Текст книги "Второе Пришествие (СИ)"
Автор книги: Николай Коровин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 42 страниц)
– Знаешь, в кои-то веки что-то интересное обсудят, без обличений, врагов, псевдофактов. Хотя... хотя, скажут, что провокация, но...Но смешно, смешно, зачем Ильич тем же американцам. И тело!
– Вот это да! Им он сам потребовался. Тут явно не провокация! Может и жажда наживы: но кто купит? Кто купит? Не понимаю. Туманно. Очень туманно.
– Слушай, а если бы он... м-м-м, ну ожил, например, ты бы поддержал?
– Революцию? Не знаю... Не верю! Да и классы, марксизм же сам понимаешь, взывает к рабочему классу, к пролетариату, но у нас всю промышленность уничтожили. Теперь все стали белыми воротничками. Не могу понять.
– А что, если это наши власти его и решили похоронить. Ну, надоело, что он мозолит глаза, что лежит рядом, зачем, если напишешь указ, то будут протестовать, а так... Мы ищем, ищем. Но вот что я скажу тебе – если он и оживет, то работать точно не будет!
– Это ты, пожалуй, верно отметил. Как он в ссылке жил, в своем Шу-шу-шу, 'один день в одну сторону пойду, другой день – в другую', охота, книги, написание статей – не жизнь, а мечта, ссылка-то! В Германию приехал, не сразу начал понимать, о чем вокруг говорят. Какой труд? Умственный только труд, но вождь пролетариата должен быть сам пролетариатом? Об этом нам не говорили. В советское время, конечно, эти условия сочли скудными для такого трибуна. Ведь ему нужны массы. Но и критики считали эти массы рудой для кузнеца. Вот вам и работа. А как он нервничал после съездов! Сколько бумаги замарал, чтобы очернить Мартова после раскола! Вот он, высший труд. А по поводу вчерашнего... Охрану засудить! Вот если не засудят, тогда все ясно будет: власти боялись выдать идею захоронения как свою, вот и разыграли этой спектакль. Или, допускаю, что они, может, и не знали, но уж не мешали, так это точно. И сейчас, на совещании, думают: 'Да и отлично! Устроим на месте мавзолея... магазин!' Или храм! Хотя, ведь в нашей стране это одно и то же!
– Опять ты за свое! Найдут крайнего, кого можно засудить, не переживай. Но чем же тебе церковь так напакостила? Когда успела?
– Успела, ох как успела, тем что проникла уже везде, где только можно и нельзя! Тем, что пытается учить морали, будучи полностью аморальной!
– Ох, опять наш вечный спор, но с учетом нынешних событий он уже не актуален. По мне так все проще, поскольку доказать или опровергнуть существование бога не представляется возможным, то лучше, ошибаясь, верить в несуществующего бога, чем не верить в существующего. Но скажи мне честно, если бы не было УК, и никто бы тебя за воровство не наказывал, украл бы ты?
– Но УК есть, и все равно воруют, так ведь? Мы же не говорим конкретно про меня: я капля в море, но говорим про общество в целом. Так вот, поверь мне: воровали бы в разы больше. Поначалу бы стеснялись, но... Видя, как делают другие, делают это спокойно, и ничего им за это не делается, и сами бы, сначала неуверенно, а потом все более сосредоточенно, а потом еще и хвалясь пред теми, кто пока не преступил.
– Ты такого низкого мнения о людях? А как же анархистские идеи? Неужели мы не продвинулись по пути социализации и ничему не научились? Абсолютно ничему? И все попытки вырастить нового человека тоже пропали даром?
– Почему ничему? Тыкать в кнопочки. И то, сейчас уже и это-то не требуется! Даже в кнопочки попадать!
– Мы говорим все же не про технический прогресс. Ты мне никогда не докажешь, что, дескать, прогресс технический привел к деградации личности.
– Я уточню – личности развивающейся, с тягой к самосовершенствованию, прогресс идет во благо, он дает ей такие шансы: читай, слушай, смотри, анализируй. А иным...
– Так тебе жалко иных? Так если они уже были определены тобой (и только тобой!) на ту сторону, почему же? Ну опустились, допустим они еще ниже, даже если и так, хотя, понятное дело, нет шкал никаких, то дальше что? Не важнее ли, что те, кто хотел, у них появилось больше шансов?
– Безусловно, ты здесь мыслишь в верном направлении. Но вот подсказка: смотри на детей, ибо в детстве прячется характер. Так вот, чем лучше условия, тем капризнее ребенок, тем чуднее его требования, любовь к родителям от этого не выше, никак.
– Но кто рос в плохих условиях, родителям часто это ставят в упрек.
– Во время конфликтов? Тут дело не в условиях, а в конфликтах. Они всегда будут, и когда подростку нужно привести аргумент, вот он и приводит, с такими условиями, что многим родителям тут сразу неловко. Ведь как много у них строится на показухе! Мой ребенок одет не хуже других, да мой ребенок уже в пять лет знает три языка! Ну и так далее.
– Глубоко, не спорю. Так вот восстановление красной власти: лишишься ты тогда возможности читать, что тебе хочется. Интернет будет по талонам, и будут там сайт газеты 'Кривда' с постановлениями ЦК.
– Так зачем повторять ошибки прошлого? Умный учится на чужих ошибках, дурак на своих – но мы даже на своих не умеем! Пора и научиться, пора. Если и строить, то учитывая, все учитывая.
– А куда же деть тогда инакомыслящих? Если ты лагеря и не построишь.
– Пусть остаются такими, увидев наши достижения, станут сторонниками. Откуда берется протест – люди заняты не своим делом. Чувство неполноценности, нереализованности – и его надо выплеснуть хоть куда-то. Заниматься проблемой профориентации людей с детства, вот тогда уже начинать направлять. И каждый займется своим делом. В том числе и, предугадывая твой вопрос, носители так называемой 'предпринимательской жилки'. Да, дать им возможность вести дела, но: не всем, а лишь избранным, главное, чтобы был честный отбор, и шанс на то был у всех.
– Наши достижения, ага. Это если они будут! А если продразверстку придется вводить? В общем, такой вариант нэпоподобный, я бы сказал. Но после этот этап сменился сам знаешь каким. Будем уничтожать кулаков?
– Увы, но сейчас такой вопрос нельзя поставить, на деревне у нас один класс: вымирающие старики. Более-менее успешные хозяйства, фермы, поглощаются агрохолдингами. В плане эффекта масштаба это дает некий эффект, плюс единые стандарты качества. И они поэффективнее колхозов.
– Таким образом, исчезают мелкие производители, исчезает конкуренция, все это процессы характерные для олигополии.
– А что еще может быть в олигархическом государстве? Олигополии, да монополии.
– Убыточные. Или в чем-то прибыльные, но не использующие свой потенциал и на десятую часть.
– Еще бы, рассчитывают лишь на помощь государства.
– А у тебя они что, частными вмиг станут? И перестанут быть убыточными?
– Ты железные дороги с ископаемыми не путай. Социальные услуги для населения, они и существуют единственной целью, для упрощения жизни, а не для собственной прибыли. Я не люблю капитализм, потому что он ставит на первом месте в любом деле разность между доходом и расходом.
– Но, почему люди не могут совершенствовать капитализм, совершенствуясь сами? Мы, клиенты бизнеса, голосуем своим рублем, имеем право требовать. Но нет, мы хотим свалить все на плечи государства. Мы будем его критиковать, но сами делать ничегошеньки не хотим. Должна быть социальная ответственность бизнеса, и обратный контроль. Но в идеале, при совершенной конкуренции, все упрощается. Ты производишь нечто низкокачественное, то ты недолго протянешь. Все ушли к конкурентам, которых пруд пруди.
– Но это утопия, создать такую огромную конкуренцию.
– Если душить волю людей к предпринимательству, то да. Но в них есть и желание, и возможность. А почему нельзя положить параллельно две линии железной дороги? Три? Параллельно две частные автодороги? Мы не представляем себе, загоняем в рамки, но...зачем? Чтоб оправдать безделье, безыдейность и безынициативность?
– О нет, если вы все дороги сделаете платными, я у вас жить не желаю в этой утопии.
– Ох, горе-экономист! Ввиду огромного числа мелкого предпринимательства оборот денег резко возрастает. Значит, увеличивается их покупательная способность. Больше рабочих мест, идет борьба не между работниками за лучшее место, а между организациями за каждого работника. А у вас только лишь дурацкая привычка к халяве, что во всем поможет государство.
– Бум. Вот как это называется. Он придет к пику. И далее пойдет спад.
– Спад – подъем, ты экономику знаешь не хуже меня, и про синусоидальные циклы прекрасно помнишь, они есть всегда. И про то что кризис и есть стимул к росту. Но есть и средняя прямая, отображающая тренд, которая, как не трудно догадаться, при данной модели ползет-таки вверх. Но погоди, ты спросил про дороги: это будет не заметно для тебя. И сколько появится лишних денег с сокращением и исчезновением бюрократического государственного аппарата, который будут нужен все меньше.
– Так и в космос будут одни частные компании летать.
– Конечно! Так и должно быть! Пусть борются между собой, конкурируют. Я убежден, что лет через сто так и будет. И будут реальные успехи в освоении, когда летают не только чтобы утереть нос идеологическим противникам. Но ведь ты тут должен согласиться со мной – коммунизм предполагает отмирание государства, там, уже после наступления светлого будущего, и границ-то тоже не будет, не так ли?
– Границы? Да при любой системе: наша Земля – малюсенький шарик, окруженный пустотой, безвоздушным мертвым пространством, космосом, и в такой картине есть шарик, где жизнь кипит. И внутри этого шарика мы лишь создаем сами себе дополнительные различия, разъединяясь.
– Кстати, ты сам прекрасно знаком с теорией, что, мол, войны – это естественная потребность человечества, без них никак, и они стимул для развития с точки зрения не одной нации, но стороннего наблюдателя, видящего один шар.
– Однажды мы поняли, что ездить на повозках ну уж слишком медленно, и стали прокладывать железные дороги: сколько было противников? Уж и дьявола видели в паровозе! Так и с войнами, однажды поймем: хватит убивать. Дозреем до этой мысли.
– Удобно подстраивать пример про железную дорогу теперь, когда они внедрены повсеместно, не так ли? А кто знает, что бы ты думал тогда?
– Это сослагательное наклонение, никто не знает. Удобно быть немцем, и, родившись в семидесятом году, поносить фашизм. И удобно быть Хрущевым, и, когда прошло три года со смерти Сталина, разнести его на двадцатом съезде. Но ведь есть люди, и предвосхищающие это все. Ты вот делишь людей по степени инициативности – по внешним факторам да, но я бы выделил в отдельную категорию так называемых наблюдателей-аналитиков, которые предсказывают будущее. Они при жизни не станут успешными по твоей и, соответственно общемировой концепции, ибо они совпадают. Эта категория своими мыслями вытягивает всех остальных. Потому что даже самому инициативному так или иначе необходимо отталкиваться от какой-то парадигмы. Меня вот что волнует, готовы ли люди сами отказываться от свободы, возможности делать свое дело, но не бегать по зову за копейку? Внушено ли поклонничество государством или идет само? Или это зависит от народа – но я не верю в это! Мы привыкли, мы я имею в виду Россию, что за нас все решит кто-то, например государство, и мы сами достроим себе картинку и сами доделаем врагов. В такой системе это открытая дверь, к которой и ключ подбирать не надо. Людям дай посыл – они сами все достроят. И врагов найдут, сами найдут, вот чем они пользуются. И не поленятся, пойдут и встретят в аэропорту. Вот почему шли доносы, никто ведь не напирал. Неужели мы не можем быть самостоятельными? Зачем прикрываться вечной духовностью? Потому что христианство одобряет убийство врагов при защите своей земли? Но разве оно подразумевает общность мира? Почему при споре двух людей ты должен щеку поставить, но при споре двух обществ должен разбомбить его? Показать ему кузькину мать и превратить в радиоактивный пепел, так? Это духовно? И мы на убийстве неверных построим мир? Светлый?
– Все проще – они моментально подстроятся, вспомни те же девяностые. Когда появилось много 'новых русских', или гражданскую войну, когда на стороне красных оказалось множество царских офицеров. Более того, там оказались личности, которых Мартов, характеризовал как, цитирую, 'правее самых правых кадетов', вот как! Идеалы – да что они значат? Это всего-то публичная формулировка своих поступков, но кто их ценит? Кто? Разве те странные люди, кто привык за что-то бороться, менять мир. Но, знаешь, они ведь видят мир несовершенным. Ты не прими это лично, я говорю в общем, но они видят мир плохим из-за большого количества желчи внутри себя, они утопают в ней, она заплывает к ним на глаза, поэтому все кажется неправильным. Хотя кто определил эту правильность? Вот, некие индейцы, живут прекрасно, запасов еды даже не делают, поохотились и съели, и довольны. Нет у них морали в нашем понятии, стыда и обиды. Что это такое? Они счастливы? Да, они брошены в своей Амазонии, но найдись там невзначай нефть – все, их сказка кончится. Но пока счастливы. Не умея считать даже до одного. Но даже в нашем, якобы цивилизованном обществе, чем человек глупее, чем меньше он думает о нематериальном, тем проще ему стать счастливым, для думающих же вообще остается один единственный путь – религиозный, ты скажешь, что он иллюзорен, но тогда у нас возникает дилемма, что важнее: счастье или правда? Так вот про желчь – она заполняет собой все, и, наконец, выплескивается в непостижимом желании менять мир, восполнять пробелы, ломать систему, строить, уничтожать за дефекты. А проблема не в мире, а в одном человеке, мир существует уже давно, и проблемы перетекают из века в века. Форматируясь в ту или иную стезю. И все свои теории они подгадывают, что вот, дескать, шло развитие, тогда еще 'не дозрели', но вот теперь-то, ого-го! Хочешь менять мир – начни с себя! Но нет, себя изменить не можем, характер врожден, но как тогда изменить характеристики, вклиненные поколениями в сознаниях масс? Как это сделать? Не лучше ли делать исключительно то, что полезно материально? В первую очередь. Феномен волонтерства, благотворительности, на чем основан – на показушном самоутверждении, глубоко порой и бессознательном. Но ведь выясняется и о тайном ото всех благородстве, но и оно опять же для внутреннего самоутверждения. Думаем ли мы прежде чем сделать? Почему ты помогаешь старушке спустить коляску? Ты думаешь ведь, в тот момент: 'Надо помочь!', ты не делаешь это бессознательно! И что спустя мгновенье? Тебя переполняет чувство, что ты что-то сделал, ('я молодец, я помог! я меняю мир! другие не могут без меня!'), хотя в сущности ничего и не сделал. Но это желчь ненадолго отлегла. Но она вернется. И ты скажешь: 'Мир безнадежен, я то-то помог, но ведь таких единицы, остальные – равнодушное, не видящее дальше своего пуза стадо'. Так вот, счастье, если вся эта желчь спала навсегда, а ты в этом приподнятом состоянии.
– Ой, как метко! Но это немного эгоистично, думать в первую очередь о своем счастье. А как же другие, обреченные, страдающие? А насчет царских офицеров, то ведь это была идея исключительно Троцкого, не встретившая изначально особой радости у прочих руководителей РКП(б). Он ведь не глупый мужик был. Троцкий Лев Давыдович, в девичестве Бронштейн, легендарная личность, ха-ха-ха! Другое дело, что была огромная нехватка специалистов. При нэпе была интереснейшая ситуация – число вакансий превышало число рабочих рук! Но качество рабочих было низким, спешно организованные рабфаки и ликбезы не могли в один миг создать плеяды талантливых инженеров, финансистов и так далее. Пришлось закрывать глаза на прошлое людей. Впоследствии, во время большого террора, оставшиеся выходцы из царской армии были в большей своей массе подчищены, а вот в промышленности подобные вполне себе остались. Колоски, опоздания – на прошлое смотрели, но...
– А ты зарази их своим счастьем, страдающих. Докажи, что и они могут одухотвориться, докажи, что счастье – это гармония с миром, с природой, где общество лишь подсистема, и не более того. Пока все попытки помощи, исправления идут от внутренней желчи, мы сделаем только хуже. Давай изменим подход к счастью! Счастье – это длительный процесс или сам факт ощущения какого-то события? В первом случае мы имеем отрезок, а во втором точку. Если вы счастливы на отрезке, вам не хочется, чтобы отрезок прервался точкой, ибо тогда счастье ваше прервется. Таким образом, вы будете получать удовольствие от дела, но большого дела вы не сделаете, потому что тогда встанет вопрос, что дальше? Придумывать что-то новое? А где гарантия, что новый процесс будет счастье приносить? Ее нет. Поэтому большие дела совершают несчастливые на отрезке, которым нужно шкуру рвать, чтобы, наконец, свершилась точка, за эту консолидацию идеи они и готовы бороться. Таким образом, целеустремленность связана с ощущением внутреннего счастья, таким образом, что чем более человек ощущает неудовлетворенность, то тем проще ему достичь каких-то целей. Любящему жизнь человеку не-за-чем ее переделывать. Поэтому мир и переделывают люди, жизнь не любящие, думающие, что и другие должны принять их видение мира. Гитлер желал счастья для Германии? Хотел!
– Ленин тоже хотел... Мы тут с тобой обсуждаем такую глубокую метафизику, а сегодня ведь такое событие... Что-то за этим будет!
Разговоры разговорами, но нужно было и поработать; друзья погрузились в приевшуюся каждодневную рутину. Да, подавляющее большинство из нас любит свою работу в день начисления получки, а в другие – готово плевать на нее с большой колокольни. Примеры счастливцев не скрываются от нас и приводятся в пример, но чем они могут помочь? Они прочувствовали свою жилку, занимались бы и просто так, без поощрения – а как нам, оставшимся, найти подобную нишу? Что нам предлагают психологи? Эта проблема, очевидно, должна быть одной из самых ключевых в массовой культуре, потому что это один из тех моментов, когда мы реально можем повлиять на ощущения счастья людьми, не меняя абсолютно ничего, не строя утопий и не организовывая революций. Стоит научить людей прислушиваться к себе, дать им этот ключ. Неужели это не прибыльно? Или прибыльны только особые элитные курсы из серии 'как научиться радоваться жизни', 'как заводить нужные связи', 'как продать все и всем'? Но эти курсы дадут Вам готовую модель, она не будет вашей лично. Да, Вы можете нанять профессионального психолога лично для себя, который все и объяснит, все покажет. Может, он и будет принимать все решения в этой жизни за Вас??? Стоит ли оно того, пока мы сами не понимаем до конца мотивацию своих поступков?
Рабочий день подвигался к завершению, Михаил ушел на полчаса раньше и отправился в гости к Марине; поэтому оставим их одних и дадим возможность предаться счастью вожделения друг друга. Что до Антона, то он в этот вечер отправился к уже упоминавшемуся вскользь бывшему однокласснику Егору на празднование дня рождения последнего.
Скажем пару слов о нем. Это был довольно крупный парень, плечистый; при первом взгляде он не производил впечатление толстого человека, однако масса его была внушительна. Основным увлечением Егора были компьютерные игры и вообще любая деятельность, связанная с компьютерами – в этом Егор походил на огромный пласт мужского населения своих современников. Также Егор любил смотреть всевозможные видео с девушками, однако вкус его был немного специфическим. Но об этом мы во всех подробностях упомянем позднее. Он был неглуп, статьи в интернете позволяли ему активно оперировать терминами, в том числе и весьма сложными. Был довольно упрям, своенравен; имел склонность к похвальбе. В определенный момент в нем произошел некий личностный перелом. По крайней мере Антон, после окончания школы ставший общаться с ним реже, был удивлен резкой перемене, случившейся с Егором. Он стал самокритичен, то есть он и раньше был таким, но публично допускал одно самовосхваление, а сейчас, один на один, мог и поиронизировать над собой. Он занялся спортом, сбросил ряд килограммов. Ожидания, что это привлечет к нему хоть толику женского внимания, не оправдались, и масса постепенно вернулась в норму. Трудно сказать, почему этим вниманием он был обделен. Внешность у него была крайне располагающая: широкие лучистые глаза, искренняя улыбка, темно-русые волосы пышным ежиком. Скромный и стеснительный? Может быть, про него так и можно было сказать, но он всячески пытался показать себя лишенным этих качеств. Наверное, прояви он хоть мизерную инициативу, женщины вокруг него перевоплотились бы из экранных полуголых красоток в реальных знакомых, желающих его. Но это гипотезы; сколько Антон не допытывался до него, так и не смог узнать, кто ему нравился в школе. 'Никто', – отвечал Егор, и обманывал. Ведь он знал, кто нравился Антону, и стебал его на эту тему, ровно с того дня, как это заметил. Ответной реакции он не хотел, пусть и объект страсти давным-давно скрылся за горизонтом.
В этот день за столом собралась узкая постоянная компания; помимо их двоих ее составили два таких же бывших школьных товарища. Выпивки на столе не было. Родители Егора категорически не хотели ударить в грязь лицом перед дорогими гостями, поэтому наготовили и выставили на столе еды, которой можно было бы накормить и десятерых. Юбиляр и его друзья смотрели на переполненные тарелки с недоумением, отчего аппетит улетучился окончательно. Однако, пришлось приложить ряд усилий и все же поклевать незначительное число пищи, дабы создать видимость трапезы. Егор принес с кухни торт. На вид он был очень красив, но вот вкус... Все поспешили, перебивая друг друга, заявить, что торт очень вкусный. Антон, аккуратно рассасывая кусочек, сразу понял для себя, что это 'не его'. Тем не менее свою долю он через силу, но съел и тоже поблагодарил хозяина за угощение. На вопрос, понравился ли ему торт, он кивнул, но при этом состроил ужасную гримасу. Видимо, глубоко в подсознании она виделась ему показывающей окружающим все ощущения, которые его организм пережил при встрече злосчастного торта. Однако по приходе домой ужин Антон уже не потянул.
Вообще, об истории дружбы Антона и Егора стоит обмолвиться отдельно. Знакомы они были с семи лет, то есть тесно прообщались всю свою сознательную жизнь, став взаимными свидетелями процесса взросления, становления и социализации друг друга. Виделись после выпуска из школы они нечасто, несколько раз в год, преимущественно на общих днях рождения, как мы уже успели заметить. Это был тот случай, когда абсолютно разные люди остаются друзьями, потому что прошли этот путь вместе, всеми 'первыми разами' делились друг с другом, с годами охладевая друг к другу, но все же и цепляясь за некую спасительную ниточку от беззаботных времен. Наверное, они в чем-то и осуждали образ жизни друг друга и не понимали его, впрочем, как это обычно и случается у старинных товарищей, это не было поводом для разрыва, а поводом для многочисленных шуток и подколов. Например, Антон искренне не понимал, как можно свои кровные деньги (а если учесть, что Егор тогда и не имел своего источника доходов, то родительские), вкладывать в компьютерные игры. Нет, конечно, он не мог понять и самого факта, что можно проводить за ними ночи напролет, но развивать таким образом своих персонажей или улучшать модификацию танка (а именно так в голове Антона представлялись подобные вложения)... Нет, этого он понять не мог. Равно и Егор не мог понять, зачем Антон мучается мыслями о тех предметах, на что он никак не может повлиять. Он обвинял того в непоследовательности, неразумности, идеализме. Но, несмотря ни на что, относился к нему со скрытой симпатий. Когда однажды у них случился небольшой конфликт, в результате которого Антон обвинил Егора в личностной незрелости, тот сильно переживал по этому поводу, и был внутренне рад, когда общение было восстановлено. Но, как мы уже упоминали выше – общение это было крайне редким. Справедливости ради, стоит отметить, что им было, в общем, и все равно, что происходит в жизни друг друга. Устроился на работу – хорошо. Теперь есть новый повод для стеба. Но, стеб этот, пожалуй, давно перестал приносить удовольствие, превратившись в дежурную перепалку безвкусными и не цепляющими колкостями.
Вообще, как обычно оформляются дружеские связи? Привычный набор – школа, институт, работа, хобби, случайные знакомства на отдыхе... Но именно школьные представляют собой наибольший интерес – люди расходятся в своем мировоззрении в разные стороны, но сохраняют дружбу, потому что 'мы же знаем друг друга всю сознательную жизнь'. Они имеют разные интересы, увлеченности товарища кажутся им смешными, но они держатся... Старый друг лучше новых двух? Возможно, но сильное ли удовольствие испытывают они от подобного общения? Да и как вообще формируются подобные привязанности? Ведь в классе, институтской группе, рабочем коллективе, всегда возникают некие подгруппки, сближенные именно общим видением мира, уровнем развития и потопляемости. Но как происходит выбор в шесть лет? На чем строятся симпатии? Трудно сказать, задумывались ли Антон и Егор о причинах, связавших их в подобный бином, но они продолжали упорно держаться друг за друга, пусть смысла в этом – даже практического, корыстного – не было.
На следующий после дня рождения день родители, а точнее единственная родительница (они развелись, когда ему было лет десять) заставила Егора ехать на дачу забирать поспевший урожай. Пришлось подчиниться, чтобы урожай, который, по мысли Егора, за копейки продавался на рынке, все же не испортился. Заведя ненавистный будильник аж на шесть часов, Егор попытался специально лечь пораньше. Желание спать, довольно легкое, ощущалось, и, едва он лег, казалось, что оно полностью властвует над ним. Но прошло некоторое время, и Егор почувствовал, что спать он не хочет категорически. Он привстал на кровати. Спать не хотелось, желание улетело и самовольно витало по комнате. Он попытался схватить его, но промахнулся, после чего лег обратно в постель. Такая борьба продолжалась довольно долго. Егор решил подумать о чем-то, но и мысли не лезли в голову. Он прокручивал различные сюжеты, где он, к примеру, спускался в подземелье, где бродил по коридорам, спасаясь от вампиров и прочей воображаемой нечисти. Он встал и взглянул на часы. Ужас обуял его, пронизав насквозь: было три часа ночи. 'Вставать через три часа! Три часа на сон! Проклятье! Да зачем мне это надо? Твари. Ненавижу я их. И не стыдно мне за отношение к ним. Забивают себе в голову всякую дурь, а я тут какое отношение должен иметь ко всему? Да ну их в задницу, этих идиотов'.
Прозвенел будильник, и Егор с огромным трудом поднялся. Спать хотелось не настолько сильно, но он прекрасно чувствовал, что за длинный день это коварное желание еще успеет отыграться. Позавтракав, то и дело роняя голову, что вызвало комментарии матери в духе 'нужно было раньше ложиться', он вышел на улицу. Прохлада и ветерок привели его в чувство, пока он шел по улице и стоял на станции, постукивая ногой о перила, но в поезде его разморило, и он задремал.
Сойдя на станции назначения из третьего вагона, Егор заметил, что машинист поезда неверно рассчитал дистанцию, в итоге полтора вагона – три первых двери – проехали вперед и людям приходилось спрыгивать прямо на насыпь. 'Что за дикость, – думалось ему, – подал бы назад'. И, словно, прочитав мысли Егора, рядом стоявший дачник закричал: 'Дебил! Назад подай! Дай людям сойти'. Мужик прикурил сигарету, в то время как две не совсем пожилые женщины помогали спуститься старой-престарой бабушке с коляской. 'Что ж ей дома-то не сидится', – мелькнула мысль у Егора. 'Назад подай, идиотина!' – продолжал истерично и гулко орать мужик, отчаянно дымя на прочих сошедших с поезда. Когда мужик заорал в третий раз, потому что та бабушка оказалась не последней, а за ней стала вылезать бабушка заметно старше предыдущей, и уже не с одной коляской, а с коляской, корзинкой и гигантским рюкзаком, Егор не выдержал, и, забыв про все свои присказки про социофобию, заорал: 'Назад подай!' Мужик обернулся и посмотрел на Егора с большим недоумением, так что тому захотелось провалиться, но он лишь попытался изобразить глупую улыбку. Впрочем, слезавшая бабка оказалась последней, двери закрылись, и поезд уехал. Спустя пятнадцать минут Егор был уже на месте.
Бабушка с дедушкой, отдавшие за лето все силы на злосчастных сотках светились от счастья, впервые в этом году увидев внука на участке. Они угощали его всем, чем можно. По сути, весь завтрак только и состоял из доморощенной еды. 'Да, это вам не бургеры и не чипсы', – думал он, глядя улыбающихся на родственников, но, чтобы сохранить приличие, улыбнулся в ответ: 'О, очень вкусно, спасибо!' Бабушка с дедушкой воссияли – их труды не пропали даром. Да – это была та категория людей, что получила на склоне лет долгожданный смысл жизни в виде работы на земле. Своей собственной земле. Здесь уж точно все зависит от тебя. Обратите внимание, как каждый собственник стремится облагородить свой участочек, свое мини-государство (а кто из дачников за столом не начинал шутить про Силенд, что, мол, и нам надо провозгласить свою автономию), как хочет он его выделить, и как не жалеет сил. Уж, кажись, всю неделю ходил на ненавистную работу – вот тебе диван! Нет! Ты будешь стоять часами в пробке, трястись в набитой электричке; потом умирать, роя траншеи для задержки воды, падать в обморок, целый день стоя на лестнице, крася дом; ты будешь дивиться и очаровываться еще зеленой кислейшей ягодкой, но первой; ты будешь целовать первый огурчик, как не целовал ни одну девушку, будешь поглаживать весной деревца, вопрошая: 'Милые мои яблоньки, как перезимовали? Не замерзли ли?'; ты будешь ругаться с соседями из-за пяти сантиметров территории, на которые заехал забор; будешь запасаться свечами на случай отключения света; научишься мастерить самодельные тачки, пугала, которые будут будоражить твое воображение своим темным обликом ночью, но при этом полностью игнорироваться птицами; ты будешь ложиться спать со звоном в ушах после попыток побороть все лето восстающую как феникс траву, чтобы потом утром возмущаться, что кто-то гудит косилкой в другой части садового товарищества; ты будешь воспринимать войну с борщевиками в разы более кровавой, чем первую и вторую мировые вместе взятые; ты будешь уверен, что лучший подарок на День Защитника Отечества – это шуруповерт; ты будешь всем рассказывать, какой жулик и вор председатель этого товарищества, как он построил себе на казенные деньги забор и вырыл колодец, будешь возмущаться увеличивающимися поборами, но все равно будешь платить их, будешь возмущаться при этом теми дачниками, кто закатывает бучу каждое собрание и пишет петиции на председателя, собирая подписи неравнодушных. И все ради ощущения свободы, вариативности, чувства хозяина, что на этих – именно этих – метрах ты сам себе государство и сам себе начальник. Это поколение, чье детство прошло по съемным дачам (которые давали ой как далеко не всем) – они дорвались. И новое поколение, к которому принадлежал Егор, этот энтузиазм никоим образом не поддерживало.
