

– Там через полмили ещё одна скамейка, – улыбнулась Аманда и пошла дальше.

Я нервно закивала и поскакала следом. Но вдруг Аманда остановилась.

– Что? Схватка?

Аманда покачала головой и принялась потирать бока.

– Будто хрустнуло внутри.

– Где внутри? Как? – не поняла я и могла бы и дальше задавать наводящие вопросы, но Аманда молчала и не двигалась с места. – Ты в порядке? Идти можешь?

Вместо ответа Аманда сделала несколько шагов. Резвости к третьей мили в ней давно поубавилось, но сейчас она напоминала черепаху.

– Аманда…

Я только имя назвала. Ничего не сказала. А она чуть не испепелила меня взглядом.

– Пойдём! – отрезала она, и мы пошли, хотя ходьбой её передвижение называлось с натяжкой, но я решила не задавать больше вопросов.

Она шла. Медленно. Потом быстрее и быстрее. И мне пришлось прибавить шагу, чтобы поравняться с ней. Мы почти долетели до машины, и Аманда рухнула в кресло.

– Знаешь, как после первого секса, будто между ног что-то застряло, – выдала она, хотя я не задала вопроса и решила промолчать, чтобы она вдруг не заговорила о Майкле. – Кости таза, по идее, уже месяц как должны разойтись. Неужели у меня так поздно? Тогда я до сорок третьей недели ходить буду, выходит? Что смотришь? Я читала, что некоторые дохаживают!

– Я не смотрю. У меня у самой ноги отваливаются. И есть хочется. А дома только брокколи и брауни.

– Брауни на завтра. Не зли Святого Патрика!

– Не буду. Вдруг поможет, а?

– Я уже не верю, – отвернулась Аманда, и я завела машину.

Наверное, всё-таки не поможет. Дома Аманда разогнулась и даже пошла со мной выгуливать собаку. И всё равно мы уселись крутить шерсть, решив сделать браслет, чтобы добро не пропадало. А вот ночью уверенность пропала. Аманда каждые пять минут бегала в туалет и даже обнаружила кровь, но схватки не начинались. Я пыталась заставить себя спать, убеждая воспаленный мозг, что мне придётся ехать в госпиталь в утренний час-пик. Ночное время утекало, и о свободной дороге я могла забыть.

– Я прокладку подложила, на всякий случай, – сообщила мне Аманда чуть позже шести, когда я пыталась закрыть глаза хотя бы с помощью подушки.

– Аманда, скажи уж наконец, рожаешь или нет… Я впервые не хочу ехать в университет.

Я вообще не хотела подниматься с дивана. Только бы провалиться обратно в сон, и я в него провалилась. Проспала меньше часа, но сумела хотя бы не шатаясь дойти до душа и получить хоть какой-то заряд бодрости.

– Схватка была минут пятнадцать назад, или двадцать, – встретила меня Аманда на кухне, но я безразлично махнула рукой:

– Это не считается.

Она промолчала. Мы поели молча, но в конце, заметив мой плотоядный взгляд, Аманда отодвинула коробку с брауни.