Текст книги "Второе Пришествие (СИ)"

Автор книги: Николай Коровин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 42 страниц)

'Я знаю такого, – улыбнулся Вася, но молча про историю с паспортом, – это я'. В тот момент Василию действительно захотелось пойти на самое отчаянное преступление, чтобы выбить из головы даже намеки о воспоминаниях о Лене, Тане и прочим подобным вещам.

Наверное, самые догадливые читатели уже уловили, что именно Василий управлял тем самым автомобилем, на котором скрылись убийцы в париках и макияже. Мы не будем описывать, как подготавливалось преступление, как Василий узнал об итоговой цели предприятия – оставим эти вопросы правоохранительным органам. Василий, все последние годы занимавшийся деятельностью, близко подходящей к нарушению законов, порой смеялся над собой: будучи в детстве поклонником фильмов про гангстеров и киллеров, ему забавно было сравнивать свои 'делишки' с их подлинными преступлениями. Шансы поучаствовать были и ранее, но осторожный Василий ограничивался тем, что просто рекомендовал нужных людей. Порой потом кто-то из них отправлялся за решетку, и Вася радовался своей предусмотрительности. Но в текущих условиях, без паспорта, понимая, что Татьяна, возможно, уже обратилась в органы, и какими бы мелкими ни были его 'дела', часть из них может всплыть... Он плюнул на осторожность и согласился.

Преступление совершилось успешно, и Вася получил в качестве вознаграждения новый паспорт – уже на другое имя, шенгенскую визу и сумму, на которую мог безбедно существовать около года даже в условной Норвегии. Правда отбыл Василий почему-то в Чехию; потом, говорят, отправился в Ирландию, и где-то там его следы затерялись. Татьяна подала в суд, но розыск результатов не дал. Дела всплыли, но потерпевшие по ним не обращались, поэтому пришлось их закрыть. Долги по алиментам росли параллельно с тем, как рос сын Татьяны. Когда сыну исполнилось пять лет, Таня сожгла паспорт Василия и прокляла себя за то, что поговорила с ним в таком тоне, по сути, допустив побег и настроив себя на подобный сценарий. Мыслей было много, но это, пожалуй, уже совсем другая история...

На День Победы погода была теплая и солнечная, на душе у Антона все играло и пело. В отсутствие интереса ко всем шумным массовым мероприятиям, проводившимся в тот день, Антон организовал себе загородную поездку, о которой очень давно мечтал. Он изучил внимательно расписание поездов, и стоял на платформе в ожидании своей электрички. Случайно подняв взгляд на мост, располагавшийся далее, он увидел, как по нему проехал автобус. Антон усмехнулся – всякий раз, когда он ехал куда-либо с этой платформы, стоило ему поднять голову, по мосту ехал автобус. Причем, если он поднимал голову целенаправленно, чтобы посмотреть, поедет ли сейчас автобус, то, конечно же, никакого автобуса там не было. Сейчас Антону пришла в голову мысль, что он замечает автобусы, потому что те заметно выделяются среди автомобильного потока своими размерами. Задумавшись таким образом, он невзначай поднял голову: по мосту неспешно ехал автобус. Подошел поезд, и Антон сел в него.

'Путешествие – как наркотик, – думал он. – Каждый раз нужно придумать что-то еще более необычное, чем было в последний раз, чтобы было ощущение новизны и поражения воображения'. В поезде, сменяя друг друга, ходили бесчисленные продавцы, предлагавшие невесть какие товары – и чудо-средства от всех насекомых, и всережущие ножи, и всевидящие очки, и нервущиеся носки, и ледяное мороженое, и ароматные беляши. Некоторые пассажиры даже приобретали что-то. Но на одной из станций поезд задержался. Он стоял уже пять минут – что есть пять минут в нашей жизни? Но Антон занервничал. Он ерзал на жестком сидении, ему казалось, что он готов сейчас выбежать и лично начать толкать поезд сзади. Что это было? Невозможность повлиять на ситуацию? Вариант нервного тика? Антон этого не знал, но едва поезд тронулся, он почувствовал истинное облегчение. С погодой в тот день повезло, и Антон предвкушал, как впечатления, набравшиеся за поездку, должны будут скрасить предстоящие серые будни. На работе он сосредотачивался на делах, и ему некогда было подумать о какой-либо ерунде типа возможности построения идеального общества в будущем, но в такие моменты и сама работа казалась ему бессмысленной ерундой, убивающей большую часть его жизни. Варианты, как можно выбраться из данного замкнутого круга, ему в голову не приходили. Он шел по деревне – за невысокой оградой двое детей играли с гусями и курами. Гуси перешагивали важно, переминаясь с ноги на ногу, а один даже хромал. Дети кидали им какую-то булку. Одна курица, главная активистка, резко ускорялась и обгоняла всех. Один гусь увидел Антона, открыл клюв и стал издавать звуки, отдаленно напоминающие шипение. На подоконнике дома сидел крупный кот и важно облизывался.

Антон усмехнулся. 'Как же классно жить в деревне, думаем мы, жители городские. И аналогично думают они, мы, мол, сидим в этой дыре, а у вас все есть под рукой. И рвутся – условий и перспектив тут нет. А мы мечтаем сбежать, устроить свой домик, усадебку, чтобы все было. А готовы ли мы просыпаться с первыми петухами? А заниматься хозяйством всерьез? И изучать вопросы, в духе того, какое удобрение под что сыпать и как лечить летучую ветрянку у гусей, которые у потомственных сельских жителей передаются из поколения в поколение? Не думаю. Так к чему же эти мечты? Мы привязаны, почему бы это не признать. Куда мы можем убежать? Глупо, глупо все это. Хорошо там, где нас нет, вот в чем весь ваш дауншифтинг', – ввернул Антон в неспешный ход своих мыслей модное слово, по традиции обращаясь к воображаемому собеседнику – и засмеялся. Настроение было благостное.

Оно подрастворилось, когда он вошел в электричку, следующую в Москву. Вагон был наполнен характерным запахом, и Антон обратил внимание, что на двух лавочках никто не сидел. Ему стало любопытно, и он с ужасом увидел, что прямо между ними громоздилась куча. 'Вот! Говорим о духовности! И в День Победы – День Победы, с которым у нас сейчас идет такая всеобщая шумиха, с этими дурацкими ленточками, наклейками, ряжеными и так далее – мы отмечаем вот так! Обожаю эту страну! Это было бы смешно, если б не было так грустно'.

Он прибыл в столицу – а она всегда после подобных вдохновляющих поездок казалась немного угнетающей – и направлялся к своему дому. Он шел широкими шагами, не замечая еще не подсохших луж, когда его внимание привлекла пожилая женщина в шляпке. Он обошел ее: 'Вот модница! К чему так вырядилась в такие-то годы! Да, в молодости ты была видимо знатной, знатной. Уж валишься с ног, а стиль держишь. Но что я так критичен к ней? Я уверен, что она строптивая? Ладно – вот если я подойду к ней и собью шляпку. Та упадет в грязь – как она отреагирует? 'Ой, хулиган, как ты мог!' Определенно. Еще добавит: 'Сейчас милицию вызову!' А подойди к ней и скажи: 'А Вам шляпка-то идет!' Как отреагирует? Не ясно. С большей вероятностью негативно. Но это потому что я не умею комплименты делать. А так – может, и улыбнется. Но почему мы боимся неожиданного – страх негатива? Зачем совершать поступок, который может принести тебе отрицательные эмоции? Сидя на заднице, ты можешь научиться получать удовольствие от этого. А что-то делая? Ничего. Вот абсурднейшая логика! А самореализация? Если бы всего один этот вопрос не посещал меня, о, сколько всего я мог бы совершить. Не в сомнениях дело! Дело в вопросе 'Зачем?' Сомнения – благодать. Сомнения – ощупывание кочек, когда ты идешь по болоту. Но ты идешь, идешь не сворачивая, сомнения – вернейший твой союзник. А вот вопрос 'Зачем?' – самое вредное. Это хороший аргумент, когда у тебя возникает когнитивный диссонанс. Но это лишь попытка запутать оппонента. Он скажет, что это несущественно, и ты припрешь его к стенке: 'Ты слился! Ты не знаешь! То о чем ты говоришь – тебе просто кажется! Ты нашел в мире подтверждение своим предрассудкам, и не более того!' Так в чем тогда смысл? В изменении себя и мира! Научись чему-то, построй что-то, и не думай, 'а что это изменит?' Не ты должен об этом думать. Ты пришел сюда – делай. И не задавай вопросы, которые заведомо безответны. Спроси, почему люди лгут? Но прежде чем ответить, прекрати лгать сам. И ты поймешь в один миг, если будешь объективен, как твоя жизнь пропитана ложью, которую ты даже и не ощущаешь, которую ты и ложью-то не считаешь! Или, к примеру, молчаливое согласие с ложью – это ложь? Если ты ее не слышишь, но знаешь, что она есть? Вот, возьмем пример из детства. Еду в автобусе с бабушкой. Входят контролеры. Билета нет. Бабушка, пятясь, заявляет: 'Он ребенок-инвалид!' Меня это обижает до смерти, и я начинаю орать: 'Я не инвалид!' Это борьба с ложью? И говорю соседям, что мы выбрасываем мусор по пути на станцию в кусты? И мои домашние смотрят на меня потом с осуждением. Более того, говорят – ты бесхитростный. Значит, правда ассоциируется с бесхитростностью. Хорошо. Но вот такой пример. Я знаю, что человек врет – я не слышу этого прямо, пусть он сидит за стеной – но значит, я согласен с ложью? Но что – я должен выбежать и орать, дескать, 'как вам не стыдно'? Это же абсурдно! Да и глупо – саму ложь это не искоренит с лица земли. Но является ли ложью молчаливое согласие? Нет, не знаю, не могу понять. Но... Да, это ложь'.

Навстречу Антону шли одна за другой пьяные компании, некоторые из них пытались горланить песни. Антон смотрел на них с нескрываемым отвращением. 'Да, употребление алкоголя вызвано незнанием людей, зачем они живут, – рассуждал он. – И, кстати, именно поэтому людям нужна война. Людям нужна война, потому что только там они могут проявить свои лучшие качества; только там можно умереть не просто так, но за Родину, за абсолютную идею; на войне ты миришься с самыми жуткими условиями, плюешь на непотребства; война дает тебе возможность перекрыть все свои бывшие грехи, дурные поступки, поэтому ты продолжаешь вести бой, будучи раненым – да, это адреналин, это азарт, это эйфория. Ни одно развлечение еще не дарило столько адреналина. И именно поэтому герои-фронтовики не могли найти себя, приспособиться к жизни на гражданке. И именно поэтому спивались. Не к месту тут будет пример Осипа Комиссарова! Это пример серии из грязи в князи случайным порядком, тот хоть и герой, и вовремя успел, но раскрутил его популярность все тот же маховик пропаганды. А вы говорите, Компотов изучил конспекты Геббельса! А милиционера, повторившего то же действо в девяностом году кто помнит? Интернет так вообще по запросу его фамилии выдает участника войны в Южной Осетии! Да, опять война!'

Глава XXVIII. Откровение

Чудес не бывает. Если человек видит нечто, кажущееся ему чудесным, значит, это нечто ему мерещится, либо является естественным для природы, но было доселе неизвестно, чем и вызвало удивление. Тем не менее, душа человека устроена так, что он не только хочет верить в чудо, но и стремится находить чудеса в самых обыденных событиях. 'Какое чудо, что мы встретились', – вещают друг другу влюбленные, находясь под действием эндорфинов. Мы видим чудо, если на нас с крыши падает сосулька, но не задевает, хотя искривление траектории сосульки без воздействия на нее – это ли не необъяснимое явление? Однако, опять же, необъяснимость – всего лишь признание невозможности обосновать с помощью современной науки те или иные события.

О живая природа! Сколько раз к тебе обращались поэты всех времен и народов! Почитание природы, идущее с древних времен, когда оно приобретало тотемный образ, в наше время также превратилось в отдельный культ. И выделялась среди народа группа жрецов этого культа, и имя им – отъявленные путешественники. Это были люди, готовые терпеть всяческие непотребства ради покорения самых необычных и удаленных мест. Они готовы ходить в походы, тащить тяжеленные рюкзаки и ставить палатки, быть съеденными комарами и питаться, готовя на костре; готовы мерзнуть и париться, преодолевать реки на утлых лодочках, грозящих в любой момент перевернуться; готовы добраться до мелкого уездного городишки, где из цивилизации только почтамт и сберкасса, и вызвать подозрительные взгляды местных обывателей, сразу идентифицирующих чужаков. Кто эти люди? Чем вызвана их готовность терпеть подобные непотребства? Ведь пользуется популярностью точка зрения 'в гостях хорошо, а дома лучше'. Но эти сторонники объясняют желание путешествий неким психологическим дискомфортом, желание сменить обстановку они объясняют внутренними проблемами личности и попыткой бегства от реальности. С определенной точки зрения, можно признать их правоту в том, что человек, истово увлеченный делом, не захочет от него отвлекаться, но много ли вы найдете таких персонажей? Так или иначе, даже от самого любимого дела порой хочется оторваться, и тем слаще будет возвращение к нему впоследствии.

Дарья, Дарья, прекрасная, чувственная девушка. Она идет, словно в кого-то влюблена. И она действительно влюблена – в жизнь, в весну, в ожившие и распускающиеся почки, в скандалящих за гнезда птиц, в запах прелой земли и грядущее благоухание. Все это заставляет невидимую стаю насекомых на дне грудной клетки разом подняться с места и воспарить. И в таком чувстве каждый вздох – как благодать, и кажется, еще чуть-чуть, и растворится этот бренный мир вокруг тебя, а на месте его соткется мир новый, мир прекрасный.

Окончилась весна, пора надежд, наступили первые летние деньки. Минул месяц со скандальных событий в центре столицы; завершилась сессия в институте, и Дарья вместе с родителями уехала на дачу в Подмосковье. Даша очень любила там бывать, хотя в то время как ее родители ползали по грядкам, она больше бродила по дорожкам и думала о чем-то своем. Однако бывали и у нее минуты пробуждения трудовой активности. В ту пору Даша оказывалась невероятно продуктивной, и все поражались ее работоспособности. Но в этот вечер настроение у нашей героини было меланхоличное.

Дождь кончился уже несколько часов назад, и Даша бродила по своему дачному участку, шелестя сапогами по мокрой траве и хлюпая по лужам. Разговор себя с собой не клеился, и она предалась воспоминаниям. Дарья подняла голову вверх: облака и тучи толпились в виде всевозможных диковинных фигур, напоминавших мифических животных. Вспомнился случай из детства, когда она так же наблюдала за облаками из окна. Вдруг облака сложились в один паззл, и пред ней предстал лик. 'Бабушка, бабушка, смотри, Николай Чудотворец!' – закричала Даша. 'Нет, Даша, не вижу!' – верующая бабушка украла у внучки красивую сказку. 'Даша, ты воображуля', – вспомнились сейчас ее слова, часто употребляемые к маленькой девочке. Но сейчас рядом не было бабушки, она умерла в начале прошлого года. Ветер дул неравномерно, и лик растянулся и распался. 'Услышь меня!', – прошептала Дарья и шлепнула в особенно крупную лужу. Брызги разлетелись во все стороны, частично запачкав и штаны девушки. Впрочем, дачный вариант штанов, предназначенный для похода в лес, было не особо жалко. И как будет не особо жалко тех из нас, кто величает знание, присно и во веки веков! Да приидет время благоденствия и откроет нам всю тайну скрытой Вселенной! 'Что это все значит? Где я есть? И есть ли я?' – Даша поплыла. Туман спускался по мере приближения ночи. Темнело. Глас ангелов ширился, становился все чище и осязаемее. 'Имеющий уши да услышит! Имеющий глаз да узрит! Ибо те десницы, что благо кличут – хулу таят. Ибо те страстотерпцы, что громче о своем подвиге кличут – помину лгут. Да воссвятит из мертвых дух, коли на земли он бывает! Озари незримым светом и свергни все полночные покрова! Кто ты? Знаю ли я тебя? Или ты во мне? Так откройся же нам! Да озвучь ты имя свое, яко на жизни нам тебя не хватает, яко сами слабы и терпим непонятно зачем. Кто хочет между вами быть большим – раб будет ваш. Имеющий уши да услышит. Здесь я! Я с вами до скончания веков! Здесь я, я есть гром, я есть земля, я есть конец веков и странствий! Я есть начало начал и мой трезубец воткнут в эликсир бессмертия! Ты не ищи меня, ибо видишь и так постоянно! Не ищи меня и не поклоняйся, ибо презренно кланяться естеству. И нет в мире ничего иного, отличного от естества. Так возьми жизнь свою и держи, и возьми мир, и возьми оболочку бренную и отдели от наперстков, от наваждений, но верь! Ибо глупец тот, кто не верит в реальность, кто не верит в сущность, кто не верит в смену дней, кто не верит в свет и тьму. Но услышь, не накажет никто ни одного человека, как он сам себя может наказать. Не различающий свет и тьму сам себя наказал, и не нуждается в страданиях. Услышь, что нет страданий посмертных, ибо ты свое уже выстрадал здесь; нет радостей бесчинных, ибо ты их уже пережил; мертва твоя душа и мертв дух твой. Услышь меня в горе, и услышь в траур, и простись с собой и со Вселенной. И прими себя и полюби так же, как боготворишь силы, тебя принесшие. Да возвысится имя твое, но не дух, ибо смертны, паче срока. Исчезни в громовом котле и не осязайся. Дух, будь проклят, изъят из наважденья! Сгори! И в пламени надежд, сюда мне больше не являйся, передо мной не представляйся, одетым в сонмы из одежд. На веру, знаю, приходили, сомненья тризны искупили, наш путь далек, но все же краток, где есть подъем – там есть упадок. Там вечно счастье говорит. На берегу незримой смерти, открыты дверцы на паперти, стремглав на казнь бежим успеть, терпеть за мир, за все – терпеть!

Сбрось свою гордость, ибо не благодатна почва, горделивостью прельщающаяся! Открой миру пороки и исповедуй их мне! Избавь себя от небожителей и поверь всем сердцем! Проси прощения у лжи за недостаточную службу ей. Вернись в мир!'

И Дарья вернулась! Вернулась, словно и не было ничего! Тот полусон-полуявь, в который она впала, пленил ее, но стоило открыть глаза, а вокруг уже было темно. Она отряхнулась, и тьма исчезла, растаяла окончательно, хотя и вокруг было достаточно мрачно. Сапог утоп в луже, и сквозь невесть откуда взявшуюся щель в носок подтекла водица, и теперь больно щипало палец. Дарья почувствовала небывалое воодушевление. Она редко сочиняла стихи, они сами находили ее, и сейчас она боялась, что эти строчки, проговоренные ею в полубреду, исчезнут с памяти... они уже исчезали. Она дернулась бежать, но тут же поняла, что уже не помнит и ни одной из них. Даша встрепенулась. 'Что это было?' Но сознание было чисто и девственно, бреда не было, за лесом тяжело гудел товарный состав. Эхом прокатился лай собак. В доме напротив скрипнула дверь, и послышались голоса. Она вслушивалась, изо всех сил пытаясь найти хоть крупицу необычного, неопознанного, неосязаемого и неклассифицируемого, но все происходящее было настолько обыденным, настолько простым и незначимым, что девушке немного стало страшно. Она подняла голову и стала смотреть на звезды. Мигая, летел самолет, а за ним еще один. Гул доносился с неба все отчетливее и отчетливее. 'Почему мне порой кажется, что жизнь идет, а я вместе с ней – нет? Мне кажется, словно я растворяюсь и просто наблюдаю, мне кажется, что я словно смотрю кино, в котором у меня появилась возможность реагировать, отвечать и даже совершать какие-то действия. Какие-то... И какие же действия я совершаю? Еще с детства я постоянно ударялась об углы, после чего плакала, я была ужасно неловкая. И хоть сейчас я не ударяюсь, это чувство неловкости не покидает меня. Я странная, потому что иной раз я чувствую себя вне жизни. Может я прилетела оттуда? Нет, нет. Это просто меланхолия, просто грусть, это любовь ходить под дождем с непокрытой головой, чтобы набраться сил от неба. Я знаю, что живу, но ничего не могу поделать с этим чувством. Может, это было видение, может, я посредник, но не понимаю своей миссии? А кто понимает? А почему я думаю, что миссия эта существует? Мы разбросаны, как камешки нерадивым ребенком. Он палочкой эти камешки тормошит и ворошит. А может, он и не понимает, что эти камешки живые, что у них есть душа, что они умеют любить и страдать? А что если он только создал, но потом потерял к нам интерес? Наскучила эта игра, нашел себе другую давным-давно? А может он вообще женился, у них родились детки, теперь ему совсем не до нас. Мы уже взрослые – сами должны разобраться. Значит, мне никто не поможет с моими затмениями? Они также будут на меня снисходить в некоторое время?' – она посмотрела на небо. Ожидаемого громоподобного голоса 'больше не будут' не послышалось, Дарья присела на корточки и заплакала. 'Будут, будут, и я всегда буду любить жизнь, я буду принимать все это, пусть даже в чем-то страдать. Ох, если б мое страдание могло снять боль с кого-то! Я бы согласилась, чтобы все это страдание упало на меня, я бы хотела принять все это страдание – если бы другие стали от этого счастливы, стала бы счастлива и я. Но, по-моему, это не так. Я страдаю лишь для себя, паршивая эгоистка. Насколько люблю я жизнь и людей, настолько ненавижу себя. Да, именно за это. Я не могу полностью прочувствовать отчаяние других людей, нет, пока не могу. Это бессмысленное пятно, которого могло и не быть и ровным счетом ничего не изменилось бы – вот что такое жизнь моя. Не отрекаюсь... Господи... Во имя отца, сына... Не оставьте меня... Мне страшно без Вас, страшно! Я боюсь людей, я не понимаю их, мне все кажутся чужими, хоть Вы не отвернитесь от меня... А то я сойду с ума, я совершу какую-то глупость, в бреду сделаю ужасный шаг, и даже не замечу! Помогите!'

Открылась дверь, откуда высунулся папа. 'Дарьюшка! – голосил он. – Хватит там гулять, пошли к нам, чай поспел'. Даша повеселела, бодрый голос отца растворил в один миг все сомнения, и она, смеясь, побежала к крыльцу.

Она легла спать и попыталась в очередной раз систематизировать свое религиозное мировоззрение и как-то вписать в него произошедшее. 'Вот мы говорим, спрашиваем друг друга – веришь ли ты в бога? А ты? И спорим. А никто не спрашивает – верит ли бог в нас? А что, если он давным-давно позабыл о людях, как о неудаче, ошибке, глупом опыте! Дай, думает, создам разумных существ. От скуки. Оп – создал. Мдя-я-я. Фрукт вышел так себе. Ну и пусть сами тут варятся, я найду себе дела поинтереснее! Иногда, может, он вспоминает, что создавал кого-то, но отмахивается, дескать, что за чушь в голову лезет! Или он даже и видит, но думает, что мы ему мерещимся! Люди же постоянно находят себе оправдание! А по чьему образу и подобию созданы люди? Ведь мы подразумеваем, что создать было делом таким простым, как для нас поковырять в носу! И как мы относимся к тому, что выковыряли оттуда? Верно, отшвыриваем злостным щелчком! Дайте мне религию с верой в сумасшедшего изобретателя! Вот за ней я бы пошла! Хотя, поможет ли она мне спасти душу?' Даша перевернулась на другой бок.

'Нет, боюсь, мне уже ничего не поможет. Моя личность настолько сумбурна, что я даже и с собой поговорить не могу, начинаю нести какую-то ахинею. А потом считаю себя сумасшедшей и стыжусь этого'.

И на этом моменте Дарья уснула, по крайней мере именно этот момент она идентифицировала как последний в своих ночных рассуждениях на следующий день по дороге домой, в Москву.

Именно из-за подобных время от времени случавшихся с нею помутнений Даша очень боялась попасть под машину. Всякий раз, подходя к краю бордюра, она думала, 'а что, если я однажды задумаюсь и ступлю на проезжую часть?' И надо признать, случались моменты, когда она шла, даже не смотря по сторонам, и одергивалась, только слыша скрежет тормозов или бибиканье. Иной раз, увидев зеленый светофор для машин, она с полной уверенностью ступала на зебру. Зная эти свои особенности, Дарья и стремилась к максимальной осторожности. Еще в детстве случались моменты, когда девочка с открытой душой стремилась поделиться своими откровениями со сверстниками, но вместо ожидаемого интереса сталкивалась с насмешками. По мере взросления она пришла к выводу, что на публике необходимо играть роль предельно адекватную, а всеми своими наблюдениями делиться лишь при диалоге с самой собой, поэтому о произошедшем откровении она никому не сообщила.

Глава XXIX. Все выше и ниже

В то время как для школьников и студентов начались каникулы, и Даша шлепала по лужам, Антон и Михаил продолжали усердно трудиться (хотя та же Лена, скажем, продолжала работать в своей кофейне). И так же после каждого рабочего дня вели они нескончаемые дебаты. Антон, как мы помним, был противником капитализма, а вот его приятель, Михаил, утверждал, что именно капитализм, как никакая другая система позволяет человеку реализовать себя. Михаил ставил ему в укор революционную опасность от подобных попыток насильственных перемен. В этот раз диалог был начат как раз Михаилом, что случалось довольно редко.

– Что ж, недолго тебе осталось слушать мысли прогрессивного человека! – засмеялся он.

– Ты сам мне давеча сказал, что альтернативные системы не менее опасны, – ответствовал Антон, не уловивший его намека. – Так смысл ли вообще в названиях? Давайте отталкиваться от житейского. Почему мы плюем на обывательскость, пытаемся ее заклеймить, поднимая тем самым себя в некой интеллектуальной иерархии на самый верх? Но для кого идет весь этот мыслительный процесс? Он важен? Или важно найти кусок хлеба на завтрашний день? Люди продают свои убеждения за стабильность, кров и удовольствия. К чему стараться? Когда надо будет, они выйдут и сами все изменят. Пусть пока дремлет в них этот огонь. Ты говоришь, что, вспыхнув, он сожжет многих. Да, так и будет, но так ли это страшно, если ты сам оцениваешь их как серую бесформенную безыдейную массу. Жалко? Так ведь численность населения так или иначе все равно будет восстанавливаться. В чем же смысл реформ? И как можно проводить реформы не властными методами, но идейными, когда и идеи-то воспринимаются по-разному?

– Не знаю, что за такие идейные методы. Это явно то, что существует в чьем-то воображении, – Михаил пожал плечами и проводил взглядом прошедшую им навстречу эффектную девушку.

– Новые идеи и должны быть понятными большинству, – продолжал Антон словно не слыша его. – Мы при этом хотели бы возбудить их на мыслительный процесс.

– Но согласно пресловутой зашоренной всеми пирамиде потребностей, это невозможно. Ты не дашь всем им по куску хлеба, не дашь всех зрелищ, чтобы они приступили к следующему шагу, – Михаил замахал руками. – Почему среди мыслителей так много аскетов? Они стали такими не потому что ограничивали себя, хотя им и нравится думать о себе в таком духе. Они стали такими, поскольку такова их природа. Равно и 'немыслители' – зачем? Кто будет выполнять их функции?

– Машины. Функции, не требующие умственного труда должны постепенно заменяться робототехникой. Человек должен лишь творить. И не сумевшие перестроиться постепенно отомрут. Капитализм же, мешающий в первую очередь именно творящему, поскольку вынуждает его держать в голове множество посторонних, отвлекающих от созидательного процесса вещей, должен естественным образом мутировать, раствориться в новой реальности, перестав по сути своей считаться капитализмом в истинном значении. Очевидно, что подобная система не должна быть пустышкой, а создаваться поэтапно, по строго урегулированному плану.

– Что в корне неверно! Никогда еще так они не создавались, самый лучший творец – это жизнь, которая, безусловно, умнее людей, и сама строит все, отталкиваясь от объективных реалий. Ты же пытаешься оперировать субъективными, строя теорию исходя из своего восприятия тех или иных вещей. Даже слушая других, ты оцениваешь декларируемое ими, что может по разным причинам быть довольно далеким от их реального сознания. И вообще, когда же людям надоест заниматься социальной инженерией! – при последних словах Михаил похлопал своего коллегу по плечу.

– Хорошо. Давай разложим все по полочкам. Мы знаем, что чувственное восприятие, являющееся первой ступенью познания, не отражает истину. Значит, подобное восприятие реальности использовать неверно. Ты, начинающий предприниматель, утверждаешь, что капитализм является самой справедливой системой, отражающей общественный уклад исходя из психологии людей. Но при этом ты приводишь в примеры именно то, что лично у меня вызывает огромнейшее раздражение.

– Именно! Твое! Твое личное и ничего более!

– Ты говоришь, что замечательно, когда люди ориентируются на высокие зарплаты, мечтают о машинах и квартирах, – продолжал Антон, игнорируя реплики товарища. – А по мне – это гниль.

– Да почему же? Что плохого в том, чтобы ездить на хорошей машине?

– Потому что без тех, кто работает на него и ходит пешком – он никто. Вот некий ученый, математик, мечтает доказать теорему Ферма или теорему о простых числах-соседках. Он живет в нищете, с твоей точки зрения это явно неуспешный человек. Но вот в один день решение готово. Успешен ли он? Все еще нет. Он становится в капиталистическом понимании успешным как раз в момент перевода на его счет суммы врученной ему мировым сообществом премии. А если он от премии отказался, то с капиталистической точки зрения он глупец.

– Да почему сразу глупец? – пытался возразить Михаил, но у него ничего не получалось, Антон уже разогнался и не собирался останавливаться.

– То есть капитализм не дает даже право выбора человеку. Весь выбор, который дает человеку капитализм, иллюзорен, потому что так или иначе подвязывается на понятие прибыли. Однако, говоря, что все системы работают схоже, мы не можем переносить показатели стабильности работы любой системы в качестве примера. Условно, если для человека нормальной является температура тридцать шесть целых, шесть десятых градуса, это не значит, что этот показатель мы можем применить на ком-то или чем-то еще. Аналогично с прибылью. Мы не можем сравнивать бизнес-субъект с частным лицом. Это очевидно даже из норм гражданского права, строго разделяющих лица на юридические и физические. Так почему же мы должны к ним применять и сходные экономические показатели как параметры успешности? Безусловно, человек как экономический субъект тоже несет свои накладные расходы, тоже платит налоги, и в итоге остается с некоей конкретной суммой на руках. Какую из них считать показателем успешности? Капитализм как элемент поп-культуры потребления в итоге делает показателем успешности как раз сумму этих расходов, то есть попросту трат. Зачем зарабатывать хочешь, спрашивают тебя на собеседовании. И если ты тратишь все на дорогие автомобили, недвижимость, драгоценности, то да, ты, безусловно, успешен. А если нет? Если ты все свои миллионы зарыл в лесу, или, быть может, прячешь в камере на вокзале? Нет, классическое капиталистическое общество тебя успешным не считает. Поэтому как бы дико не было противникам капитализма слышать от оппонентов, что оценкой успешности человека является уровень его дохода, им придется осознать, что это на самом деле миф, живущий в головах у неких капиталистов-идеалистов, назовем их так. Они, реально обладая пресловутой предпринимательской жилкой, подсознательно видят везде возможности делать деньги, и считают это само собой разумеющимся фактором. Но их не больше двух процентов во всем мире! Как они смеют восхвалять главенство системы, при котором так хорошо и привольно им, и где неприятно другим. Другим неравнодушным, потому что индифферентной общей массе все равно, на кого работать, им главное, чтобы их не трогали, на них не клали ответственность, и все.