Текст книги "Второе Пришествие (СИ)"
Автор книги: Николай Коровин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 42 страниц)
Ничего не предвещало беды, и Егор подумать не мог, что следующий день станет тем самым прорывом, когда желчность, закипавшая в нем, вырвется сквозь кожу на поверхность. Может быть, слишком долго он терпел эту ложь и наигранность? Может быть, сказалось, что его мать уехала на дачу и он второй день жил один, что требовало некоторых кулинарных навыков, напрягавших его. Он мог поставить кастрюлю на пятнадцать минут и уйти к компьютеру, и через полчаса вдруг вспомнить о кастрюле, которая, при его возвращении, конечно же, оказывалась пустой.
Всегда улыбчивый, вежливый, он вдруг понял окончательно, кем является на работе. Эта мысль поразила его абсолютно случайно, но поразила преглубоко. Начальник, в тот день уже пять раз просивший его о какой-либо абсолютно бессмысленной черновой работе, на шестой раз сделал это в настолько издевательском тоне, что сомнения отпали: это было намеренное унижение. Егор замолчал, собирая волю в кулак, а потом выпалил: 'Нет! Почему всегда я должен это делать? Неужели некого больше попросить? Не буду! Нет!' – 'Ты чего, спятил? Я кому сказал?' – опешил явно не ожидавший такого поворота событий начальник, но быстро скоординировался и произнес решительным тоном, чеканя по слогам: 'Не меш-ка-я!' Но Егор уже повернулся к нему спиной и уходил. 'Эй! Постой' – бешено заорал он ему вслед, но Егор лишь бросил под ноги: 'Не буду я это делать!' Начальник сплюнул и пошел по своим более важным делам, но Егор, наверное, представлял, что тот идет вслед или по крайней мере смотрит за ним. Поэтому он говорил тише и исключительно для себя, но речь его была предельно возбужденной. 'Что же он творит, гад. Подлец! Паршивец! Я до последнего пытался сохранить о нем положительное мнение. Вот же тварь. Идиотина. Да таких бы надо... Тьфу на тебя. Гаденыш!' Егор остановился, чтобы перевести дух. Дыхание действительно захватывало. Вдруг молния сквозь всю голову передернула его: 'А что ж я наделал? Ведь это ссора... с кем? Вот я глупец? Зачем так было реагировать? Как теперь быть?' Варианты расплылись перед ним, словно рассыпавшиеся бусинки. Он пытался догнать каждую из них, ухватиться за нее, как за хвост жар-птицы, но безуспешно. Каждый вариант мгновенно самовозгорался своей бессмысленностью и веял цугцвангом. Вариант, на котором Егор в итоге остановился, показался ему наиболее разумным, позволяющим закрыть конфликт, сохранив при этом лицо. Вариант заключался в банальном избегании начальника в этот день, а уж на другой рабочий день в попытке начать все с чистого листа, словно ничего и не было. И, надо сказать, Егору повезло: руководство куда-то уехало еще за два часа до окончания рабочего времени, что позволило Егору несколько расслабиться и не думать о конфликте. Конфликт никуда не девался именно потому, что это было не разовое мероприятие, а назревавший прыщ, который именно сейчас взорвался, забрызгав все кровью. Рана текла, зудела, но к концу рабочего дня свернулась темно-бордовой корочкой, которая грозила, тем не менее, оторваться в любой подходящий момент. Егор вышел с работы, и дух свободы прошел мимо него, а перед ним стояло лишь отчаяние, протягивающее вперед свои костлявые ручонки. Оно поглядело на него, а потом развернулось, и, поманив за собой, стало удаляться. Егор поспешил его догонять, но прекрасно понимал, что ему придется рано или поздно вернуться. И он будет опять подниматься по этим ступенькам, и мысль о конфликте будут долбить в голову. 'Нет, не вынесу я этого', – думал он. 'Надо заболеть, упасть посреди дороги, сломать руку, как тогда – да просто раствориться'. Он шел и шел, пока не оказался перед дверями, вывеска над которыми была коротка: 'Бар'.
'Да, была – не была, терять уже нечего', – рассудил он и вошел. Деньги, к счастью, с собой были, и их должно было хватить на вечер. Егор и не помнил, в каком моменте память покинула его; а может быть, и денег все же в определенный момент не хватило. Но момент настал и был суров: он проснулся. И, как это обычно и бывает в подобные моменты, пробуждение было невероятно тяжелым. Впрочем, положительный момент также имел место быть, с трудом расцепив веки, Егор обнаружил, что лежит в своей собственной комнате. Оглядывание ее потребовало усилия, и пристальный взгляд больно ударил в заднюю часть головы. Прошел где-то час, когда Егор вновь обрел способность немного соображать наяву и попытался оценить свое положение. Он взглянул на часы – и вот тут-то в полной мере и осознал, что рабочий день давно как начался, и на рабочем месте он, очевидно, отсутствует. Эта мысль заметно усилила и без этого не утихающую головную боль. Правда сейчас к ней добавилось неприятнейшее внутреннее состояние, гадкое и противное, оно сидело где-то в верхней части живота и оттуда разливалось по всему телу, как обычно разливается нега, но эта была очень горькая нега, которая захватывала собой все мысли, сводя их к одному простому вопросу: 'и как быть дальше?' Но мыслить он не мог, ибо голова раскалывалась, и поэтому это чувство разливалось уже и в грудь, полностью наполнив ее. Он пытался избавиться от него, делая глубокий вдох и затем выдох. Но это не помогало, к тому же пресыщение кислородом опять отдавало в голову. Он почувствовал тошноту. Мать, видимо, услышав из-за двери признаки пробуждения сына, прибежала и начала хлопотать. Она поила Егора каким-то напитком, потом какой-то горькой настойкой, после чего головная боль несколько притупилась, стала ноющей, а дурное чувство подтаяло, правда до тех пор, пока мысли его были вне его – стоило им воссоединиться, как язва усиленно начала буравить тело изнутри. Тем не менее, несмотря на все это, Егор заснул и проспал полдня. Когда он очнулся, голова почти не болела, а вот часы показывали шесть часов вечера. Он взял в руки телефон – там было три пропущенных звонка от Петра Степановича и сообщение с текстом 'Ты где? Что с тобой?'
Егор решил тотчас же ответить, но потом поймал себя на мысли, что отвечать на сообщение спустя десять часов не совсем логично. 'Что делать? Как быть?' – эти мысли вновь завешивали собой все пространство, мешая возможностям рассмотрения проблем. Егор не знал, совсем не знал, с какими мыслями Петр писал это сообщение. Вчера, как мы помним, он отправился после ссоры с Егором по своим делам, и неприятная история слегка подтерлась из памяти. Однако вечером, когда он прибыл домой, конфликт неожиданно всплыл в памяти.
'Извиниться завтра перед ним, что ли? Он ведь хороший парень, разве что слишком безотказный и безынициативный порой, вот я и пользуясь этим, дал волю желанию подтрунить, постебать. Наверное, это было не то что лишним – но было перебором. И, вообще, не должно это переходить в рабочую плоскость, неправильно это, совсем неправильно', – рассуждал начальник. 'Но, надеюсь, он не сильно обиделся, – перешел он уже к самооправданию, – ничего обидного в моей фразе не было, покричали, да и остыли, думаю, что так оно и будет'. Но невыход на работу Егора сразу дал понять, что ситуация явно не так проста, как Петр ее давеча себе обрисовал. Более, того, Егор не брал трубку, а это уже было прямым посылом, что ситуация обострилась. И прошел весь день, и никакой обратной связи от сотрудника не было, и день подошел к концу, и Петр уже начал себе обрисовывать мрачные картины. И в каждой из них виноват был он. 'А что, если он прыгнул под поезд и оставил записку, что я над ним издевался? Ведь тогда приедет какая-нибудь комиссия, начнется расследование, и многие мои недоброжелатели могут посвидетельствовать, да ведь и многие видели, как я порой подтрунивал над ним, это было прилюдно. Значит, им ничего не помешает так сказать, и совесть будет на их стороне. И что бы я ни говорил на этом следствии, совесть будет, очевидно не на моей стороне. А это скверно'.
'Я спился, ушел в запой', – и подобным образом мог Егор ответить на эти сообщения. Но он не считал, что спивается, более того, что может когда-либо спиться. Каждый употребляющий алкоголь терпеть не может алкоголиков, занося в эту категорию всех тех, кто употребляет алкоголь значительно больше, чем они сами. Это как когда человек, которого обвиняют в странности, отвечает: 'Вон люди, в пещеры уходят! Одеваются не пойми во что! Кукарекают в общественных местах! Это – странно! Они – страннее меня! В разы!' И это тоже самое, когда мы сравниваем в обычной жизни себя с кем-то заведомо проигрышным, говорим 'у нас еще не самый худший вариант', – можно вспомнить еще цитату про 'Тоттенхэм' из фильма про английский футбол, но она понятна не всем. Всем может быть понятно то, что подобный ход мыслей суть местечковость и обывательство; вы счастливы там, а мы несчастливы здесь, поэтому и зовем вас куда-то. И при этом 'там' и 'здесь' чаще всего одна и та же степь...
...Минула неделя после разговора Елены с двоюродным братом. Новоприобретенные отношения с Романом развивались тускно. Если в первую встречу он ей сильно понравился, то уже во время второй возникли какие-то смутные подозрения. Во время третьей они растаяли, но к четвертой сформировались уже окончательно. В итоге Елена подумывала, как бы от него избавиться, но все никак не могла выбрать достойного преемника. В тот день она вернулась домой с института в привычное время и собиралась уже включить ноутбук, чтобы попереписываться с одним из подобных перспективных претендентов. Но тут в комнату вошла тетя Катя.
– Лен, беда, – произнесла она и молча уставилась в пол.
– Что у вас там? Опять на кухне убежало что-то? – попыталась она подтрунить Екатерину, от которой вчера убежал суп, заливший в этом дерзком побеге всю плиту.
– Лен, не шути. Пожалуйста. Не смешно сейчас, – она помолчала, несколько раз пытаясь начать говорить и, наконец, смогла выдавить из себя, сопротивляясь подступающим слезам, – Толик пропал.
– Как – пропал? – бросила Лена, глядя на монитор уже загрузившегося ноутбука, я же его видела... недавно.
– Лена. Его нет дома уже три дня! – Катя бросилась к ней, обняла и заревела. Очевидно, плакать одной ей было неловко. Но Лене не хотелось плакать, и она попыталась сохранить невозмутимость.
– Да загулял паренек, бывает. Что вы хотите... Есть у него такие наклонности... – попыталась она не то чтобы успокоить тетю, но каким-то образом поддержать диалог.
– Телефон...Не отвечает, – сквозь всхлипы пробормотала она, вновь заливаясь слезами и сильнее тычась в Ленино плечо.
– Ой, да подростки так часто делают назло родителям. Небось с кем-то из друзей договорился, ночует там, а телефон выключил. Мол, понервничайте без меня. Это знаешь как в психологии называется? Я сейчас зайду на его страничку, посмотрю. Это называется попытка обратить на себя внимание, вот что это. Хм, был в сети... Ой, – Лена резко осеклась, Катя выглянула у нее из-за плеча и бешено вцепилась ногтями в спину племяннице.
На страничке Анатолия стоял статус: 'Надоело это все. Прощайте!' Лена и Катя переглянулись.
– Но... но это тоже может быть игра, розыгрыш, – попыталась выкрутиться Лена, но поняла, что и сама уже не верит в силу своих слов. 'Но мать-то, мать должна верить, что сын ее жив', – думала она. Лена вышла из комнаты и позвонила в милицию. 'Да, тут позавчера как раз упал с семнадцатого этажа молодой человек в вашем районе, личность не смогли установить. Приезжайте' – отрапортовал сотрудник.
Лена отправилась курить на балкон. Спустя минуту там появилась Катя и потребовала сигарету для себя. Лена щелкнула зажигалкой, та резко закашлялась и кашляла целую минуту. Лена развела руками и выпроводила не умеющую курить тетю с балкона. Катя не сдавалась в своих попытках, наглоталась успокоительного, и они поехали. Они вызвали такси, и пока оно ехало, интуиция уже все нашептала им обоим.
В отделении милиции им показали фотографии и сомнения отпали: парень действительно оказался Анатолием. 'Следов употребления алкоголя и наркотиков в крови обнаружить не удалось', – заявил следователь Лене, потому что Кате стало плохо сразу же, как только она увидела окровавленное лицо сына. В тот момент, как это обычно говорится в таких случаях, 'с ней работали психологи'. Но на самом деле ей сделали всего один укол, так что она просто сидела и изредка подпрыгивала на своем месте. Слезы уже закончились, и плакать было нечем. Лена не пошла в этот день на работу, весь вечер хлопоча с оформлением документов. Едва она легла в постель, как целая свора мыслей атаковала ее. 'Он мертв, а я не осознаю этого! Я не чувствую? Лена, где ты? Пять лет назад как ты плакала после смерти бабушки? Да, этот парень был тебе чужим, но... Но тот разговор! Я смотрела на него свысока, я хотела его научить... Научила. Да, я могу оправдать себя тысячами причин, и сказать, что у него была мать, и учителя, и, наверное, компания дурная как водится. Хотя, будь дурная компания, зачем ему прыгать? В компании ты свой, за тебя все горой. Значит, дело не в ней, а в чем же тогда? Учеба? Да ему плевать было на эти оценки. Очевидно, что там мало что его интересовало, в этой школе. Семья? Но тетя Катя – потрясающая женщина. Почему я об этом не задумывалась? А сегодня... Да, сегодня она осталась без сына. Что за череда! Одиннадцать лет назад потеряла мужа, восемь лет назад отца, пять лет назад мать и сейчас сына. Осталась младшая сестра, да я. Впрочем, мужа можно найти нового. Отсутствие ребенка должно стать плюсом. Но что я мыслю опять так рационально? Эх я! Да как, как она сейчас будет искать мужчину? Я не понимаю, что есть ребенок, что есть воспитание. Но... Я должна учесть ошибки! Я должна выбрать достойного человека! А с кем я была? С Василием! Да тьфу! Да честное слово! Человек без принципов, не чуткий и... наверное, он и не любил меня никогда. Да и не способен он любить. Он мне какие подарки делал? Я хоть один помню? А они были. Нет, как я не замечала? А вот каким отцом мог стать Василий? Чему бы он научил сына? Наглости? Да, если так подумать – он и неприятный человек, зачем я с ним была все это время, так надеялась, зачем? Ах. И далее что пошло сейчас? Некий перебор. Ага, думаю, что с кем-то получится. Но что именно? Будущее замужество? Или так, чисто переспать в нерабочее время? Да, куда же я скатилась, жутко мне. Нет, нужно менять себя. Менталитет в жизни. Я действительно стала холодна и практична, но счастья мне это не принесет? Для чего я пашу в этой кофейне? Нам мало денег? Мне на что-то не хватает? Будущее трудоустройство? Все мимо. Элементарно занять время и выбить из головы мысли, как сейчас. Да, я их боюсь, я боюсь этих мыслей и не знаю, что с ними делать! Мне кажется, я жила все это время неправильно. Но как быть теперь? Опять начинать с понедельника? Но что менять? Садиться на диету, бросать курить? Это все мелочи, нужно смотреть на характер. Стой, стой, как мелочи? Зависимость – мелочь? Меня она не смущает? Я – зависимый человек. Вот в этом разрезе я почему не смотрю? Я не свободна, получается. Я зависима от многих своих желаний. Но плотские желания диктуются природой. И человеку потребно совокупляться. Да – мораль диктует нам быть разборчивыми, а поэтому у меня и лезут все эти мыслишки. Крайне вредные, хотя? Как знать, все же смотреть нужно на достойного человека. Так, а какой достойный человек посмотрит на меня? Я умна? Стройна? Грудаста? Нарастить грудь, может? Нет, не мой путь все это. Нет, нет, нет. Прекратить сейчас же случайные знакомства. Тот же Роман, тоже мне, искатель приключений. Не нужны мне парни, которые опять же хотят одного. Но что есть второе? Душевное родство? А что это такое? Я читала о нем в книгах, но каково оно на деле, я не знаю! Но ведь я была влюблена в людей, явно не близких мне по духу! Явно с не близкими мне ценностями! Да, что и говорить тут. Надо меняться. Нет, не жду понедельника. Завтра. Все. Сигареты с утра тогда выброшу. Диету подберу. Месяц без мужчин. Истерика? Пусть, надо учиться контролировать себя. Я должна быть хозяйкой своих эмоций, желаний. Тогда и я буду управлять жизнью, а не жизнь мной. Работать продолжать, свои финансы – путь к свободе. Верить в рост. Хотя да, там есть девушки, которые еще те штучки, ведь, если что, скорее повысят их. Но я не должна на этом зацикливаться, я должна в первую очередь делать свою работу хорошо. Улыбаться всем. И я сама должна ощущать жизнь. Почему мы задаемся вопросом о ценности жизни только когда кто-то умирает?'
Сигареты, Елена, конечно же, не выбросила, чему была потом сильно рада, когда они весьма пригодились ей спустя три дня, когда девушка окончательно прогнулась под переполняющее ее желание. 'Противно все это? К чему этот самообман? Показаться идеальной? Лучше, чем я есть? Зачем? К черту ложь! К черту эти не пойми откуда взявшиеся стереотипы и ограничения! Буду вести себя, как я хочу!'
Егор не вышел на работу и на следующий день после прогула. Хотя вернувшаяся мать и насильно гнала его, умоляла извиниться перед Петром, звонила знакомым докторам с просьбами о больничном, результат был плачевным – он пригрозил ей вновь напиться и заперся в своей комнате на ключ.
Далее идти не было смысла, и Егор это понимал. Тем не менее, нужно было каким-то образом забрать трудовую книжку и хотя бы оформить уход. 'Может, даже еще удастся оформить это все как увольнение по собственному желанию... У-у-у, паскудные мысли! Паршивые и слабовольные! Ух я идиот несчастный. Хотя, с другой стороны, почему я не готов нести ответственность за свои поступки? Все, завтра и схожу'. На следующее утро он предположил, что не так уж и много пропустил, чтобы его сразу уволили, звонков с работы больше не было. 'Меня и не ждут, думают, что болен. Схожу позднее, скажу что болел, а больничный потерял'.
Впрочем, прошло не так много времени, Егор несколько часов сидел перед экраном, когда вдруг странное чувство кольнуло его. Он вскочил и прошелся по комнате. 'Осознаю ли я, что это конец? Если да, то чего же я боюсь?' Но ни на один из вопросов не было даже вариантов для выбора ответа. 'Будь что будет', – решил он, хотя и так было очевидно, что будет. Егор, приложив огромное усилие воли, отбросил мысли о работе из головы. Он пытался думать о своей зависимости от просмотра и можно ли на нее каким-то образом повлиять. Идей не было. И вот ему пришла прочая и слегка нагловатая мысль: 'а что, если с сегодняшнего дня просто взять и прекратить?' И он попробовал!
Спустя три дня, которые Егор посвятил исключительно играм, раздался звонок. Он вздрогнул, еще сильнее пробрала его дрожь, когда Егор узнал, что звонят из отдела персонала. Диалог был непродолжителен: Егору сухо, не обвиняя его ни в чем, изложили уже известную ему информацию. 'Да-а-а! Ура-а-а!' – подбросил он трубку в воздух и поймал ее вновь. 'Я уволен! Свобода! Отлично! И за три дня ни одного порно– и милитариролика!' – всеми силами изображал он радость. Он бегал по квартире десять минут, забегая в разные комнаты и подпрыгивая, до тех пор пока не ударился о ручку двери. Потирая ушибленное место, Егор задумался. 'Но... Я уволен... как же теперь... Стоп! Мне ведь теперь нужно ехать туда, чтобы забрать трудовую книжку... Вот незадача! Об этом я и не подумал', – почти вслух выругался он.
'Кстати, теперь у меня есть долгожданный повод напиться. И дома не надо будет объяснять. Да и напиться можно сразу здесь, дома'. Заключив таким образом, Егор приступил к осуществлению своей мечты. Однако, как известно, путь к осуществлению мечт бывает тернист. И главной проблемой для достижения счастья в этом случае стал магазин. Он вдруг понял, что, будучи безработным, не имеет морального права покупать алкоголь и напиваться. Обычный магазин, где нужно заказывать товары у продавца, стоящего за прилавком, отпал сразу. Но и в супермаркете предъявлять паспорт, глядеть в глаза кассирше, ища внутренние оправдания – с этим Егор поступиться не мог. Заказать товары на дом – такова была следующая мысль, посетившая Егора и вообще крайне актуальная в наступивший век интернета. Однако и там необходимо было коммуницировать с доставившим ценный груз. И Егор решился на крайний шаг: домашние запасы. Надо признать, что хотя и жили они вдвоем, и Егор официально числился непьющим, запасы эти были весьма значительны. Ему удалось раскопать в общей сложности три бутылки вина, наливку и бутылку водки, предназначенную для натирки ран. Хватило его лишь на треть в литровом эквиваленте от найденных богатств. Попытавшись встать, он свалился прямо на пол, разбив стакан, которым пользовался. Закуска была так скудна, что и говорить о ней нет смысла, это были бутерброды с сыром и самой дешевой колбасой: в общем, всем, что Егор сумел обнаружить в холодильнике. 'Мама приходит с работы, мама снимает боты', говорилось в одном детском стихотворении. Но здесь матери Егора и не потребовалось их снимать, чтобы оценить масштаб бедствия. Ей резко поплохело, и она не нашла ничего лучше, как вызвать скорую помощь. Приехавшие спустя пятнадцать минут врачи забрали ее, сползшую к тому времени по стенке и мокрую от слез, а заодно и Егора, мирно посапывающего в комнате. Однако судьбы их разделились. Нервное потрясение матери оказалось очень сильным и ее оставили под наблюдением специалистов на неделю. А вот Егор уже спустя сутки протрезвел и вышел на волю. 'Что за странные мысли? Почему меня не пугает, если она умрет? А правда, если умрет, то что мне? При обмене двухкомнатной квартиры на однокомнатную – сколько я получу, на сколько мне этого хватит? Но нужно быть совестливым! Как ей там плохо, а я тут. И все равно не работаю'.
Егор плюнул на мысли, смог преодолеть себя и поехал в больницу навестить мать. Строгий врач заявил, что он опоздал на пятнадцать минут и прием навещающих окончен. Стоны Егора были проигнорированы. Он вышел на крыльцо, а там... Да, там стояла милая молодая девушка в милицейской форме. И, надо же, она пошла прочь из больницы. Егор забыл о цели своего прихода, забыл что завязал, что клялся отчаянно, что больше не посмотрит ни на одну из них, и не спеша, чуть поодаль, пошел за ней. Так он проводил ее до магазина и спрятался за выступом стены у входа. Через пятнадцать минут девушка вышла с пакетом и пошла в направлении дома и скрылась в подъезде. Егор уперся в него лбом и был готов плакать, проклиная себя. Что делать дальше? К кому идти? Кого просить о помощи? Егор сел на лавочку и тихонько заплакал, но слезы не лились. Ощущение свободы испарилось, сменившись отсутствием знания о том, что надо делать. Егор взглянул на небо. 'Какая досада, что я атеист! Так бы хоть помолиться можно было бы. Не помогло бы, но хоть было бы ощущение попытки исправиться. А себе обещай, не обещай, бессмысленно. Приду и включу опять. Что мне эти пять дней воздержания? Нет, не могу. Бессмысленная личность я'. И Егор побрел домой. Пока он брел, вспомнилось ему, что на днях до 'завязки' обнаружил он один канал, с 'милитари' контентом, и только подписался на него, но содержимое так и не просмотрел, за исключением марширующих северокорейских девушек на параде.
Мысль эта неожиданно ободрила его, и он зашагал бодрее. Однако, вернувшись домой, он избегал компьютера: срываться не хотелось, пусть даже он и знал, что сорвется. Он пытался найти себе занятия, но глубоко внутри него что-то съедало, словно ломался какой-то стержень. Общий тон настроения был депрессивен, и Егор понимал, что если и не сломается сегодня, то определенно сломается завтра. 'Так зачем же ждать завтра?' – рассудил он и включил видео.
Глава XXVI. Последний день
В свой последний день в столице Ленин, которому снилось, как он проводит первомайскую демонстрацию в Европе, проснулся довольно рано, в семь часов. Самолет улетал в четыре часа дня, но до аэропорта еще надо было добраться, поэтому прогулку нужно было уместить в короткий утренний промежуток. День ожидался по весенним меркам жаркий. Солнце еще не приподнялось над верхушками деревьев, когда Владимир, потягиваясь, прохаживался по комнате. Подцепив тапочки, он направился на кухню. Та была слегка залита полосками солнечного света, падающих под большим углом. Это угол падения почему-то кольнул Ленина в сердце, и тот почувствовал апатию, которая часто случается в нашем мире, когда организм сопротивляется переменам. 'Дайте мне надежду!' – со вздохом прошептал он.
Дом и участок Ленина находились в небольшом сосновом бору, поэтому, чтобы полностью осветить их, солнце долго проискивало себе путь на вершину сквозь лапы высоченных хвойных деревьев. Когда солнце показалось полностью, не совсем греющее, но сильное, Ленин уже допил чай. Он позвонил охране и объявил о своем уходе, после чего пошел одеваться. Трудно сказать почему, но вдруг Владимиру Ильичу захотелось почувствовать себя франтом, он подобрал себе брюки и уже хотел одеть поношенный пиджачок, не то подаренный ему кем-то, не то обнаруженный им в стенном шкафу предоставленной ему госдачи, когда вспомнил о прогнозе погоды. Ехать назад в пиджаке при двадцати пяти градусах не очень хотелось, но открыв балконную дверь, Ленин имел удовольствие убедиться, что на улице крайне прохладно, поэтому пиджак надел, решив подарить его кому-то на улице на память. Водитель, прикрепленный к основателю РДСРП, уже давно скучал за рулем, возясь со своим телефоном.
Здесь стоит сделать отступление, и вспомнить, что штат был невелик: одна женщина на хозяйстве, охранник и водитель. Ленину неловко было просить телохранителей – обращаться к буржуазной власти за помощью он не хотел. Впрочем, попросить он все же решился, но не телохранителя, а садовника. Получив отказ, Ленин сам приобрел лопату и кое-какие семена и разбил несколько небольших грядок. Надежда Семеновна, та самая ответственная за хозяйство женщина, оказавшаяся по случайности тезкой супруги вождя, предложила ему несколько вариантов культур для гипотетического возделывания. Это была женщина лет шестидесяти, зарплату она получала небольшую, родители ее были идейными коммунистами, имевшими дома полное собрание сочинений Ленина, Маркса и Энгельса, поэтому она считала свою работу за высшую честь. По ее мыслям, случившееся оживление подтверждало гениальность Ильича, а следом за ним должно было произойти восстановление советской власти. Впрочем, раз в неделю ей приходилось делать отчет: какие мысли Ленин допускает наедине с самим собой, может, на что и жалуется во время обеда. Наивная женщина в эти моменты преображалась и живо начинала повторять проклятья, исходившие из ленинских уст в адрес узурпаторов, порой даже усиливая их негативную окраску. Она искренне верила, что ее услышат, что ее слова передадут и все безобразия, несомненно, вскоре прекратятся и наступит мир и благополучие. Она была типичным представителем людей без убеждений: заучивала в молодости цитаты из Маркса и Ленина, пытаясь повысится на партийной работе; потом она с глубокой радостью встретила демократические реформы, вложилась в различные акции, потеряла все свои сбережения, и, чтобы заполнить образовавшуюся пустоту, начала регулярно ходить в церковь. Семейная жизнь у нее не задалась. Когда ей было тридцать лет, ее мать, которой надоело смотреть на подобное безобразие, подобрала ей в своей организации 'приличного' жениха. Надя не сопротивлялась. Жених оказался учтив и любезен, Надя, кажется, влюбилась. Но это жеманные красавицы из романов дореволюционных времен страдали от избытка чувств. Что было здесь? 'Я должна полюбить его, чтобы создать семью – основную ячейку нашего коммунистического общества'. Других понятий о любви она не имела, на первом же свидании спросила, читал ли суженный 'Капитал', и, получив утвердительный ответ, утонула. Однако Аркадий Федорович – так звали суженного – немного соврал. 'Капитал' он не осилил даже наполовину, что не помешало ему стать секретарем райкома. Спустя неделю после знакомства они расписались. Надежда собрала вещи и переехала. Прожила у Аркадия она еще меньше – три дня. Проблема оказалась в том, что этим третьим днем оказалась суббота, и именно по субботам в гости к Анатолию приходили друзья. К десяти часам вечера комната превратилась в пьяную свалку, один из приятелей начал охаживать молодую супругу. Она стерпела. Тогда подошел второй, и провел рукой по кофточке. Она отдернулась, но промолчала. Третий подполз сзади, просунул руки за спину, чтобы расстегнуть бюстгальтер. 'Толя!' – истошно завопила она. Но среди развеселенной компании трудно было разобрать, где же находится драгоценный супруг. Впрочем, комната была невелика – нога в Толиных носках высовывалась из-за стола, откуда доносился уже минут пять истошный храп. Надежда не выдержала позора и выбежала на улицу прямо в переднике и без бюстгальтера, который, будучи разорванным, впопыхах потерялся. Благо было темно и не холодно: Надю никто не увидел в непотребном виде, и она успела добежать до квартиры матери не замерзнув.
Спустя неделю их развели. Говорят, Анатолий даже получил взыскание по партийной линии. По крайней меры, мама Надежды говорила об этом крайне уверенно. С тех пор попытки матери подкинуть мысль о поиске жениха, Надя встречала, насупив брови. Выйдя на пенсию, он стала приживалкой у различных богатых господ, попав в эту сферу чисто случайно, познакомившись на концерте с одной известной певицей, поклонницей которой она была долгие годы (подошла за автографом). Предложение 'государственной важности' приняла с трепетом, ощущение собственной важности и значимости не отпускало ее даже в минуты мытья посуды за Ильичом или крошения петрушки в бульон. Когда Владимир Ильич сообщил ей об отъезде, она искренне взгрустнула.
Сегодня она готовила ему завтрак в последний раз, и слезы наворачивались на глаза: она по-настоящему привязалась к Ленину за это время. Водитель поприветствовал бывшего вождя, и они отправились в сторону города. Шофер не имел никаких чувств к Владимиру, за свою карьеру он возил абсолютно разных персон. В девяностые приходилось быть водителем и откровенно криминальных персонажей, пару раз доводилось уходить от преследования и участвовать в перестрелках. Ни один из работодателей Александра (так звали водителя) не погиб при всех этих неприятностях (хотя сам Александр был пару раз легко ранен), и этим фактом он крайне гордился. Ленина он в последнее время возил нечасто. Это во время избирательной кампании Владимир Ильич ежедневно куда-то направлялся, когда находился в столице. Если он ехал в регионы, Александр направлялся с ним, где также возил его или просто сопровождал. После окончания предвыборной эпопеи поездки Ленина стали единичными. Про его неудачные попытки агитировать на предприятиях уже упоминалось выше. Поэтому последние недели водитель по большей мере скучал у себя дома; сегодня Александр в последний раз зашел в гараж – он уже нашел себе новое место работы и со следующего дня переходил в полное ведение недавно назначенного заместителя одного из министров. У него не было абсолютно никаких мыслей, с Лениным он и раньше особо не общался, лишь иногда они неожиданно затрагивали какие-то житейские, не связанные с политикой темы. Сегодня они ехали абсолютно молча. В первые десять минут улицы были почти пусты, но по мере приближения в Москве скорость движения замедлялась, начинали формироваться пробки. Было больше девяти часов, когда Ленин покинул автомобиль в районе Смоленской площади и отправился далее пешком по Арбату. Народу было немного, музыканты еще только настраивали свои инструменты, а художники раскладывали мольберты, кисти и краски. Три группы туристов узнали его и попросили сфотографироваться. Сердце вдруг защемило, Ильич и не пытался улыбаться. В один момент ему расхотелось улетать. 'Зачем мне все это? Что я еще хочу? Где я могу найти покой? Кто бы мог подумать, что человек, ставший в чем-либо абсолютно первым и неповторимым окажется таким одиноким? И при моей жизни второго такого не будет. А вот чего бы я больше всего хотел! Мы бы говорили с ним, кем бы он не был – о воспоминаниях, о том, что запомнили из жизни первой, о вкусах и привычках, напоминающих нам о прошлом и о своем переосмыслении тех поступков. О, да мы бы стали родственными душами! Что мне сейчас идея? Что социализм? Кому мы его построим? Хотя, с другой стороны, а если посмотреть с другой стороны? А если есть массы угнетаемых, которые только и ждут толчка? Которым не хватает сильного лидера, объединяющей фигуры? И надо же, в мире появляется чудесным образом человек с опытом борьбы и борьбы успешной. Так этот человек берет и добровольно отказывается от нее, повинуясь каким-то чувствам, нахлынувшим невесть откуда. А было ли такое со мной в прошлой жизни? Была ли такая печаль? Почему я, ничего, абсолютно ничего не помню из ощущений. Вот, прибыл я в Россию, меня встретили – что ощущал я тогда? А был ли я вообще? А один и тот же это человек? А не попал ли я под влияние гипноза? А может я не умирал, я сплю, и мне все это видится? Но почему сон не прекращается? А может после своей смерти каждый из нас начинает видеть такой сон? Но откуда в этом сне такие технические новинки, которых и при жизни моей не было? Или у каждого из нас настолько богатое воображение, что мы можем увидеть много чего, в моменты инсайта, внезапного озарения человек способен произвести нечто гениальное, способен совершить прорыв. Я помню, когда был юн, мне приснился сон, где я летаю. Откуда это ощущение могло взяться? Ведь я никогда не летал. Да что я, никто никогда не летал. И что же? Я падал с высоты, но я все контролировал. Тело полностью повиновалось мне. Я менял траекторию полета, поднимался выше от Земли. Хотя, переосмысливая тот сон спустя десятилетие, я пришел к выводу, что нет, не верно говорить о полном контроле. Некая сила, которая меня вела, присутствовала. Я летел в определенном направлении. Но отойдем от полета – откуда взялись видения рельефа с высоты птичьего полета? И что же? Я ожил в эпоху маленьких летальных аппаратов, на которые можно устанавливать видеокамеры, и что мы видим? Картинка полностью совпадает! Откуда же брались образы в тех снах? Что моя память скрывает от меня? Может, и жизней было больше, но я ощущаю лишь ту и эту, остальное стерлось. Но почему даже сейчас пребывание в клинике, доктор Фогельштейн кажутся мне миражом, словно я этого ничего и не видел. Нет, нет, решительно не пойму'.
