Текст книги "Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях"

Автор книги: Михаил Юдсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 48 страниц)

Илья снял с подрагивающей ленты свой кейс с лэптопом («лаптем» по-нашему, по-кафедральному) и скромный походный кожаный кофр с пожитками. Воссоединившись с багажом, он его внимательно осмотрел. Кофр немного испоганили, нацарапав сбоку «Вред – дундук», не беда, даже интересно, «штриховое письмо», как у Вильсона на этих его камерных набросках модели пудинга… Главное – как кейс? В порядке оказался кейс. Уголок летановый чуток отбили, когда швыряли, а так – ничего. Кейс стабильно попискивал. Кто-то ничтоже сумняшеся провертел в его коричневой обивке несколько дырочек, чтобы неведомые зверушки могли дышать. Чтоб вам, доброхотам!..

Илья помедлил с минуту в некоторой растерянности – почему-то никто его не встречал. Перепутали срока прилета? Или – не велика птица? А чего ты, собственно, ждал – пророков и патриархов? Он медленно, броуновски, одинокой корпускулой побрел по залу, посматривая по сторонам, не одернет ли кто строго: «Эй, стой, недостойный! Вред! Расходился! Тут нельзя. Посадим в карантин». Попутно он следил, не ковыляет ли навстречу, опираясь на палку, реальный дух математической физики, неокантианин здешних мест, автохтонный коэн, ге-ге, смотря в оба йехезкельских глаза, держа фанерку с его определителем – «Вот те нате, хрен в томате – дохтур Борисоффитч, если не ошибаюсь?» Но не было никого.

Илья достал всученный Машкой серый листок «Напоминаний» и пробежал глазам: «Вменяется… ну что… застыв столбом, помню… за четыре за шага, не жалко… это как в детстве пугали Черным Шуцманом – вот придет и заберет… ерунда, геттошь… А вот список нельзя никак: так, так… вот как?.. и это?.. и выбалтывать натощак…» Но встречать-то можно в аэропорту?! Ничего не сказано. Лишь примечание на обороте: «Веруете ли Вы как ученый в направленное движение электронов от «+» к «—»? Если да, пририсуйте как заблагорассудится – солнцеворотно или против – к плюсу четыре минуса. Ну-с, и что получилось?»

Ага. Не-ет, сейчас в гостинице никаких ванн с ужинами, подождут, а раньше всего – за стол, к экрану (научный, хе-хе, долг) и – отчет, четкий и ясный, только эмпирика («что я видел и трогал»), без эмовсхлипов, почемучек и провидческих соображений пальцем в молоко. Савельичу в реестр… А вот пото-ом уже, отвалясь от стола, заслуженно – горячую ванну, горячего же крепчайшего чефиря с лимоном и кусок хлеба… с чем? С креветками, пожалуй… И листок силоса. И спать, и ничего страшного, если просплю утреннее наукообразное сборище…

– Э, Ю?

– Я.

Двое стояли перед Ильей. Один туземец был высокий, худой, с ранней сединой в густой курчавости, в щегольской офицерской фуражке с натертым стручками козырьком. Другой – поплотнее, коренастый, с мясистым носом, с залысинами, в сдвинутой на затылок выгоревшей пилотке. Вдоль рукавов гимнастерок вились мелкие каббалистические значки званий, на локтях кожаной заплаткой эмблема – летающая скала-крепость. У обоих на шее вытатуирован бегущий человечек с копьем.

– Младший лейтенант Ландау! – представился высокий, предъявляя локоть и холодно глядя поверх головы Ильи.

– Старшина Лифшиц! – этот гадко улыбался в лицо.

До дрожи напоминали эти физические тела монстров Артура и Фридриха из страшных снов, когда когда-то замерзал во рву, припорошенном красным снегом, под надкушенной равнодушной луной, когда электричку раздавили льды.

– Можно вас на минуточку попросить… вот сюда… соблаговолите в эту дверцу…

Илья пожал плечами (может, лепту кому-то там полагается внести, обол сунуть?) – пожалуйста, пройдемте.

3

Комната была невелика, прямоугольная, без окон, с низким потолком, стены покрыты известкой, местами отвалившейся. У ордынцев такие пристанища назывались «дежурка». Тяжелая бронзовая люстра о семи свечах свисала с потолка, керосинила.

Сидел человек за столом и ел виноград.

– Мы пришли, Видящий, и привели с собой некоторого – рассмотри его, – чугунным голосом сказал Ландау.

– Я рассмотрю его, Ловчие, – торжественно пообещал человек за столом и выплюнул косточку в ладонь.

– Так мы тогда пошли себе?

– Идите себе.

Младлей и старшина четко повернулись и вышли, поочередно нагло толкнув Илью плечом.

– Временно допущенный? – улыбаясь произнес Видящий. – Подойдите поближе, не бойтесь, я должен видеть ваши глаза. Садитесь, пожалуйста. Да прямо на пол садитесь, что же вы стоять будете…

– Руки – ладонями? – хмуро спросил Илья, опускаясь на корточки.

– Ничего подобного! Это все там, на дворе… Любая вольная поза, которая вас устроит, – хоть ноги за голову. Один, помню, так-то оригинально переплелся, что потом пришлось даже… Нет, нет, чемоданчик свой с саквояжиком сюда давайте, досмотрим.

Видящий сдвинул локтем толстенную книгу с надписью «Опись» и водрузил на липкий от давленых ягод стол кофр и кейс. Он увидел их ручки, плетенные по-москвалымски – в три цвета – и протянул:

– Во-от вы откуда к нам заявились, господин хороший… То-то я на вас сразу глаз положил… Как это по-вашему-то «здравствуй» будет – ел кипалки, кажется? Как же, помню, въелось, крестная бабушка Рейзл учила, еще строганиной фиш кормила, напевала «Струг, нилуй». А «прощевай» – ял лабай, помню, помню, юн был, мал, глуп, голота галутная, ту снежевику в лесу, что никогда не сбирал…

Голос его стал задушевным:

– Ну что, друг, как оно там за шаломянем,в Беловошье – в отечестве пращуров? Гибло?

– Стабилизируются людишки мало-помалу, – нехотя отвечал Илья.

– Ну, а сама, сама-то прародина богоспасаемая, Колымосква-мурава – как?

– Сосредотачивается.

– Эх, колымать общу за ногу да на солнышко – греть нары! «Москвалымь – она на семи колах, и на том стоять будет!» – мечтательно вздохнул Видящий. – Какие были люди в белых тулупах, победители недр. Ледяные воители! Конные грабарки на бутару! Метро рубили в вечной мерзлоте…

– Уже за Аркагалу-кольцевую тянут, в Шаламово, до Кадыкчана.

– Тротуары бревенчатые… Их небось, как до раскола, – посолонь солят?

– Или! – сухо отвечал Илья.

– Ах, бедуля-пендуля, леванька с сережками, шадайка кудрявая, зело добрый месяц березозол, – вздыхал размягченно Видящий. – Хоть одним глазком бы… Рянда, небось, так и валит? Дряба заметает, сидит?

– Лепень-то? Лежит, чего ему… Белеет.

– Ах, вот как? Кстати, Вторая сучья война, слышно, закончилась, но пеллагра, сказывают, бушует?

– Нынче у нас другорядь-беда: пучки повылезали, лысь белоглазая – громят вдрызг подряд…

– А ботвынники куды ж смотрят, чем вохрячят?!

– Да вот… Коловратом против апиона…

– Маламуды хоть лаят?

– А то! Более чем.

– Ох ты ж, Белая Вошь, повелительница! А по реке, небось, уже сало пошло, вскрылась Река-матушка? Водосвятие… Здесь и слова такого нет в помине – какие тут реки… Матерь, глядь, ализм сплошь, фигли-мигли…

Видящий затянул старинное:

 
Снег порвался об колючку в клочья,
Как моя пропащая душа…
 

Илья подтянул с корточек:

 
Мне на вышке срок тянуть нет мочи,
Ты не пишешь – нет карандаша.
 

За спиной у Видящего виднелся плакат – низко нависшие над морем облака, от которых исходили наклонные лучи заходящего солнца, как на гравюрах Пу, а из облаков высовывалась могучая рука в бушлатном рукаве, державшая за шкирку хилого придурковатого очкарюгу – из карманов спецовки у него сыпались в волны формулки да рецептишки (рука Отечества оболтуса спасла!). В верхнем углу летала знакомая уже крепостная скала и читалась заповедь как бы вырубленными буквами: «Ты – вред? Становись в ряд! Принеси на общих пользу!» Илье плакат не понравился – дюрерь какая-то, и сам Видящий не понравился чрезвычайно. Говорил тот на классической москвалымской льдыни весьма худо (сморозил «снег сидит» и в цвете слова не уверен), да и вообще… «Сидит разумный человек, несет полнейшую, ад абсурдум, херень», – думал Илья, откровенно вглядываясь в Видящего, а меж тем бойко, не задумываясь, коанировал, отвечая на бредовые вопросы – сроду у него на кафедре по «пусто-пусто» был твердый «хор» с крестом. Видящий тоже как-то искоса приглядывался к Илье, потом пророкотал: «Пора, пора» – и ногой выпихнул из-под стола массивный сундучок (при этом обнаружилось, что Видящий-то бос – мелькнула желтоватая растрескавшаяся пятка с вытатуированным: «они из стали»). Большим когтистым пальцем ноги Видящий откинул крючок, крышка приподнялась и оттуда вылез карлик – он там спал на тряпках, устилавших дно. Жуткое существо – раздутоголовое, бесшеее, кривоногое, ручищи в буграх мышц, глазенки крошечные, горящие угольями и мрачнейшие.

– Попался, тусклый, – злобно обрадовался карлик, завидев Илью. – Сам зашел?

– Ребята поймали.

Карлик вытер нос рукавом телогреечки, подтянул клеша, харкнул под ноги Илье и шепеляво затараторил сквозь редкие гнилые зубы:

– Давненько я уже хотел вылезти, вырвать ему глаз, ан дисциплинка во главе угла, лежать, говорю себе, терпила, но уж как дорвусь, как наеду – не спущу, тут уже остерегись – ожгу…

– Охолонь, Смотрок, – поморщился Видящий.

Эх, хе, хе… Конгруэнтный карлик уже встречался в жизни Ильи. Уже было. Новое путешествие Лилипута. «Однажды мы с вами вместе в теплушке ехали, в одном тамбуре», – хотел сказать Илья, но раздумал: скорей всего, не тот все-таки, других времен, иных сундуков.

Карлик, переваливаясь, подковылял к столу, достал из-за пазухи сложенный вчетверо лист и строго положил перед Видящим:

– Вам малява. К заполненью.

– Слушаюсь тебя, Сокол, – буркнул Видящий, разгладил мятый бланк, вытащил стило и, усмехнувшись, обратился к Илье: – Видите, приходится… Ну-с, приступим пули лить: день, год, место крещения, погода тогда, чин и прозванье восприемника? Не ведаете? Как же вы так… Ну приблизительно? Пишем – седьмого 5737 до нашей веры, по ветхому стилю, Храм-на-Росстанях, благость, бусенец кропит, тайный вечерник-двухсотник Павло Ловец присутствует, заставляя вечно богов молить… Имя отца? Борис? Уж не Маврикиевич ли? Варварски искаженное Борух, конечно, знаем эти хлебные дела… Как его забрали,помните?

– Смутно, мал был. Голоса слышались. Говорят, многие видят какой-то тоннель и яркий свет…

– Тэк-с. Дальше поехали. Родственников по колену в плену имели? Чего мнетесь, колитесь… Параноиков, шестипалых, сухоруких в роду нет? Оспа привита? Поверим. Образование? Высшее приходское, филоматематик? Сгодится. В артели состояли, старались?

– Нет. Я в науки ушел.

– Но их идеалы разделяете?

– Ну что – одеялы… простите, идеалы… Это так как-то… Истаеванье очей и изныванье души…

В памяти Ильи возник вечно хряпнувший безногий слепой военрук, который говорил в учебном погребе, сидя на мешке с песцовой шерстью: «И это зазря. Не спасемся. Будет Большой Взрыв и один шурф останется от всего этого дела», – и он обводил воспаленными невидящими глазами земляные стены с планами эвакуации.

Видящий расспрашивал тактично, Илья отвечал терпеливо, то послушно кивая, то отрицательно поматывая головой («Один на льдине? Ломом подпоясанный?»). Карлик подпрыгивал рядом и выл:

– Колокол льет, Эфраим, рябым буду! Лажу гонит, а сам шестипалый, небось! Умеющий отводить глаза… Под левенгуком бы его рассмотреть, морду шадровитую! Да огненной дорогой поводить, по уголькам!

– Не жги глазунью, Смотрок, – рассудительно отвечал на это Эфраим-Видящий. – Тут с наскоку нельзя…

– Запретное ввозите – напильники, курево? – вежливо обратился он к Илье. – Лучше сразу сознайтесь, без Дверей Страданий… Ах, не курящий? Тогда, значит, жуете, нюхаете, за губу кладете?

– И тут вынужден разочаровать – не сделал привычки… А что – напильники? – полюбопытствовал Илья.

– Так аразы же, те самые, хуцпырят! Ножи вытачивают по ночам с желобком таким жутким и костяными рукоятками.

– Да вы что!

– А что слышал!.. И это еще ничего, иные обузы жмут. Мне один Страж рассказывал, что они, те самые, не к ночи будь помянуты, вконец охуцпели – уже у себя в Городах-Садах траву по обочинам собирают, чубуки жухрачат и отвар сосут через трубочку – воскуряют… А когда драконы на моей подушке шевелятся – я боюсь того… Глаза велики! Ведь попади к ним в курень, не приведи Лазарь, сортовая махра-самокрутка… Сметут и вырвутся!

Видящий махнул рукой, качнулся в поклоне:

– Спаси нас Семеро! Эх, Борисыч, не горит свеча! Поговорим про Провидение, коснемся – вы-то лично чего у нас забыли и как в наши пенаты залетели: заплутали – а? умышленно – a-штрих? Кривич небось весь? С поджигательскими целями?

– На симпозиум я, – тоскливо ответил Илья, ожидая привычного уже: «На симфо-озиум?В концерт, выходит, на нервах наших да на костях… Щипач, значица, со смыком? Ну, сбацай ему, Смотрок, Десятую Огня – с выводом!»

Но нет, не так было. Видящий сразу как-то подобрался, постучал указательным пальцем правой руки по левой ладони и отчеканил:

– Сопроводиловку вашу попрошу предъявить на свет. Об это самое место. Кто кореш-поручитель?

– Кац-отец… тьфу, в смысле Папа Кац, – сказал Илья, протягивая свой черный паспорт с двуглавой решкой. – Вот тут пробито, что временно допущен…

– Ты нам эту филькину грамоту не суй, – заявил карлик. – Где четвертая печать? А может, ты каким-то макаром подло проник, пнимаешь!

– Так вы, оказывается, кацетник? Из поздних, видимо, из «живых дохляков» – отпетый? – уважительно удивился Видящий. – Кого-нибудь из Контролеров знаете? Сенечку знаете?

– Да я нет… просто с Папиной дочкой вместе учился… он мне паспорт и выправил…

– Фраерман! – пригвоздил карлик-ехидна. – Небитый до поры. Бросается в глаза!

Видящий тем временем провертел в углу паспорта шилом дырку, вдел проволоку, вышел из-за стола, шлепая босыми ногами по расшатанной каменной плитке, подошел к сидящему на корточках Илье и повесил паспорт ему на шею – «Ходи смело, вред!» – поверх почерневшей отцовской серебряной цепи с шестиугольной снежинкой и шипастого Ратмирова опаса на конпляной веревочке, сколько хроно уже хранящего в дикой москвалымской круговерти.

После чего Видящий, он же Эфраим, прошлепал обратно за стол, уселся, как сидел, и объявил официальным голосом:

– Вы рассмотрены. Ваш формуляр скитальца заполнен. За изменениями и дополнениями вы вправе обращаться в «Беседку претензий и недовольств», вот к нему, к тову Родосу…

Карлик, мерзко осклабясь, расшаркался.

– …а засим – всего вам наилучшего, не кашляйте. Увидите своих, так кланяйтесь нашим. Приступай, Смотрок, а то утомился я уже от него, роговицу намозолил.

Карлик хмыкнул, сплюнул точно на рукав Илье – меткач! – и пошел вокруг него вразвалочку.

– Звать меня Родос Меерыч, а в народе, гля, величают меня Глазастый, – говорил он, похлопывая по ладони куском резинового шланга, – и принимаю я у себя в тереме любого вреда безо всякого обеда… Завсегда!

– Встать, тля, гля! – рявкнул он на Илью. – Расселся, чтоб те во сне ослепнуть!.. Ты, парашня, совсем охуцпел? Взять шмотье, выходи на шмон!

Пихаясь шлангом, карлик подогнал Илью к столу, на котором сиротливо стояли кейс с кофром.

– Давай хватай, толстосум, тут тебе рикшов с кулями нет! Всё на своем горбу. Помню, несу это я раз корзину с кочанами… Тащи, алтынник. Ставь сюда, подле меня. – Он пнул ногой кофр. – Вскрывай кожан, сквалыга.

Илья хрустнул ключиком. Родос Меерович, оттолкнув его, погрузил обе ручищи внутрь и принялся потрошить.

– Одежды! – говорил карлик, с проворством покусника вытаскивая, тяня и бросая на пол. – Одеянья, глядь! В глазах рябит… А мы тут в одном бушлате два года ноги греем! Чего косоротишься, дохляк? Прижух, Раздолбай Иваныч?

У Ильи, бывшего буршака – «черешневой фуражки», побагровел, налился кровью старый шрам на лбу – след студенческой дубины.

– Меня зовут Илья Борисович, – разлепив губы, ровно отвечал он.

– Не-а, – загыкал карлик. – Ты – Раздолбай Иваныч Фраерман. РИФ. Такое погоняло я тебе даю.

Видящий за столом засмеялся:

– Называется назвал по имени! Акроним!

– Да ты погляди, – возмущался карлик и вращал глазами. – Еще целку строит, целлакант! Ишь, двенадцатиперстный, вынырнул… Прямо скарабейник какой-то! Натащил навоза…

– Гостинцы привез, – саркастически вставил Видящий.

– Щас рассортируем, – многозначительно пообещал карлушка. – Что в сортир пойдет, а что в чулан… Чего вылупился, глядюка, – буркалы колет? – накинулся он на Илью. – А вкалывать за тебя дядя Рабейну будет? Это тебе не в тростниках…

Видящий засмеялся:

– Обрати внимашку, у него в зрачках мышцы косые – один глаз в Акко, другой раком… Аккомодация!

– Эх ты, тундра-бунда, ссусумань, ресницы отмороженные! Мы из тебя, мистер-клистир, кишка слепая, вылепим профессора-ахулиста, лурьеата мистичкового… Ари-стократ, глядь, ицкатуха, посеребряное брюхо! Возьми аккуратно разложи – тряпки отдельно, стеклярусы отдельно, – снисходительно учил карлик. – Шапку свою самоедскую, малахольную – особо – в меха.

Илья копался в кучке, сопровождаемый едкими его замечаниями:

– Нахапал с миру по нитке, куркуль? Снискал, стяжатель? Все равно что резать сонных – обирать народ!

И еще:

– Нашкодничал, нувориш, шапка горит? Нащечил, ошара? Умей ответ держать!

А также:

– Дай часы поносить, скаред. Давай, давай, чего там – не налезет! Я их на пальце носить буду.

Колоссальный карлик! Родосский! Надо на Кафедру отписать – не-ет, в эту землю нам не войти, не сбороть – и зря только время потратишь, сустав вывихнешь, – когда такие люди!.. Из какой задницы этот наннасна нас выпал?

Родос Меерыч подобрал откатившийся от вещей в сторонку сувенирный флакон с желтоватой снежевичной настойкой, взболтал, взглянул на Илью с новым интересом:

– Нассал, что ли? Или – бухарик, прикладник к рюмке? Вышел, глядь, из запоя, залил шары – и сразу в путь, на нас рыковкой подышать?

Он споткнулся о папку с «Докладом», который Илья должен был доносить на симпозиуме, поддел ее носком:

– На раскурку?

Бумаги разлетелись. Илья кинулся их собирать, складывать листы в последовательности – Видящий очень смеялся. Карлик двумя пальцами выволок из кучи толстый глянцевый журнал: «Видал мигдал, Эфраим?» – и брезгливо перебросил его на стол Видящему.

Эфраим полистал близоруко:

– Мутный журнальчик… Новый «Остар» народился? Эх, корень наших бед!

– Просто реферативный журнал, что вы, – робко запротестовал Илья.

– А почему тут голая баба с двугорбым на обложке? Это что такое, это чей же знак, понятно? Тут глаз да глаз… – Видящий шумно потянул носом. – Кстати, пахнет там у вас в саквояже что-то на втором дне, я отсюда вижу. Неужто шамовка – горькая зелень изгнанья?

– Взял немного в дорогу, – признался Илья.

– Ага, погрызть, поглазеть… Голодарь прям, – скривился карлик. – Печень на шесть пальцев ширше, селезень отлетела… Забулдыга…

– Вынимайте, – решительно сказал Видящий. – Пищу будете получать в соответствии с разработанными нормами, а не варварски заглатывать. Не при калитализме,чай, не средь ванья. Все питание по Шкале распределяется – сколько делений-шкалимов набрал по рапортичке, столько питы и получи.

– Заболонь в шоколаде, – посулил карлик ухмыляясь. – Карие глазки. Хоть зажрись, крохобор…

Эфраим поучительно поднял палец:

– «Не малая пайка губит душу, но большая. Да не возжелай второй каши». Главное – горбатиться на четыре и пять, въяживать за дело… м-м… как там… от доблести до геройства, до опупения явленного, попросту говоря… Дорога до Миски во вратах раздачи, чтобы вам было понятно, – вот благо и красота!

Карлик ловким ударом своей резиновой дубинки сбил мобильник с пояса у Ильи и с хрустом наступил на него ногой:

– Передатчик, глядь, ручник! Трубка одноухая!

– Да обычный сотовый телефон, что вы…

– Там разберутся, – угрожающе заявил карлик, осторожно укутывая треснувший телефункен в засаленный целлофан и почему-то топая ножкой в каменный пол. – Вмиг расколют! В терцию! Там такие головы сидят! Огонь-ребята!

Он с очевидной сноровкой, встав на цыпочки, обшарил карманы Ильи (балагуря: «Ильин день у нас нынче. Придет Илья – принесет гнилья»), забрал записную книжку в переплете из ивовой коры с именами нумеров («Там – выяснят!»), изъял авторучку («Далеко бьет?»), отнял без объяснений с довольным урчанием портмоне («Вексель-моксель, лопатник-то весь в песке – нашишковал, скопидом? Чирик на отоварку!»), выволок носовой платок (бритву-писку протереть?), в который смело высморкался, после чего Илья ему его мысленно подарил. Без комплексов абсолютно карлик – бойкий такой касрилик, простейший Меерыч, хордовый.

Надев на узловатый палец наперсток металлоискателя, карлушка Родос внимательно прочесал весь организм Ильи, пригибая его к земле, раскурочил подкладку куртки, вытащив зашитую записку («Ага, авторитетов отрицаешь! Против Абраши, Изи, Яши скалишься!»), отодрал подметки у башмаков, выдернул меховые шнурки, но остался неудовлетворен и с пылающим взором замахнулся шлангом и потребовал:

– А ну, Раздолбай Иваныч, попрыгай – зазвенит!

– Остынь, Родос, – засмеялся Видящий. – Замылился зрак, крохотка?

– Клянусь Лазарем и Семью Мудрейшими, я его вижу насквозь, со всей его требухой! – оскорбленно вскричал ярый карла, подтягивая свои волочащиеся по полу клеша. – Он у меня на сетчатке впечатан, глаз на лапу даю! Это глаголю вам я, Глазной Сокол тайного терминала «Френкелево»!

Илье показалось, когда карлик подсмыкнул штаны, что вместо человечьих ступней у него были точно какие-то птичьи лапы – по три желтоватых ороговелых пальца с когтями. Что ж, очень может быть. Биомеханика, значит, развитая, выращивают. Роговица пятки, известное дело! Этот еще не полный золяк, пол-пепла, – мелкий экземпляр. Калеб. Друг человечка. Крупица зла. Мал золотник, да вонюч. А вот есть у них, странствующие товарищи рассказывают, некий «черный человек» (Шварцман, надо полагать), тот – да, тот – не приведи! Из тех пинхасов, что махайродусы. Кожу обдерет, как липку, аки акивку – и дело без зингера сошьет… Хват!

– Еще остался чемоданчик, Меерыч, – добродушно напомнил Видящий и подмигнул Илье: – Уже никто никуда не едет!

Карлик, отпихнув пустой кофр, обиженно швырнул коричневый кейс на стол. Понукаемый Илья, крутя колесико сбоку ручки, набрал код – свой день усекновения ангела.

– Рыжовье? – заинтересовался карлик, пробуя на зуб поблескивающий уголок кейса. – Захавнецо, накажи Бур!

– Нет, это не голдо. Это такой особенный самородный сплав, – Илья замялся, – в принципе недорогой…

Видящий комически потер руки – будем посмотреть! – и поднял крышку. Карлик – глаза завидущие – немедленно сунул нос внутрь.

– Не отсвечивай, Родик, – озадаченно отогнал его Видящий. – Вот тебе и вскрыли угол…

Подняв брови, он хмуро и напряженно разглядывал матовый плоский экран с рядом кнопок:

– Это что за конструкция?

– Компьютер походный, рядовой, – пожал плечами Илья. – Старой еще системы «Мокий Макинтош и вдова с сыновьями», видите – на камнях, с заводом.

– Угу-м, – играя желваками, согласился Видящий. – Рядовой, растак, необученный… и в дырку заводной…

Он попытался прочесть надписи на кнопках: «клава», «аська», недоуменно покрутил головой: «В лаг его…» и ткнул одну наугад.

– Не трогай, Фима, подвзорвемся! – взвизгнул карлик.

– Замри, Обрезок, – мазанув взглядом, сквозь зубы оборвал его Видящий. – Окосел, Сокол? Уже драпать, как всегда, собрался? Ходи под себя, отвага.

Глаза у Видящего превратились в черные точки на побелевшем лице. Он плавно закрыл кейс и одним точным толчком ввел его в большой дерюжный мешок.

– Сейчас отправим куда надо, там разберутся, – немного как бы запыхавшись говорил он, запечатывая мешок желтыми сургучными печатями. – Там по винтику разберут…

– Там, там внизу, Лазарь даст, разберутся, – торопливо поддакивал карлик-паникер, тыча рукой куда-то в выщербленную каменную плитку, устилавшую пол комнаты. Неприятной этой комнаты досмотра и отъема багажа, как выяснилось.

– А вам теперь, дорогуша, хорошо бы помыться с дороги, – благожелательно предложил Видящий. – Канун поста тем паче. День от Бани далеко не первый – второй… После пересылок этих перелетных, знаете, вдруг душ принять горячий – все микромандавошки смывает и бодрость сразу…

Дурные новости, подумал Илья, покусал губу. Чудны дела мои и худы, Господи. Смести и вырваться? Комната была без окон и без видимых дверей. В стену толкнуться, обрушить – первый позыв, неверный – то-то она такая ободранная, а под штукатуркой, глядишь, скала. Дело швах. «Пошли мне пешню, Яхве, – воззвалось в мозгу. – Я им сделаю прорубь в голове».

Видящий, не оборачиваясь, протянул руку и сорвал плакат у себя за спиной. Обнаружилась металлическая дверь с надписью белой краской «Душевая» – зачем-то готическими буквами.

– Попрошу не умничать и проследовать, – пригласил Эфраим.

Сопровождаемый карликом Родосом Мееровичем, Илья подошел к двери. «Без вещей на выход», – подумал он философски и толкнул ладонью холодный металл. Но дверь не поддалась.

– Илья Борисович! – негромко позвал вдруг Видящий.

Илья обернулся.

– У вас рукав левый куртки в мелу, отряхните…

Илья, сжав зубы, толкнул дверь плечом – с тем же успехом.

– Рахит, что ли? Просвирок мало ел? – осведомился карлик и с размаху пнул дверь ногой, она скрипуче отворилась. – Хрисдуй!

4

Теплая вонючая влажность навалилась на Илью. Тлела голая лампочка на перекрученном шнуре, какие-то неясные фигуры мерно двигались в парном тумане. Очки мигом запотели, и Илья их снял и спрятал в опустелый карман куртки. Видеть сразу стало значительно лучше, он различил почерневшие от сырости доски потолка, паутину в углу, самого паука, несуетливо притаившегося близ, и прочитал даже терпеливое ожиданье в его глазах, эх, вот чего нам, кафедральным так не хватает, всё торопимся, всё на скорую руку, на живую нитку, трах-бах…

К Илье подгреб здоровенный лоб – необъятная туша в лыжных штанах и фуфайке – здешний служитель-пространщик, буркнул буднично:

– Одежку с обувкой снять, кинуть на пол. Они вам не надо.

Видя, что Илья не спешит все бросить и выполнять указание, а хуже того – находится в ненужном раздумье, мордоворот ухватил его за рукав куртки своими граблями и так дернул, что оторвал рукав к ле-Шемучуть не вместе с рукой. Затем служивый со словами «Возникаешь, блюха?» – одним движением разодрал на Илье куртку сверху донизу – от песцового воротника до костяной застежки, добрался до свитера домашней узелковой вязки, сопя «Выступаешь, туха?», грубо сорвал с него кафедральный эмалевый «мастерок» Братства и наградную планку «За сноровку в науке», сам свитер проткнул пальцем и распорол до пупа, и уже очень скоро Илья стоял босой на мокром липком полу, почесывая ногой ногу, и размышлял о том, что в «гол как сокол» речь идет отнюдь не о птице: со-ратник, со-ученик, со-кол, то есть из одного с колом коллектива. Единица знанья.

Служитель ушел и уволок ворох его одежды («Одежонку – на прожарку!») – надо понимать, безвозвратно. Ботики войлочные непромокаемые, сносу нет, жаль до слез – прощайте! – в общее дело, до куч! А также пропали с концами свитые в свитер узелковые письма-конспекты, погорела философия. Илья подумал и сел на лавку, тоже мокрую и липкую. Тут же, как из-под пола, вылез лысый, отощалый, словно сейчас со схимы, субъект в кожаном кесь-напузнике на торчащих ребрах, с перекинутым через руку ремнем, на котором он правил, точил допотопного вида бритву. Местами субъект немало походил на одного шапочно и печально знакомого конноразбойника, принявшего в итоге постриг. На пальцах у него было выколото – «Сима».

– Обросли до безобразия, – сказал он с отвращением и брезгливо тронул Илью за косичку. – Стричься будем.

– Не лезь, – рассеянно отвечал Илья. – Недосуг.

– Осознания нет… Господские причуды… Скромные дезинфекционные меры.

– Сгинь, Лысак.

– A-а, так ты не хочешь стричься? Имеешь что-то против? Костенька, он имеет против!

Возник прежний Костенька-служитель – что-то огромное, голое, в мыле, големно качнулось в белом тумане, звуки оттуда:

– Чо-о, тухер?

– Да нет, что вы, естественно, просто, видите ли, как бы… Можно просто в кружок…

Лысый парикмахер умело извлек косичку Ильи из потертого кожаного, расшитого бусинками мешочка, отодрал присохшие банты и принялся отстригать красу, бормоча при этом что-то про съеденное вшами в ишуве. Илья в ответ рассказал ему, что староколымские стригольники называли вшей «божьи жемчужины».

– Мало, мало о голове думаете! – сокрушался цирюльник, в задумчивости пощелкивая ножницами над ухом, как бы в рассуждении асимметрии. – Вот вы когда там у себя в землянку входите, то обувь же снимаете и первым делом между пальцами выковыриваете? А на голову плевать!

– У нас это так, – соглашался Илья.

– А теперь, – сказал лысый, отряхивая с себя волосы, – пожалуйте на самообработку. Обычная гигиеническая процедура при въезде в Республику – под душ! Идите мыться.

– А вот, простите…

– Не разглагольствовать! Быстро тщательно ополоснуться и явиться в зеленую дверь вон в том углу.

– Но как же одеж…

– Пошел, пошел на омовения! Ступай!

В душевой кабинке, куда события загнали Илью, он снял с шеи шутовской паспорт, чтоб не намочить, и положил на мокрую липкую полочку, а серебряную цепь с шестибатюшной снежинкой и пеньку с опасом, на котором наросли годовые шипы, он много лет уже с себя не снимал. На черной коже паспорта, кроме дырки и пробоин, желтым сургучом было оттиснуто «к.н.» – карлик наш постарался, успел? «Ты ж у нас, Иван Иваныч, зыкадемик, кандидат науков… Думарь, глядь!» Хотя, скорей всего, это просто служебная пометка – «к ногтю».

Кабинка душевая была неказиста – со сгнившими щелястыми половицами, ржавым соском над головой, забитой волосами дыркой в полу. Серый огрызок мыльного камня лежал на полочке возле паспорта. Ни мочалки, ни губки, ни рукавички, ни утиральника. Все эти лишения следовало претерпеть. Как, значит, помнится, Ушан-Лопоух многословно пророчествовал: «Встань под душ, пусть ледяные струи пронзают тебя, но все же останься, жди, распрямившись, внезапно и нескончаемо вливающегося солнца». Развез, ламца-дрица.

Илья покрутил, регулируя, расшатанные краники – красный и синий. Вода потекла теплыми струйками, омывая. Итак, данность – совсем они здесь свихнулись. Поголовно (или, расширяя – поколенно?). Травы наелись, молвил бы, усмехаясь, Ратмир Гимназист. Но уж такая тут, брат-ах, трава аховая, дремучая, через пень-колоду, чем дальше – больше, сам посуди! «А ты будь выше! – научил бы Ратмир. – Войди надменно, отрешенно… И – скок на Шкаф!»

Илья осторожно потерся мыльным камнем. Кровь и гной текли у Ильи из незаживающих ран, расчесы на груди и животе зудяще ныли. На стене кабинки было выцарапано пером, возможно даже, с наборной рукояткой: «Души аразню!», а под этим: «Не ссыте».

Вода струилась, становясь приятно горячее, утешая душу. Уши, отмороженные навечно и намазанные на кафедре в дорогу песцовым салом, чтобы кожа не лупилась, – отмокали. Потешный рыжий Смотрящий, хамка Машка-будошница, всевидящий Эфраим и подпрыгивающий карлик Родос Меерыч, отрада и ужас прихожей, – все эти куклы плавно проплывали в потоке, шевеля плавниками, делали ручкой, ныряли под ширму, покидая память. Затем предстал перед внутренними глазами милый карий дружок – кейс-летяга. Илья, улыбаясь, представил, как поведет себя, расставшись, Кейс-в-Мешке в незнакомой обстановке – тихонько извлечется из мешка, издав смешок, наподобие «макинтоша ex machina», возникнет легче непорочного духа из Маши, помятой обуревшей Троицей, а там уже кой к кому подсоединится, мягко нажимая клавишами на подушечки пальцев, присосется, летун кейсатый, полезет в душу, взыскуя тайного, распинаясь, сымая ношу, – после того, как ты меня открыл, трудно теперь меня потерять – у-у, кейсарище щейваритовый! Илья потрогал плохо зарастающие дырки в правом боку, куда когда надо вставлялись выходящие из кейса трубки. Занятно, как я у них в картотеке буду проходить: «Человек с Коричневым Макинтошем»? Мда-а, победоносно… И «Доклад» мой в папке у них остался, я-то наизусть помню, до последней строфы, с ранними вариантами, а вот попадет ли папочка в правильные руки, ведь рваный свитер с письменами теперь нечитабелен.