Текст книги "Просроченное завтра (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 49 страниц)
Глава 29 «Циничный народ»
Макс пытался не думать о Полине, убеждая себя, что на чаше весов их отношений возможность выдвинуться, как музыканту, перевешивает просиживание штанов в больнице. Однако на душе было неспокойно, и он попросил в кофейне, куда они зашли с Антоном обсудить планы, телефон, чтобы отправить Полине сообщение на пейджер. Хотелось написать что-нибудь романтичное, но в голову, как назло, лезли одни банальности, и Макс попросил оператора передать простое «Береги ногу. У меня для тебя сюрприз».
Сюрприз был собственно для него – Антон без лишней словесной волокиты велел оформлять загранпаспорт и получать визу. Однако радость портила его саркастическая улыбка, сдобренная фразой: «Чтобы снять с тебя розовые очки, пока еще не слишком поздно».
По поверхности кофе плавал островок пломбира – Макс ругал себя за выбор: взять черный кофе и купить у тетке на улице вафельный стаканчик вышло бы дешевле и вкуснее, но пришлось на пару с Антоном играть в аристократа. Правда, у того выходило куда естественней. Он выглядел по-модному развязно даже без банданы, которую из-за церковной службы оставил дома или до сих пор держал в кармане. Антон исподлобья оглядывал публику, и Макс надеялся, что пианист воздержится от комментария. Любого. Ничего хорошего о людях тот обычно не думал. Впрочем, как и о собственной музыке. Не говоря уже про игру своего почти что протеже. Ложка от напряжения, сковавшего все тело Макса, дрожала, выстукивая по краю чашки нервный ритм.
– Слушай, парень, а у тебя в детстве были какие-нибудь увлечения? Ну, типа футбола?
Макс молчал – увлечений не было, потому что не было улицы. И правильно – сестренку выпустили, и та сразу наломала дров с Серегой.
– Я вырос в деревне, – ответил Макс уклончиво.
Антон сузил светлые глаза – истинный ариец, черт бы его побрал, думалось в тот момент Максу. Его в Берлине обязаны принимать за своего. Характер точно заточен под них – плюет на всех с высокой башни.
– Так и я не из столицы буду. Только у меня папа военный – посадил за пианино и сказал не вставать. От окна далеко, даже не посмотришь, как другие мяч гоняют. А ты чего гитарку не выкинул? Папки-то давно нет. Чего нормальную профессию не выбрал? – Антон расставил локти и подался к Максу через весь стол. – Только не говори про любовь к музыке. Любви вообще не существует.
Макс даже отпрянул, испугавшись, что собеседник сгребет его в охапку. Антон усмехнулся в ожидании ответа, отхлебнул кофе, со звоном вернул чашку на блюдце и шумно откинулся на спинку стула. В расстегнутой черной косухе просматривалась черная футболка, на которую так и просилась свастика.
– Я люблю играть, – сказал Макс, вцепившись в чашку, как утопающий в соломинку.
Антон усмехнулся на этот раз одними губами.
– Ну, и отцовские связи помогли устроиться…
– Куда устроиться? – Антон говорил тихо, но от его слов дрожали барабанные перепонки. – В жизни ты с гитарой не устроишься. Бросай все это нафиг и научись что-то делать руками или мозгами – что там у тебя лучше работает…
Макс сжался и оставил чашку в покое. Мороженое почти растаяло, и чернота кофе окончательно пропала. Пить его вовсе расхотелось.
– Но ты-то как-то живешь с музыки…
Антон не дал ему времени придать фразе вопросительную интонацию. Он грубо перебил:
– А я просто ничего другого делать не умею. Меня заставляли долбить клавиши и я их додолбил. Кому-то даже нравится моя музыка. Некоторые говорят, мы твои поклонники… Слышишь, как звучит, – Антон театрально ткнул пальцем в потолок.
– Поклонники… На кой-они сдались мне, эти поклонники… Когда среди ночи тебе звонит дирижер Гранд Опера с вопросом – это одно… А поклонники… Я даже диск не продаю, так берите, даже автограф поставлю… Если б я устроился, то не играл бы этим уродам по кабакам. Что здесь, что там… Макс, – Антон снова перегнулся через стол. Светлая реденькая челка упала ему на лоб, прямо на глаза. – Бросай ты это, слышишь? Мы не жиды, не нигеры, не черные… Мы с тобой даже не пидоры! Мы никому не интересны.
Повисла пауза. Макс ждал, что Антон рассмеется, но он остался хмур и рассматривал Макса, как родитель нашкодившего ребенка.
– Диск послушай, чтобы знать, от чего дуреют сейчас немцы.
Это он говорил об альбоме Трилока Гурту, который купил в аудиомагазине на Большой Морской, пока они неспешно гуляли по городу – погода его устраивала и не настраивала на репетиционный лад, потому приглашение в гости кануло в Лету. Впрочем, Макс не жалел. Даже в кафе делить с Антоном воздух тяжеловато, а на личной территории могло стать еще хуже. Два месяца в его обществе в Берлине виделись Максу настоящей экзекуцией.
– Арабы и индусы в Германии вообще вне обсуждения. Это много хуже бразильского джаза. И, кстати, Тукан Трио, которых мы с тобой слушали на фестивале, не худший их образец. Впрочем, «Крейзи Сэнтс» мало похожи на восточную медитацию. Они в меру приправлены Индией. Это больше джаз и арт– рок, потому что остальные музыканты, кроме его жены-вокалистки, европейцы. Кстати, будет возможность, отыщи немецких арабов. Не так чтобы совсем плох у них Рабин Абу-Халид, ну это уже типа мэйд ин вест. Ковбои в гостях у султана пялятся на танцовщиц. Гонги там, барабаны, барабанчики и восточные балалаечки… Ну и к ним для вида добавлены губная гармошка и саксофон.
Он замолчал на секунду, чтобы допить кофе.
– А теперь прикинь, где мы со своими балалайками. Ну?
Макс заставил себя сделать глоток.
– У нас есть Чайковский и Хачатурян.
Сказал и пожалел. Антон хохотнул в голос.
– Чайковский, говоришь? Ну, «Щелкунчик» амерами поставлен на конвейер. А остальная классика на конвейере у китайесов. Ты их балет видел? Это же манекены, а не живые люди. Кости вынем во славу компартии, – и он снова зло усмехнулся. – Что уставился? Скажи, что я не прав?
Этого Макс не сказал бы, даже будь Антон десять раз не прав. Только что делать с этой действительностью? Он хочет играть. Это то, что он делал все детство не из– под палки!
– Найди работу. Оставь гитару как хобби. Гроши за хобби греют душу. Побирушничать по клубам всю жизнь унижает. Разве этого ты хочешь?
Макс не хотел отвечать. Антон начинал действовать на нервы.
– Не смотри так, будто сейчас заплачешь, – сказал тот сухо, без намека на издевку. – Я слов обратно не беру. Ты поедешь со мной. Просто не хочу, чтобы ты строил воздушные замки. Никто не прибежит к тебе с контрактом. Никто. Допивай!
Последнее прозвучало приказом, и Макс допил кофе залпом, с трудом не поморщившись от оставшегося на дне сахара. Они вышли на шумную улицу и пошли бок о бок. На фоне могучей фигуры Антона Макс чувствовал себя доходягой. Пианист засунул руки в карманы и то и дело толкал Макса локтем.
– Да не кисни ты! Берлин посмотришь. Баб немецких потрахаешь. Что еще нужно музыканту для счастья?! Гроши? Яки гроши?
Макс смотрел под ноги. Антону не нужен собеседник. Ему не нужен и слушатель. Между ними двадцать лет разницы и пропасть в мировоззрении. Но он единственный из музыкальной тусовки, кто не базарил зря. Остальные лишь хлопали по плечу и говорили, что отец может им гордиться. Чем гордиться? Тем, что сын не знает, где взять деньги даже на авиабилет? Не у матери же просить в долг!
– Ладно, – Антон шарахнул по его спине, как по барабану. – Дальше сам. Мне тут в гости завернуть надо.
Ему в гости, а Максу домой. Взглянуть на Полину, взять гитару и уйти. На обед от шеф-повара-бабы-Маши с некоторых пор рассчитывать не приходилось, потому он купил две шавермы и неспешно пошел домой, хотя с удовольствием посидел бы на исцарапанной скамейке. Каждая минута с Полиной сейчас наказание. Попросить прощение? Но за что? За то, что пытается стать для нее мужиком. За это?
– Надеюсь, сюрприз – это не шаверма?
– спросила Полина вяло, но все же приняла свою долю из рук Макса после того, как тот расспросил ее про ногу.
Перелома нет, но ушиб будет сильно болеть дня три. Съемки почти что накрылись медным тазом, а спектакли из-под него точно не вылезут.
– Везет же людям, которые могут работать даже в гипсе. А мы все – с рожей– кожей непорядок и пинок под зад!
Она пыталась шутить, но Макс видел, как ей больно и физически, и морально. И он отсыпал ей еще с лихвой боли своей новостью.
– Здорово, – отозвалась тихо Полина и принялась чесать забинтованную ступню.
– Я за тебя рада. Когда едите?
– Понятия не имею. Ноябрь-декабрь, наверное.
Макс не смел поднять глаз и изучил уже почти все трещинки в паркете.
– Всего два месяца, Полина, – продолжал он, по-прежнему буравя взглядом пол.
– А я что-нибудь говорю? Искусство превыше всего. Я действительно за тебя рада. Да и потом что такое декабрь? елки. Жизнь начнется уже после елок…
– Слушай, Полин, – он протянул к ней руку, но она схватилась за ногу и мотнула головой. – Ты имеешь полное право злиться. Глупо говорить, что ты могла сглазить, но… Я запутался, я не знаю, куда лезть. Моим дипломом, который еще выгрызть надо, можно будет подтереться и только. Я должен хвататься за все. Авось, что и выгорит, а? Ты веришь в меня? Ну хоть немного…
Полина подняла глаза. Макс боялся, что она плачет, но нет – только злится.
– Макс, я верю. Я во все верю. Только близкие люди не боятся быть откровенными друг с другом.
Макс согласно тряс челкой.
– Да, я знаю… Поверь, я мучился… Я должен был поехать с тобой, но… Полина, это для нас, понимаешь? Ну хоть какие-то деньги на Новый год.
Полина поджала губы. Макс не спускал с нее взгляда – что-нибудь сейчас скажет и точно неприятное. И она выдала:
– Нам не нужны деньги, я же сказала. Два месяца, Макс! Два месяца! Два месяца, когда мы только начали отношения. Макс!
– Но ведь это только через два месяца и… Я договаривался с Антоном, когда и мечтать о тебе не мог. И сейчас я не могу его подвести. Он уже и программу разработал, написал обо мне работодателям…
Полина отвернулась и промямлила:
– Я переживу. Ничего со мной не случится.
Макс придвинулся к ней и попытался обнять, но Полина отмахнулась:
– Не надо! Не сейчас. Я могу только о пальце сейчас думать. Ты не тряси диван, пожалуйста, ладно? И завари чай, а то шаверма не в том горле застряла.
Макс поднялся. Ну, можно сказать, обошлось без скандала.
– Макс, а на что ты билет собрался покупать? – метнула Полина страшный вопрос прямо ему в спину и угодила между лопаток. Макс аж дернулся, точно от физической боли.
– Еще два месяца. Найду.
– Не смей занимать! Я дам тебе денег. Привезешь мне бутылку настоящего немецкого пива.
Макс обернулся, заслонив спиной закипающий чайник.
– Полина, тебе самой не смешно? Ты не хочешь, чтобы я уезжал, и покупаешь мне билет…
– Да, не хочу, – перебила Полина. – Но я знаю, что ты все равно поедешь. И еще знаю, сколько вам платят за вечер. Не дури, Макс. Ты едешь ради экспириенса. Не ради бабла. Вот за твой экспириенс я и плачу, ясно? А сейчас завари мне чай, бери гитару и вали. Не могу тебя видеть! Гитарист хренов!
Макс сунул ей в руки горячую чашку, и Полина пропела:
– Говорят, музыканты – самый циничный народ.
Он поцеловал ее в лоб и прошептал:
– Я не пойду назад пешком. Попрошу Витьку подбросить.
– Вали уже! – прорычала Полина с едва приметным смешком.
Макс отхлебнул чая, взял гитару и выскочил на лестницу. Никогда еще ступени не звучали под его подошвами так стройно.
Глава 30 «Откровенность на обочине жизни»
Алена сбежала из дома, когда чай на дне чашек еще даже не остыл. Мать смотрела на нее так свирепо, что Алене сделалось смешно, и она решила не разубеждать ту в причине купания. Она и сама бы хотела, чтобы это случилось сегодня и со Стасом на берегу реки, а не тогда в стогу с Серегой, но ничего не изменишь. Что прочитал во взгляде хозяйки Стас, Алене не хотелось гадать, потому что тот не улыбнулся за десять минут ни разу, а потом, забыв про вежливость на дороге, пошел на обгон по обочине, запачкав свою машину и обдав пылью другие.
– Я не должен был приезжать, – сказал он и снова замолчал.
И молчал до города, хотя они ехали, несмотря на запрещенные обгоны, больше часа. Еще был вечер. Провести его перед телевизором будет ужасно, и Алена безумно обрадовалась, когда Стас спросил, отвезти ее домой или еще рано? Конечно, рано. Она хочет побыть с ним. Алена не только подумала это, она именно так и сказала, и тогда на губах Стаса заиграла потерянная улыбка.
– Спасибо. Не поверишь, как приятно слышать подобное от девушки.
И он больше ничего не сказал. Даже не бросил на нее мимолетного взгляда, но она… Ей вдруг сделалось до безумия жарко, и бюстгальтер, который она купила в мае под платье на выпускной, вдруг сделался мал. Она вцепилась в коленки, чтобы вытереть ладони, и сказала то, что обещала себе не говорить:
– Макс не знает, что мы поехали вместе, и думает, что я вернусь только утром…
Она не собиралась на этом останавливаться, но Стас вдруг сбросил скорость и, свернув на ближайшую улицу, заглушил мотор. Руки его остались на руле. Костяшки пальцев побелели. Наверное, сейчас он мог оторвать руки только вместе с рулем, а она, наверное, ничем не смогла бы отлепить язык от зубов, как и залить жажду, опалившую треклятый рот.
– Я не ожидал от тебя такого. Вот честно, не ожидал.
Если бы слова прозвучали звонко, с ноткой радости, она бы повернулась к нему. Но они прозвучали глухо, точно рык дикого и опасного зверя, и она оцепенела в ожидании непонятно чего.
– Неужели ты такая же, как все…
Вот это уже было звонко. Как пощечина. И она зажмурилась. В тишине глухо ухало сердце. Стало страшно, и Алена открыла глаза, краем глаза отметив, что его руки не сдвинулись даже на миллиметр. Алена уткнулась взглядом в пылинку на торпеде и молчала. Стас тоже молчал. Уже минут пять. Или это для нее минута растянулась в вечность. Выйти из пыльной машины, хлопнуть дверью и все забыть. Но такое не забывают – она три года помнит прикосновение Михаила Владимировича, а словесно-молчаливую оплеуху Стаса и подавно не забудет никогда. Как завтра утром сесть к нему в машину, она не знала. Лучше вообще не приходить в офис. Никогда.
Тишина жгутом стягивала горло. Алена открыла рот, чтобы вздохнуть, но из него вырвался глухой стон. Ему в ответ щелкнул замок, ремень со свистом ушел в дверь, и Стас притянул ее к себе. Она уткнулась носом в его по-прежнему влажную футболку и разрыдалась. Ремень перетянул грудь, но она не желала терять крепкое объятие, чтобы отстегнуться, и терпела боль. Губы Стаса утонули в ее волосах подле подаренной заколки.
– Ленка, не реви, не надо, – пробубнил он. – Прости дурака. Я не хотел…
Стас еще крепче прижал ее к себе, но при этом руки намертво прилипли к ее вздрагивающим лопаткам и не сдвинулись с места.
– Лена, я понимаю, что порой накатит… Но я не тот, понимаешь? Не надо делать это со мной, хорошо?
Ах, если бы ремень мог втащить ее в дверь следом за собой. Если бы! Тогда не надо было б отталкивать Стаса. Однако много силы и не потребовалось. Алена только плечом дернула, как его руки тотчас исчезли, а сам он ретировался за руль. Глаза его горели, но, увы, не желанием, а растерянностью. Алена вдохнула душный от злости воздух. Грудь заметно поднялась под футболкой, но на первом же слове опала:
– У меня был парень. Почти два года. Но раз не хочешь, то и не надо. Отвези меня домой. Ко мне, – тут же уточнила она сдавленно, хотя этого и не требовалось. Лучше бы слезы вытерла!
– Я не сказал, что не хочу, – выдал Стас быстро и тут же добавил: – Я сказал, что не надо. Тебе не надо.
Он смотрел вперед, но Алена все равно видела, как тяжело вздымается под футболкой его грудь. Она попыталась улыбнуться, но не смогла.
– Он тебя бросил? – спросил Стас, так и не повернув головы.
– Нет, – глухо ответила Алена.
– В армию забрали?
– Не думаю, что туда берут наркоманов.
Стас обернулся и тут же встретился с ее еще влажным взглядом.
– А ты?
– Я нет. Я пыталась отвести его к врачу, а потом махнула рукой и ушла. Макс считает, что я злая бесчувственная тварь, но лучше я помогу кому-то другому, кому действительно нужна будет моя помощь, чем тратить время на…
Алена замялась. Стас кивнул и вернул взгляд на дорогу. Пропустив пару-тройку машин, он сказал:
– Я знаю, кому ты можешь помочь.
Алена напряглась.
– Помоги мне. Мне действительно нужна помощь. Мне нужен живой человек рядом, но…
Он взглянул на ее заплаканное каменное лицо, и рука на руле дрогнула, но он не разрешил себе коснуться ее щек.
– Ленка, есть одно непреложное правило. Не еби, где живешь и где работаешь. Я нарушил его первую часть, и это стоило мне много нервов и денег. На работе я пас… Да и не в этом собственно дело…
Стас отвернулся и с минуту кусал нижнюю губу.
– Лен, я не готов к отношениям, а с тобой не получится на одну ночь. Во всяком случае я так не смогу. И вообще мне секс не нужен. Я больше не получаю от него удовольствия. Это так, физическая необходимость, чтобы яйца не разорвало. Он для меня часть торгово-денежных отношений. Я знаю, за что и кому плачу. Я не хочу платить тебе за это, но и бесплатно брать, ничего не давая взамен, тоже не могу, понимаешь?
Она кивнула, хотя он и не смотрел на нее.
– Альбина считает меня сухарем. Маринка деспотом. Но я не хочу стать еще и мудаком. Хотя бы для себя самого. Не хочу. А именно так я буду себя чувствовать, если воспользуюсь твоей увлеченностью. Не предлагай мне себя больше, ладно? Я же не железный.
Она снова кивнула, и в этот раз Стас смотрел на нее.
– Лен, я не хочу потерять тебя после этого разговора. У меня ничего не получилось с сестрой. Все свелось к деньгам. Маринка со мной даже в кино не захотела пойти, когда я волком выл в четырех стенах. Лен, через неделю будет два года, как… – голос его на секунду пропал. – Два года, как я похоронил дочь.
Оцепенение сменилось окаменением. Жар спал, на смену ему пришел могильный холод. Алена смотрела на Стаса, но видела перед собой лишь мутную картинку. И его пальцы наконец прошлись по ее влажным щекам.
– Лен, не плачь. Пожалуйста… Я не отталкиваю тебя, а защищаю… От себя. Лен…
Его рука соскользнула с мокрой щеки, прошлась по плечу и сжала Алене пальцы.
– Лен, я сейчас скажу тебе гадость, но ты не обижайся… Покупая тебе подарки, обнимая тебя, идя с тобой за ручку, я представлял себе Олесю. Ей бы исполнилось в июле девять лет… Тогда, на лестнице, я сказал себе – попробуй, мужик, а вдруг… Но чуда не произошло. Я вернулся домой, лег спать и мне приснилась Олеська. Не ругай меня, – он сильнее сжал пальцы Алены. – Я хочу… Я не знаю, чего я хочу… Я только не хочу, чтобы ты подумала, что в тебе что-то не так. В тебе все так. Это я… Я не сухарь. Альбина так и не поняла, что я делал это для нее. Я не позволял себе плакать, потому что ей вдвойне было тяжело. Она потеряла еще и мать. Это был последний выходной на даче. Мы собирались забрать Олеську – медосмотр в первый класс и все дела… Но в пятницу я приехал домой мертвый и сказал, что поедем на дачу с утра. Погода испортилась, и бабушка решила затопить печку. Мы нашли их в субботу… – Стас тяжело выдохнул. – Альбина металась между матерью и ребенком, а я будто окаменел. Хорошо, сосед вызвал ментов и скорую. Я даже языком не мог пошевелить. Потом… Не знаю, что было потом. Альбина обвиняла меня в том, что мы не приехали в пятницу. Я все сносил. Думал, ее отпустит. Не отпустило. И меня не отпустило. Глядя друг на друга, мы думаем только об Олесе. Это невыносимо. Порознь нам действительно легче. Мы даже на кладбище по очереди ходим. В общем, так… Я…
Стас резко отпустил руку Алены, закрыл ладонями лицо и откинулся на подголовник. Он оставался неподвижен несколько минут, потом сложил руки рупором и шумно выдохнул.
– Я даже не поцеловал Олесю в гробу. Не смог прикоснуться к ледяному тельцу в белых кружевах. Прости, – Стас потряс головой. – Я не хотел говорить об этом, но… Я слишком долго молчал с Альбиной и потерял ее. Возможно, и когда много говоришь с женщиной, она тоже уходит. Я не обижусь, Лена, не думай обо мне. Я сухарь, я не умею чувствовать…
Алена протянула к нему руку, но лишь коснулась его плеча, как Стас тут же поймал ее пальцы и поднес к губам.
– Спасибо, что выслушала. Так куда теперь? Домой или в кино?
– В кино, – ответила Алена, понимая, что просто так Стас о нем бы не упомянул. Он боится вернуться домой, боится лечь спать и увидеть во сне мертвую дочь живой.
Они выбрали кинотеатр в спальном районе, чтобы не мучиться с парковкой. Посмотрели диснеевскую комедию, держась за руки, потом сели в кафе. Простое, без шика и без богатого меню, оно прекрасно соответствовало их несвиданию. Алену под взглядом Стаса продолжало бросать то в жар, то в холод, хотя она мысленно ругала себя на чем свет стоит. Они почти не говорили, но молчание не напрягало. Оно берегло обоих от неприятных откровений. Как хорошо, что он не стал расспрашивать про Серегу…
– Лена, завтра без пятнадцати десять, – крикнул он, когда она выскочила из машины и собралась уже захлопнуть дверь. – Четверо одну не ждут.
– Я не опоздаю! – Алена шарахнула дверью и вошла под арку, но тут же услышала за собой быстрые шаги и обернулась.
Стас бежал к ней с плащом.
– Тебя все-таки следовало назвать Машей.
Алена протянула руку, но Стас не отдал плаща.
– Теперь уже провожу до самых дверей. Вдруг ты опять ключи забыла.
Сердце Алены тревожно забилось. А вдруг? Но второй попытки Стас себе не дал. На лестнице еще не было выколи глаз, но Стас вытащил из кармана фонарик, зажег его и протянул Алене.
– Я тоже не все помню. Но у меня уже возраст. Мне простительно.
Алена завладела фонариком и опередила провожатого на пару ступенек. Потом обернулась, держа в руках ключи.
– Стас, не надо лишних разговоров с соседями. Ладно?
– Ладушки, – улыбнулся он, пряча руки за спиной, и прошептал: – Я постою здесь, и когда ты повернешь замок входной двери изнутри, уйду.
– У тебя машина брошена посреди дороги… – всерьез заволновалась Алена.
– И что? Кусок железа. Сравнила! Ты дороже! Ну, пошевеливайся, клуша!
Она почти пролетела последний пролет лестницы, но крылья, увы, выросли не от счастья. Захлопнув за собой дверь, Алена припала ухом к замочной скважине, но Стас спускался слишком тихо, и в тишине раздавались лишь всхлипы ее собственного сердца. Она закрыла вторую дверь и повесила плащ на вешалку.
Перекинувшись с тетей Машей парой ничего не значащих фраз,
Алена ушла к себе, села на диван и с полчаса, наверное, бесцельно щелкала карманным фонариком, пока не зашвырнула его в угол и не уткнулась хлюпающим носом в валик подлокотника. Когда совсем стемнело, она скинула одежду и потянулась к застежке бюстгальтера, но вдруг отдернула руку, будто укололась. На широком подоконнике стопкой стояли книги, по которым она готовилась к провальным экзаменам. Она хотела скинуть их, но, испугавшись шума, аккуратно составила стопкой на пол и залезла с ногами на подоконник.
В комнате свет не горел, во дворе тоже темно – значит, в окне ее не видно. Хоть совсем голой сиди. Алена сорвала заколку и швырнула в угол к фонарику. Волосы рассыпались по плечам, и она принялась накручивать их на палец прядь за прядью. Потом откинулась назад и коснулась затылком холодной стены, с трудом сдерживаясь, чтобы не разбить голову в кровь. По щекам градом катились слезы – большие детские слезы обиды. Обиды на Стаса, мать, мир и себя саму за то, что вела себя, как самая настоящая клуша. Алена расплющила руками живот, который свело, как после незрелых яблок, и уткнулась в коленки мокрым носом. Почему же она не в состоянии вести себя, как взрослая женщина, от которой не отмахиваются, как от назойливой мухи и не сравнивают с девятилетним ребенком… Теперь ясно, чего добивался Александр Сергеевич – ему позарез нужно, чтобы у Станислава Витальевича появилась нормальная баба, чтобы тот перестал оглядываться на прошлое, и Альбина смогла бы спокойно заменить в бухгалтерии Эльвиру. Только она не настоящая баба! Неужели Сашенька этого не видел?
Алена завыла в голос и чуть не пропустила приход брата. Под звук закрывающейся двери она спрыгнула с окна и залезла под одеяло. Макс копался в прихожей так долго, что сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Алена вытирала лицо одеялом и молилась, чтобы Макс не зашел. Он и не зашел. Но вместе с ним в прихожей остался и сон. Алена лежала с закрытыми глазами и когда чувствовала, что глаза вновь наполняются слезами, нещадно терла уголки глаз скрученным краем пододеяльника. Потом встала и проверила будильник. Опаздывать нельзя. Уже наступил понедельник. И будет он действительно тяжелым днем.
