Текст книги "Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях"

Автор книги: Михаил Юдсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 48 страниц)

В морозном тумане слепым пятном висело ярило. Тускло сверкали обледеневшие купола церквей (поди, все до единой – у жидов на аренде). Двое послушников у входа в метро ломиками выкалывали вмерзшую корягу – на дрова.

Илья осторожно оглядывался. Места были нехорошие, и задерживаться тут было не надо. Позвонить бы, Люде…

Вон и будка. Правда, она уже занята. В будке находилась девка – в крашеных розовых песцах и ополченской шапке-ушанке. Илья немного подождал, пугливо бродя вокруг, зябко поеживаясь, сунув руки под мышки. Холодно, странничек, холодно. Стужа-с. Нисантябрь-брь-брь…

Народишко сновал к метро и обратно, волокли всякое-разное. Видел Илья, как из мешка просыпались мороженые клубни и закатились в сугроб, но не ринулся подбирать, солидно отошел, запомнив место.

Рында с разбитой мордой сидел на грязном снегу, в драбадан, – отдавал задарма (за пойло) новехонькую алебарду.

Послушники у крыльца тщились поддеть корягу ломиком, пыхтели, поминая мать Отца нашего, утирали пот с клейменых лбов.

К сожалению, девка в будке устроилась основательно – она и слушала, поддакивая, и сама что-то бойко бубнила в трубку, потом даже в азарте стащила с себя ушанку и оказалась почему-то стриженой наголо…

Илья вежливо постучал в стекло. Девка скосила на него подбитый синий глаз, отмахнулась шапкой и повернулась задом.

Илья вздохнул и, пересиливая себя, робко потянул дверь будки, чуть-чуть приоткрыв ее…

Ах, ты ж, дочь ночи, спаси и помилуй, Яхве, люди твоя – девка была на коньках!

Сухой снежной россыпью летели мысли Ильи – не связываться, не рассусоливать, немедленно и без раздумий – улепетывать, да поздно, вляпался уже, зацепился…

По ледяным пустырям Замоскворечья, среди черных пней сгнивших световых опор, среди всего выломанного, выбитого, загаженного метались «команды» подростков всех возрастов – с кистенями и железными палицами, на всех – бойцовые коньки, страшные сверкающие лезвия – одним ударом ноги, говорят, путника на спор перерубают. «Ночные кони». Проходу от их никому не было, пощады – никакой, и спасались только пробираясь глубокими сугробами.

– Эй, хрен песцовый! – раздался наглый звонкий голос.

Спрашивается, ну вот почему он обязан реагировать на подобное обращение?..

Илья отступил от злосчастной будки и обернулся. Трое «коней», зажав под мышками бамбуковый шест, в боевом порядке – цугом – неслись прямо на него.

Они резко затормозили, так что взвизгнула сталь, ледяная крошка брызнула Илье в лицо, залепила очки. Илья стащил их и, протирая рукавицей, подслеповато всматривался в окружавших его монстров.

С одного боку топтался белобрысый прыщавый поганец, бритый наголо по моде «глаци», в блестящем панцире с выбитым изображением толстощекой мертвой головы и надписью «Плохиш – Главный Жидовин!» На поясе у него болтался заточник в меховых ножнах. Прыщавец то и дело хватался за ножны, разевая слюнявый рот, блаженно полузакрывал глаза, покачивался на коньках – как бы в такт неслышной внутренней музыке – явно обожрался, сволочь, вареных подснежников.

С другой стороны Илью теснил к будке узкоглазый темнолицый злодей в камуфляжном комбинезоне и рогатой каске времен этрусско-хазарской резни. На руках у него были толстые от впаянного свинца кожаные перчатки с раструбами и иглами, а через плечо был перекинут волосяной аркан.

Илья, наконец, нацепил очки и убедился, что преужаснее всех был третий Подросток – поджарый, с крепкой челюстью, с длинной седой бородой, опиравшийся на бамбуковый шест.

Он смотрел на Илью и улыбался. Глазки у него были голубенькие, застывшие, равнодушные. Он смотрел на Илью, и он смотрел в Илью, и он смотрел сквозь Илью.

– Вы еврей, не так ли? – вежливо спросил он.

Илья утвердительно кивнул, сокрушенно развел руками – что поделаешь, планида такая. Потом, поразмыслив, низко, с безоружным вызовом, поклонился.

– А где же ваш капюшон, еврей? – тихо продолжал бородатый. – Где ваш обязательный капюшон с колокольчиком? Который предупреждает о вашем зловонном приближении?

Насаженными на пальцы железными когтями он соскреб сосульку с бороды.

– Холодно, – сказал он задумчиво. – Крещенские морозы. Русь. Мы вас крестим, еврей. Знаете как? Мы сделаем прорубь и опустим вас в воду. Скупнем разок! А потом вытащим и отпустим – нагим и босым – таким, какими пришли мы все в этот мир, – и вы пойдете, побежите, попрыгаете – отныне с Богом, а нам сорок грехов простят…

Дверца телефонной будки за спиной Ильи распахнулась, девка вылетела оттуда и штеко будланула Илью коленкой под зад. Рухнув на карачки, он проскользил немного по льду и въехал шапкой прямо в бритвенные лезвия коньков. Из развязавшегося мешка посыпалось барахлишко. Седобородый брезгливо отпихнул копошащегося Илью шестом.

– Энтот чеснок рвался ко мне, прикиньте, короче, пацаны! – хрипло докладывала девка. – Хочу, орет, войти в тебя!

Илья тихо ползал, собирал свои бебехи обратно в сидор.

– Жиды к нашим бабам лезут! – звонко взъярился белобрысый мальчиш. – Девок в полон берут!

Узкоглазый снял с плеча аркан, начал ладить петлю Илье на шею – тащить за собой.

И в тот же момент, выхватив согретый под тулупом топор, рванулся с коленок Илья – сразу во всех направлениях – «пусть распускаются все лепестки», как терпеливо учил улыбчивый рядовой Ким в армейской хлеборезке, разрубая сухой ладошкой очередную буханку.

Белобрысому – обухом под горло, где панцирь кончается; монголоиду – лезвием сверху по каске, сразу видно – ржавая, смялась, потекла; девке – эх-ма, милка! – не оборачиваясь, слегка валенком в живот, чтобы вмазалась обратно в будку и уселась там на полу, раскорячив ноги.

А вот велеречивый старец ловко уклонился, съездил Илье бамбуковым шестом по уху и, разом потеряв всю вальяжность, разбойно засвистал, заухал, призывая подкрепление.

– Ко мне, крещеные! Дети вдовы местных мочат!

Послушники у метро обернулись, распрямились, охотно бросили корягу и, сморкаясь в вырванные ноздри, двинулись разбираться. Здоровые малые. И ломик держали грамотно – острием к себе.

Тут главное – не задерживаться, не вступать в толковище, что, мол, все нормально, мужики, ша, мол, лом, никто ничего, тихо-мирно шел по своей надобности, а тут на тебе такое… Никаких комментариев и объяснений! Дать деру – вот истинный путь к Спасенью!

И Илья побежал. Как в сказке – припустился тут же во все лопатки. Скакал русаком по сугробам, что твой косой. Вслед ему неслось: «Жидовня наших бьет! Наших, нашенских, исконных!..»

5

Задыхаясь, спотыкаясь, виляя, – «Праведника… смел… бег!» – бежал Илья среди ледяных глыб Большой Ордынки.

Опять топор испачкал, думалось на бегу, мыть его теперь, снегом оттирать (не любил Илья мыть топор).

«Снег словно пух из вспоротых подух», – подпрыгивал в голове детский стишок, а в ушибленном бамбуком ухе мягко зудело:

 
«Ты проснулся,
А бамбук – в снегу.
Так приходит зима».
 

Он вспомнил мудрого рядового Кима с его тихим смехом, острым пучком волос, торчащим из-под подбородка – как тот ходит по хлеборезке, постукивая деревянными башмаками, и объясняет: «Пройти два ли не трудно, трудно осмыслить пройденное».

Ну, вот, скажем – еврей Ли вы? Вы жид, не так Ли?

Осмысливай, да смотри не оступись… Эх, склизкое существование, беглое да утекающее, вся-то стезя – вскользь!..

Илья опрометью скатился с пригорка, образованного прорвавшимся, вспучившимся и обледеневшим канализационным колодцем, чуть не врезался в тын у подъезда, но удержался на ногах и даже наддал.

Старушка, кротко сидевшая у дверей на покосившейся лавочке, перекрестилась:

– Неужто уже спозаранку гонют?

– Погнали пархатых до хаты! – с гордостью отвечал мужик в армяке, большой деревянной лопатой расчищавший дорожку к подъезду. – Кирдык картавым!

Он сбил на затылок треух и принялся радостно объяснять, чертя черенком лопаты по снегу:

– Жиды дали ходу… Бросив свои иглу, побиглы по льду… Ладно. Но мы все учли, скумекали, и ось – обрушились кроком… Держи жи-ида-а! – заорал он счастливо и затопал ботами. – Дави жидовщину!

Илья оглянулся на ходу, но преследователей-«коней» видно не было – то ли отстали, греться пошли, то ли патруль встретили и сцепились, урапаты долбанутые – кто где служил да кто больше Русь любит… А вот уже и черный толстый лед пропадал, булыжная мостовая начиналась, выщербленные тротуары-оазисы, посыпанные песком. Тут им не достать.

Тяжело дыша, Илья перешел на шаг. С Большой Ордынки свернул на Пуришкевича, где аккуратно обогнул небольшую толпу, сгрудившуюся вокруг ржавого тотемного столба с репродуктором-вещуном.

«Гензиледа, гензиледа! Медабрит Москва! – хрипела висячая опухоль на столбе. – Слухайте утрешнюю молебню…»

Люди стояли, задрав головы, сняв шапки на морозе, – слушали. Как правильно вылепить фигурку, куда надобно тыкать иголку… Служба, волшба! Притоптывали валенками, постукивали унтами. Были они заняты, и потому – неопасны.

А то, помнится, на Покров привяжут вот так к столбу – и давай снежками садить… Нос, естественно, вдрызг, постепенно даже какими-то защитными струпьями покрылся…

Илья беспрепятственно вышел на 2-ю Марковскую, перебрался по шатким мосткам через разрытую теплотрассу, и вот вам, пожалуйста, в конце улицы – школа. Церковно-приходская гимназия имени иеромонаха Илиодора. Высокая стена из грубо отесанных плит, наглухо закрытые, тяжелые ворота.

А возле ворот, под висевшим колоколом, Илью уже ждали добрые знакомцы – на коньках. Состав у них был несколько иной, кой-каких увечных не хватало в строю, но бедовая седая борода хорошо просматривалась. Значит, не отстали, а выследили и обошли. Опытные твари. Не лыбились, не щерили пасти, зыркали по сторонам собранно и деловито.

Они тоже заметили Илью, но не торопились – сам подвалит, смыться-то некуда.

Илья остановился, растерянно озираясь. И тут откуда-то, словно из-под земли, вырос мальчик, схватил Илью за руку и потащил к гимназической стене. Небольшой такой мальчонка, основательно (и обоснованно – голь гимназическая!) оборванный, в рваной кацавейке, в лохмотьишках, румяный.

– Быстро, быстро давайте, – приговаривал мальчик.

– Подожди, – вырвался Илья. – Ты кто такой?

– Давайте, давайте, – бормотал мальчик. – Из пятого «В» я, отец учитель, вы меня не знаете, а я у ваших десятиклассников подшефный, случайно иду, гляжу – плохо дело, надо выручать, вот сюда, сюда лезьте, тут плита отходит, – он пнул ногой неприметный выступ, и в стене открылся узкий проход. Мальчик втолкнул туда Илью, нырнул вслед за ним и задвинул плиту на место. Илья шагнул куда-то, провалился по колено в сугроб и, ошалело отряхиваясь, – все было, как спросонку! – выбрался на утоптанную тропинку.

Они находились в углу заснеженного школьного двора, за длинной дощатой будкой туалета.

Из-за стены доносились растерянные вопли «коней»:

– Ну, жидяра, мы тебя еще достанем! Ты еще выйдешь, жидь недобитая!..

Но крики постепенно слабели и удалялись.

Пока они шли по тропинке к школе, мальчик развлекал Илью былинами о битвах гимназистов с «конями» («ка-ак дали им, гуигнгмам!»), божился, что сам как-то попал одному стрелой в лодыжку, доверительно сообщал о вражьих повадках («Коняшки, отец учитель, они, конечно, инстинктивно хитрые, но разобщенные, у них каждый возжу на себя тянет…»), попутно же он ел снег, набирая его в варежку.

– Не ешь снег, – наставительно сказал Илья.

– А он чистый, – махнул рукой мальчонка. – Здесь Котельных нет.

Они обошли покрытый льдом и занесенный снегом фонтан, в центре которого возвышалась высеченная из цельного песцового бивня фигура писающего Патриарха. Задрав, как для пляса на Троицу, на камланье, малицу и ризы, он мочился на какой-то обрывок электропровода. Так, во всяком случае, показалось Илье – ну, вестимо, всякие там аллегории и экивоки!

Но мальчик, хихикая, объяснил, что все гораздо проще – это старикашка Патрик мощной своей, живительной, очищающей (проходили же!) струей побивает всем известного горбоносого аспида, извивающегося у его лыж.

– Писанье, – бойко заявил мальчик. – Оно же, по догадке юдаиков, Писание, сутра уж не помню какая, стих номер такой-то… «А ссуть оне во снег». А вот мы и пришли, отец учитель, вам туда, в учительскую, только там нет никого, они все на молитве сейчас, потом позовут пороть с поученьицем, ну я пошел.

И он ускакал по коридору.

В пустой холодной учительской Илья бросил свой тулуп в угол, порылся в шкафу и разыскал журнал десятого «В». Журнал бывал в переделках! Обтрепанная обложка со следами не раз ставленной сковороды, выпадающие листы, разрисованные рожицами с рожками, кроме того, его, видимо, скручивали в трубку, озирая горизонт.

Посреди учительской лежало толстое длинное бревно, к нему с обеих сторон были прислонены широкие наклонные доски. На досках этих, укрывшись телогрейками, обычно спали учителя на ночных дежурствах. Называлось сооружение – «самолет».

Илья присел на бревно и полистал журнал: физика, ботаника, прыжки через нарты, Закон Божий, химия (лист какой обгорелый – «…и яко же лед обратить в злато…»), история Патриархии, метание топора, математика…

Ну что ж, пора было идти на съеденье. Он еще раз осмотрел себя, поправил воротник свитера, подтянул белые шелковые чулки, отряхнул сюртук и вышел в коридор.

6

По коридору бегали, прыгали, ходили на головах, а может, и летали невысоко. Как обычно. Илья шел, лавируя. Продираясь. Классный журнал он нес, выставив перед собой, как икону, чтобы еще издали могли увидеть: «Учитель идет, раз-зойдись!» (В смысле: пропусти-ите убогого!)

Но по засевшей в мозжечке школьной привычке он все ждал, что вот-вот кто-нибудь с уханьем прыгнет сзади на загривок и придется, кряхтя, бросать его через плечо, а потом треснуть по голове (журналом!) и убегать… Скользя валенками по паркету. Да, школьная перемена не претерпевает перемен, скажем так.

Илья прошел мимо молельной комнаты – там шло бдение, из-за высоких мозаичных дверей доносилось стройное бубненье православных мантр, шерстяной шорох свитка с «Толкованиями» и периодическое постукиванье лбами то в пол, то в коврики. Далее он заглянул в трапезную, куда как раз вносили с улицы большой короб, полный собранных Х-ради кусочков. Дежурные служки, гремя кружками, разливали из бадьи снежевичный кисель, пробивали гвоздем дырки в банках сгущенки и расставляли кушанья на столах.

Миновав светлую рекреацию с цветущими в горшках лишайниками и аквариумом, в котором ручной песец, шевеля щеками, забавно лущил шишку, Илья подошел к толстой железной двери с табличкой – 10 «В».

Рядом, примостившись с ногами на гладком мраморном подоконнике, сидел уже знакомый мальчик.

– Слезь с подоконника, – строго сказал Илья.

– А он чистый, – ухмыльнулся мальчуган. – С тех самых пор, как на дворе был воздвигнут новый заветный сортир, у нас куда попало не вляпаешься!

Илья вздохнул, взялся за массивную ручку в виде Вульвы-страдалицы, держащей в зубах кольцо, потянул – дверь открылась, и он вошел в класс.

Никто, конечно, при этом не встал, никого там еще не было. Влетят по звонку, а то и после – рельса нонче не услышали, суставы опухли, сани опрокинулись, десны кровоточат, вожак захромал, а вы оценки нам в журнал будете ставить или понарошку?..

Печь в классе, видимо, с утра топили, было тепло, уютно. Илью даже слегка разморило, с умилением вспомнилось: «Взять цибик «красного песца» и жменю «зеленого дракона», смешать постепенно на медленном огне, три раза прочитать «сгинь отченаше» и намазать этим стул учителя – тут ему и конец, а кто слушал – молодец». Сладко позевывая, Илья принялся готовиться к уроку. Прежде всего принадлежности. Вот они. Наличествуют. Верный белый мел и старая добрая мокрая тряпка. Сколько зим!..

Доска тщательно навощенная… В отрочестве что ни день, бывало, вызывали к доске и допытывались: «Перед лицом своих товарищей… Ты кто по нации?»

Он высыпал на стол из мешочка разноцветные счетные камешки; разложил загадочные, так до конца и не расшифрованные четырехзначные таблицы – заинтересовать ребятню! Выдвинув ящик учительского стола, обнаружил там сломанную самодельную пращу и сморщенный использованный песцовый пузырь… тьфу!.. Возле доски стояли большие деревянные счеты на ножках, и Илья задумчиво перебросил несколько косточек. Легкое их скольжение, дружеское математическое пощелкивание всегда как-то успокаивало, наводило на мысль о разумной расчисленности сущего. Он откусил кусочек мела и задумчиво пожевал… Раньше вкуснее был.

Ну ладно. Значит, холодновато– или даже ледовито-деловито: «Здравствуйте, садитесь, меня зовут Илья Борисович, я буду вести у вас математику, откройте тетради, запишите число, период (с утра, помнится, керахнозой был), тему урока…»

Нет, это диктат, тиранство рутинное! Тогда суматошно-проникновенно-восторженно: «Доброе утро, ребятки, отложите свои тетрадки и перышки, сегодня они вам не понадобятся, я просто расскажу о том, какая занимательная штуковина эта самая математика, о, это не примитивные догмы древних чучмеков в рваных хитонах и драных бурнусах, не мономахова «рихметика в хитрадке», но как бы лишь чудесная проталина в закопченной наледи на очочках, отважные попытки лупить зенки, мохнатые от инея, просекая гармонию в окружающем хаосе…» Ну и так далее. Тоже квело, конечно. Учителишка. А ты чего хотел – причисленья к лику?

Топот. «Кони»? Инок? Приближается звук! Голоса приближаются!

Плавно отворилась (а не отвалилась с грохотом и лязгом) дверь, и они явились ему, вежливо пропуская вперед девочек. Десятивэклассники.

Мальчики в серых гимназических рясах, подпоясанных широкими кожаными ремнями с блестящими заточенными бляхами, и девочки, одетые по-монастырски изящно и строго.

Они вошли спокойно и все вместе, как будто ждали друг друга возле школы. Организованное какое пришествие, удивился Илья.

– Здравствуйте, – сказал он. – Проходите, садитесь.

– Доброе утро, Илья Борисович, – отвечали они дружно, улыбаясь ему.

Илья тоже улыбнулся:

– Вы уже знаете, как меня зовут?

Ну слава тебе Адонай, подумал он с облегчением, кажется, разумные существа, не одичалая отрицаловка. А он-то боялся, что начнут «встречать» практиканта – в смысле «Бей жида-физрука!» (или там химика, или математика).

– Итак, ребята, на сегодняшнем уроке мы с вами… – бодро начал Илья.

– Простите, пожалуйста, – поднял руку ясноглазый светловолосый отрок с первой парты.

Неужто все же начинается, усмехнулся Илья. Традиции?

– Простите, Илья Борисович, насколько я понимаю, вы хотите обучать нас математике – то есть таинствам устного счета, или как правильно ставить геометрические значки на святой пасхе и мерять циркулем Иордань? – Отрок вздохнул. – К сожалению, в нашемрасписании нет такого предмета. Как, впрочем, и многих других, упрямо нам зачем-то навязываемых.

– Вот как? Нет в расписании? – Илья спокойно раскрыл классный журнал. – А как же тогда быть с этим? Пройденный материал, контрольные работы, отметки…

Хилые какие-то розыгрыши у нынешней детворы, отметил он кстати, нехватка каши в организме, вот мы бывалоча…

– Журнал, который вы держите в руках – декоративный, – любезно объяснил светловолосый. – Да, скорбно, да, увы… Но времени у нас не хватает на всю эту заведомую белиберду, Илья Борисович, а ведь Время-то воистину невоскресимо, и мы всего-навсего остов его… Дела ж надо обделывать, до потехи ли тут! Посему из всего многообразия мы выбрали главное – язык и компьютер. Это нам нужно.Ну, язык нам преподают, есть тут один кудесник из здешних. Хоть и по жалкой школьной программе, на уровне плебса, просящего хлебца, ну да ничего, ничего… А вот с компьютером совсем тускляк и ничего не светит! Так что осталась одна надежда на вас, Илья Борисович! Рискну даже предположить, что вас нам сам Бог послал!

– Как вы сказали – ком-пью-терь? – изумился Илья.

Он закашлялся, пытаясь сдержать смех: Вечная Котельная, Бесснежный Человек, самосчетная машина…

Илья укоризненно покачал головой:

– Пригрезится же… А ведь уже большие ребята, пора бы, казалось… Давно же установлено, что там внутри просто лежал сиделец и дергал за рычажки…

– Да вы не волнуйтесь, Илья Борисович, – успокаивающе журчал светловолосый заводила. – Заниматься придется вовсе не со всем классом, вот тут списочек…

Он достал аккуратную тетрадь в кожаном переплете с надписью древней вязью на обложке: «Компьютер» и вручил Илье.

Илья отворил тетрадь: «Волокитин Антон, Волокитин Никита, Воробьева, Доезжаев, Карякин, Милушкина, Михеев, Пименов, Попова, Савельев, Телятников, Федотова…»

Какое же все-таки звучание – ощущающее, живое да великорусское! (Это тебе не: «Миранда Антоний, Миранда Виола, Флейшман Моисей, Шленкер Лена» – зыбкие тени с другого берега подсознанья, унылые звуки, зазубренные, видимо, в предшествующих жизнях: Дан Ефрем, Гад Рувим…)

– Всего двенадцать учеников, Илья Борисович, – ласково заявил отрок. – Хорошее каноническое число. Говорят, при этом оптимально усваивается.

– А что ж не всем классом наброситься изучать этот самый, как его… не выговоришь-то… кампутер? – иронически спросил Илья. – Остальные, выходит, будут дремать и бить баклуши?

– Другим – другое, – ровно отвечал вьюноша. – Куиквэ суум. Вряд ли представляющее для вас интерес – бой в толпе, например, или искусство приятного разговора при заварке.

Илья повертел в руках тетрадь и решительно отпихнул ее от себя:

– Ну ладно, ребята, пошутили и будет. Какой там еще компьютер! Неужели это вы серьезно?

Он подошел к доске, взял мел, чтобы написать, наконец, тему урока, повернулся к классу и замер.

– …обряд «брит-мила» прошел в том же году, элула месяца пятого дня… – монотонно наизусть стал зачитывать отрок. – …происхождение: из Скотников…

– …оседлость: снята условно…

(Отрок читал «Дела Его», хранящиеся, как всегда предполагал Илья, где-то за семью замками.)

– …служба в Рядах: старший хлеборез запаса…

– …образование: допущен к учебе…

(в кощеевом яйце – разрубай и выбрасывай!)

– …тавро: на левом предплечье семисвечник, обвитый колючкой акации, с надписью «Житель Иорданской Долины»…

– …временно разрешенное проживание: ула Маклаянная, хоромы 503, каморка 90…

(а яйцо в ларце, а ларец в песце!)

– …приспособляемость к Руси: оказал успехи…

– …компьютерная грамотность: хорошо грамотный…

– …декан: Синеусов Ринат Рюрикович…

– Достаточно? – тихо закончил отрок. – Сапиэнти сат?

– Как тебя зовут? – устало спросил Илья.

– Ратмир. Я староста класса, – ответил юноша, поправляя узкую ленту, охватывающую через лоб его длинные прямые волосы.

Илья вспомнил неприметную покосившуюся избушку компьютерного отделения на задах обширной семинарской усадьбы, винтовую лестницу в темных сенях, под отодвинутой кадкой с моченьями, уходящую бозна насколько вглубь, в бездну, истертые сырые ступени, шмыгающих под ногами хвостатых, чадящий потрескивающий факел, а уж внизу – мягкий фаворский свет из матовых плафонов в потолке, хлопанье дверей в коридорах шарашки, тамошних ярыжек, спешащих с бумажками, вышитые половики на свежевымытом полу…

Он как бы снова увидел доходящего преподавателя, «Иван Иваныча», в обсыпанном перхотью лапсердачке – как тот, присев перед печью на корточки и помешивая кочергой, невесело усмехается:

– Как сказал один старый еврей: «Постепенно я достиг некоторых успехов в качестве истопника». А звали его, чтоб вы знали, Норберт. Да-да!.. А у другого старого еврея на камине было написано: «Господь изощрен, но не злонамерен». Этот был Альберт. Пламя, можете поверить, напрямую отождествляется с божественным познанием…

Тут преподаватель захлопывает печную заслонку, встает, распрямляя плечи и сворачивая кочергу обратно в узел. Голос его крепнет и разносится далеко:

– Иудейская нация, должен вам доложить, сызмальства любила теплые места и вела борьбу за огонь! Издревле ихние жрецы подползали поближе к костру. Как ни придет добрый человек сушить портянки – а они уж обсели кругом, не подступишься!

Из коридора на огонек, заслышав родную речь, заглядывают праздные и вольноотпущенные – слушают, разинув ротовую щель, шевеля жвалами, отходят на цырлах…

7

Илья тряхнул головой, отгоняя воспоминания. Класс сидел смирно и терпеливо ждал.

– Странный какой-то урок у нас получается, ребята! – сказал Илья сухо. – Ну, грешен, ну, сталкивался я с компьютером, доводилось (неспорящий – необорим)…

Ратмир, а за ним и все остальные дружно зааплодировали. Недоросли радостно оживились, задвигались, посыпались вопросы:

– Вблизи видели?

– А сами управляли?..

– Даже зачеты сдавал по материальной части, – признался Илья. – Забор красил.

Поскольку урок явно пропал, надо было нечувствительно переводить его в классный час «Как на духу о сокровенном» – хоть проку клок!

Илья расстегнул тугой верхний крючок сюртука, ослабил узел галстука, хотел даже выпустить рубаху из штанов, да решил, что не поймут, – гимназия-с!

Он вернулся от доски к столу и присел на его краешек в вольной позе Учителя-Братца (снидешь – возвысишься):

– Чего-то не врублюсь, люди, а на кой ляд эта компьютерная ересь вам-то потребна? Вы, судя по всему, ревнители актива – «тела в делах», угадал? А это ж так, – Илья пошевелил пальцами, – узоры на стекле, предивное миганье лампочек, забава для посвященных…

Он с любопытством уставился на Ратмира:

– Это же никогда вам не пригодится!

– Да, – согласился Ратмир. – Все правильно. Никогда не пригодится – тут. Тута вот. Но мы и не собираемся здесь прозябать. Мы хотим уехать.

И тотчас же класс как прорвало:

– Сколько ж можно в сугробах мыкаться! Отродясь и до скончанья!..

– Только и слышно – бей жида да пей до дна!

– Надоело печь клубни в золе! – кричали с последней парты Волокитины, близнецы-братья. – Натаниэлев идеал!

– И ловить песцов, заливая их норки водой!..

– А потом менять шкурки на одеяла…

– Да и одеяла-то вечно колючие! Походи-ка в таком, завернувшись! – вопила девочка в пушистом белом свитере.

– И куда ходить-то – сплошь на каток?..

– Легко сказать – уехать! – забормотал Илья, ошеломленный этим натиском. – А дороги занесенные, а дураки, пошаливающие вдоль, плюс опять же в конце пути наших дрог – непременный дракон… Разве доберешься! Рогач-Косноязыка на три дня отпрашивался – и где он сейчас? Вон сколько уехало, отчаянных, и никто не вернулся!

Он подумал и тихо добавил:

– В родную Змеевку.

– А может, они просто там остались, в Зеленом городе? – засмеялся Ратмир.

Все, все там остались! По ту сторону Реки, перешедши! В Заводях! Сидят сейчас на полотенце, лениво пересыпают песок сквозь пальцы, солнечные блики на воде, книга заложена расческой… И вряд ли рвет их тоска по родной березовой каше, дикой здешней каше в мозгах и вечной раскисшей каше возле метро.

Илья откашлялся.

– Зря, – сказал он хрипло. – Пропадете ведь кто где когда…

Ратмир встал из-за парты и вышел к доске – бодрый и уверенный, явно несущий надежду.

– Был такой закрытый эксперимент «Шесток», о нем мало кто знает, Илья Борисович, а суть такова – десятый класс перед выпуском попросили предсказать свою Судьбу после школы. Целая группа подвижников бродила по домам выпускников – в лаптишках, рубище, с переметной сумой – сидели на кухнях, исподволь расспрашивали. Опросили, – постукивая мелом, Ратмир вывел на доске, – 1) самих учеников; 2) их одноклассников; 3) учителей; 4) родню (включая говорящих домашних животных). А через срок, Илья Борисович, проверили – кто же точнее оценил. И оказалось – одноклассники! Зачинщиков эксперимента, конечно, постригли, забили в колодки и посадили в ямы по дальним монастырям – дабы неповадно было баловать с Провидением. Но слово «Одноклассники» уже было сказано, уже вылетело и засияло! Да, да, именно мы знаем, чувствуем и вычисляемдруг друга, как никто другой. Почему же это должно таять бесследно?!.

Он положил мел, девочка в расшитых бисером сапожках подала ему глиняную чашку с талым снегом, и он погрузил туда пальцы. Вытирая их поданной той же девочкой промокашкой, он продолжал:

– Так вот, Илья Борисович, проанализировав все, что мы знали о шатунах-первопроходцах, все эти слухи, сказанья, жалобы соседей, мы уяснили следующее: каждый уезжает в одиночку и далее ермачит по принципу «сотвори себя сам». При этом некоторые действительно выживают, выкарабкиваются, выплывают (сбросив грубый панцирь), покоряют, шевеля усиками-с, достигают определенных успехов – но обязательно еще рыща протекции, обрастая личными связями, плетя паутину знакомств, этцетера. Но зачем, напрягаясь, тужась, с шишками и кровью, знакомиться, ежели есть действительно давняя дружба, а уж она не ржавеет! Если рядом братва по духу! Тридцать Знающих Друг Друга!

Он поднял сжатый кулак с тяжелым шипастым браслетом на запястье и выкрикнул:

– Возлюби же однокашника!..

– Как самого себя! – взревел класс.

Ратмир присел на учительский стол рядом с Ильей и удовлетворенно хмыкнул:

– Ну ладно. Известно, что старец-духовидец Лев Николаич в своей сельской школе лучшую ученицу сажал на шкаф. Хорошо. Но мы все хотим на шкаф – сидеть там, нагорно болтая и шалтая ногами! Всем классом, всей командой!

– Кома-анда! – протянул очнувшийся Илья. – Ага! Это-то нам очень знакомо, как же…

Он рассматривал браслет на руке Ратмира – металлический обруч охватывал круглую выпуклую пластинку, так называемый «щит пращуров», на котором были выбиты какие-то цифры, кажется «XV».

– Понимаете, Илья Борисович, – проникновенно говорил Ратмир, – класс есть единый организм, универсум, экипаж на всю жизнь. Братство! Групповое накопление желаний, слиянье воедино, взаимозаменяемость, как бы последовательное расширение границ Троицы…

– Да что вы, ребятки, – испугался Илья. – Куды!.. Пресвятые Доктор, Физик, Координатор! И потом, неужто вы вправду считаете, что можно практически не расставаться? Ведь как обычно после школы: друзья разбрелись, разъехались, разбежались. У всех свои заботы и свои забавы, в своем кругу, по своим углам. Другой раз так тебя препояшет… и поведет, куда ты не хочешь… Это жизнь, это неизбежно, как снег.

«Зачем это я им? – подумал Илья. – Экое, значит, знание света. Или это я себе?»

– Считайте, что бродит в нас детское стремление сбиться в кучку, – улыбнулся Ратмир. – Роевой инстинкт! Остаются же всем классом в родном улусе! А мы хотим вместе навострить лыжи. Мы даже собираемся принести несомненную пользу окружающим, – Ратмир оскалился, – хотя бы тем, что, выходя из окружения, не повредим им флажки… И, главное, очень надеемся, что нам поможете вы – дав необходимые знания тем, кому это нужно.

Он мягко впихнул в руки Илье тетрадь с нуждающимися:

– Естественно, мы не останемся в долгу, будем вам бесконечно признательны и постараемся еще пригодиться…

– Да уж спасибо, да не надо… – уныло отбивался Илья от домогательств говорливого отрока.