Текст книги "Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях"

Автор книги: Михаил Юдсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 48 страниц)

– Мидраши излагают, как благостно сиделось в Александровском саду-заводе, вдали от Ксантипповны – на ужин подавали холодную мочалистую говядину с крупной солью, сосали кагор и со скуки (а шо делать?) читали вечерами вслух, тяня дни в трудах и причудах. Каторгка!

– Город Солнца! Соцгородок!

– Пускай работает железная пила и купно с ней такое же кайло! Закон работотехники!

– Железная Колымосква, слезная железа…

– Да-а, кормили жутко, не лезло в глотку, особенно по утрам, лаг им в плоть… Овсянка на воде и эггсы в общем гаме… Ложечка джема и хэм белым кружочком на черном лехеме, дольке буханки. Пищеблок в абсентно-желтых тонах. Обсценные маты отовсюду. Эстеты, клерки кирки, вкушающие в ушанках, забинтованных справа…

– Так я же говорю – лаг с ними со всеми!

«Безобидные хрычки в сюртучках, – хмуро думал И. – А вот ежели с них на шмоне кору содрать – охнешь! Ай, не дай лаг – змея вытатуирована по всему телу до пят, до корочек… Семеро Коронованных! Избры!.. Казалось бы, на тебе разум – иди и живи. А разума скупо дано и не равно. Кто – Лазарь, а кто – провизор. Хоть картуз и нацепи, а мысли на цепи. Оковы, во как. И в голове – одна клетчатка. Когда-то в младости в Могучрати кормили ячневой кашей – она слипалась в кастрюле в огромный скользкий ком и, будучи переворачиваема для интересу, тяжело шлепалась на стол. Лекпом Кутка божился, что она напоминает наши мозги. Боже правый и левый и наизнанку! Ходит, тая, маятник… Там, в снеговьях, прячутся в Люке и славят Лед. Здесь, в жаркой Иеговии – таятся в Ерусалиме-Космополисе и веруют в Лаг. Господи, мир – исподен, я понял, гля. Здесь – Бур, там – Люк. Полюса! Пиит, бурлюк этакий, крякнул бы грустно: «Не ребячься в мечтаньях! Вряд ли кто-нибудь там об изгнанниках помнит на зоне… Рисова бумага, водяные знаки, сквозь ледыню Лага прорастают злаки, и ночными днями, и цинготным летом перетрем корнями златозерность эту». Прав типовой пиит, нет ни И., ни Мудрецов, ни Колымосквы – лишь Лаг витает над замерзшими водами… И смысл жизни – выживанье. А пархи отроду живучи, поскольку конформны и аморфны. Желе-саранча! Зная две страсти – спать и в пасть! Впадающие в сомнение и вечно не верящие. Они не имеют ничего своего, но владеют «фомкой». Они проникновенны, текучи и писучи. Они усвоили один устой – лагерь – и потихоньку-полегоньку, лаг-лаг – стали им. И меня засадили стоймя… Э-э, опять! Да слушаю я, повинуюсь и слушаю».

6

– Эй ты, кубастый! Вот ты, пирамидыч, наверняка сейчас думаешь, что ни тебя, ни нас не существует, а в черной отрицаловке летит Лаг да снег. Это не так. Наоборот. Только ты и есть, в уме, про себя, а кругом – минусень, развертка небытия.

– Странно, что вас столь волнует это массовый обман зрения, оптина пустынь – так называемый замерзаемый мир.

– Интересно, как у них там, на болоте мирового зла – крокет длится?

– Ты хочешь знать, кто победит – добро иль дубарь? Но их же нет…

– Зуб даю – дадут дуба оба-два. Задолбала уже эта борьба добра со злом – бобра с козлом. Первое-то побыстрее плавает…

– Еще Фридман, этот Плинер-младший, говорил о закрытой модели мира. Действительно – пульсирующая Вселенная. Оптимум! Энергия хезанья охеренная! Спрятался и дрожи! А то Ехинья съест!

– В первом Снаружи – давно одни аразы. Уже надо туда входить без обуви, как не знаю куда… Не мир нам несут, а меч… еть!

– Не дотащат. Вот вы, И., наверное дивитесь – зачем мы держим аразов. Казалось бы, пустил хец, коц – и зец! Ставь зет – вымарывай! Но аразы необходимы – они живая колючка, непомерная изгородь, заслоняющая от излучения Горелых Земель. Конечно, эти сучисты мечтают вырваться за ареал, но мы их за хвост, ну, за суффикс держим…

– И другие народы в следующих Снаружи тоже нужны. А то вот где-то сдуру истребили птиц – так расплодились жуки и пожрали посевы. А истребили жуков – тем самым развели ваньков, и далее по нисходящей. Экологъя! Биосилос! Природа как единый организм, фио, взаимосвязанная и сбалансированная система…

– Кстати, по Книге небо и земля были не созданы– это худой перевод – а вырезаныиз Хаоса. Если вы устраните, вырежете кусок мира, скажем воспалившуюся Колымоскву – вы будете смеяться, но многое развалится. Да и не нам решать, кого вырезать…

– Ибо любым действием своим, каждым чихом мы создаем новую ветвящесть вселенной, расщепляем хью-Лучину – либо на рассказ настоятельницы, ино на рассказ о Его голубятне. Поэтому отринь мир. Отрежь это. Не тронь.

– Так я же говорю – гуманизм должен быть обращен вовнутрь, а внешнему суждено задуть свечку, прекратить существование. Отщепы летят! X-лучины! По договору с Богом пархи обязуются владеть всем, а остальные – всем остальным.

– Поди им объясни, поголовью безголовому, богословному, болезнетворному… Разговаривать на уровне: «Мы – умы, а вы – увы»? Куды!.. Близок локус… Вам – апоплексически предвидеть апокалипсис с блинами, а нам – вкушать…

– Эх, сынок, конус им в анус! Никакой вострый астральный рагин не спасет от москвалымских крупов… Мы еще поживем, это да. А они, ванье, – нет.

– Нам чего жалеть кого… Давно свое уже мы пайковое съели. И чужого ни пяди не оставили. Мы для ча избраны – а-а, не знаш, дрова горя, а вода не кипя… Чтоб одним остаться. Остальных – отсечь.

– Уединение и Откровение! В древности муку мололи примитивно, и лепешки получались с песчинками, с крупицами жерновов. Сколько веков уже мы жуем этот пресный хлеб с песком! А в Первом Буре в стены были вцементированы острые осколки щебня – чтобы не прислонялись.

– Но нужно же куда-то прийти, к чему-то прислониться – обрести БВР. Всегда было у нас много истории и мало географии. Вечно в закутке. Координаты с ноготок. Клочок от Чермного до Филистимского…

– Ось, бачь: «Пархи – оси истории». А наша киска Баст – тоже ось?

– Главная скрипка! Богиня-мурка! Осьмушка Вечности!

– Пархи издревле отложились от всего человечества, жизнь они себе избрали особую и с прочими людьми не делили ни застолий, ни возлияний, ни молитв, ни жертвоприношений. «Не соотнести сотню локтей с остротой перца», – внушают мидраши. В них же встречается идиома «пнул парашу». Разная ментальность, инейные сказки, свои зоны Оз…

– Зачем тебе остатний мир, вся эта малина? Она шухартит и даром путается под мозгами. Возьмутся десять разноязычных за полу парха и будут говорить: «Мы пойдем с тобою, ибо слышали, что с вами Бог». Та нах вы сдались!

– Поднимаясь по заветной лестнице, о восходящая душа, помни о сидящих на ступеньках паразитах – и не бери их с собой на себе!

– Они – излишни. Непархокопытны. Когда китовраса вели через Ерусалим, то перед ним ломали дома. Так что ж – мир для тебя важней Ерусалима?! Сломаем и мир, не сомневайся! Сунем лом в Бревнотаску!

– А мирок сам должен упасть к нашим ногам. Мы не завоевываем, а застываем в ожиданье – ибо милости хотим, а не жертвы.

– Ибо, ебо… Туба-риба-се! Сибаритство негожее… Жри поживу утром и вечерком ищи добычу, и ночью дели ложе – вот саулова рецептура!

– Знай базлай: «Ни сном ни духом ни рылом ни ухом ни рожей ни кожей ни молодицей прохожей – я не нарушу наружу таинство ложи!»

– Тьма покроет небо и мрак – народы, и зима прострется до концов земли… А мы себе воссияем!

– Есть такой термин – «свеча тьмы». Мы – она.

– Давно полетели мы в окошке и парим над миром, но плоскости все в пробоинах – вот и лезут нагло разные страннички с мерсиканьем из иного измерения – шестигранные гайки откручивать… Гои! Бои! Вонь войн с ними – удобрения со злением… Правила убоя…

– А по-вашему извиняться перед хлевелами прикажете?! «Апологию» сочинить?! Расшаркаться по струнке?! Мол, острупился ум?!

– Может, и гостюшка наш в кубовой келье чего-нито припишет кипяточком из москвалымского сказительства – пропевень о проросли мировой…

– Колымосква – как много в этом звяке!.. Какой простор для скулежа и жалоб! Вонизм основ! Вон из Колымосквы! Как будто в ейной есть покой! Опять и вновь! Зажеванный сипур, знакомая тмуна!

– Понимаете, Колымосква много лет лежит на антресолях нашего сознания, пылится – сложившаяся, слежавшаяся, этакая державка… И зима, забинтованная снегом – там же. Игрушки в вате.

– Посеяли дракона в себе – в смысле, потеряли, запихнули куда-то резиново, забыв… Не оставив ни корня, ни дупла…

– И тут приходит парнишка – однозвучный, союзный, и говорит – пожалуйста, отвяжи былое, забудь обиды, открой Шкаф, достань Книгу, подкинь обогрева. Самовар в номер! Подержи свечку! Подослали шкета…

– Ну, Кафедра, предположим… А они знают, сколько в проект «Теплая Стынь» фиников вбухано под сложный процент с оборота шнифера?!

– Да вынести Колымоскву в одну «калитку» – пусть потом на Кафедре комище, отмокая, расслаивают по голоценам навозным! На рать рефератов хватит! Там урывками такие братки хваткие, только что не в черных локонах…

– А то нас впутывают в свои опыты… Тоже роджеры!.. И что они думают, мы им на шканцах перебросим салфетку через руку – слшсс?.. Ща!

– Видел я, друзья, однажды на поверхности, когда вылез проанализировать – аразского мальчика, который ехал верхом на вислоухом, лупя того по тощему заду крепкой палкой. Вот вопрос – это необходимое условие движения, или животное и так само едет, а просто имеет место присущая аразам бестолковая жестокость? Надо ли подгонять мир палкой, горяча, или оставить все идти своим чередом? Погасить мир и зажечь новый или плюнуть и пойти спать? Почем знать…

– В рысь из грязи в грезы! Брысь из скучного арендованного мира! Ведь он не принадлежит нам, мы лишь временные жильцы. Жизнь на съем. А коли так, чего ж ты столь ревностно хлопочешь о чужом чулане, полном конного войска? Всадник, что ль, патриций? Ну, прорвет трубу, навалит снегу, отсыреет фатера – так это дело фатера, Отца, Мирового Яйца с Совечными. Дорого ко хридню, мерлихлюндия… Время пробежало, оно и я, хроносом махнуло – одни рудименты остались…

– Да, придут холода – упечь во льды, затихнет в корчах Колымосква, замрут стоны гибнущих и гибнуемых, и тогда мы появимся в небе летящей точкой с добычей – прообразом запятой «юд»!

– Обломать, глядь, чтоб сучья-то все эти с мира сшибить – тогды, пожалуй, своротило бы… Самое первое лекарство! А так на што оно то-ись которое ежели это колымосковичество? Умственность одна, перемогающаяся в несчастиях. Лыком шита, небом крыта, колышком подперта. Ярмо с гремушками. Ярлыки да эрлы. Ты бы хоть маленичко рассудил…

– Вернуться – значит вернуть. Снова взять в свои сны и нести за плечами это огромное заснеженное пространство с бесконечными дымовыми трубами – печи да угличи… И все наши просветленные писания о Лаге, Боге и Гершеле – грошовый зекамерон – сродни трудам трубочиста – как ни старайся, а все равно перемажешься. Серого не отмоешь!

– Все эта Колымосква – одна фантазия. И мы в Москвалыми – одна фантазия. Огласовки! Трёч в трёч – мефкировы ероглифы! Тебя ябет ерого горе?

– Да что там от Колымосквы осталось? Скокари да форточники? Кому шишку держать, когда мы откинулись?! Одна шелупонь портяночная – абреки, урюки, зауралы, косоглазая чукчань и чухна по мелочам… Петушня, прости, не знаю, как перевести…

– Как мы столько кишками обмотанными выдержали – непостижимо! Довелось пронести, хлебнуть – чачу пили, шурпу ели, нерпу носили, са светом спали, в акопах мерзли… Повсюду снег, по-тамошнему – белье. Слушайте, И., как там сейчас со снегом, туго?

– Заснул, что ли? И., вы чего там?

– Ты брось спать, ты головой шевели. Мозгуй, башка, кипу подарю!

– Плачет, кажется. Глаза прикрыл. Впечатлился.

– Ну, будет вам… Мы пошутили, не расстраивайтесь.

– Хотите бомбу – подумаем. Взвесим возможность.

– Ужо напишем им – черным огнем по белому огню! Кар-кар, холодно-холодно! Долбанем по сугробам!

– Постучим по коленкам. Ибо само наличие бомбы в тумбочке провоцирует древние психотические страхи, гля, и в состоянии разрушительного примитивного всемогущества, в лаг, вы одержимы желанием истребления себя и всего на свете, включая тех самых страхов.

– А бояться не надо – ни льда, ни хлада. Мир сильно инерсионен и склонен к прозелитанью. Зима зазябнет и ослабнет, ливанет по горбу фебом, пойдем на хедер буквочки ловить. Во фьорды Иордани!

– Да по мидрашам все отроду обречено и приговорено. Чего там точить карандаши, «крутить солнце», писать с востока на запад… Конец света – налево. Подумаешь, драма! Муниципия Колымосква, цепь округов с немеряным христарадиусом – не имеет будущности. Отребье в потребиловках, жаждущее очищенной… Худые Мостки… Страны Заката!

– А хай замерзнуть! Хлопы горят! Жили, жили и померли в один день… Чем плохо? А то растопим снега, так мабуть мабуль – и буль-буль, барахтайся в утопии…

– Суета, маета. Ам хай и Спас с ним! Мы тыркаемся, суем свой ключ, не можем попасть – а замка нет… У кого совета спросить? Может, по вертушке из витого рога звякнуть? Один длинный, три коротких, девять длинных. Да только Он не снимает трубку…

– По кругу в Колы – нести теплы?! Опять во мрак, а там в барак – хлебать марак? Выращивать мутации на плантации… Еще мороз морзянкою трещит – тире, тишма – смотри, слышь… Одна голова хорошо, а две – холодно…

– И рудники там с нашим удареньем… И золото той земли хорошее… Там, у болдох – бдолах и камень оникс!

– Зато, поди, падает утюгом культура-хитровка, скис синтаксис, глохнет язык – говенно и говняно не различают, «нахуй» вместе пишут, безгры… И не пошлешь могучим матюгом, а лишь пошлепаешь на кухню за очками… Лучше, знаете, слепое Ничто, чем золотое вчера!

– О, моя желтая звезда, снежинка гетто, где льдышка в сердце навсегда тобой согрета… Рахели носят вина, а Леи в соболях…

– Что, дрекуц, пишешь свои стишкис? Оставь. Взамену камлачь заклинанье: «завизжали полозья посыпался иней с берез» – непонятно, но завораживает! – «пахнут смолою еловые жерди забора». За одни этакие звуки все финики отдашь!

– В бытность мою сборщиком тетрадей и проверщиком изложений на орусском языке, предложил я заменить четырехбуквье «заин» – заинтересован, заинтригован – фаллическим значком Ï. Сразу смысл изеричный вылезает, наглядность! Судачат же «да-с», где «с» – сокращение слова сударь… Ну-с, естественно решили, что измываюсь безвозбранно, меня поймали, аттестовали и повелели распылять. Аваль Лазарь спас!

– Лазарь! Помогающий, защищающий, посылающий ветер и дарующий дождь!

– Некогда ловил я карпа на Песах. Попалась плотва на крючок – плюнул и выбросил обратно в сметану. Так и Изход. Лазарь спас – отпустил, снял с крючка, раздвиг воды. А некоторые сморкачи приписали это чудо своей башковитости и расторопности…

– Из-за этого сусального Лазаря сидим мы сейчас, как клубни, в гребаном погребном Ерусалиме, а не на гребне Колымосквы… А ведь душу записали и вложили – анохи, родства не помнящие…

– А там, в коммунии, небось по-прежнему предивно – жировки, жаровни… Примус Патрис… Деус нон эст пенис канис… Есть святое. Эстетика, консервация традиции.

– Поостынь, там свои дела – мухаметанцы и иные иноверцы. Нашествие фетюков и мамелюков. Какой Храм развалили! Какие там блины были с тешкой!.. Не утешай меня в Теша!

– Постырь! С утра поешь югурта, напялишь свэтэр, выползешь из юрты – мятель!

– Жуй бетель! Ах, помню, как же – снег этак вальсирует, юнкера кружат…

– Да не юнкера, а юнкерсы! Волкирии! И с ними этот, как его, Молохов на машине зим, дух из нее вон… Где раньше воронки да эмки – только вороны над воронками… Горькая, дерущая горло гарь азкары… И се аз – кара! Лучезарного Ра раком ставлю!

– Ох, отделали меня на маевке – так олевкасили, что почки опустились, и превратился я в куст… Бог смерти не дает – надо кряхтеть!

– Со светлым праздничком осирисова воскресения! Гробно выбелив убрусы, алевастры понесем… От порогу до ветру… Косой полоток скачет по снегам…

– Там кикойя – библейская флора болот, топкий край сикомор и кикимор. Бедная девочка с клубнями – в прокикоинных улицах Колымосквы!

– Филиация вещичек, а не идеек! Ноне сивка, но не контушовка! Непознаваемое бессознательное… Погружение в салат как приведение к единству некой системы («агрегата») с попутным усложнением ее структуры… Облицовка филе Мировой Воли!

«Вот они сидят, – безнадежно думал И. – И это навсегда. Засели, аграрии. Уродоналы-аптекари, уволенные репетиторы, умалишенные редактора эльхозстенгазет… Собрание Совершенных. Всякий из них – символ. В мимике каждого лица замурован определенный отрывок Книги. Строгие, поглавные, авторитетные – Угловые. Держатели! И нет им преткновенья! Тут хитрокосится психокинетика «больших коллективов» – как только объектов больше семи, они становятся неуправляемыми. А например инертные газы, гады, в угаре уже второго на порог не пускают. Семеро Отскакивающих! Причем речения ихния все более невнятные, отрывистые, блуждающие… Мда-а, как же это они миром управляют втайне от санитаров? Да сразу заметно… Водит их взад-вперед – начали похвальным, кончили зазорным. Семеро Колеблющихся. Дедушки, не отвлекайтесь! Сениль воспоминаний – месяц нъыр, темная медленная вода, вылезаешь фризом в набедренной повязке и – яйцами в песок! Слюнявая крокодилья пасть памяти. Золотые сны лагеря. Сыны Лазаря отдыхают на природе, а та на них. Былоляне! Ну, будет, будет изгаляться… Память у товарищей хорошая, хотя и кратковременная. Сосед по улице Провальной гражданин Бассейный хранил под матрасом журнал «Под знаменем маразма». Симптомы сильно не тово… Ты у сербского, ты родом из курбского. Рисуют угольком на стене пикирующие бомбовозики с шестиконечными звездами на крыльях и хвосте, и внизу разрывы бомб букетиками и падающие чендобреки-человеки в касках и с секирами. Впалость в детство. Малолетки бывшие, зверьки подросшие, возмужалые. Дети черты. Винцо, гляжу, втихаря из-за пазухи выволокли, уже потягивают привычно из горла. Копейка – стакан! Духовное выражение рук – придавлю, падла, как макаку-резус! Ребята с улицы Морг. Казус разумения. Питейная статья. Тертые сандалии! Цыпки в пигментной гречке, подбородки в манной каше. Сдавленный голос: пойду посикаю. Мудрецы-де! Недаром Ромка сближал «мудрость» и «муде». Сравнил поц с пальцем. Налицо ручейковая деменция. Склеразм. А я – тромбоз во плоти. Закубрили меня пробкой, запузырили в пирамиду. Казенка! Да я на вас Единому капну – и усохнете!.. Ох, кажется следующий пласт завели, загорланили».

– Есть у нас бомба, касатик, как не быть. Изобретение Фрейлехса. Видел Горелые Земли? Это как раз изделие испытывали. Бомба лопнула к сроку. Прыгучая сука, умная – из люка не вытолкнешь!

– Считается, что ее отец – Витька Фрейлехс с нашего двора, а он такой фиксатый пляскин был, сачок со скрипочкой на цыпочках, бабницер… За него милашки формуляры писали – емцы-енохвцы, олешка плюс олешка… Растолкают, подсунут… Сам-то ни бум-бум…

– Ну-ка, хором! У меня миленок был, звали его Витею, а я девушка была не по его развитию!

– Это, конечно, так ссать, легенды… Мифы, так ссать… Не так важно, что говорить, важно чаще повторять.

– Да я б и рад, да забыл, что говорил…

– Ау, наука! Физик-майсыматик! Щас заеду тебе в физику! Элияху, идинаху… Как тебя короче – И.? Ты кем в Колымоче чалился? Учитель школьный? Математический фейгин, гля! Чему ж ты их учил, дикарей? По карманам считать?

– Эх, Колымосявка мороженная, запломбированная! А и хлебнуть можно было, и стрельнуть…

– Я огольцом карточки менял на курево на толчеях и развалах… Любил, братцы, затянуться!

– Где карточки-то брал – у народа в трамвае? Всякая наука, дружок, вне этого дела есть полунаука…

– Вы, кстати, знаете, И., почему у нас не курят? Потому ли, что «диаволова флора», тягостная герцеговина рабства, пролистнутая память тех сахарных тростников, где скручивали в свиток? Нет, просто у Плинера чахотка открылась, на крытке заработал – ну а когда вознесся, просил по-человечески не дымить в БВР…

– А я, помню, сидел на камчатке, а потом, повзрослев, ума набравшись – на Чукотке… Вот где гудят отвязно! Там снежевичную из скважин добывают и лица мажут… И мы стараемся, кочумаем на корчму – Эсфирь, свари из фирна суп! По херу мороз рувиму, шухарному херувиму, он летит себе в снегах на разутых орусах!

– Лети-и-и! – завыли вместе все Семеро и захлопали руками, как крыльями.

Пиракуб покачнулся, распахнулся, будто шкаф, – и И. вывалился на грязный пол.

7

Он встал, брезгливо вытирая ладони в липкой жиже о штаны и рассматривая обступивших его Мудрецов. Маленькие какие, небольшие. Брылья, бакенбарды, бороды из пакли. Пустомели тоже смотрели с интересом, пытались дотронуться пальцем.

– Эй, дядя, у тебя картинки есть? Покажь… – протянул кто-то.

И. показал выколотые под мышкой «топорик»-семерку и «перевернутый стул» – четверку.

– Мы вам татуировочку-то логически закончим, довершим Великий папирус… Ну-кась, дайте иголочку…

– Осталось нолик тебе клино вписать – рубец Мудрости, шрам храмовый – внутри, значит, то, что мы знаем, а снаружи – непознанное… А в нотате все нули!

– Мы тебе знак знания нанесем, окружность Мудрости – эфесом украсим!

– Щитдавидное железо! Обугленный кружок! Погоди, шкет, Мудрецом будешь…

– Нуль в квадрате, а тот в оном – Второй Храм в Эфесе! Терпи, парх, этнархом станешь…

– Во-от… Вот и ладушки… Теперь на тебе «число Завета» – и ты с народом. А то беда индивиду одиноко торчать в библиотеке, переливать в порожнее. Вот в Книге вообще нет «Больших Букв» – все дружно в обнимку бегут по лужам строк…

– И человек от Давида придет не один, а массшиахом, и у Магарала (а он от общей каши-магары) клево уловлено: «Один не относится к счету, и начало ведется от двух».

– …5, 4, 3, 2… Старт! Лети!

– Все мы на одном плоту мезузы! Акт единения и каменения! Всемь Мудрецов в одном тазу! «Очко» одно на всех, зато и очереди нет…

– Лады, дадим тебе бомбец… Для друга говна не жалко! Лети, сбрасывай!

– Главное – смочь нажать на «спуск». Тут когнитивный аспект важен. Досознательное не проканает…

– Когда ты налегке спускаешься с горы в нижний город, на подол за камнем – вот тут-то и ощущаешь себя не физически мощным туповатым скифом-губошлепом, а отдохновенным пархом-махолетом, существом мыслящим, несущим невесомые доски. Спуск – вот путь Зуз. Безумно возалкай паденья! Лети!

– Дерни рычаг сброса – а потом уж пей-страдай, поминай нильса, рефлексии как с гуся записывай: «Что вы при этом чувствовали? – Легкое дрожание крыл аппарата».

– Вот был бы ты не И., а Б. – что тогда? Поднял бы камень рубильника? Испепелил?

– Да-а… Если бы да кабы… Если у бабушки вырастут крылья, она будет лебедушкой…

– От пошлой суеты земного бытия – лети в колымосковские края! К оседлому небесному приюту! Раскинь крыла, кинот – спой с высоты про свой народ!

– Подкинь помет! Они тебе подколку про ермолку – ну и ты им заряжай жердиной по шеям! Да связки не порви!

– Колымосква, вид сверху – заснеженная равнина… Из кабины, в «консервах», через лопасти пропеллера…

– Оно и видно. Можно им хлебушка покрошить. Пусть лопают!

– Лети с облегчением – уф! Кинь и отвернись. А куда упадет – это другое… Жилы и сухожилия…

– Вылетицы у нас, как из пуцки!

– Поешь спецмацы перед полетом – и лети, Сокол Гор!

– Полетишь в вечность, чтоб ты знал. А вечность – это категория, рассеченная мечом серафима. Скол скал.

– Ой, мой бог, земля, земля, я забыл позывные – я кто? Ты – Сокол, шлимазл! Го-гор! Га-гар!

– Причем вечность не есть нескончаемость, бесконечность – а просто нечто, длящееся достаточно долго. За этой проявленной вещественной вечностью причудливо катится следующая, скрытая, и далее несчетно – числом семь…

– Лети! Явись с небесными облаками! Приподнимется скучающе над снегом милая русая головка, качнутся прекрасные и равнодушные глаза… Услышишь шум ли крыл мушиных лепешка, о, Колымосквы…

– И, кстати, семера, семерик, семь сотворений, символизирует, так сказать, упорядоченность чуда, а ты, Восьмой, – это уже выход за пределы, прорыв! Восемь дней не угасало масло, и в будущем Храме левиты будут бряцать не на семиструнных кинорах, а на восьмиструнках-трехрядках…

– Восстани и лети! Дни Трепета Крыльев Языка! Парх поднимется из праха, финикс – есть такая птаха, она песенки поет, а мы вышли из пустыни с разговорами пустыми и устоями простыми, краток лесенки пролет…

– И по ней подымаемся все мы, застигнутые концом, мы, последние на земле… И ангелы с ладанками на снурке снуют вверх-вниз с разносными Книгами…

– Значтак, надевай гермошлем, башка, и лети в Москвалымь на шкаф – расскажи, этажерка, энтим шифонеркам про лестницу в небо… Хрясть по душам!

– В мозаике Спасителя пригрезились, пригрелись – лети и стая! Явление хряста Яхве!

– Пойми, иделе, стать настоящим пархом, стать вполне пархом – значит только стать братом всех людей, всечеловеком…

– Вот слетаешь, сбросишь излучалку – получишь приставку «фон» к фамилии. Смотри только, они снизу спьяну каменья кидают – собьют…

– Помни, откуда приполз, куда летишь и пред кем дашь отчет. Дай им понять! Намекни о вечном примирении и о жизни бесконечной…

– Лети! Крылья белые, тяжелые, в слипшихся комках кровавой грязи…

– Лети! Рухни, как аэролит, на тамошние нивы! Возникнув, словно ответ на вызов лесов, снегов и морозов…

– Давай, езжай! Развяжи дистанцию!

– Полны ангельских крылий подо мной небеса, и зовут к родному новоселью неотступных ликов голоса, качай же, черт, качели, все выше, выше, ах, с тобой, как Лазарь, сгину – бледный оборотень, дух!

– Тяжелый полет сквозь лед и холод… Ты придешь с шаломом, что означает вовсе не мир, как мнят незатейливые, а законченность, заполненность. Завершенность строения мира. Зец!

– Подлетая на ядре поближе к милому пределу, увидишь ты вдали, что идет снег и земля пуста. В хоромах москвалымской механики нет места Богу, а следовательно – и пархам. Значит, дело за малым – нормализовать, отладить заново сей дряхлый механизм. Два с третью – и вот вам гармония Семь! В небе простряся плывешь – представляете, как хорошо и державно!

– Скажу расхоже – спасти мир можно только уничтожив. Скинуть эту оболочку, сжечь эту кожу – и воскреснуть враз во Вложенном мире!

– Разрушить мир – это и есть его создать. Сломать навыворот. Обратная сторона Слова. Давай, лети! Подбрось им огоньку, пироманны!Обрати в живительный пепел! Мир – Трут – Огниво!

– БВР – черная дыра. Чудовищная гравитация мирового раздражения сжимает ее в точку – точнее, в запятую «юд». Но точки тоже бывают тучные. Хоп – и Большой Взрыв Разума! Изход!

– Мидраши болбочут, что суббота – подобие будущего мира. Тишина, недвижье, безлюдье. Да будет так!

– Хорошо было Моше раньше: машинально воздел руки – и наши побеждают… А тут думай, каково нам без них, БВР без мiра – не скучно ли?

– Выбор не богат – бытие или ничто.

– Ставлю на изеро. Тут три важнейших причины. Во-первых, мы издревле избранны и умней всех зверей. Во-вторых, мир стоит кадиша. В-третьих, как вам нравится первое?

– Тут у тебя того, логическое проскальзывание, возникают разночтения, иные голованы… То-то по Отто мы внеморальны… А от ядовитого Антид Отто еще и рвсны… Юдитюд… Но вообще, согласен с собой, чего мы должны ждать, возлежа на оттоманке – пока ад замерзнет?

– Второзаконие – финики должны перетекать к пархам! Пора, пора миру подняться ввысь и сложить крылья. Осень жизни – харбст. Облетанье! Пожили, харэ. И в рабстве, и в барстве… Жирные поры, сухотка…

– Лети, метни хлопушку! Да не промажь!

– Ты рекастый, котел у тебя варит – лети птицей! Будет тебе счастье! Найдешь прибежище в воздухе, претерпевая изменения, растекаясь и возгораясь, возвертаясь обратно к семенообразному разуму Целого… Семачки Семи, понял?

– Устали сидеть ждать думать – решили послать слетать кинуть.

– Кир, закусь, кореша… Кто есть из вас – из всего народа Его? Да будет Бог с ним, и пусть он туда летит!

– Лети, Бен-Неба, левит крылат! Да не заблудись, чирикая, с гвоздочками во рту! Четвертая от Солнца и первая от Луны!

– Долетишь, ничего. По прямой. В небе углов нет.

– Лети! Откроешь дверь крылом, прыг-прыг по паркету… Отвык, небось – тут камень сплошь…

– А помнишь у Раши то место о башне, летящей меж звезд столь быстро, что время в ней переворачивается.Полетишь как бы в прошлое, в ушлое – свезешь, сбросишь лишнее…

– Бери больше, кидай дальше, отдыхай пока летишь! Сери-бери-ешь!

– Лети! Что ты медлишь? Распиши по минутам. Там снег планирует, и ты – туда же… Я в пухлощеком отрочестве изучал потолочную роспись в Шестнадцатой Церквухе – так там такие персонажи витают в облаках! Странница Феклуша еще говорила – стали пархов в кресты запрягать, так они лапами-то вот так делают!

– Летишь? Ну, по рукам! Свершилось, как заметил один гость Ерусалима. Попутного вектора тебе в флюгер!

– Лети, зад осляти твоей ети!

– Что, не знаешь или лететь? Никто не неволит. Зачем поддакивать угодливо – да нет, да нет… Ты нам не данекай, а прямо лупи, отбивай: «Лечу Колымоскву». А то кендалонет, как этот…

– Лети! Мы тебя из рук выпустим с молитвой. Двумя крылами закрой лицо свое, двумя – ноги свои, а остатними двумя – лети! Фарисеистый реет сераф!

– Появиться смиренно в ночном небе над Колымосквой, пройти приниженно на бреющем над своим домом, повиснуть покорно над заснеженной стрехой… Вот уж они там, населители сугробов, удивятся, закудахчут: «Ахтунг, ахтунг! Ахти нам!»

– Ишаки да яки! Что-то странное летало из неясного металла…

– Изучи мать-часть и лети в мать-тьму! Лети да звездочку вкрути!

– А полетели вместе! Нахуюверхом! Стряхнем стариной! Слетаем, братцы, взмоем, намосквалымим!

– Воротимся на время – кинем кость в мякоть! Гиюрню им устроим!

– Шлетим с катушек шовместно, шикарно! Воспарившее сиротство! Дионис-сионид!

– Опять по пять и два в остатке и И. ведомый – и в Колымоскву на пересылку. В сей холод, Большое Гнездо! Наперекосяк! Превращайся из прямой в окружность, из посоха в змею – закругляйся!

– Повторяй, глядь, за нами дикие звуки: «Олэх аруах валь свивотав шав аруах» – ах, красиво! Возвращается ветер на круги свои в поле… Полетели нарезать! Карусель!

– На семи ветрах, на кольце «восьмерки», в пальтеце песцовом…

– Вся БВР – единый воздушный корабль! Выкорчеваться из почвы, выдраться из песка и травянистой скалистости – и полететь! Летающая Скала-и-Крепость, осаждающая небо! Ковровые бомбометалки!

– Скала летела, летела – и села.Таков таинственный конец стиха в Книге. Неопознанный пузырь, подбитый горячим ветром, хамсином…

«Слиться разве что с ними, с хамцами, слетать, – думал И. – Стать одним из Лиц, сокрыв заподлицо. Ревок коверного из инвалидной кресли: «Слети с котурнов!» Эх-ма, возрастной ценз не дозволяет, человечьи параметры… Да и просто стремно умалишаться. Мудрячье это обветшалое. Лечу от геморроя. А ты от чего летишь? Копчу небо. Действо сверчков. Запечных дел мастера».