Текст книги "Второе Пришествие (СИ)"
Автор книги: Николай Коровин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 42 страниц)
За весь двадцатый век мы наблюдали стремительное увеличение числа государств. Девятнадцатый век стал веком империй, и в первую очередь объединение Германии и Италии положило конец пестроте карты Европы, где доселе существовало множество мелких княжеств. Число государств уменьшилось, империи нарастили мощь и с треском столкнулись в Первой мировой. Ее логичным итогом стал распад этих империй. Наиболее интересным стал распад Российской Империи, где к власти пришли люди с абсолютно новым подходом к построению государства. Никто не воспринимал всерьез Советскую республику, по всем 'буржуазным' экономико-социальным прогнозам ей было суждено продержаться недолго. Но она выстояла, пережила гражданскую войну и оформилась в сильнейшее государство. Из Второй мировой это государство вышло уже в роли второй державы в мире, открыто бросавшей вызов первой. Но догнать и обогнать не получилось. Она проиграла в этой гонке, и, проиграв, самоуничтожилась. Здесь люди первой категории видят предательство. Да, они сами же поддерживали перестройку, они тоже хотели покупать джинсы и не стоять в очереди за холодильником по три года. Свобода говорить? Да. Но это не было главным, более того, сейчас они считают, что рты надо заткнуть многим. Но вся ненависть почему-то направлена в сторону когорты так называемых либералов. Последним приписываются и все беды, случившиеся со страной в девяностые годы, и существование на американские дотации. Вообще, это всегда было самым мощным способом уничтожения оппонента – обвинение в продажности. Эта мысль – она не твоя, тебе ее внушили, ты куплен, тебе платят за эту пропаганду. Первая категория любит говорить и о богоизбранности русского народа, равно как и о богоизбранности царя, параллельно осуждая и национализм. Возвращение Крыма для них – повод начать воспринимать руководство как божественное. Нас будет гнобить, нас будут задвигать, но мы выстоим, чем больше нас пытаются давить, тем мы сильнее. 'Вот бы договориться с Китаем и закидать Америку ядерными шапками' – грандиозно рассуждают они. Но после Крымской и Донецкой весны русская экспансия, похоже, ушла в спячку, как тот медведь, стерегущий свою тайгу. Западные страны коварно ощетинились возгласами о не легитимности и ввели против России экономические меры, подтвердив логику мировоззрения первой категории. Теперь стало очевидно, что возникший кризис – из-за них, из-за врагов. Экономика страны, которая так и оставалась зависимой от технологий, пошатнулась, а валюта прямолинейно полетела в пропасть. И именно санкции, на самом деле довольно легкие, если учитывать реальные возможности вводивших их, привели к тому, что страна с пути экспансии тут же слезла, идеи в духе 'своих не бросаем' были забыты в контексте к будущему, а применялись только к успешной Крымской кампании. Акт воссоединения был символичным, Тупин прямо назвал полуостров сакральным местом. Но сакральным был скорее всего сам факт возвращения, что мы вновь империя, что нас все будут бояться и мы всем покажем кузькину мать; и это одухотворяло небывалой гордостью и давало существованию людей из первой категории смысл, выраженный в причастности к великому.
Все внутренние трудности первая категория списывала на врагов, не забывая находить трудности более глубокие у самих врагов. Но по логике этих людей коварные враги не только отсиживались за океаном. В окружении хитрого прозорливого Президента таким врагом был каждый второй. Экономические провалы очень легко связывались с некими 'либералами' в Правительстве, тянущими страну назад. Пятая колонна так расширила свое влияние, что уже трудно было понять, где она перерастала в шестую. Один, пусть и такой гениальный правитель, как Тупин, не способен углядеть за всеми ворами-чиновниками.
Люди из этой категории искренне считали, что ударить по противнику ракетой... А почему бы и нет? Самые передовые из них были готовы отдать все свое свободное время, чтобы маршировать стройными колоннами на разрешенных митингах, на забрасывание посольств неугодных государств помидорами и перетирания в комментариях. Нет, трудно тут удержаться от шутки, что комментарии эти были на американском сайте, а ездили они на немецких машинах, с наклейками 'На Берлин!' Мы не хотим их осуждать, и тем более считать, сколько получали работающие в Ольгино.
Обратимся в прошлое и вспомним, когда Сталин планомерно ликвидировал ленинскую гвардию, что именно такие люди громче всех скандировали 'Смерть подлым контрреволюционерам!', разоблачая змей болот бухаринцев. А где же была данная категория во времена Романовых? Славянофилы? О нет! Что Вы! Это были интеллектуалы, искавшие лучшие пути развития в дискуссии. Увы, приходиться признать, что подобная категория оказалась порождением тоталитарного режима, но не желает отмирать. 'Мы будем сильными, если каждого десятого посадить на кол. Нам нужна рука, способная нас пригвоздить. Самоорганизовываться мы не умеем', – делают вывод они. Да, очередное противоречие – что же это за народ, который нужно пинать, чтобы он мог совершать какие-то действия? 'Умом Россию не понять' – хороший аргумент. Но лучше ли от него живется обывателям? Терпеть? Держаться? Что ж, спасибо за этот удел, когда-нибудь и нам прибудет, остается только верить.
Вторая категория представляет собой полнейшую противоположность первой. В нее входят ярые противники режима. Они ведут свое происхождение из абсолютно разных представлений о власти, от фашиствующих националистов до анархо-утопистов; среди них были как скромные интеллектуалы в очках и с тремя высшими образованиями, так и бритоголовые молодчики с бейсбольными битами. И часть зовет на площади 'здесь и сейчас', а часть (те самые 'интеллектуалы') смиренно признает, что 'народ не готов', 'нас пока никто не понял', 'наши идеи еще осуществятся в будущем, а пока мы родились не в свое время'. Агрессивные молодчики одержимы непреодолимой жаждой крушить, в то время как интеллектуалы выступают категорически против смертной казни, ношения оружия, поскольку сами боятся совершить ошибку даже в какой-то мелочи и им проще списать все на несправедливость, судебную ошибку и прочее, что позволит развить им новую волну возмущения вопиющим ограничением свободы. Можно сколько угодно жаловаться на цензуру, быть может, будущие поколения еще познают на себе в разы более сильные ограничения, но в этот период цензура была уж точно не сильнее, чем во в имперские и советские времена. И в интернете на раз-два можно было найти статьи, где детально и подробно раскрывалась вся подноготная действующих лиц. Их биография, их тайная деятельность, призывы к борьбе – все было. Реальные попытки изменения вызывали грусть. Конечно же, люди из данной категории сейчас же ответили бы, что любой человек дорожит своей жизнью, а с учетом ОМОНа и Росгвардии, способных применять насилие против безоружной толпы – мало кто готов бороться за свободу. Да, все видели эти разгоны, видели людей, увозимых в отделения. И люди из первой категории вскричали бы на это: 'И правильно, расстрелять бы лучше этих возмутителей спокойствия'. Но насколько адекватны были требования протестующих? При первой же попытке объединиться в некую общую силу, способную противостоять столь ненавистному им режиму, все оборачивалось крахом. Лидеры протестного движения завидовали друг другу, мечтая вырвать пальму первенства. И все это выливалось в главный аргумент людей из первой категории – а кто, если не он??? И не было никого, и казалось, что так было всегда, как луна и звезды. Но ведь отчетливо понятно, что даже самый идеальный режим не вечен. И первая категория додумывала. И приписывала Верховному воображаемых советников, благодаря которым он в курсе всех событий, все успевает, и, возможно, где-то тайно, в секретной лаборатории выращивает преемника. Но и вторая категория додумывала. И рисовала в своем воображении картину народного бунта, массового, с последующей публичной казнью всех неугодных, всех служивших режиму, всех, не успевших эвакуироваться в свои заграничные особняки. Вторая категория зачитывалась статейками в духе 'Сколько еще продержится Тупин', пусть даже и сроки из прошлых статеек давно минули. В этом они, право слово, ничем не отличались от провластных горе-экономистов, предрекающих скорейшее падение доллара.
Третья категория обывателей – самая массовая. Она ничего не хочет. Единственная ее цель – добыча хлеба насущного и вытягивание семей из трясины голода. Ее мнение можно охарактеризовать следующей фразой: 'Власть не идеальна, чиновники все воруют, верхушка пытается что-то сделать, что-то получается, что-то нет'. Они близки к первой категории тем, что любовь у них связывалась с конкретными лицами, но в отличие от них, ненависть не концентрировалась на конкретных национал-предателях, а направлялась на образных 'плохих бояр'. И они могла даже, как и вторая категория, почитать 'правду' о виллах, машинах, связях меж собой власть имущих, и было у них не столько осуждение, как у второй, или уверенность в клевете, как у первой, сколько легкая зависть: 'Они смогли, а мы вот пашем здесь. Я-то смог украсть с работы степлер, ручку, да пару батареек – а они? Они вывозят грузовиками, самосвалами – что мне мой степлер!' Обыватель никогда не поднимал себя до вершин, удерживая себя в определенных рамках, даже кастах. 'Да образование сейчас и не получишь', 'Везде нужно давать взятки', 'На работу без связей не устроишься', 'Куда катится наша молодежь?', 'Медицина стала совсем ужасной' – вот такая народная мудрость исходит из их уст. Они с удовольствием посмотрят видеоролик, где пассажир машет перед контролером сотней использованных билетов, и тот, бедный, вынужден проверять каждый из них. И, конечно же, их симпатии на стороне шутника-безбилетника! Они любят обсуждать знаменитых людей, перетирать им косточки. Да, их очень волнует чужая жизнь. Они очень любят сравнивать себя со знакомыми, например в воспитании детей. Любят они высказывать претензии и своим чадам: 'А вот другие дети... О, они любят своих родителей, не то, что ты у меня! А вот другие родители... Они так не заботятся, как я о тебе!' Впрочем, это пример конкретный, показывающий образ мыслей некоторых представителей данной категории.
Пока эти люди сыты, пока они готовы немного перетерпеть, закрыть глаза на что-то – перемен нет, а есть одна стагнация. Они не осуждали маленькие погрешности: если в супермаркете дед набил себе карманы конфетами и был остановлен бдительной сотрудницей на кассе, то все они – даже стоящие в соседней очереди, будут на его стороне. Даже находятся среди них те, кто предлагает оплатить конфеты, чтобы не вызывали милицию. 'Бедный, не на что кушать', – качают они головами, при этом иронизируя: 'Ишь ты – к старости на сладенькое потянуло!' И они красиво рассказывают об исторических ошибках революции, о гражданской войне, о тринадцатом годе, что прервали поступательное развитие, о происках врагов и так далее, но потом добавляют, что очень жалеют о распаде СССР и вспоминают социализм с огромной ностальгией. Они хотят спокойствия, и революция (да и любые реформы, не связанные с прямым увеличением их доходов) с их точки зрения ему могла помешать. Но они не представляют себе тех эмоций, тех чувств, что дарит революция – истинно народная революция. Для поверивших в обещания, обиженных 'угнетателями' ощущение народного подъема как первая любовь, как первый поцелуй, может быть и сильнее. И пусть чувство причастности также чувство обывательское, неважно. Зато с каким удовольствием они будут крушить! Но то когда грядет час, а пока они в своих антиреволюционных настроениях объединены не меньше. Контрреволюция тоже всегда держалась на консервативной идее и вере. И вера опять подразумевала причастность. Эта причастность могла вдохновлять как ни одна другая, объединять сильнее, чем фанатов на матче их любимой команды, на концерте любимой группы или молящихся в церкви. Революция – романтическое понятие, а где любовь – там и кровь. И конечно же, они правы, выступая против насилия и заявляя, что эмоции можно найти, занимаясь экстремальными видами спорта. Но и напоследок, словно оправдываясь, они позиционируют себя не как формалистов, вытягивая из ногтя причины для критики, имеющие логичное объяснение.
В качестве ощущения свободы люди из третьей категории допускают критику властных структур. Они складывают анекдоты, басенки, приговаривают: 'Все чиновники воруют' и так далее. Они шутят про Правительство, про налоговую обираловку, про уровень жизни, про политические проблемы других стран, на внутренние несуразицы отзываются фразой 'Это Россия' и так далее. Вот это действительно настоящая свобода! Шутить про цвет трусов верховного главнокомандующего! Что ж, если говорить серьезно, то любой перевод суждений о власти в подобную обывательскую форму сакрализирует ее, убивает малейший проблеск мысли об ином пути. И если вспомнить Советский Союз, то и там шутили про партию, и как шутили иносказательно!
Так в чем связь между этими категориями? Уровень свободы, да? Вы скажете, что человек изворачивается, обходя это чудовище, которое, как известно, озорно, обло и лаяй, и действительно, его заторможенная реакция на события напоминает медленно ворочающегося в своей норе и выбрасывающего снопы пламени гиганта, наказание от которого неизбежно, но если допустить, что гигант разумен, то разве вредит ему эта обывательскость, эта ирония? Неужели ему нужны марширующие? Мы говорим, что историческая память сохраняет личностей, которые властвовали прямо, правя, либо воздействуя на умы каким бы то ни было образом, то есть именно власть интерпретируем как основной показатель человеческой успешности. Почему – потому что власть позволяет менять не только себя, но и окружающих, значит, быть успешным – изменить не сколько себя, сколько окружение, вывести свои идеи из дебатов 'я сам внутренний – я сам общественный' вовне себя, изложить их миру и реализовать путем вовлечения в подобные внутренние диалоги абстрактного человека. Логично, что чем подобных особей будет больше, то тем успешнее может считаться плод действий твоей жизни. Мы говорим о людях, выполнявших свою работу хорошо не в контексте их собственных заслуг, причинах, возможностях, но в первую очередь в контексте, примере, который они дарят окружающим. Мы говорим о величайших соотечественниках в порыве патриотизма, да, но и подразумеваем, что 'они смогли – и мы сможем', значит их величие определилось тем влиянием, что они оказали на нас, тем, что вдохновение продолжает жить даже спустя годы после активной деятельности гениев. Говоря о том, какие цели преследует власть, мы видим целый спектр методов, которыми она может пользоваться. Они прекраснейшим образом укладываются в перетертую концепцию кнута и пряника. Цель власти – властвовать, а какими способами она это осуществляет – ее выбор. И в этом и проявляется ее свобода – вправе выбирать. Аналогично у подвластных есть свобода подстраиваться в строго отведенных рамках. Если рамки узки, то их легче разорвать и вынести наружу, вплоть до физического устранения тех, кто рамки эти устанавливал. Широкие рамки позволяют жидкости свободно вариться в этом котле, бульонировать, булькать и крутиться. Иным словом – жить. И если подвластные живут, то это и есть заслуга власти, дающей подобную возможность. Но стоит нам взглянуть с революционной точки зрения, близкой второй категории, отринув модные нынче примиренческие соглашательства в духе 'у всех были ошибки', 'каждый по-своему был прав', 'были перегибы у тех и других' как не имеющие никакого отношения к анализу ситуации, выражающие пустозвонство и пустое красноречие, то мы окажемся перед прямым и неприятным фактом: любая власть коренится на подобной обывательскости, пока есть эта снисходительная критика, есть и власть, пока есть оторви-головы, орущие лозунги, вызывающие дикий ужас у остальных, есть власть, пока слово анархия символизирует собой беспорядки – власть будет существовать и благоденствовать. Лозунг свободомыслия с точки зрения самых свободомыслящих может быть всего один – 'убей в себе государство', ибо пока сознание мыслит в государственном смысле, оно не может видеть альтернативные пути развития человечества. Нельзя утверждать, что отказ от государственности – прогресс далекого будущего, это вообще тема для отдельных работ, и в том числе работ психологов, тех, кто изучает мотивацию человека и мотивацию общественных групп, а не только экономистов и политиканов, давно обживших это рыбное местечко; но нужно понять, что в рамках определенного состояния сознания свободомыслие невозможно, и анекдоты про партию жуликов и воров не есть проявление свободомыслия, а напротив, как раз-таки проявление зависимости, несознательности и слабости.
Да, указанные в начале группы условны и схематичны. Можно выделить категорию, находившуюся на грани первой и третьей. Она выступает за действующую власть, приговаривая 'А если не Тупин, то кто?', на все предложения альтернативных кандидатов ссылаясь на отсутствие у них необходимого опыта. О том, что у Тупина на момент прихода к власти его не было, они и не думают или умалчивают – хотя, с другой стороны, зачем опыт посланному свыше? Всем противникам они советуют не тратить время на разговоры, а больше работать, а также самосовершенствоваться. 'Вы выступаете против коррупции, значит сами никогда не врете? Врете же, как миленький!' Обычно данную подгруппу составляли люди очень сообразительные и флюгерообразные, они понимали сущность режима, может быть даже лучше чем вторая категория, но были готовы получить свою долю при нем, и для этого принимали власть целиком и полностью, лишь для приличия заслоняясь фразами 'Российское единство' мне многим не нравится', 'есть вещи у Тупина, которые мне не импонируют' и 'в стране должна быть сильная оппозиция'. Другое дело, что было бы ненормально, если бы все решения Тупина, пока не причисленного к лику святых, были безошибочными (как бы ни был он уверен в этом), а если бы оппозиция на самом деле существовала и имела какую-нибудь силу, то, безусловно, попыталась бы смести режим.
Еще в школе детям даруется власть – кто-то становится старостой класса, и, когда учитель уходит, начинает забирать дневники за малейший писк. И он горд, что собирает их! Он чувствует значимость этого, и не столько он хочет унизить провинившихся, сколько просто показать или сымитировать факт добросовестной службы. Или, когда дети рассказывают друг другу правила на перемене. Все ли строги? Сознательно противопоставляя себя учителям, осознавая свою общность, дети могут закрыть глаза на невыученное правило и поставить галочку. И если обман вскроется, будут изворачиваться до последнего. Корень всех личностных особенностях в детях, смотрите на детей, взрослые уже ничего нового не привнесут, но дети будут жить. И когда они будут жить, жизнь закроет эти расползающиеся сейчас в разные стороны особенности, сотрет, обточит. Как есть и неформальные лидеры, но сколько среди детей тех, кто хочет быть взятым под крыло? Как они будут гордиться дружбой 'с самим'? Вот она, вся будущая обывательскость! Вот кто потянется за силой, нет, не за какой-то властью, но за силой. Они будут идти за силой, что сильнее. И если сейчас у власти сильный правитель, как Тупин в наше время, они будут вместе с ним. Далее остается достроить полную картину мира, сложить паззл воедино. Ошибки политики вызваны недобросовестной работой чиновников, которые игнорируют поручения, относятся к ним халатно, а то и открыто работают на врагов. Поиск врагов также кроется в детстве, когда дети разбиваются если и не на открыто враждующие группировки, то на по меньшей мере друг друга недолюбливающие.
Но в последние годы выделилась и ярко оформилась новая категория людей, которых я и отнес в четвертую группу. Это предприниматели, и предприниматели молодые, не те, кто выскочил в девяностые, но кто начал сейчас, имеет новые идеи и готов добиваться их реализации. Последнее и есть то, что отличает их от входящих в первые три группы, тяготеющих к прожектерству. Да, люди этой группы мало говорят, не строят заумных теорий, не ищут виноватых, а прямо воздействуют на экономику страны, увеличивая конкуренцию, создавая конечный качественный продукт и рабочие места. Особенно приятно, что среди подрастающего поколения мыслящих таким образом становится все больше, и я регулярно сталкиваюсь с ними в 'бизнес-юности'. Это молодежь, которая не собирается ждать помощи от государства, готова рисковать, брать на себя ответственность и сама готова решать проблемы нашей страны, повышать конкуренцию, уровень обслуживания. Они преображают наши города в том числе и эстетически, позволяют потребителям получать необходимые продукты и услуги. Это люди, выросшие во время, когда слово 'бизнес' ассоциировалось с чем-то иностранным. Но молодые предприниматели показывают, что и в нашей стране можно наладить производство. Пока правительство не в состоянии решить экономические проблемы, они берут на себя развитие новых технологий, запускают стартапы и развивают инновационные технологии. Эти люди видят цели и к ним стремятся.
Да, можно в четвертую группу выделить и предпринимателей среднего возраста. Но здесь речь не сколько о возрасте, сколько о подходе к ведению бизнеса. Сейчас основной тренд – активное использование интернет-среды и продвижение бизнеса через нее. Не все проекты удается реализовать сразу же, но ребята не жалуются на законодательство, препоны, отсутствие поддержки от государства, а находят возможности для развития своего дела. Именно за ними и есть будущее России. Именно они и помогут нам осуществить прогресс, поднимут экономику, а не ведущие пустые споры об идеальной форме власти, гипотетических переменах и уж тем более не ходящие по улицам с кряканьем и выкриками, пусть даже и правдивыми.
А что режим? Режим пусть и впрямь оценивают потомки, быть может, они смогут пожить в более прогрессивное время, а может, и нет. Время рассудит всех.
Антон, прочитав статью, покрылся завистью и выдал злобную рецензию.
В своей статье Михаил умело рассортировал людей по отношению к государству, но умело умолчал про такое понятие, как иерархия. Но как можно говорить про государство и не говорить про иерархию? Иерархия – это незыблемая основа любой государственности. Поэтому с точки зрения анархизма – иерархия зло сама по себе. А с точки зрения любого другого подхода, мы можем построить систему сдержек и противовесов, когда нижние элементы держат под контролем тех, что выше. Однако всегда идет в тупик система, когда при движении вниз по иерархической лестнице увеличивается доля гнева. Каждый следующий нижестоящий начальник увеличивает уровень своего гнева в адрес стоящих еще ниже, чтобы отыграться за гнев, полученный им самим сверху, чтобы выплеснуть, передать этот гнев им. То есть это сумма гнева, полученного сверху ('Директор передал, чтобы вы срочно все это сделали!' и гнева, добавленного дополнительно от себя: 'А что же вы раньше-то это не сделали, идиоты!'). Представьте, сколько в итоге долетает до самого последнего работника! И он либо отрешается от всего ('Что бы я ни сделал, всегда найдут повод придраться'), либо лебезит, мнит, жаждет подняться, чтобы получить себе хотя бы одного подчиненного. У многих получается, и вот – долгожданное повышение. Сразу трое под тобой. Ох, теперь-то можно оторваться. Как там меня гнобили все время? Я им скажу еще более жестко, они у меня все сейчас попрыгают! Так-то! Как все это происходит в реальности? Ведь мы видим примеры если и не дружбы, то порой очень душевных отношений с руководством. Так что же тогда выше – система или характер? Критики общественного равенства отмечают, что при декларируемых одинаковых возможностях для всех всегда найдется тот человек, что за счет своих внутренних качеств захочет возвыситься над толпой. И остальные пойдут за ним, ведь быть ведомым проще, это означает переложить с себя груз ответственности на кого-то, а за себя сказать: 'А что я? Мы выполняли приказ, ослушаться не могли'. Значит, прежде чем говорить об изменении структуры общественных отношений, следует говорить о менталитете людей. Но насколько он подвержен изменениям? Наивно говорить, что 'люди априори злы' и наоборот, 'люди от природы нацелены на кооперацию'. Мы прекрасно видим, как даже в похожих на первый взгляд структурах взаимоотношения в корне разнятся. Здесь дело, конечно же, и в личностях, и в уживаемости, но очевидно, что есть системы, благоприятствующие человеческой открытости и напротив, стравливающие людей. И здесь есть смысл говорить, что взаимодействие должно ставиться выше конкуренции, которая должна иметь место в реальном производстве. Но в мире идей, который выше мира материального, люди обречены, если будут конкурировать, и способны на прогресс, когда стремятся к сближению и ищут точки соприкосновения. Или наоборот? Альтернативные идеи вызывают возмущение, провоцируют сознание на более активную работу, и через интерпретацию ошибок происходит перерождение идеи в новой, более совершенной форме? Да, очевидно, что тут на лицо все та же диалектика. Но противопоставление тезиса антитезису не есть конкуренция, а синтез имитирует собой вовсе не дружеские обнимашки победителя с побежденным, но некую новую субстанцию, составленную из предыдущих формулировок. Таким образом, это именно кооперация. Действительно, конкуренция способна порождать и всегда порождает в человеке высшие способности, это является подвидом общего случая, когда экстремальные условия, дедлайн пробуждают до сей поры скрытые возможности личности. И именно этим конкуренция полезна – она не является опасной, как иные вышеописанные ситуации (не хочется приводить тут каноничный пример с полярным летчиком и белым медведем). Но здесь мы можем взять экономику и посмотреть, как менялась экономическая мысль на протяжении двадцатого века. Как идеи о свободном рынке были сильно изранены марксизмом, а потом опрокинуты кейнсианством. В итоге же командная экономика оказалась не способна к реформам (хотя, казалось бы, когда ты можешь отрегулировать абсолютно весь рынок, сделать это проще, чем когда ты можешь оперировать только объемом денежной массы, процентной ставкой и уровнем экономической свободы с помощью законодательства), а кейнсианская модель также подошла к своему закату, уступив место монетаризму. Но конкуренция и кооперация абсолютно при любой из этих моделей шли в связке (собственно, впоследствии и выяснилось, что обе эти школы говорили, в целом, об одном и том же, различая лишь роль денежной массы), их можно было применять как к рациональному экономическому выбору, так и к личной психологии.
И с точки зрения экономики, как бы ни хотели представители второй категории обвинить действующий режим в тоталитарности – конкуренция цвела, даже несмотря на все монополии и наличие ведущей партии (внутри нее она была весьма сильна). Но в целом режим был сер, скучен и типичен, хотя и проявлял порой способности к неожиданным шагам. При всей своей депрессивности, в нем регулярно проскакивали нотки для будущего обновления, равно как и выживали люди, способные на обновление ментальное.
Как мы видим, Антон толком и не нашел, к чему в статье придраться, и в итоге пустился в пространные рассуждения около темы. Он и сам с грустью признал позже, что деление в целом верное, но конечно же 'четвертая категория вымышлена, ведь мы разбираем тут людей не по профессиям, среди предпринимателей есть все три категории, равно как среди школьников, пожарников, рыбаков и бомжей'.
Описание первой категории доставило ему наибольшее удовольствие. Антон посчитал, что оно написано под влиянием его позиции и вспомнил, как однажды он отправился в отпуск в далекий северный город. Многим бы это показалось необычным: вместо того чтобы валяться на пляже или отдыхать активно – ехать в подобную дыру. Но Антон умел находить прелести и в подобных дырах. Находил он там и собеседников для продавливания своих интересов. И вот один такой попался и на сей раз. Антон, привыкший наигрывать свою роль перед пустотой (даже обвиненный раз одной знакомой девушкой в постоянном ношении масок), показательно хмыкнул перед телевизором, бодро вещавшим об успехах российского сельского хозяйства. Он еще не знал, что за столом сидел Патриот. Патриот искренне возмутился подобным наплевательским отношением к достижениям своей страны. Антон огрызнулся, дескать, разве телевизор не лжет? Какое это имеет отношение к реальным достижениям? Этой провокации Патриот уже снести не смог. Последовала длительная тирада, изничтожившая доводы Антона в прах. 'А что ты знаешь о жизни? Ты приличный парень из столицы. Ты хоть раз в жизни дрался? Так, чтоб насмерть, чтобы тебя хотели убить? Нет? А я не один раз, я был на грани, в нашем маленьком городе ты должен был уметь постоять за себя. Поэтому не стоит тебе рассуждать, чего не понимаешь. С приходом Тупина Россия расцвела. И расцветет теперь еще больше! Кто из бывших руководителей был лучше него? Уж в двадцатом веке так точно никто! Тупин – это подарок судьбы для нашей страны, мы должны гордиться таким сильным, мужественным руководителем, очевидно, что при нем Россия наконец поднялась с колен, мы начали восстанавливать наше былое величие! А такие как вы – не верите в это, только гундите. А сделайте что-либо сами, если вам так все не нравится! Я не спорю, 'Российское Единство' не идеальная партия, но у кого не бывает ошибок? У того, кто ничего не делает, как такие 'болотные', как ты! Я вот, например, после того, как обрел веру, занялся благотворительностью и помогаю детям. А вы можете только критиковать. И все. Порой мне кажется, такие люди даже нужны, чтобы высмеять вас, как горе-противников'.
Антон не желал сдаваться, он возражал по мере сил. Он привел в пример выступление самого Тупина, в котором он на вопрос, какие самые серьезные из совершённых им ошибок, ответил, что их, пожалуй и не было, он привел в пример противоречия в его выступлениях разных лет, и, наконец, вспомнил предвыборные обещания того за три предыдущие кампании. Что же в ответ? В ответ он услышал один довод: не верю! 'Как я могу верить людям со взглядами, подобными твоим? Вы наслушались своей либеральной пропаганды, вами манипулируют, вам лишь бы где-то найти грязь, хоть малую капельку'.
Антону было глубоко обидно за причисление его к либералам, а уж тем более к лжецам, и, подчеркивая свою воображаемую эрудицию, он вспомнил одного из апологетов либерализма Карла Поппера, предположив, что тот 'наивно противопоставляет тоталитаризм и демократию в том смысле, что не учитывает вариант, когда народ, подвергнутый идеологической обработке, готов массово голосовать и следовать за тираном, выходить на демонстрации в его поддержку и самим, без обращения в карательные органы, очищать общество от инакомыслящих'. Но как бы Антон не намекал при этом на оппонента, излагал он свою мысль, до предела сглаживая острые углы и пытаясь найти какую-то общую грань соприкосновения. Ответом на свой аргумент про новочеркасские события как пример тоталитарности он вновь был ошарашен. 'Я впервые об этом слышу, но даже если и такое было, то органы правопорядка действовали абсолютно верно. Я даже представляю себе эту картину. Собралась толпа. Все орут. Потом кто-то крикнул, мол, давайте камни возьмем. Начали кидаться. И это уже толпа, которую нельзя остановить. Молодцы, что подавили'. Столкнувшись с подобной аргументацией, Антон растерялся. Да, много позже он нашел десятки, сотни доводов, чтобы припечатать этого незнакомца, но прямое неверие подкосило его. 'А что – может он и прав? А представить если, что есть некий тайный 'Большой Бредлам' или 'Бильдербергский клуб'? А как они относятся ко всевозможным 'левакам'? А что, если они считают, что определенный процент личностей с подобным мировоззрением идет на пользу – и пусть будут? Пусть показывают неосуществимую альтернативу! Должны же быть в организме бактерии – как проводят прививки? Вводят антитела, развивая у организма защитную реакцию. А что, если построение социализмов и было глобальным экспериментом, но провальным, показавшим нежизнеспособность марксистских систем? А что, если они и сами понимают тупик капитализма и ищут способы перестройки, но не готовы тыкать наугад, а им нужна уверенность в действенности методов??? Но да ладно – а мужик этот почему меня причислил к либералам? Конечно же, мне близки идеалы свободы личности, но для меня либерализм видится буржуазной идеологией. Но сейчас, и впрямь, пошла мода обзывать либералами всех 'иных', видимо, по причине крайней слабости либеральных идей при нынешнем уровне жизни, по причине того, что их очень легко высмеять. А сейчас идеологических противников никто не отправляет добывать руду или в палату номер шесть. Сейчас их размазывают информационно. Да, век информационных войн, что ни говори. А на войне ты поверишь противнику? Тот скажет, 'ладно, я пока не стреляю'. Ты поверишь? А не ловушка ли это? Помнится, Наполеон в России возмущался, что война ведется не по правилам, я мол пришел сражаться, а вы все отступаете. А что за правила такие, месье? Кто Вам их придумал? Ваше богатое воображение? А что же оно тогда не посоветовало Вам, как победить отсталую немытую Россию? Мужики с вилами? Генерал Мороз? Нет никаких правил – и никогда нельзя верить тому, кто враг. А так получилось, что мы сейчас в разных окопах. Но кто же прав? Неужели тут именно тот случай, когда правда не прячется посередине, а полностью принадлежит одному из нас? Думается, если режим будет заменен, то прав буду я, и он это признает. А если нет... И пока нет... Пока прав он, необходимо это признать'.
