Текст книги "Второе Пришествие (СИ)"
Автор книги: Николай Коровин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 42 страниц)
Но в России описываемую пору забастовки если и случались, то после очень длинного периода невыплаты зарплаты. Поразительно: люди трудились бесплатно, но все равно приходили на свои места! Что это, наивная вера? А может быть, долг? И нет, и нет. Это безысходность, и ничего более.
Солнце стояло в зените, ярко озаряя Москву... Орлы, не рубиновые звезды, блестели над Красной площадью. На горизонте клубились легкие тучи, постепенно удаляясь, поэтому солнечные лучи освещали малую часть Кремлевской стены, а та часть ее, что была скрыта за елками, оставалась довольно сумрачной. Ленин вышел из ворот, находящихся в Спасской башне. Куранты пробили какое-то число раз – он не успел посчитать. Расстилавшаяся перед ним площадь была безлюдна и бескрайня. Ленин повернул налево и пошел параллельно стене. Да, там стояло его многолетнее пристанище. На мавзолее были все те же пять букв. Ленин поднялся по ступенькам, но в Мавзолей заходить не стал. Он подошел близко к самой стене и стал мельком просматривать таблички. Некоторые фамилии были уже знакомы ему, часть людей он знал лично. Он погрузился в воспоминания, во всем теле его ощущалась неимоверная легкость и даже в какой-то степени влюбленность. И действительно, здесь обрели свой покой две женщины, оставившие наибольший след в его душе: Надежда Крупская и Инесса Арманд. Сначала он вспомнил одну, потом другую, потом обеих вместе. 'Вот бы и их так прооперировать... Да и не только их, а идейных коммунистов. Что я сейчас могу предпринять один?' Он отвернулся от стены... Площадь постепенно заполнялась народом. Сначала людей было не очень много; это были отдельные пешеходы, медленно прогуливавшиеся без какой-либо определенной цели. Потом стали появляться семьи со смеющимися и играющими в догонялки детьми. Дети суетились, некоторые клянчили у родителей те или иные вкусности. Солнце поднималось все выше, озаряя купола Соборной площади. Пока Ленин любовался этим зрелищем, на площади появилась ватага пионеров в парадной одежде с барабанами, они старательно и упорно маршировали, выкрикивая 'ура!' Потом остановились, резко обернулись и запели 'Интернационал'. Ленин немного смутился, но стал полушепотом подпевать. Допев, пионеры тем же маршем и с барабанами удалились с площади. Самым странным во всем этом был пожалуй не сами по себе поющие пионеры, а реакция других посетителей площади, точнее ее полное отсутствие. Не успел Ленин приметить эту странность, как на смену пионерам вышли девушки-пионерки. Они были также парадно одеты и также били в барабаны. Петь они ничего не стали, пересекли площадь и скрылись. Однако по мере их удаления, невесть откуда вдруг вырисовался мальчик с гладко выбритой головой; он держал за спиной охапку одуванчиков и побежал за девочками, намереваясь вручить ее одной из шествующих. Появилась бригада по сбору макулатуры, один из ее агитаторов начал приставать к гражданам: 'Товарищи, у кого есть старые газеты? Старые газеты! Сдаем товарищи, все на борьбу за сохранение дикой природы! Сохраним советские леса!' Тем временем внимание Владимира Ильича привлек транспарант, висевший на противоположной стороне площади на одном из домов. Там на красном фоне красовалась надпись: 'Слава Великому Октябрю', а под надписью стояли две даты – 1917 и 1957. Ленину вся наблюдаемая им картина показалась странной, еще более странным ему показался тот факт, что никто из проходящих мимо на него внимания не обращает. Тогда он все-таки решил куда-то скрыться с этой площади, коли на ней творились подобные странные вещи. Внимание его привлекла открытая в Мавзолее дверь. Ленин устремился к ней, однако уже дойдя до нее, перед ним словно из воздуха материализовались два огромных охранника. Ленин сконфузился и не нашел ничего лучшего, как достать из кармана пиджака партийный билет, с которым не расставался даже в загробной жизни, и предъявить им его. 'Здравия желаем, Владимир Ильич! Что-то Вы сегодня загуляли!' – гундящим гулким голосом произнес один из охранников. Но Ленин не слушал его, а обреченно устремился вниз по лестнице. Кивнув охраннику, стоящему на повороте, Ильич вошел в ярко освещенную залу... Она была и правда освещена очень ярко, под потолком висела гигантская люстра, наподобие той, что в Большом театре. Посередине залы находился огромный хрустальный гроб. Крышки не было, и в гробу лежал в полной парадной форме генералиссимуса Советского Союза... Иосиф Виссарионович Джугашвили, Коба, вошедший в историю как Сталин. И едва Ленин взглянул на него, как Сталин кашлянул, открыл глаза и стал приподниматься. 'А-а-а', – вскричал Ленин и проснулся...
Светало, но солнце еще не взошло. Бок с наибольшими шрамами от операции покалывало. Ленин привстал, подошел к окну, посмотрел на улицу, окинул взором сад, потом взял со стола таблетку, налил воды в стакан и проглотил, тотчас же запив ее водой. До звонка будильника оставался час, Ильич вновь лег и задремал. Больше ничего интересного в ту ночь не снилось...
Утро оказалось пасмурным и от него веяло неприятной прохладой. Именно на эту дату, апеллируя к своим знаменитым апрельским тезисам, прозвучавшим сто один год назад, Ленин запланировал проведение встречи с рабочими одного довольно известного и крупного московского завода, которые уже пару месяцев не получали заработную плату. Ильич уже давно понял, что переоценил возможности телевидения: массово влиять через него на коллективное сознание можно только составляя полную программу передач и определяя список выступающих лиц и временные рамки для их выступлений. Поэтому он решил вернуться к старинной и проверенной тактике, работе на местах, благо эти места все еще оставались, хотя пролетариат в том смысле, который вкладывался в это слово сто лет назад, растворился в общей массе. Да и что Ленину еще оставалось делать? А не делать ничего он уже не мог.
Основные вопросы, которые он пометил в своей памятке перед выступлением, были следующими: политическая пассивность рабочего класса; лояльность к классу эксплуататоров; готовность кричать 'ура' только на лозунги; неготовность к ведению реальной классовой борьбы. Надо отметить тот факт, что хоть Ленину и выделили личного водителя, на это выступление он ехал в обычном троллейбусе. Народ привычно узнавал бывшего вождя и фотографировался – Ильич к подобному вниманию уже привык, благо отношение к нему было в большинстве своем теплое. Надо признать, что рабочие тщательно подготовились к приезду Владимира Ильича. Была подготовлена небольшая трибуна, прямо около цеха, над ней водрузили найденное где-то в закромах мятое знамя. Не успел Ленин появиться на противоположной стороне улицы, как все уже знали, что он здесь. Подобные слухи проскакивали полчаса, но сейчас все говорили абсолютно уверенно: 'он прибыл'. Однако на проходной начались проблемы. Охрана, получившая строгое указание от руководства завода, под всяческими предлогами отказывалась пропускать его на территорию. Как мы помним, при возвращении в Россию Ленину торжественно подарили паспорт гражданина – как бы он без него смог зарегистрироваться для участия в выборах – но охрана уверяла, что паспорт просрочен, ибо выдал не в сорок пять лет, а значительно позже. На проходной Ленина уже ждали работники завода; осознав, что паспортная заминка может затянуть дело, рабочие указали Ленину на ряд дыр в заборе, и вождь мирового пролетариата проник на территорию вот таким забавным пачкающим (особенно весной!) способом. Охрана действовала вяло, никто не вышел за пределы КПП, возможно побаиваясь озлобленной толпы, но скорее не имея предписаний насчет дыр.
Ильич взобрался на импровизированную трибуну, и выступление началось. Рабочие слушали со вниманием, речь периодически прерывалась аплодисментами, криками 'правильно!', 'долой буржуев!', 'верните наши деньги!' и прочими. Ильич предложил им сейчас же начать бессрочную забастовку, а также выступить со всеобщим призывом к рабочим соседних предприятий, да и в целом ко всему прогрессивному человечеству. Однако когда дело перешло от выкриков к чему-то более серьезному, в нестройных рядах наметилось подобие сумятицы. Порывы Ильича поддерживались не очень долго, он заметил, что часть рабочих постепенно отсоединилась от толпы слушателей и удалилась. 'Представьте, представьте, что этот завод стал бы вашим! Вы были бы единственными хозяевами! Вся прибыль от производства тогда оставалась бы в ваших карманах, не пришлось бы делиться с хозяином, который сам-то ничего не делает!' – кипятился Ильич. 'Почему же не делает? Делает, – раздался робкий голос из зала. – Кто заказал станки из-за границы, на которых мы работаем теперь? Новые станки – высший класс! Работать одно удовольствие!' Среди толпы прошел шепот одобрения.
'Итак, товарищи, мы сейчас имеем удовольствие наблюдать, что в наши ряды затесался буржуазный наймит, этот подленький агент мирового империализма', – закартавил Ленин, обрадовавшись и приободрившись. Неожиданно наймит оказался не единственным, обнаружились и его сообщники, всячески оправдывавшие владельца завода и управляющего. Один из них вообще привел увлекательнейший аргумент: 'А вот станем мы руководить заводом, и случится так, что заказов не поступит, прибыли нет. Как быть? На что жить? Зарплату нам все равно рано или поздно вернут, пусть даже через суд. Мы подождем и потерпим, а вот в том случае никто ничего не вернет'. Такая попытка отдать свою судьбу в руки другого человека, переложить на него ответственность, добровольно подарить ему часть своей свободы сильно расстроила Ленина. Окончание речи его было скомканным, однако фразу 'Пролетарии всех стран, соединяйтесь!' народ встретил аплодисментами, часть людей вообще восприняла все происходящее как некое шоу разговорного жанра, на которое можно было отвлечься в перерыве. Голос Ленина вздрагивал, когда он видел снимающих его на камеру. В один из моментов он подумал: 'Пролетарии ли вы? Где ваш мятежный дух? Желание бороться за свою свободу? Вы смотрите сейчас и хлопаете, дескать, 'Ух как смело! Он призвал к революции!' Вот и весь революционный настройчик у вас! Сплошь и рядом мелкобуржуазный дух, даже зачатков политически грамотного мышления нету'.
На выходе охранники отнеслась к Ильичу довольно радушно и вежливо попрощались. Ленин вышел на улицу и побрел по тротуару. 'Да, бороться тут не за кого. Какое противоборство классов? Какое нарастание борьбы? Мы говорили, что роль коммунистической партии именно в поддержке в решающий переломный момент. А если его нет? Если тотальное пораженчество? Зачем нам все это тогда? Никогда я не чувствовал себя еще таким одиноким и бессмысленным. Вот кто ко мне идет? Автограф? Не буду давать, надоели'. Действительно, из-за автобусной остановки вышел человек и направился прямиком навстречу Ильичу, но, на расстоянии в метров двадцать вдруг достал пистолет и выстрелил. Ильич попытался метнуться и на секунду у него промелькнула мысль о том, что повезло и удалось спастись, пятая пуля попала Ильичу в спину, он упал; стрелявший бросил пистолет в урну и побежал. На звук выстрелов выскочили охранники, сразу начавшие обеспокоенно звонить куда-то. Один проезжавший мимо автомобилист вызвал скорую. Ленина окружила небольшая толпа, стрелявшего же никто догнать не попытался. Не прошло и десяти минут, как приехала карета скорой помощи и увезла Ильича в больницу. Первичный осмотр показал, что операция не потребуется, ни одна из пуль не потревожила жизненно важные органы: первая отрикошетила от ремня, вторая зацепила руку, ободрав кожу, третья попала в плечо, но не задела кость, а остальные ушли мимо. Особо удивило врачей, что поврежденные органы (кожный покров и ткани) как будто восстанавливались сами собой. Нет, это не выглядело чудесным, как бывает после полития больного места живой водой, но все же заживали в два раз быстрее, чем у обычных людей. Ленина перевели в Центральную клиническую больницу. После сопоставления его текущего состояния с тем, что было во время приезда на родину, большая часть докторов склонилась к точке зрения, что доктор Фогельштейн запустил механизм регенерации, и тот никак не собирается затухать.
Спустя две недели Ленина выписали, после чего он сразу же дал интервью. Он, конечно же, обвинил в покушении на себя капиталистов. Но никто уже всерьез не воспринимал его обвинения. Еще бы, на протяжении всех этих двух недель в программах Скворцова и Компотова разжевывали это покушение, обвиняя Запад в очередной попытке дестабилизации обстановки в России. Коммунистическая партия постепенно отказывалась от образа вождя, да он и сам не желал иметь с ней дел, в очередной раз обвинив в предательстве и отказе от борьбы. Впрочем, здесь он был не совсем прав, потому что как можно говорить о прекращении чего-либо не начавшегося.
А что же европейские неомарксисты и прочие 'левые', помогавшие Ильичу выбраться из плена? Попав в Россию, Ленин получил в подарок от Правительства телефон. Сим-карта на нем автоматически блокировала все звонки из-за границы, аналогично не мог звонить за рубеж и сам владелец телефона. Глушилки стояли и на госдаче, где он жил. Бумажная переписка цензурировалась без проблем, равно как и электронная почта, пользоваться которой Ленин научился. Думается, нет смысла подчеркивать, что компьютер Ленина также полностью контролировался. Зарубежные посетители пресекались, поэтому единственной возможностью пересечься с ним была случайная встреча на улице. Такие встречи происходили, они обычно оканчивались обменом номерами, и все дальнейшие попытки дозвониться друг до друга кончались гудками. Ленин пытался печататься в газетах, но не везде его принимали доброжелательно. В конце концов, ряд изданий согласилось напечатать его статью о подготовке Великой Октябрьской революции. Но когда статья вышла, и Ильич взял в руки издание, холод прошел по его рукам, а воображаемые волосы встали колом. 'Скандальная правда о революции', – так зазывала статья. 'Наша редакция получила от Владимира Ильича Ленина эксклюзивные материалы, выдержки из которых мы опубликуем ниже', – так мило и незатейливо эта статья начиналась. Выдержки оказались не просто порезанным цензурой текстом. Они менялись местами, части одного предложения связывались с другим, другие предложения, напротив, обрывались. Итоговый смысл статьи был, конечно же, в том, что деньги на революцию действительно шли из Германии, а сама революция и явилась подобным зарубежным проектом. Проект, конечно же, был направлен коварными врагами против матушки-России, и в нынешней ситуации не упускающих возможность нарушить действующий конституционный порядок. Ленин вскочил с дивана и начал ходить по комнате, потом сел на краешек и вновь резко спружинил вверх. 'Как же это так получается? Но ведь это же чудовищно! Чудовищно и возмутительно! Чудовищно возмутительно!' – причитал он, притопывая по очереди то на правой, то на левой ноге. Ощущение собственной беспомощности, никому не нужности так захлестнуло его, что он на миг пожалел о неудачности покушения. Ему вспомнилось прошлое... Он вдруг отчетливо вспомнил дни перед самым октябрьским переворотом.
'А что я сейчас думаю? Как я был глуп и слеп. Искал врагов в соцдвижении, кидался обличениями. Ренегаты, не избавившиеся от мелкобуржуазной логики. Оппортунисты! Я был уверен, что одни мы, большевики, есть передовой, революционный класс. Но почему – потому что я сам к нему принадлежал? По политике – но глупо, чтобы я не соглашался с политикой, проводимой моей партией, иначе как я могу в ней состоять? Мы размежевались на втором съезде, разделившись по вопросу о включении в партию случайных людей. И меня клеймили обвинениями в бюрократизме, но я считал, что в партии не должно быть посторонних людей. И легко это проконтролировать, когда партия твоя в полуподполье. А если твоя партия уже взяла власть? Да – призыв был нужен, и мы воспитывали людей именно в коммунистическом духе. Они были коммунистами, в чем я лично убежден. Я видел этих людей, видел их стремления и усердие, их непоколебимый революционный дух. И как же вышло, что партия разрослась, а коммунистов в ней не осталось? Вступить в партию означало получить билет в жизнь, и к этому стремились, это было почетно – слава такой партии! Но коммунистическая партия должна состоять из коммунистов! Разве не иначе? Почему же мы опустились до такого разброда и шатания? Не то что мелкобуржуазные элементы, вся верхушка оказалась полностью буржуазной – вот что привело к краху нашего союза! Никто не предписывал, как надо бороться революционной партии пролетариата с внутренним оппортунизмом, когда численность партии разрослась до масштабов страны. А что в итоге? Где была моя ошибка, что лично я не предусмотрел? Я просто подстроил мир, который меня окружал, под готовую модель, абсолютно не видя и не допуская иных моделей. Но она не гарантировала положительный исход, а лишь предусматривала его. Но моделируй я отрицательные – мы бы могли и не выиграть? Но ведь я же говорил, что победа неизбежна! Да, сам я, после того как мы захватили власть и удержали, был уверен в торжестве социалистических идей по всему миру. По всему! В неизбежности и необратимости этого торжества! Хотя я и подробно описывал противоречия в рабочих партиях Германии и Англии, но что в итоге? Но это была разовая вспышка. Рабочие повели себя революционно, но все их идеи растаяли по мере того как рос их уровень жизни, как улучшались условия труда. Да, буржуазия нас переиграла, причем разгромила, втоптала в грязь. Это не временное поражение, это поражение окончательное и бесповоротное. Но почему же? Ведь я сам видел причины разложения правящего класса? Я сам доказывал, что так далее продолжаться не может, что они не могут более править по-старому. Но они нашли иные способы воздействия на население. Нашли, и рабочий класс проглотил эту волшебную пилюлю, этот наркотик. Нет, не стать больше классу революционным. Теории все нужно переписывать, исправлять, тогда, может, и будет надежда. Прав ли был Маркс? Прав по сути, но даже величайший мыслитель может допускать оплошности: Маркс говорил о поступательном развитии мира, но так как мир не имеет явственного конца (по крайней мере, нам он не виден), то и развитие его поступательно, этапы сменяются, нет конечного этапа, тогда как мы посчитали коммунизм конечным. Как могло повлиять это заблуждение? Ведь мы видели, что менталитет людей невозможно изменить за одно поколение, потребуется, быть может, век диктатуры пролетариата, чтобы все начали мыслить в необходимом русле, избавились от собственнических настроений. Хотя мы и употребляем термин диктатура, все же это должна быть мягкая сила, сила примера, сила направления, но никак не принуждения'.
Несмотря на подобные упаднические мысли, решительность не оставила Ленина. Он и виду не подал о своей внутренней борьбе, вскоре он собрал волю в кулак – и решил идти до конца, благо терять ему было нечего. Он решил выехать в Европу и начать агитировать там, надеясь на большую свободу слова. Вряд ли он досконально представлял себе, насколько еще более неблагодарная там почва для его прокламаций, равно как его, именно его идеи повлияли на то общее состояние среднего гражданина, даже не обязательно относящегося к рабочему классу. Несколько посомневавшись, он выбрал конечной целью поездки Германию. Однако когда он только вернулся в Россию и находился на лечении, он обещал, что возвращается навсегда и эмигрировать не будет. Он долго думал, пытаться ли нелегально обойти этот запрет или же стоит просить царской милости. Контроль за его домом и за ним самим идет, факт неоспоримый, Ленин это прекрасно понимал, но тот страх, что мог появиться у кого-то еще после покушения, добавил Ильичу только юношеского задора. Тем не менее, вспомнив о тактике лавирования, он не решился пока идти напролом. 'Всегда успею', – заключил он, решив начать действовать издалека. Он дозвонился одному своему знакомому из Министерства иностранных дел, чтобы обсудить данный вопрос. В принципе, знакомым он был, как и многие, весьма фиктивным, виделись они всего один раз, но Ленину показалось, что тот проникся к нему некой симпатией и не откажет в помощи. Тот выслушал просьбу внимательно, но усомнился в реальности предложения. Однако Ильич был непреклонен, настаивая на том, чтобы знакомый пообщался с кем-то вышестоящим. По всей видимости, знакомый поддался уговорам, потому что вскоре у Ильича раздался звонок, в котором ему предлагалось встретиться и наедине решить вопрос об эмиграции. У Ильича как рукой сняло все сомнения, когда он нажал отбой, туман спал с глаз, а уверенность резко возросла. Перед глазами всплыла Европа, место, где он долго жил против своей воли, вынашивая планы по захвату власти. 'Хочу ли я сейчас этой власти? Наверное, она мне не нужна, надо быть честным, но с другой стороны! С другой стороны!' – и эта другая сторона будоражила ум Ленина, заслоняя собой все последние перипетии. Он и думать забыл о покушении и о той безысходности, что чувствовал еще сегодняшним утром. Восход наметился в душе Владимира, и он занимался, занимался, зажигая собой мечты. А мечты его уже и не вылезали из Германии...
Глава XXIV. Попытка – пытка
Яркое солнце возвестило жителям маленького немецкого городка о начале утра. На узких улицах наметилось некое подобие движения. Городок был невелик, трудно даже вспомнить его название. Нас оно и не интересует, гораздо интереснее для нас, что в городе находилась закрытая частная медицинская клиника.
Не все из горожан, спешащих по своим делам на велосипедах (бывших самым распространенным транспортом в городе) знали о ее существовании. Но доктор Арнольд Фехнер, безусловно, знал. Да и как мог он не знать, когда он в ней, собственно, и работал. Конечно, у многих нетерпеливых читателей сейчас проскользнула мысль: 'А не связаны ли все эти намеки с творчеством нашего давнего приятеля Исаака Фогельштейна?' И да, и нет. Но скорее да, иначе если бы были никак не связаны, мы и не стали бы об этом упоминать. И поэтому мы должны восполнить эту информационную пустоту, образовавшуюся за то время, что мы увлеклись жизнеописанием основных героев. Мы помним, что после удачного опыта с Лениным у многих людей появился практический интерес к возможности возвращения: они не хотели заканчивать свой земной путь, всеми средствами пытаясь продлить его. После гибели двух заговорщиков, третий, Иван Фарнберг, скрылся в неизвестном направлении, а Фогельштейн был подвергнут допросу и на этом эпизоде мы его покинули. А вот что произошло с профессором Фогельштейном и его супругой дальше? Он был признан виновным в совершении незаконной операции, а также в соучастии к похищению и был приговорен к полугоду заключения и огромному штрафу (штраф был за операцию, а полгода, соответственно, за похищение). Несколько меньшие сроки получили его ассистенты, прочий персонал больницы отделался условными сроками или вообще легким испугом.
После гибели Карла и Людвига, а также исчезновения Ивана, вложившиеся в дело искренне возмутились, но не стали требовать возврата своих средств. 'Кто-то отписывает в завещании свое тело на опыты. А почему мы не можем? И что, если после этих опытов мы оживем? Не важно!' Они требовали полного соблюдения своих прав, указанных в контрактах. Международные суды столкнулись со сложнейшей проблемой. Действительно – никак нельзя было запретить оживать. Фогельштейна и его подельников привлекли непосредственно за не легитимность операции. Поэтому был созван международный комитет, который постановил, что следует выдавать лицензии на подобную деятельность. Множество людей из науки и даже больше околонауки изъявило желание поучаствовать. И желание каждого порождало программу, первым пунктом которой стояло знакомство с профессором Фогельштейном. Сложилась уникальная ситуация, когда слишком большое число лиц оказалось заинтересовано в нахождении его на свободе. Фогельштейн отсидел в итоге лишь пару дней: к нему явился некий человек, назвавший себя 'богатым покровителем' и предложил работать на него. Фогельштейн думал долго, но согласился. Исааку наняли нового адвоката, который подал апелляцию. Дело пересмотрели, и изменили наказание на условный срок. В обмен на свободу 'богатый покровитель' поручил ему подготовить целую бригаду врачей, способных возвращать людей с того света аналогичным ленинскому способом. Через неделю после выхода из тюрьмы Фогельштейн дал интервью одному серьезному научному изданию, где признался, что идея о том, что для успешной операции нужно тело человека, умершего сто лет назад – выдумка. Началась подготовка к будущим операциям, а доктор вернулся к свиньям, а также возглавил подготовку специалистов. Он объяснял и показывал группе обучающихся все особенности своей теории восстановления тканей, клеток, суть перезапуска жизненного процесса, разработав целую обучающую программу. Использовалось и видео с операции Ленина, заботливо сохраненное профессором. Арнольд Фехнер был одним из ведущих специалистов, готовых поднять упавшее знамя Фогельштейна. Он давно изучал его работы и параллельно разрабатывал свои теории, позволяющие продлить жизнь. После успеха с Лениным, он стал большим поклонником Фогельштейна, считая его почти что богом. В этом, надо признать, он был не одинок. Однако, считая Исаака гением, Фехнер хотел сделать операцию без помощи последнего, в одиночку, тем самым показав что он не хуже, а следовательно, тоже гений. И спустя месяц Фехнер сколотил свою группу, начав готовиться отдельно от Фогельштейна.
И вот в апреле как раз умер один тех самых миллионеров, который в свое время завещал все свои средства на операцию по возвращению его к жизни, первый из заключивших такой контракт. Фогельштейн предложил тут же забальзамировать тело умершего по ленинскому принципе на неопределенный срок. Какой – он и сам не знал, но предположил, что следует потратить это время на подготовку. Исаак с начала года предлагал провести репетицию на каком-то молодом умершем, например, в автомобильной аварии. Однако операция была делом дорогостоящим, если Карл и Людвиг смогли вложиться в эксперимент с Лениным из своих средств, то сейчас такой проблемы не стояло. Но несмотря на это, никто не изъявил желания оживлять случайных людей. Тело умершего сразу же было соответствующим образом обработано и забальзамировано, и после чего доставлено в клинику, где и поступило в руки Фехнера и его подопечных. Совет Фогельштейна о выдержке срока был проигнорирован.
Операция шла двенадцать часов, но результата не было. Никакого. Ни один процесс в его теле не был перезапущен. Фехнер и его помощники ссорились, пытались подключить приборы к органам больного каким-то иным способом, но в итоге сдались. Общим решением была утверждена идея о том, чтобы продолжить операцию наутро. Но утром выяснилось, что бальзамирование было проведено некачественно. А может быть, по неправильному рецепту. В общем и целом, тело миллионера дало гниль. Группа врачей составила родственникам обращение, где обвинила его в нездоровом образе жизни, который лишил возможности восстановить поврежденные органы. Скандала не было, не было даже каких-то полуслухов. Родственники были возмущены, но, в конце концов, им обратили внимание на пункт в контракте, подписанном собственноручно безвременно усопшим главой семейства. В этом пункте ясно значилось, что отсутствует какая-либо гарантия на возвращение к жизни, потому что доселе удалось вернуть назад лишь одного человека. Поэтому родственникам постепенно пришлось смириться и похоронить его.
Смерть! Что есть смерть? Как с любым нежданным бедствием, первой нашей реакцией является отказ поверить в происходящее. Мы или ищем фантастические причины, предполагающие чудесное спасение, либо строим свою параллельную вселенную, где наш родственник продолжает жить, общаемся с ним. И уже спустя долгий период отвыкания мы принимаем это. Здесь родственники, зная, что богач заболел, сразу держали в уме операцию. Они даже не сомневались, что дело пройдет так же, как и с Лениным. Когда он прекратил дышать, все замерли, но вторая мысль была 'ничего, мы сможем, прорвемся'. А дальше было томительное время надежд. Вот позвонил врач из клиники: операция идет. Что стоит за этими словами? Нет, это не ответ, это не решение. Самое жуткое бремя, бремя неопределенности! И вот час минул. И вот еще один час. Звонок врачу, ответ тот же: операция идет. А больше и не звонили: все линии оказались недоступными или по ним играла легкая музыка. Семья в ужасе, проскакивают первые подозрения. И наутро уже звонок из клиники, извините, так и так, не вышло, не получилось. Потом второй звонок, более официальный, в котором воспринявшим не до конца всерьез звонок первый и еще на что-то надеющимся родственникам дали понять – ресурсов организма у покойного оказалось недостаточно, чтобы воскресить его.
Казалось бы, давно доктор Фогельштейн встал на сей опасный путь. Он добился успеха – поднял себя над бременем мироздания, перезапустил процесс. Недоброжелателей, особенно во время судебного процесса было немало. Даже находились люди, обвинявшие его в колдовстве; фотографии Исаака в образе черного мага являлись хитом собраний и митингов, проводившимися всевозможными противоборствующими группами. Фогельштейна, это, безусловно, забавляло. Забавлял его и отказ регистрации его достижения для Книги рекордов Гиннеса или для выдвижения на Нобелевскую премию – все потому, что, дескать, операция была проведена нелегально, а значит результаты ее ничтожны. Выйдя сразу же на свободу, Исаак Фогельштейн впервые за свою пожертвованную во имя науки жизнь, столкнулся с прямыми угрозами. С небольшой периодичностью звонил аноним, голос его был железным, как у автоответчика, но по небольшому колебанию можно было понять, что звонит все же реальный человек. 'Исаак! Ты сильно рискуешь. Пока не поздно, смени фамилию, внешность и исчезни. И помни же, помни, никаких опытов. Слышишь меня?' Именно интонация в словах 'помни' и различалась. Дальше человек делал вдох, и, казалось бы, начинал новую фразу, но именно в момент первого звука связь резко обрывалась. Фогельштейн, к сожалению, не был знаком с таким легендарным деятелем, как Корейко, которого запугивали подобным образом. Впрочем, на улице слепые к Фогельштейну не приставали, что, впрочем, не помешало ему сильно испугаться. Ему ничего не оставалось, как открыться Саре.
Жена выслушала его с видимым пониманием, скрыв свой испуг и разочарование. Ей даже удалось сдержать свой порыв и не сказать коронную фразу 'я же говорила тебе, предупреждала тебя – не ввязывайся!' Она прекрасно понимала, что Фогельштейн уже ввязался. Мысли в ее голове фонтанировали. 'Мы умрем, но будем бороться до конца' сменялась на 'свернуть деятельность, сбежать'. Впрочем, сбежать было невозможно. Фогельштейн стал фигурой, интересовавшей слишком многих, и слишком многим он был нужен именно живой и здоровый. Уж не знаем, предпринимались ли попытки по его устранению, но наверняка они имели место быть. То, что гипотетические исполнители сих коварных планов оказались не способными даже приблизиться к цели, говорит о степени важности Фогельштейна для абсолютно разных кругов. Ни он, ни Сара об этом, конечно, не догадывались. Наверное, здесь стоит сделать отступление, чтобы напомнить, что в семье был еще и третий член – дочка Лея, десяти лет от роду. Так даже она ничего не замечала и не подозревала.
