Текст книги "Второе Пришествие (СИ)"
Автор книги: Николай Коровин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 42 страниц)
Annotation
Прошло сто лет со времени Октябрьской революции, и вот ее главный герой возвращается...
Коровин Николай Петрович
Коровин Николай Петрович
Второе Пришествие
Глава I. Москва – звонят колокола
Закат расстилался над Москвою. Лучи лениво скользили по Красной площади, отражаясь от башен, поблескивали купола церквей на Соборной площади, они то словно собирали вокруг себя всю энергетику осеннего угасающе-оранжеватого солнца и выстреливали ее в определенную точку, то на мгновение остывали.
Часы пробили четверть восьмого. То есть пробили они один раз, и именно в честь данного временного промежутка. Пестрая толпа, вооруженная в первую очередь средствами для фотографирования, неспешно передвигалась, не имея определенной конечной цели, горланя на всевозможных мировых наречиях. Большой редкостью среди них были индивиды, идущие быстрым шагом; таких всегда много у метро и еще больше в метро (удивительно, не правда ли? Но, более того, на автобусных остановках их, напротив, больше, чем в автобусах! Не верите – проверьте!), бегут они, не замечая остальных, готовы идти на таран; это люди в себе уверенные, хотя под таких могут и маскироваться, и вполне себе успешно, отрешающиеся вглубь себя и забывающие об окружающем, при этом по инерции бегущие (подобная инерция может в одном случае из ста сыграть злую шутку в виде поворота не туда, вплоть до шага под колеса несущегося на полной скорости автомобиля) в обреченную суетную неизведанность, а если выражаться по-старинно-сказочному, то туда не знаю куда.
Очереди в мавзолей, как то случалось в прежние советские времена, не наблюдалось, да и к тому же вечером он был уже закрыт. Зевак вокруг лобного места, как во времена Ивана Грозного, также было немного, мораторий на смертную казнь сделал свое пацифистское гуманистское дело, поэтому и стрельцов, висевших на стенах, как во времена становления Петра Первого, не было. Минин и Пожарский, немного одинокие, смотрели как всегда в одну точку, и как будто продолжали свое вечное совещание. Кто прав – кто виноват? Почему наша гордость, наша самая святая земля пала под пяту врага? Соберемся же, братья, во имя духа святого, обратим недругов в бегство! Но некому было услышать этот диалог – прохожие за всю свою жизнь ни разу не задумывались о количестве войн с Польшей (даже когда списывали ответы на экзамене по истории), не страдали полонофобией (а ведь как прекрасны шутки про пирог!), да и вообще не являлись людьми, способными о чем-либо задумываться – на то они и прохожие. 'Смотри, смотри, стена из кирпича! Неужели, это Кремль?' 'Похож, он, он!' – радостно кричат только сегодня прибывшие из городка, где квартал из домов серии I-447 является вершиной цивилизации, а памятник Ленину – неизменным магнитом для любой компании и ориентиром для свиданий. Примерно так и происходит, проверьте!
Так они мыслят на ходу, и мысли их подобны их скорому шагу. Задумавшийся предпочтет сесть на потертый мхом камень-валун, свидетель многих природных бедствий, возможно и сам порождение неведомой гегемонской силы, исчерпавшей себя ныне. Тем этот камень и привлекателен – одним своим существованием он способен сподвигнуть на написание полноводного фантасмогористического эпоса, равного по силе своей фабулы многим и очень многим произведениям. Но так же и площадь Красная – свидетель бурь и мятежей, снежных парадов и пафосных воззваний. И она очаровывала, пленила, возбуждала своей атмосферой причастности к чему-то великому, выдающемуся из твоей будничной монотонной жизни. И насколько дух этот был русским, настолько уже привычным было то, что речь на разных языках была слышна с разных концов площади. Но ведь, если поразмыслить, а что делать простому москвичу в историческом центре? Среднестатистический коренной москвич (-ка) посещает площадь в следующем порядке: с мамой и папой перед школой (смотри, вот это – самая главная площадь нашей страны!), с классом в школе (с увлекательной экскурсией), с девушкой (парнем) на энном свидании после школы (и непременными шутками про мавзолей), и, наконец, замыкая круг, со своими собственными детьми перед началом их школьной жизни. Учиться, учиться и учиться, завещал главный обитатель сего места, поэтому и неудивительна та скрытая связь со школой и традицией посещения Красной площади. Из раздававшихся со всех сторон разнобойных звуков в большинстве своем это были фразы восторженные, веселые, не несшие какой бы то ни было информационной нагрузки. Но нет правил без исключения. И здесь-то мы должны сфокусировать свое внимание во-о-о-н в ту точку.
На площади стояли и о чем-то полугромко спорили два явно не слишком молодых человека, но, правда, пока и не старых; то есть если уж совсем придираться, то, конечно, скорее молодых, если уж совсем точно, то – находившихся в начале переходного пути от юношества до приснопамятного среднего возраста. Один махал руками, показывая вдаль. Второй смеялся, а когда первый замолкал, сам начинал махать и показывать во все ту же даль. Быть может, у них было довольно-таки разное представление об этой самой дали, но спорили они явно о чем-то важном для них, и равно настолько же бессмысленном для фотографирующих друг друга и самих себя туристов, людей в форме, москвичей, недавно ставших москвичами, и москвичей, бывших москвичами уже довольно-таки давно, но, подобно герою одного легендарного произведения, все никак не попадавших на Красную площадь до этого, все же на нее проникнувших (хотя почему-то думается, на Курский вокзал их, подобно герою этого произведения, если и заносило, то тоже нечасто).
Вникать в их спор для того чтобы попытаться примирить их, или, возможно, даже поддержать кого-то из них мы права не имеем, но упомянем, что спорили они о банальнейшей, избитой теме: какой политический строй лучше. 'А что, уже определили идеал?' – забеспокоитесь сейчас же вы. Хех, а может и правда узнать? Ох и нехорошо подглядывать и подслушивать, но уж жаль, очень жаль будет такому диалогу пропадать! Постараемся вырезать из их диалога непечатные слова, чтобы прибавить хотя бы ненамного долю приличия нашему повествованию, и оформим их диалог в подобной слабоцензурной форме. Собственно, оговоримся, что так мы будем поступать и впредь, передавая слова и мысли наших замечательных персонажей. А начнем мы как раз с фразы, произносимым одним из них при показывании ладонью в далекую даль.
– Это ж как надо было постараться: таку-ую страну развалить!
– Какую такую? В которой всем жить было противно? В чью идеологию никто не верил?
– А сейчас не противно? Та страна могла хоть что-то делать, а эта? Да, риторика и госпропаганда усовершенствовалась, спору нет.
– Так ты признаешь, что тогда госпропаганда была а) убога и б) ничего кроме нее не было.
– Если она вдохновляла людей на свершения, уже из этого нельзя назвать ее убогой. Лично мне ближе принцип 'догнать и перегнать Америку', чем 'Америка корень всех наших бед'.
– Нельзя, нельзя так вестись на популизм!
– Ха, стой! А что есть не популизм? В чем тогда? Выполнение пятилетки за четыре года популизм? А развитая промышленность? Были или нет? Выдумали?
– Развитая-то развитая, но: игрушки и вагоны дальних поездов из ГДР, автобусы Икарус из Венгрии, трамваи Татра, электровозы ЧС и тепловозы ЧМЭ из Чехословакии... Ну и так далее. Магнитофоны, прочая техника. Я и не вспомню всего сейчас. Но качество заграничных товаров – даже из соцлагеря – было как минимум не хуже!
– Еще скажи, наши ракеты скопировали с трофейных Фау-2! И атомную бомбу собрали по выкраденным Розенбергами чертежам! А сейчас даже заколки для волос из Китая! Шедевр! Вот смотри. Я на днях был на одном бывшем заводе. О названии умолчу. Сам по себе завод огромный, здание величественное, обширная территория с подъездным путем. Внутри сейчас производства нет или почти нет: все сдается под всевозможные шарашки. На лестнице стойкий запах мочи и кала, окурки и блевотина. Стены обшарпаны, исписаны ругательствами, философскими изречениями и изрисованы символами разных объединений. Коридор напоминает бункер на случай атомной войны: торчат трубы, рубильники, и все в таком состоянии... Двери тонные, не менялись с семидесятых (а может, пятидесятых? Скорее так!), еле открываются. Потолка нет. На туалете надпись 'МЖ', захожу, писсуары сколоты, лужи и вонь. За мной заходит девушка приличного вида, спрашивает: 'Ой, а здесь как, мужской?' Зато заходишь в торговый центр по соседству, а там – телевизоры за полтора миллиона. За полтора миллиона, друг мой. И не полтора миллиона старых галош, а полтора миллиона рублей. Так-то! И это в стране, где двадцать процентов населения живет за чертой бедности. А большая часть оставшихся едва поднимает головы над этой чертой, да и то, потому что эта черта занижена. Но у нас есть телевизоры, выгнутые, вогнутые, шуры-муры, функции, сверхчеткость, и так далее.
– А-ха-ха, ну а что ты хотел! Конкуренция – двигатель прогресса! Кто виноват, что завод выпускал устаревшую продукцию, не мог найти и заинтересовать клиента? Надо уметь продавать, для этих целей существуют специалисты, какой смысл производить что-то, что не сможешь продать? А перепрофилирование производства? Они без директивных указаний не могут? Ну и позор такому руководству завода, если они с имеющимся капиталом ничего более как сдавать в аренду не смогли придумать. А насчет телевизора... На каждый товар есть спрос. Если спрос есть... То что в этом такого? Ты просто завидуешь богатым.
– Устаревшую, не устаревшую, все делалось строго по ГОСТам, тут даже сравнивать с китайским ширпотребом противно и мерзко. А на богатых я плевать хотел, не люблю я всех ваших бизнесменов, карьеристов и прочую шантрапу. Я шел по улице и матерился; привести бы сюда трехпалого и меченого, пусть посмотрят на своих рук дело. Я даже поклялся на перекрестке... Но не скажу, о чем. Нет, не скажу.
– А говорить не надо, и так ясно: о революции мечтаешь. Второй раз в виде фарса будет, помнишь ведь? Сам Маркс так и писал, ссылаясь на Гегеля. Но опять ты о них, не дают же покоя. Цитируя классика, трехпалого привести уже не получится, потому что он пребывает в местах значительно более удаленных, чем Соловки. А уж доказывать, что бизнесмены не шантрапа, а передовые люди, двигающие общество к прогрессу, я, право слово, устал.
– Тут, по идее, я должен ответить 'а жаль', но мне алкоголика не жалко. Знаешь, я в последнее время заметил, люди несколько странные пошли. Иду я по улице, никого не трогаю, разговариваю сам с собой, а они смотрят на меня, как на психа какого-то! Как будто я к ним пристаю! Да как они по обрывку фразы делают вывод о моей адекватности?
– Может, тебе показалось? Они смотрят с интересом, и вслушиваются, пытаясь вычленить мудрое зерно в твоих речах?
– Неуместная шутка. Крайне неуместная. Но все-таки долой, долой проклятых кровопивцев, олигархов и капиталистов!
– Да не озирайся ты так при этих словах! КГБ уже более четверти века как не существует. Можешь не бояться.
– Я не боюсь. Пойми тот факт, что даже несмотря на авторитарную систему, железный занавес и все такое, мы с детства были пропитаны какой-то надеждой. Да – пусть сейчас мы живем не очень хорошо, ютимся в коммуналках, стоим по полдня в очереди за колбасой, приезжая ради нее в союзный центр, а уж за какой-нибудь техники записываясь и на несколько лет, пусть. Мы верили, что все это ради будущих поколений, которые будут жить в счастии, всеобщем равенстве, в отсутствии денег, стравливающих людей, границ, разделяющих страны, да, все верили, что мы строим такой чудо-рай.
– Эта вера была примерно как вера в Деда Мороза, то есть вроде бы как бы и да, но на деле спроси кого-нибудь всерьез, ответ не был бы так однозначен. В итоге все же пришли к выводу, что демократические перемены нужны, и пришли там, в верхах. И не могли не прийти! И осознававшие это не отпускали болты, понимая, что чуть дай открыть рот, все и польется. Система, с самого начала складывалась репрессивная система, она уже не могла существовать в ином виде...
– Стоп, стоп, стоп! Ты сказал, демократические? Демократия? А что такое демократия? Это глупая система! Это подчинение, тоталитарное подчинение меньшинства большинству. Пойдем ли мы топиться все вместе? Девять человек из десяти 'за', а я один против. Но я тоже иду топиться вместе со всеми, потому что, видите ли, дэмокра-а-а-атия! Ты вот не веришь в коммунизм – а вон тебе доказательство! Ленин умер давно, а мощи его – нетленны!
– Нет, как раз при демократии, за то, что ты не разделяешь общую точку зрения, тебе ничего не сделают. И косо не посмотрят. И то, что мы видим сейчас – прямая отсылка к советской системе. Сам союз разрушен, но ментальность сидит в головах людей, любой неофициальной точки зрения боятся.
– О да – а при царской власти, которую ты так часто хвалишь, не было цензуры, не было третьего отделения канцелярии!
– Была, но я и не представляю себе царскую власть как идеальную. Иначе бы и семнадцатого года не случилось бы.
– Идеология вообще очаровательнейшая вещь. В каждый из периодов нас неминуемо подводили к мысли, что нынешняя самая справедливая! Нынче декларируется, что современная Россия представляет собой некий волшебный симбиоз из прошлых систем. Причем на словах, официальных фразах, она и впрямь вобрала в себя все то лучшее, что было раньше, а вот в реальных делах современная российская власть вобрала в себя в те плохие черты, что имелись при советах и монархии. Да и вообще, что за мода такая пошла, на примиренчество? 'И у красных, и у белых была своя правда', 'Гитлер желал Германии добра', 'При Сталине было много хорошего, но были и перегибы' и так далее. Не кажутся ли абсурдными эти перегибы? Где мнения? Что за сахарная закваска? Критика, критика и еще десять тысяч раз критика – вот что может совершенствовать любую систему! Прогиб, официальность, нескончаемый поиск внешнего врага ведет лишь к гниению, что в итоге в один момент полностью провалит пресловутую стабильность, разрушения которой многие так боятся. Стабильность лежания в гробу? Спасибо, нам не надо. Мы не лежим в гробу? Хорошо, а вы хотели бы, чтобы лежали? Эх, как редко сейчас можно услышать здравую аргументацию. Нынче в моде догматизм! Пропаганда не дремлет, в зависимости от ваших убеждений, она нам подсунет сотни, тысячи готовых фраз, которыми можно прибить к доске оппонентов, получить от них в ответ аналогичные, и подтвердить глубоко верную точку зрения о зазомбированности оных.
– Так ты против идеологии, а хвалишь Советский Союз, социализм!
– Я им симпатизирую, но я сомневаюсь. Видишь ли, современные люди боятся сомневаться. Это удел неудачников. Жизнь ценит уверенных. Каждая фраза должна говориться как непреложная истина. Да, у нас все дошли до истины. Прозрели. Видят врагов во всем. И именно, они, да, они – враги, самые настоящие, и именно они виновны во всех ваших проблемах. Обнаружив проблему, необходимо первым делом построить красивейшую цепочку, объясняющую, как по вине... кого-то... у нас все так получилось. Как всегда.
– Тут ты прав, многие сейчас так думают.
– Нет. Они так не думают, ибо думать не умеете и не умели никогда, а ежели и умели, то это было давно и они со спокойной душой утилизировали это умение, как бессмысленное, ненужное, очень сильно мешающее счастью. Разум они заменили верой. Но никто не говорит, что вера не нужна, она очень полезна, но лишь вместе с разумом, в отличном случае вера становится слепой. Но фантазию себе удалять не стали, ибо она ох как нужна в сем нелегком труде. И за это спасибо! Пока есть фантазия, можно вообразить себе любой самый прекрасный мир, и даже отправиться туда (умные товарищи даже ввели такой термин как эскапизм), и можно принять на веру самую невероятную историю, будто она и в самом деле имела место быть в прошлом, либо произойдет в будущем.
Шум толпы напирал, разговор наших героев терялся в нем... Один иностранный турист с интересом смотрел в их сторону, прислушиваясь. Ох уж этот вечный спор об общественных системах! Он Вам еще не надоел? Почему лучше эта, а не другая? Да и вообще, почему мы всегда должны выбирать из двух? Кто создал эту систему из двух координат, именуемую 'да-нет'? Безусловно, пресловутое 'возможно' еще никто не отменял, но оно, по сути, является лишь подвидом тех двух. В этой дилемме до появления идей трансгендерности еще далеко, хотя, с другой стороны, почему нам не взять и не допустить очаровательную гипотезу о существовании третьего варианта? Вот жизнь и смерть – есть ли тут пресловутая троица? Все-таки в близкой по хронологическому смыслу системе координат 'прошлое-настоящее-будущее' их три. Но ведь и жизнь, и смерть может существовать в каждом из них. Или нет? А может ли существовать смерть в настоящем, понимаемом как 'момент', 'миг'? Ведь что это за смерть, если она дает потом шанс на продолжение? Или мы чаем воскресение мертвых? Но ведь тела их не сохранятся к тому времени, это очевидно! В ответ Вы говорите, что бессмертна душа, но не тело, не так ли? Хорошо, значит, воскреснет бессмертная душа. Но как можно воскреснуть, если ты и умереть-то не можешь??? Да уж лучше спор о системах! Долой империалистов! Пусть дохнут от голода не умеющие крутиться нищеброды!
А вот встретит ли нас свобода после того как своды темниц рухнут, вопрос глубокий. Борьба ради борьбы... Зачем жить, не борясь? Или лучше прогнуться под мир и соответствовать его идеалам? Зачем идти по длинному пути, если можно пойти по короткому? Но кем ты выйдешь с этого пути? Одним из? Ведь мы все часть системы, и свобода недостижима, хоть бороться и надо, чтоб не стыдно было умирать. Не бойтесь вести внутреннюю борьбу, не идите на компромисс! Здесь не международная дипломатия. И неважно, кто победит в этой внутренней борьбе, и пусть последствия будут разрушительны. Но, серея в похожести дней, вы не больше системны, чем если пойдете и зарежете десять человек. Да, именно так кроваво, потому что иначе смысл здесь не донести. Опа! Но ведь тут вы вскрыли течение и повлияли на него, да, повлияли. Вот вам и черный пример, но, повлияв на сие течение чем-то, что вам кажется правильно, этим самым 'правильным' вы можете также убивать этих же десять людей, только медленнее и мучительнее. Или мы все же дрожащие твари, вши, и права нам никто не давал? И право на что? На изменение мира, право не быть консерватором? И почему мы вообще делим людей на какие-то подвиды? Ведь то, что кажется правильным вам, вовсе не кажется таковым для другого, более того, может уже и не казаться таковым и для вас по прошествии некоторого времени. Времена меняются – меняются идеи.
Но идея идеала, волшебного идеала непотопляема. И даже в наш век технологий остается актуальной. А Вы думаете, идеалов не встречается в современном мире? Вы правы – идеалов нет в мире никаком, в плане личностном, потому что идеалом является сама наша природа, именно она и есть этот самый ориентир. И вера, вообще любое религиозное чувство также выражает собой беспримерную тягу к совершенству. Так давайте вглядимся! Кто только не проходил по столь эпической, внушающей трепет и ностальгию Красной площади! И вот она, вот же она! Поглядите на нее! А? Она для Вас не идеал? Так Вы немного... э-э-э...зажрались, что ли, простите за такое словечко! Но давайте познакомимся с нашей героиней, все же без нее наше повествование явно будет неполным и серым.
Итак, звали ее Дарья. Это была высокая (аж 174 сантиметра, ого!), плотного телосложения девушка, думается, ее тип фигуры можно было назвать спортивным, хотя заниматься профессиональным спортом она закончила еще в пятнадцать лет (то есть шесть лет назад) по причине травмы. Таким образом, наиболее догадливые и математически подкованные читатели уже сделали свои выводы о возрасте нашей прекрасной героини. Широкие бедра, рыжие не от природы, длинные и немного волнистые волосы, серо-голубые глаза – у нее было, казалось бы, все, чтобы считаться полноценной красавицей, однако, стоит признать, что подобной репутацией она не обладала. Было в ней нечто такое, что при взгляде на нее наводило лишь на мысль о странности предмета внимания. Но вот что именно, сказать было невозможно. Быть может, это были несколько неправильные, непропорциональные черты лица. А может, и неидеальная форма бедер. Нет, было в ней что-то и приковывавшее взор, но ощущения при этом возникали, словно попробовал кислого компота. При этом компот и должен был быть кислым, ты знал это, но все равно подергиваешься во время дегустации. Но Дарья, была, если уж продолжить подобное ягодное сравнение, компотом-ассорти, чего только не было в этом компоте! Даже выпив несколько литров сего напитка, вы полностью не могли перечислить весь список ингредиентов, используемых при его изготовлении. Кстати, Вы, возможно, подумали сейчас, что подобное сравнение некорректно, и на месте Дарьи стоило бы обидеться. Так Вы и обижайтесь, но она – о нет! Она явно будет последним человеком, кто обидится на подобное. В целом, Даша была ярчайшей представительницей сообщества интровертов, не тех, кто чуть более или чуть менее общительный, нет. Она была именно классическим махровым интровертом, человеком в себе. Она следила за своей красотой, но раз в месяц могла явиться в институт растрепанной и, не объясняя никому, игнорировать предложения расчески. Она одновременно читала религиозную и антирелигиозную литературу, интересовалась мистикой и спиритуализмом. В свободное время она могла часами бродить по городу, в наиболее безлюдных местах, засесть где-нибудь на лавочке и рисовать или просто предаваться размышлениям. Развеселые школьные и студенческие компании ее никак не привлекали, более того – смущали, оставаясь где-либо после занятий, Дарья не стеснялась находить веские причины для своего ухода. Она не могла передать открыто, как рвалась ее душа прочь с подобных бессмысленных сходок, поэтому обходилась общими причинами из серии 'у меня дела'. По ночам она мечтала и иногда от отчаяния писала стихи, но такие ночи отчаяния случались примерно раз в сезон. Более того, иной раз не нее находил длительный период, когда она 'начинала жизнь с понедельника', всячески поддерживая образ нормальной ничем не выделяющейся из толпы девушки, активно участвовала в общественной жизни, присоединялась к компаниям; подобный период обычно заканчивался непродолжительной депрессией, выходила из которой Даша с мыслями в духе 'надо быть самой собой, не ориентироваться ни на кого'. В целом, природная скромность в ней доминировала, но в иные моменты вдруг куда-то улетучивалась, оставляя пространство для безрассудных поступков. Она могла бросить все и уехать, чтобы залезть на высоченную вышку по узенькой лестнице, а через два дня вспомнить и испугаться за себя. Она любила откручивать время назад и переигрывать, переигрывать сценарии до бесконечности. Большая часть мужского населения обделяла ее своим вниманием в пользу иных сверстниц, но она, казалось бы, этого и не замечала. Иногда на нее находило чувство влюбленности, она писала проникновенные записки, которые вкладывала в кормушки для птиц. Мысль о том, что объект ее страсти там их не найдет и не прочтет, да и вообще не узнает ни о чем, в голову ей не приходила: отсутствие взаимности она принимала как должное. Обратно было, когда она начинала все же подозревать внимание к себе от кого-либо. Подобная ситуация ее жутко смущала, 'какой он глупый, что же он желает?', напевала она, но успокаивалась она только тогда, когда интерес и опасения развеивались. Ее мать почему-то очень любила подчеркивать это качество своей дочери, хвалясь перед подругами. 'А Даша-то у меня, ой как избирательна!', – вещала она с умным видом на рассказы подруг, о не остававшихся на ночь дома дочерях, заводивших романы со всякими подозрительными личностями. Впрочем, Даша и рада была бы переночевать иной раз у подруги, но, увы, действительно близких подруг у нее не было, что, конечно же, задевало во времена депрессий, когда неведомая сила словно выедала все изнутри огромным ковшом, оставляя за собой зловещую зияющую бездонную пустоту. Впрочем, Дарья находила способы восстановить упущенную энергетику, даже когда находилась в меланхолическом расположении духа. Способы, конечно же, были секретными, поэтому сохраним частную жизнь нашей героини и скромно умолчим о них.
Даша шла по площади не спеша, не ощущая пространства. Она была и в своих мыслях, но и мыслей-то в голове толком у нее не было. Ударили куранты, и Даша вздрогнула. Кремлевская стена возвышалась величественно, прикрываясь небольшим отрядом елок, по спине девушки пробежал холодок. Высыпали мурашки, она воспрянула: 'в какой стране я живу! – думала она, – есть здесь что-то внеземное, что-то кульминационное, живое!' И Дарья бодро зашагала прочь, не вслушиваясь в вышеприведенный разговор о политических системах. Она легко могла бы его услышать, но наша героиня вряд ли бы сильно им заинтересовалась. Даша искренне не понимала разницы между рыночной и плановой экономикой, рассуждая, что 'никакие средства расчета не заменят душу человеческую, к чему эти формы и формулы?'. Наверное, взгляды ее очень хорошо можно было описать формулой 'я к Вам не лезу, так и Вы ко мне не лезьте'. Впрочем, Дарья и не делала абсолютно ничего такого, за что к ней можно было бы лезть, если Вы понимаете этот намек! А если Вы вдруг читаете эти строки спустя энное число лет после того, как происходили описываемые события, и при этом данный намек не понимаете, то хочется Вас искренне поздравить с этим!
Прошла с площади Дарья, прошел с площади внимательный турист, затих спор о системах... Но затих на сегодня, не завершившись каким-то выводом, ведь спор этот вечный, и каждый в нем всегда будет уверен, что прав. Так поспорим же и мы, подобно тем двум прогуливающимся по площади, о системах, пока такая возможность у нас есть! Что будет уже совсем скоро, знать нам не дано, и как закрутятся гайки, и чьи горла они увинтят первыми, и кто не сможет полностью пройти этот мост в новую жизнь, нам сказать трудно. Но ни в коем случае нельзя бояться. Страх равен поражению. Не стыдно проиграть, нет. Но страх равносилен сдаче без сражения. Но что может поделать один винтик против машины? Одна крупинка против мешка с крупой? История показывает нам примеры, что что-то да может. И это не сказки о чудо-богатырях, метающих врагов, как хлюпких комаров. Нет. Не сломаться морально. Вот что сложно. Конечно, срыв табличек с адресами и перегораживание улиц трамваями со стороны несочувствующего наблюдателя выглядит как детская шутка, но ведь еще глупее смотрится танк, силящийся объехать отчаявшегося упрямца! Ну а уж с навыками выуживания необходимой для госбезопасности информации у уполномоченных лиц полный порядок, за них можете не беспокоиться. А если Вам вдруг не нравится здесь... Что ж, найдите себе какую-нибудь симпатичную страну, вот, скажем, Швейцарию, и живите там.
Глава II. Первый звонок
Да, в Швейцарию мы и отправимся! Жить, может, у нас и не получится, но перенестись туда – почему бы и нет? Воображение – наше сильнейшее качество! Перенесемся мы тогда уж и во времени, на пару лет назад до вышеупомянутого вечера.
Профессор Исаак Фогельштейн всегда вставал рано. И в тот день он встал рано и, позавтракав слегка подгоревшей яичницей, уже в семь часов бодро шагал по улицам родного Цюриха. Да, он был одним из тех, для кого все пятьдесят с лишним лет существования пришлись на жизнь именно в этом городе, а таких людей с каждым годом становилось все меньше и меньше, особенно если считать тех, у кого и родители, и бабушки-дедушки также прожили весь свой путь здесь. Хотя будучи довольно известным ученым, он много путешествовал и мог смело употребить в свой адрес забитые фразы 'объездил весь земной шар', 'я чувствую себя как дома везде, где меня принимают' и так далее. Действительно, ему приходилось на протяжении своего творческого пути давать открытые лекции абсолютно на всех континентах, за исключением, ясное дело, Антарктиды.
День обещал быть пасмурным, прохладный ветер дул прямо в лицо, сколько Фогельштейн ни пытался поворачивать в разные стороны. Он уже почти подошел к клинике, где трудился последние двадцать лет, когда зазвонил телефон. Номер был незнакомый. Он не любил отвечать на звонки с незнакомых номеров, да и вообще общаться с незнакомцами не любил. И он взял трубку, но там раздались гудки... Фогельштейн, конечно же, не мог предполагать, к каким событиям в его жизни приведет разговор с таинственными абонентами, поэтому продолжал идти уверенной походкой к институту, но в душу его закралось волнение и предвкушение каких-то событий. Но в этот день событий никаких не случилось, был совершенно обычный рабочий день. Завязка истории случилась уже на день следующий, мы же пока совершим небольшую историческую пробежку и внимательно изучим, как развивались события, и расскажем о нашем герое поподробнее.
Доктор Исаак Фогельштейн с молодости изучал проблему пересадки тканей. В свое время он предположил, что есть ряд способов возобновления воспроизводства клеток, исключающих использование технологий клонирования. Но предположения долгое время даже не принимали вид сформулированных гипотез. Уже в начале двухтысячных Фогельштейн начал проводить опыты на растениях, результатом чего стал трехтомный труд. Книги вызвали широкий резонанс в научном кругу, однако революционный подход к трансплантологии, предложенный Фогельштейном, не встретил должного внимания и понимания со стороны ученого сообщества. Но критика не расстроила Исаака; к тому времени он и сам видел огромное множество недоработок в своей теории, а главное – признавал невозможность ее практического применения при текущем развитии техники. Позже ему удалось договориться с исследовательским институтом своего города и получить в свое ведение современную лабораторию. В бой пошли мушки-дрозофилы – верные спутницы всех экспериментаторов. На этом этапе у Исаака начались первые колебания. Пути, которые виделись ему в его теоретических работах, раздваивались и растраивались. В один момент он пришел к выводу, что увеличение продолжительности жизни мушек (что его сильно вдохновило поначалу) случилось элементарно от более качественного питания и снижения случайной смертности.
В две тысячи четырнадцатом Фогельштейн сделал ряд отчетов на крупных международных научных конференциях, вызвавших опять же много шуму. Ему удалось привлечь внимание ряда анонимных спонсоров, полученные инвестиции позволили ему начать опыты над мышами. Сотрудничал он и со Швейцарской Государственной академией. И вот, в две тысячи пятнадцатом, академия объявила о том, что контракт на время пользования лабораторией и прочими ресурсами института нужно перезаключить, убрав бессрочный статус. Теперь уже получалось, что Фогельштейн как бы брал все ресурсы в аренду. В начале две тысячи шестнадцатого Фогельштейн отчитался перед ученым советом, который вынес отрицательный вердикт: практических результатов не было, а значит, финансирование будет прекращено. Фогельштейн был в отчаянии.
