Текст книги "Второе Пришествие (СИ)"
Автор книги: Николай Коровин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 42 страниц)
Костя затормошился и перевернулся, начав храпеть в сторону Антона. Последнему уже не терпелось дождаться утра, потому что спать решительно не хотелось. На этих мыслях он неожиданно очнулся. Было светло и солнечно; Ивана и Константина рядом в постели не было. Он зевнул и привстал на кровати. По всему дому шла какая-то суета, хлопали двери. Из соседней комнаты вышла подруга хозяйки по имени Анна, встретившая их вчера на остановке. Ночь без сна давала знать о себе; однако, в то время, как не пивший вчера Антон никак не мог прозеваться, разминал затекшие конечности и почесывал нывшую голову, пресловутая Анна, которую, помнится, он видел вчера в весьма веселом настроении, травившей байки на грани пошлости (что было вообще для подобной скромной девушки весьма нехарактерно, более того, те же Кристина и Полина наутро обсуждали меж собой как главную сенсацию: 'вы видели, как Анька-то наклюкалась?'), вышла из своей комнаты с крайне деловым видом и отправилась хозяйничать на кухню. 'Да, вот таких, наверное, в жены надо брать', – пронеслась мысль у Антона.
Он встал, умылся и вышел на улицу, где встретил Ивана. Тот рассказал Антону захватывающие подробности ночи. Кто-то выбрался за пределы участка и зигзагами бродил по улице, кто-то съел весь кошачий корм, кто-то сидел утром, обреченно держась руками за голову, и заунывно повторяя единственное заклинание: 'Зачем?'. Последнего товарища Антон сам увидел с обратной стороны крыльца; он все также сидел, обхватив руками голову, и так же причитал. 'Зачем?' – обратился он к Антону, но тот ничего ответить не смог. Антон поинтересовался у Ивана, где Михаил, и в ответ услышал предположение, что, видимо, где-то с девочками. По этой фразе Антон понял, что Иван немного расстроен тем, что делил постель с Константином и с ним, Антоном, тогда как Полина и Леся, их верные подруги, достались другим. И когда Михаил ушел в отдельную комнату с Полиной, он мог рассчитывать на параллельное стечение обстоятельств, но вторая блондинка ночевала в итоге с тем самым неадекватным парнем, который играл с ножом и с которым Иван едва не подрался. Антон решил не разочаровывать Ивана и диалог завершил. Вскоре объявился и Михаил; выглядел он счастливым.
Гости разъезжались. Михаил и Антон ехали в компании с Полиной и Лесей. Михаил подошел к Антону и шепнул на ухо:
– Говорить моей или как? У нас вчера, конечно, горячо все было... Даже до поцелуя дошло, не спорю.
– Твое дело, – вздохнул Антон, вспоминая историю, как спас Михаила от предложения, которое тот уже был готов в пылу чувств сделать своей бывшей пассии (они, кстати, расстались примерно за месяц до знакомства с Мариной). – А она уже прям твоя? Вы же недавно познакомились только!
– Да вроде да. Хотя, ты прав, сколько дней прошло со времени знакомства? Но в любом случае, ей лучше пока не знать об этом мероприятии!
Михаил общался с девушками сегодня в деловом тоне, но эти наблюдения уже не привлекали Антона. Говорить банальности о несправедливости того, что у кого-то есть такие дома – не хотелось. В автобусе он стоял поодаль от них, словно едет сам по себе. Антон думал о предстоящем вечере. Он вспоминал свое первое свидание, первую девушку, принявшую его предложение пройтись с ним, и вспоминал свое тогдашнее волнение. Сейчас все устаканилось, встречи воспринимались как данность, однако предвкушения были всякий раз разными. А сейчас сердце щемило. Они распрощались с девушками и остались вдвоем с Михаилом.
– Не люблю такие мероприятия... Грустно мне на них... Столько людей...
– Выпил бы слегка. Что такого? Чуть-чуть. Что за упорство? В борьбе за что? Тут по-иному не расслабишься. Ты же видишь меня. Я горячий противник алкоголя. Но тут, на таких мероприятиях, по-иному не получается!
– А зачем нужны тогда такие мероприятия, где если есть один вариант: набухаться, а иных и в проекте не существует?
Михаил промолчал, а потом, повернувшись к Антону, сделав серьезный тон, спросил:
– А ты когда-нибудь напивался?
– Нет, конечно! – с пренебрежением вскрикнул Антон. – Да и ты говоришь, словно это достижение какое-то! Я могу переиначить вопрос! А ты когда-нибудь прыгал с парашютом? Погружался с аквалангом? Восходил на Эверест? Ходил пешком от Москвы до Владивостока? Да хоть и на поезде!!! Я тебе тысячу примеров подкину, чего мы с тобой никогда не делали, и в разы более интересных, чем тупо, как быдло, напиться! Ну ладно, кроме погружения, с аквалангом я погружался, и не один раз.
– А я с парашютом прыгал, правда один раз. А когда это ты погружался?
– В детстве подводным плаванием занимался.
– Ты не говорил об этом никогда, я и не знал!
Антон закусил губу на половину и пожал плечами.
– Но это ведь интересно! Почему не говорил? – не унимался Михаил.
– Не знаю, я не думал, что в этом есть что-то особенное, да и повода не было. Что я, должен был в какой-то момент взять и сказать: 'Слушай, а я с аквалангом нырял, прикинь!'
– Но ведь это важно! Все любят хвалиться! Это покажет, что ты интересный человек, завлечет собеседника.
– Да ведь ты знаешь, что я никогда не пытался специально никого заинтересовать.
– Ой брось! Опять ты за свое! Все у тебя для привлечения внимания к себе, к своей персоне, уж я тебя знаю! И не пьешь ты по этому!
– Уф... Мне нечего ответить. Но мне пора...
– Опять твои тайны! Ладно, давай, я и сам спешу.
И Антону действительно было пора. Как мы помним, на тот вечер у него было намечено свидание. Они крепко пожали друг другу руки и разошлись. Антон сразу же вспомнил случай из институтских времен. Он вступил в демонстративный диалог с одной преподавательницей на лекции, заявив, что ненавидит себя, а значит, исходя из логики 'относись к другим, как хочешь, чтобы относились к тебе', должен ненавидеть окружающих. Далее он въелся в ее фразу насчет того, что нас в людях раздражает больше всего то, что есть в нас самих. Антон тогда возразил, что его раздражают измены. Преподавательница внимательно оценивающим взглядом обмерила его, а после изрекла: 'А сколько раз ты изменял сам себе!'
'Ловко вывернулась, стерва', – подумал тогда Антон, и вот сейчас, спустя три года, он неожиданно (спасибо Михаилу!) придумал ответный аргумент! 'А ведь меня раздражают пьяные! Мне противно смотреть на то, как ведут себя люди в нетрезвом состоянии! И чтобы она мне ответила? Что я напивался в своем воображении?'
Антон давно знал про свою дурацкую особенность воспроизводить диалоги, случившиеся в прошлом, и доигрывать их, доигрывать, пока они к чему-либо не приведут. По мере взросления он стал использовать эту навязчивую идею, накапливая аргументы для будущих дискуссий; и именно из такого выдуманного когда-то диалога и взялся этот пример с несчастными аквалангами.
Наступил вечер. В середине платформы никого не было, и Антон мерял шагами плитку, злобно пиная воображаемые дрова. 'И зачем я опять вляпался в эту ерунду? Кто меня звал? Как так можно вестись на все эти бабские красивые слова, штамповые милости? Тьфу! Нет, нет, определенно нет. Мы ведь думаем абсолютно о разном, я и она. Чего она ждет от меня? О чем тут говорить? Но разве можно думать одинаково? Почему люди находят общий язык, осуждая кого-то? Потому что когда объекты А и В смотрят на объект С, он им виден почти одинаково, с небольшими отклонениями. А если объект А смотрит на В, а В на А – они видят разные вещи: А видит В, а В видит А. Что она думает сейчас обо мне? И я этого никогда не узнаю! Не узнаю ни одного мотива! Она хочет сейчас бросить меня? Или нет? Не хочет. Но ведь бросит. В чем тогда счастье? Понимание... А где такие, кто тебя поймет? Кто пойдет за тобой? Да мне и не надо, чтобы беспрекословно шли. Эх, был я в юности идеалистом, говорил, найду, мол, такую, что никому не нужна, и она пойдет за мной, будет верна, я буду ее спасителем! Ох уж это мессианство! Но если так отвергать всех, по каким-то причинам, то можно и не заметить, как жизнь закончится. Ждать того, кто до безумия влюбится в тебя и подстроится? Но честно ли это? Как? Почему другие парни так страстны? И при этом могут лгать?.. А я? Я – не лгу? Что я ей пишу каждый день? Я ей писал, что она лучшая девушка на этом свете. Да, понятно, что нет лучшей, и что это за бредовый термин? Но я даже не верю в это! Если бы голова была помутнена, это мне мерещилось – да, возможно. Но вот так? Да ведь когда она меня бросит, я буду рад. Я так и скажу: отлично, что слилась, ведь она ни о чем. Она ничего из себя не представляла. Да у всех недостатки можно найти. Я думал, она любит меня, за это и прощал ей все, а она врала. Ах, какая нехорошая. Я подсознательно настраиваюсь на то, чтобы ее сделать виноватой. И как найти выход из этого круга???' Подошел парень и встал рядом, и в ту же минуту с противоположной стороны появилась его подруга, они обнялись и начали жадно целоваться. Антон с отвращением отвернулся. 'Женщины, женщины – вчера она еще вешала на вас моралистическую лапшу о верности, о том, что до брака ни-ни, а сегодня она уже вовсю спит со своим новым хахалем, а уж если, вдруг так случится (тьфу-тьфу-тьфу), что он и ее кинет, так вообще по рукам с чистой совестью пойдет, мстить мужикам-козлам. А ведь бывает и наоборот, ой как бывает! Сегодня она спит со всеми подряд, меняя партнеров день ото дня и возмущаясь тем, что ей, видите ли, всего лишь предлагают совместный просмотр мультиков, но не более того, зато завтра она неожиданно оказывается верной супругой, хранительницей очага, поминутно гарцующей на мустанге посреди перманентно тлеющей избы'. Когда он подумал об избе, завибрировал телефон: 'Уже бегу!' – гласило сообщение.
... Девушка сидела на коленях у Антона и смотрела ему в глаза. 'Я смотрела бы в них целую вечность', – шептала она, обхватывая руками его за шею и прижимаясь к нему. Возбуждение исчезло, голова прояснилась: в один миг Антон представил, что сейчас можно было бы взять нож и прикончить ее, прямо здесь, на руках. Взгляд упал на губы, он все говорили сами за себя. Теплый язык коснулся бугорков неба, и кровавая мысль испарилась. Меж тем девушка резко встала с коленок, отошла в сторону и закурила. 'Почему я с ней? Кто она мне такая? – думалось Антону. – Зачем я трачу на нее время, ведь... Ведь результат все равно известен'. Девушка улыбнулась и Антон засмеялся. 'Что ты все смеешься, а?', – спросила она его. 'Да так... Ничего', – ответил он ей.
'Именно, ничего. Мы видим на улицах милующиеся парочки, и нам кажется, что они с друг другом навеки. А на деле они может быть и видятся в первый и последний раз, или подерутся завтра. Нет, все это иллюзия. Когда я первый раз гулял, я вдруг поймал себя на мысли – почему она сейчас идет со мной, почему она уделила время мне? И это вдохновляло. Но сейчас? Что сейчас, все настолько естественно и предсказуемо... Когда я был школьником, я боялся подсесть к девушке в автобусе, вдруг она подумает, что я хочу познакомиться с ней! А сейчас? Я трону ее за попу, и она никак не отреагирует? А что? А я, помнится, извинялся перед одной! Просил прощения за наглость! У, дурак я! И не своим делом занимаюсь'. Он встал и обнял подругу, выкинувшую окурок мимо урны.
– Что ты так тяжело вздыхаешь? – спросила она.
– Да так, – молвил он.
'Вот, и я почему всегда доказываю всем, что нужны общие темы. Опять говорить об одном и том же? 'Мой хороший'...А скольким ты это говорила?' – подумал Антон.
А со стороны все смотрелось чинно-благородно. Компания пьяных мужиков, увидев парочку, расступилась, и один из них, самый мудрый, изрек: 'Сударь! Вам жениться надо! Что Вы маетесь?' Девушка залихватски засмеялась.
– Знаешь, что я тебе хочу сказать? Мы вот тут... всем этим занимаемся... Не вздумай случайно влюбиться в меня, мало ли что!
– Э-э-э, – опешила девушка, явно не понимая, о чем речь, – ну хорошо, как скажешь, – проговорила она, силясь понять и осмыслить последнюю фразу и глупо имитируя ее осознание.
– Хотя, ладно. Говорят, что любовь живет три года. Поэтому можешь влюбиться в меня за три года до смерти, – засмеялся уже в свою очередь Антон, а девушка вытаращила подведенные брови. Впрочем, веселость спала сразу же и с него. Девушка взглянула на телефон и объявила, что ей нужно спешить на некие срочные дела по дому, и они распрощались.
Домой Антон ехал с депрессивным настроением. Да, это было не как пять лет назад, когда он с каждого свидания возвращался в невероятной депрессии и опустошенности, когда сам факт хоть какого-то шанса на взаимность, пусть и временный, сразил его в корне, и он не мог чувствовать тягу к жизни, а хотелось страдать – и ничего кроме. Сейчас настроение было, безусловно, другое, но, однако, в нем преобладали мрачные тона. Мысли громоздились одна на одну, как торосы. 'Жениться? Это ярмо на себя надеть? Да и кто за меня пойдет? Но почему, почему я так думаю? Откуда все эти проценты, вероятности? Зачем это здесь? Почему я не могу ошибиться, я не могу стать набитым дураком, поверившим во все. Даже веря, я принимаю маску веры, но не утверждаюсь ни в чем. И как я торжествую, когда мои подозрения оправдываются. И опять я занимаюсь подтягиванием ситуации под мысли и наоборот. Я каждую новую считаю превосходящей прошедших, и говорю себе, мол, вот такая-то и была нужна. Но ведь при этом постоянно проскакивает мысль, что она со мной не навсегда, это пока так, пока не встретил свою или пока эта не надоест, а так, если что, я ее брошу. Но почему я ни разу за свою жизнь не успел никого бросить? Они прочли мои мысли, мою неискренность и сами разрубили этот узел, попутно донеся мысли о ненужности траты времени на человека, с кем хочешь пойти до конца. Но в чем же была моя неискренность? В красивых словах? Но ведь любой девушке приятны красивые слова. Что в них плохого? Да и вообще, какой смысл в словах, главное – поступки. И разве я не стараюсь поступать соответствующим образом? Но ведь тем самым я создаю у них в голове образ себя влюбленного до безумия, ибо они и готовы своего партнера представлять в наиболее благородном свете. То есть они вдобавок страдают, что их чувства недостаточно ярки, в то время как на деле – они не слабее моих! Это разве не подтягивание с моей стороны? А, ты готова быть со мной, значит ты самая прекрасная на свете! Одним этим, правда? Но когда у меня не было ничего, каким же славным идеалистом я был! И рассуждал про духовное единение, даже предлагал все провести эксперимент с завязыванием глаз шарфом, с целью тренировки ощущения друг друга не видя. А больше всего я боюсь того, что осуждая вот все эти пары (а в этот момент он увидел в вагоне метро страстную парочку, где девушка незаметно, как ей казалось, для всех подлезала своей ладошкой по направлению к определенным частям тела своего кавалера), да, осуждаю, что они вместе лишь от страха одиночества, что ими движет похоть – но не приду ли сам к тому, что женюсь по расчету? Нам будет за тридцать, мы будем ценить друг друга, понимать, что в таком возрасте кого-то найти – большая сложность, а тут и люди вроде бы достойные, но даже маленькой толики страсти там не будет'.
Ложась спать, Антон подумал: 'А сколько раз мне снились мои...? Да?' Число было ужасно малым. 'И вообще, я вспоминаю эти истории, будто они были не со мной, будто я их видел в кино. Что со мной не так? Неужели я обделен способностью любить, дарить людям счастье? Разве я этого не хочу?' С такими мыслями он заснул.
Утром его ожидало видимо составленное заранее сообщение, нетипично длинное для его подруги. Смысл его был предсказуем, более того, Антон был согласен с фактами, изложенными в нем, но тем не менее сейчас его переполняла дикая злость. 'Я же все знал! Я был уверен, что рано или поздно она меня бросит. Стоп! Что значит рано? Я искренне верил, что это случится много позже, а пока... Пока мы бы проводили это время вместе и радовались друг другу, но она посчитала все это несущественным моментом. Что ж, ее право так считать, но как же, черт возьми, обидно. И горько. И тьфу! А! Ненавижу себя. Почему я так спокойно реагирую? Одной лишь фразой – вжух – она мне теперь кажется никчемной. Все те сомнения, наблюдения на ее счет, сейчас словно вырываются на поверхность. Вырывайтесь! Она ни о чем! Она мне не нужна! Я не делаю ее счастливой! В мире полно более достойных девушек. В разы достойнее! Вот так! Да кто она мне такая есть, чтобы я еще думал о ней? Много чести будет!'
На следующий день Антон ушел с работы, не дождавшись Михаила и даже не попрощавшись с ним. Вчера он анонсировал свое грядущее свидание, выдавая его за колоссальный успех у противоположного пола, и вот он понимал, что на любой ироничный и даже добрый вопрос Миши ему придется лишь развести руками. 'Как все? Уже? Так быстро?' – он категорически не хотел поднимать эти темы именно сейчас, когда заноза была наиболее остра. Впрочем, было и еще одно дельце, поторапливавшее Антона. Он отправился в парк, проверять висевшие в нем бутылки. Здесь стоит сделать небольшое пояснение, и объяснить, что Антон сразу в нескольких крупных парках Москвы повесил на ниточке на ветки деревьев бутылки, по типу кормушек для птиц. Бутылки эти вешались специально в глухих местах, недоступных случайному прохожему, предпочитающему чистые дорожки. Внутрь он вкладывал послания – приветы потенциально нашедшим. Также там были обрывки карт с точками, указывающими места расположения других записок и обрывков плана. Таким образом, составив карты воедино, можно было найти основное письмо, где Антон поздравлял 'любящего приключения' и 'близкого ментально' человека.
В парк он входил возбужденным. В тот момент, когда он закладывал бумажки, он всегда сильно волновался, нитка никак не хотела цепляться за ветку, то съезжая, то угрожая разорваться. Потом он забывал об этой своей затее, воспринимая ее как шалость. 'Только бы никто не нашел. Не хочу', – приговаривал он. Особенно вздрагивал он, когда кто-то звонил ему с незнакомого номера. Но, обычно звонки оканчивались предложением установить водосчетчики или погасить несуществующий долг. Почему они звонили, когда он входил в лес – загадка.
Самой волнительной процедурой был вход в лес. Он уже с самого начала продумывал, как она откроет крышку и увидит ответное послание. Собственно, это и было то самое высокое чувство в его подобном начинании. Другое дело, что, получи он ответ, эмоций было бы намного больше. Около одной 'точки' он увидел мангал и оставленную рядом огромную упаковку угля, полную (или пустую?) наполовину. 'Вот идиоты! – вслух воскликнул он. – Ну вы же сами брезгливы! Почему же вы думаете, что кто-то воспользуется вашим углем, так любезно оставленным! Хотя, будь я в компании, и оставь кто уголь при мне, что бы я сказал? Верно, ничего', – конец фразы из начальной торжественности скатился в понурое бубнение себе под нос.
Поход стал очередным крахом: все бутылки были запечатаны, никто их не трогал и трогать не собирался. Очевидно, единомышленники, 'близкие духовно' не ходили по лесу. Несмотря на то, что он прекрасно понимал всю бессмысленность подобного поиска товарищей, в каждый заход он начинал испытывать чувство, похожее на влюбленность.
Не похожее на влюбленность чувство ощутил он уже после выхода из леса, когда шел по улице. Навстречу ему прошла высокая рыжая девушка, и голова Антона, словно стрелка компаса, последовала за ней. К счастью, она подобный маневр не заметила, а на остальных окружающих Антону было наплевать. С большим смехом он всегда читал статьи, описывающие 'подходы' к девушкам на улице. Он искренне не понимал их смысл; оборачиваясь, он оценивал девушку, как оценивают картину на выставке. И как если картина соответствует вашему вкусу, так и Антон терял самообладание, когда вкус поворачивал голову. Но девушка уже удалилась, поэтому приходилось идти, смотря вперед. И, глядя таким образом, он увидел около метро упавшего человека. 'Пьяный, подумал Антон, – да, так и есть. И чем я ему могу помочь? А что как неадекват какой?' Антон отошел в сторону и стал посматривать на лежащего на асфальте. На нем была надета майка с надписью 'Россия вперед!' на фоне огромного медведя, правда, сильно потертая, запачканная, и даже, кажется, слегка заблеванная. 'Надо все же помочь, – дошло Антона, – нет, не буду стоять'. И он решился и направился к пьяному с намерением поднять его. 'А может он вовсе и не пьяный? – промелькнула мысль, – он же меня о помощи не просит. Да и что с ним случится?' Но стоило ему приостановить шаг, как две женщины предпенсионного возраста набросились на лежащего с твердым намерением помочь. Они его приподняли и, оценив его реакцию, стали звонить в скорую помощь. 'Вот и славненько, – у Антона словно камень упал с плеч, – и без меня смогли обойтись. А то сейчас сиди там, жди, потом объясняй. А еще и умрет на руках, и скажут тебе, мол, что ж ты его не спас, искусственное дыхание не сделал. И страдай, и мучайся потом. Да и что вообще значит эта помощь? Он сам своим пьянством довел себя до такого состояния. Его кто-то принуждал пить? Нет, сам он дошел до всего. Так чем я смогу ему помочь? Отсрочить ему день смерти? Чтобы потом горделиво ухмыляться, какой я добрый, я спас чужого человека посреди улицы! Да! Чтобы заниматься самолюбованием, чтобы, наконец, переполнило тебя это чувство, чувство переполненности, чувство человека, очищенного от пороков. Ради него помогать незнакомым, ради него и жертвовать. Нет, не для одобрения перед кем-то, не для того чтобы услышать в свой адрес похвалу, нет. Потешить себя. Так правильно ли это? Хорошо, рассмотрим проблему с иной стороны. Ты должен помочь, если видишь человека в беде. Должен, и все. Если ты это сделал – в этом нет абсолютно ничего особенного, это данность. А если не помог – страдай, ибо кто-то страдает из-за того что именно ты ему и не помог. Но откуда берется это долженствование? Если ты взял у кого-то сто рублей, то да – ты ему теперь должен. Но здесь? Просто помогать людям? Хорошо, но, во-первых, всем ты не поможешь. Ты поможешь тем, кого увидел, что ему помощь нужна. Дискриминация? Во-вторых, никто не может гарантировать, что помощь твоя будет действительно нужна, и вообще она будет приятна человеку. Вот ты уступаешь место женщине, а она злится – 'я не старая!' Значит помогать лишь тем, кто просит? А кто стесняется попросить? А сколько просящих на самом деле в помощи не нуждается? Сколько в принципе людей, готовых жить за счет других?'
Он вспомнил женщин, поднявших пьяного. 'А ведь есть в них некая хватка! Всегда нравилось это. Вот на прошлой работе, была у нас специалист по охране труда, высокая такая, плотная, абсолютно не толстая, вроде и не красавица, но все при ней. И видно, что есть хватка, есть этот стержень. Она не будет истерить, ныть, причитать. Скажет, просто и ясно. Помнится, в поликлинике попал к другому врачу, наша на больничном была. И та тоже такая высокая, бойкая. Хоп-хоп. Когда другие там возятся, 'да что вы пришли, да что вам надо' и т. д., эта быстренько мне все оформила, и прям видно, что жизненный человек, приятный'.
Антон шел и некоторое время ничего не думал, но, проходя по двору, заметил пожилую женщину, роющуюся в мусорном баке. В один миг перед ним встал дом в элитном поселке, где он недавно побывал. Также Антон вспомнил случай, произошедший с ним в другом городе. Некий парень приличного вида окликнул его и попросил одолжить сто рублей – на дорогу. Он уверял, что потерял все деньги и не может доехать до дома. Почему-то Антон поверил и отдал, парень попросил купить воды, заверяя, что не ел с самого утра. Антон купил, парень жадно прильнул к бутылке. Но смутные сомнения терзали его душу. Через час его окликнул на той же улице другой парень с просьбой помочь. Антон отказал. Теперь он твердо уверился, что орудует целая банда мошенников, находящихся в сговоре между собой. Антон симпатизировал убеждениям, вложенным классиком в уста своего персонажа по фамилии Лебезятников на природу благотворительности, был уверен, что подачками нищету не победишь, а причины кроются исключительно в природе капитализма, который разрывает естественную пропасть между богатыми и бедными, оттесняя последних на самое дно помоечной жизни.
'Не должно так быть! Не должно! – проговаривал он про себя, – Нет надежды, нет. С точки зрения капитализма, все это должно вдохновлять тебя на свершения. Но нет. Это такая...гниль. Да, это гнилое болото и более никаких впечатлений нет у меня от увиденного. Зачем желать этого? Бассейн, джакузи, дорогие автомобили, сигнализация – зачем все это? Ты должен трудиться ради этого? Нет, я этого не понимаю. Вот наши споры с Мишей. Да, я говорю, что существует два вида противоречий, вида 'я сам – я сам' и 'я сам – общество'. И у Михаила нет второго, он принимает общество и видит в нем возможности для того чтобы реализовывать себя, улучшать свои условия жизни. И первое, внутреннее противоречие, внутренняя борьба в результате и заряжают его энергией, уверенностью, что он движется по верному пути, он отчетливо видит цель, не задаваясь вопросом, иллюзорна ли она. Но он утверждает, что так могут и все. Но ведь это не так! Возьмем пример из реальности: трудолюбивый безынициативный человек. Он все сделает хорошо, добросовестно, отдаст все силы. Но едва руководство отворачивается, он начинает отлынивать. 'Начальству виднее, – говорит он. – Вот пусть они и разбираются'. Но Миша скажет опять правильную вещь, что 'ему надо меняться, развивать в себе самостоятельность и бла-бла-бла'. Вот не нравится мне в нем, что он говорит все время правильные слова. Я ему, конечно, об этом не буду говорить, но есть это в нем. Так все повернет, что не докопаться, не поспорить. И все у него логично, естественно и стандартизировано. Он, мне так кажется, не способен на абсурдную идею, на идею ломающую, он слишком серьезен, он боится сказать нечто, за что над ним все будут смеяться. Зато меня постоянно обвиняет в неадекватности, слово в слово, как кто-либо еще. А что в этом ему не нравится? Если бы у нас была возможность посмотреть на наш мир сверху, это все было бы очень смешно. Вся эта суета, беготня. Ах да, есть же тренинги, где за час вы сможете узнать смысл жизни. Почему я не принимаю капитализм? Я сам не умею тратить. Деньги приходят ко мне на счет и лежат там спокойненько. Как у нас все возбуждаются в день получки! Раз спросил одну женщину: 'А какое сегодня число?' А она: 'Ты что! Сегодня же день зарплаты! Как можно забыть!' 'А вот так. Неинтересно мне все это. Как они не понимают? А те, кто сам покупает, повинуясь инстинктам, тем и кажется естественным продавать что-то другим. А мне... Мне не понять этого. Зачем мне больше денег, если я и эти не трачу? Иметь свою машину классно? Классно! Но о ней заботиться надо, лень, да и без нее тоже нормально жить. Вот она причина! Нет чего-то такого, кроме низших потребностей, без чего ты не мог бы обойтись. Их нет... Так, может, я – неправильный человек, а не капитализм – неправильная система? Или вот я же беседовал с убежденными марксистами. Отбросим ошибки марксизма и его устарелость. Так вот я ловлю себя на мысли сейчас, что их можно поделить на две категории: те, кто исходит чисто из научного подхода, и те, кто не воспринимает этот мир, может и сам чем-то психически болен, или получил травму в детстве, но его человеческое общество не вдохновляет, он больно режется о формальность отношений, и в нем закипает внутренний протест на окружающую среду. И он начинает искать причину, и ее находит. Находит в экономической системе, которая формирует сознание людей. При этом он забывает, что и сама эта система была сформирована именно сознанием людей, меняющимся по мере технического прогресса. Нет, это даже похоже на расизм, когда ты не принимаешь человека потому, что он выглядит не так, как ты. А здесь – я не принимаю лишь потому, что они думают по-другому, видят другое, вот и все. Неужели это крушение? Нет, нет, не может быть. И мы ищем опору, ищем системы, которые нам ее дают. И они есть... они всегда есть, найдется и система, говорящая, что человек в первую очередь созерцатель, а идеал – полное отрешение от своих желаний... Дело не в теориях...'
Антон почувствовал неимоверное щемящее чувство в сердце, но в то же время и вдохновляющее. Он уперся лбом в стену: 'Когда мне было восемнадцать, я спросил сам себя: зачем жить в мире, где нет родственных душ? А сейчас отвечаю: а кто тебе обещал, что они должны быть? Но этот ответ...он попросту отсрочивает страдание, он словно свертывает его, не дает прочувствовать. Оно идет как бы параллельно, где-то рядом, временами приближаясь, но тут же прогоняется. Мы действительно брошены в этот мир, как десант на парашюте на неведомый остров, мы его изучаем, но никогда не поймем, никогда... Ах, так почему же я всякий раз возвращаюсь к этому вопросу? Что он мне? Нет, нет, забыть, забыть... Забыть!'
Василий уехал на выходные дни к родственникам в подмосковный город Железнодорожный. Там жили его родители, бабушки, дедушки. Но отдельно он встретился в небольшом кафе со своей старшей сестрой: ей было уже тридцать. Уж неясно почему, но каждый раз Василий шел на эту встречу с желанием расспросить о последних новостях, поделиться своими успехами, но все шло прахом. И в этот раз сестрица избрала... довольно откровенный наряд. Нет, не то что он был каким-то сильно откровенным, но при наличии большого воображения, можно было все додумать и представить себе. Василий никогда не славился богатым воображением, но по части женщин оно у него работало безотказно. Впервые он поймал себя за подобными образами лет в пять, и героиней была его мать. Да, тогда она была очень даже хороша собой. Но как Василий ни взрослел, воображение, направленное на мать, рисовало одни и те же картины. Да, он иногда подглядывал в душ, и подрисовывал элементы к фотографиям, но в целом все это носило неприкрытый оттенок игры. Василий заметил, что каждое подобное проигрывание в голове приводит в этот же вечер к скандалу. Рациональное убеждение настаивало, что никакой следственной связи тут нет, может быть ее и действительно не было, но ссоры шли и шли как по заказу. 'Вот бы так еще чем-то научиться управлять при помощи мыслей', – думал Василий. Но пока он так думал, у сестры начали все явственнее выделяться ведущие половые признаки и... он почувствовал совсем иное желание. Вначале он не воспринимал его всерьез, но когда в пятнадцать лет у него случился первый раз, он в ужасе поймал себя на мысли, что желание было идентичным. Можно было считать возбуждение плодом мысли, можно сидеть в изолированной комнате со связанными руками, но, воображая, добиться весьма сильного возбуждения. Но этот прием, испытанный на матери, с сестрой не имел смысла: возбуждение автоматически включалось всякий раз при появлении сестры. Она действительно расцвела, и это не могло остаться незамеченным: у нее появились поклонники. Василий относился к этому с трепетом и волнением, а когда впервые застал ее с парнем, возненавидел его: парень делал все ровно то же самое, о чем мечтал Василий. Но Василий не мог этого делать, более того, он очень боялся, что сестра его догадается обо всем. Он пытался незаметно от нее опускать голову и проверять, как все это выглядит со стороны.
