Текст книги "Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях"

Автор книги: Михаил Юдсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 48 страниц)

– Мужики, можно у вас соху на минутку попросить?

Один, мордастый, чешет корявой пятерней в затылке:

– А это уж как бригадир скажет.

– А кто у вас, мужики, бригадир?

Мордастый задумывается, снова почесывается глубоко и говорит:

– Да вроде я бригадир…

А я тоже как-то еду ночью – гляжу, лежит человек прямо поперек дороги. Я, значит, торможу философию, слезаю, подхожу, щупаю – дышит, сивкой прет, храпит. Я трясу, говорю, мужик, ты что, воистину на дороге, кой асмодей тя вывел, смотри – задавят. Он встает, головой сильно кивает, или это так трясет его, и деловито так с дороги прыг в канаву на обочине – хоп, и на бок, благо сухо. И дальше храпит. Проспится, про Спасителя вспомнит:

– Явление! Мол, ебен во славу!

Так я же говорю – тяжко было. Околеванца ждали. Но народ наш не унывал – душился в очередях лизать зад до тазовой кости, ломился в закуты здравить в бронзе, воспевать в рифму: «И ангел с молотом над Москвалымью воспарил – ученья серп, персея, населенью подарил!», хитробуро играть на солнце передовиц – мех лис! – писать вправду оперу про дружбу, заводить вручную трактаты «Сомнения в происхождении древлян от обезьян» (непосредственно от Велеса зародились, утверждали), ну, глумиться привычно, не без того, как дядюшка Ху-Ху, составивший прошение, чтоб не теснили малую францию на Даль Восток, а отпустили на Большие Бульвары… Ведь согласитесь, столько лет протрубили на благо москвалымское, не поверите – от первого обер-полицмейстера до последнего оперуполномоченного, вызнали Колымоскву наизусть – от пеленок до дрог! – рожденье, рост, распад… И получается, что все в трубу, в желоб! Многое тогда накрылось и накренилось. Хватали даже авторов эссе «Рабкрин – криница чистого разума» и «Летосчисление – от Ста». А ведь казалось, что слиплись накрепко парх и орус, срослись в один мозг – не растащить полушарий лошадьми… Без жи не выловишь и девицу во ржи, хоть как ни ворожи, не переведешь и эвридик через майданек, смикитив чтением, что смерти нет почти – это такой Изход, те, кого мним мы исчезнувшими, тихо ушли вперед. «После изгнания пархов Университет ничего не потерял – его просто не стало». Ах, пархи на Горах, в лесах Москвалыми – безбыточность изб, неуемность грез, избыточность начитанности, базар-вокзал, наше внутреннее тождество, одноструктурность души, тайная близость, глядь, темных национальных тайников… Парх мудро един во множестве. Повторяю: Семь-Я! Мыдиночество. При этом по царапающим древним законам («Цадок Цудей»), ежели все голосовали единогласно – приговор считался недействительным. Мы воздерживаемся от единомыслия. Парх – пионер свободы! Под салютом всех вождей, выплюнув жеваную промокашку, трижды через левое плечо торжественно клянусь – мы сохраним москвалымскую речь, колымосковское слово! Умыкнем льдынь, согрев дыханьем… Оторвав язык от железяки дверной ручки Колымосквы. Обкарнав горшком и обложив горошком. Еще и нарастим мяса словес – в морозилке памяти… О, ледяная Дорожка Жизни и Колымосква – полынья ея! Идешь с лукошком мороженой морошки меж валежника инистой клюквы, клюкнув на дорожку, сосешь льдышку, стучишь понарошку клюкой в замерзшее окошко – эй, сплюшки! А не нужны мы им, кочерыжкам… Хоть на голову встань и болтай в воздухе ногами в смешных чулках… Не впечатлит. Попытки, конечно, делались продышать проталину, заштопать разбитое – шито-корыто – но полный втунец. Так наша плутня с москвалымской псарней и закончилась – была такова! И по лицу румянец пробежал… Альрои дизраили на зеленом дизеле… Снегорои и пескокопы – анчарня рабская… Шли вши по шерсти, а вернулись стрижеными – в колонку по пять, в лаг! Помните по хедеру стационарное решение уравнений общей теории эйносительности – туда нарочно был введен лямбда-член – гипотетическая величина отталкивания. Вот и мы, домоседы, с Колымосквой дикорастущей – взаимно, мда… Лямбда-член до колен! Еще бы – чащобы, крещобы… По головке не погладят! Смысл Колымосквы – онтологически – в том, чтобы исторгнуть нас. Она таки – матка. Погранзона дна – п/з аид. Отсидели в овой свое! Там, на реках вавилонских, вспоминая про Сион… Вносили родимчика в святцы текстца – и в «вавилонских», и в «вспоминая» – есть Сион… Имеется у пархов такое мистическое понятие «тикун» – исправление, то есть ты разгибаешь подкову, испрямляешь судьбу. Мы – вечные тикуны, беглецы, тикающие от предопред. Ото всех ушли. Юдоцид падлы пытались зробить – цидулю залудили «Указ сослать под откос», да мы ускользнули – слиняли с Нилу… Мир ловил нас да не поймал – не засалил, не засолил… Сей Изход вбили в нас сапогом, прямо в морду. Стрельцы в тельца! Сзади – хряк! Внезапное пробуждение! Станция Вылезай! Па-адъем! Пойдем! Извините, но если паллиативный палящий путь с чайником один – из пархов в зеки – при этом еще с вывалом везут, еак, еак по кочкам – сбросить с фило парофоба! – то тут уже не до раздумий. Мы, жи – некая жидкая субстанция, избирающая себе наиболее удобное русло. Как пряму ехати – живу не бывати! По безводью надо… Чуть задели больную струну, поддели из котлована на вилы – мы хлынули и утекли. «Ыв течения пара дней». Это хасиды ввели дорожный термин «сокращение расстояния» – сотни верст за четверть часа, в один присест, оседлав ребе. Есть-либ мы, москвалымцы мойсева закона, пархейской веры, отвергли Изход, то сделались ли бы чрез то достойными? Адда и нам царих пархачить, дабы блаженеего стана достичь и скрижаничи усинаить. В общем, выперли с треском! С зашейным маршем проводили! Через метро ушли. На Москвалыми недаром оно называлось «Лазарев подкоп». Великая подземная дорога имени его – причем он сам и вел, приняв собирательный образ – прост, усат, пузат, картав, картуз… Кружил, конечно, кольцевал, петли наматывал по нижним сугробам – схема осталась – сбивал с толку, а ну как погонятся, когда проспятся. Лазарь, наркомзим! Человек, который пожалел человечество. Нашел лаз… Был Лазарь простой кожевник (а врали – венеролог!), даже кажется и не парх по происхождению. Малограмотный, плохо говорящий, быдто кончал Заиконоспасскую гимназию им. Зимы Преображенной, класс с углубленным изучением искусства выбегать с флаком. Был он умен наобум, ткнет – и попал. Все как есть знал, под землю видел. Что ни предскажет – все не так! Но апломб, уверенность эта – мда-а, дано было!.. Хороший человек был Лазарь Моисеевич, когда еще был человеком – с ним хоть ершей ловить, хоть что хошь… Братец на Шкафуте! Надоть, талдычит, людишек из одного хлева в другой перегнать. Твердое решение. А что пока допрешься – упаришься, шутка ль, сорок две стоянки! – не сообразил, когда сморозил. О, Лазарь – странный, «прозёванный» соборянин пархов, у Бога в стряпчих состоящий, поверенный воинства Всевышнего, воистину – «из бранный»! Колесничий Изхода. Не голова, а белковый процессор. Разумен и велик. Хотя отроки нынешнего поколения «велик» читают как «в лик» – вытравили, увы… А ты сам, зоил трехколесный, видал ли Лазаря? А как же! Крупный организатор голода – Царь-Раав, страж фуража, викжель-путеец в фуражке с косточками-молоточками, метроном эпохи – орган Ну-Ка Be-Ди! И вот, после лет непрестанных страданий и колебаний, он встал ночью, утвердился во вратах стана, велел запрягать, сказав: «Кто за Яхве, ко мне!» – и покинул Колымоскву навсегда с народом своим. А мы это сидим, едим, галдим, глядим – ташшыцца, лазарует, знает места, ну и – за ним! Менять насест на нерест… А помните, как он славно в тот прощальный вечер в трапезной напрудил в углу? Прямо на обои накупринил, аки под кустом – неопа! – и объяснил кротко: «Ничего-с. Все равно завтра переезжаем-с. Сион грядет!» Остосоловьели ласки в тисках. Больной «испанкою» сапог Колымосквы… Надыбали Изход! Из Колымосквы выходили не голодранцы – каждого парха сопровождали девяносто ослов-босяков, груженых серебром и златом. У меня, други, под рукой завалялся свиток-стенограмма Изхода, я вам оттуда отчетливо зачитаю: «О, соотчичи, славящиеся кротостью и милосердием! Прощай зло соседу-славягу! Выкупай у гоя, а если заупрямится – проломи ему затылок!» Короче, рванули косягалом в верхние слои… Оставили этих голотурий ил глотать! Тут ведь как еще получилось-то – смехота! Хотела эта гопа вчистую прописать нас на Дальний Восток – жареные раки, я живу в бараке, паки и паки, рядовые кимы! – но по пьяной лавочке, по ассоциации с Ближней Дачей – опа, выслали на Восток Ближний! Как и было тонко задумано и точно рассчитано. Со временем (да наутро) опомнились, опа-два, схватились за башку, а она ломит – то не лед трещит! – ругались на чем свет сидит, кинулись наутек ловить, да нас уже след простыл!

Ну-с, поплыли. Баржи ржавые, выежестокие, как жесткое плацкартное верхнее боковое возле туалета. Дружелюбные сивоусые сивучи за бортом снуют – бивнястые моржовые рожи высовывают, лоснящиеся мордочки кажут – что за море-то такое?! Опять – Лаптевых?! Пингвиния щихлебательная! Горе лыковое! Лед раскололся, плыли по разводью. От качки страдали слегка. Не беда, доплывем с Лазарем до земли Яффской, вялотекущей мычаще и жужжаще – маяк с каяка виден издалека однако… Фира просила – рифы обогнуть бы. Я разговаривал с гребцами, они говорят – «Потрафим». Куда везут? Кто лопочет – в пустыню, на погибель. Другой комзет язвит, что на Новую Землю Обетованную, к белым песцам. Утверждал, что плывем в рай, враль. Убеждал – не пройдет и двух лун, врун. Услаждал слух и нрав, рав – причалим к ужину, зажжем свечу, омоем руки и преломим хлеб. Стол будет врыт и накрыт под смоковницей. В теплом воздухе будут носиться светлячки и падать на скатерть и между страниц Книги. Эдем, едим. Какой покой, ой. И мы, насельники снегов колымосковских, собрались в Путь Зуз, то есть в Дорогу Движенья – и расступились, сиречь растопились, льды яже неподвижны, и мы прошли по вполне неблагоприятной суше и превесьма бурному морю без слез, без визгов, как сказано в пророчестве, почти довольные, уже кцат чужеземные, космополизные, а и то – могло куда хуже быть. Вот остались бы в сугробах и прозябали робко, кожа пупырышками бы покрылась. Мало того, не содрали бы ее совсем! Мол, даешь кожанки на абажуры! Да уж, вовремя уплыли мы из города Белых Стен, успев до Белого Каления, а то что-то здешний крестик от пещного нагревания на концах чуток загнулся по солнцу, – вышли в количестве шестисот тыщ штук, недород – а большинство-то не свалило с вавилону, предпочли-с кисляи остаться в лубяных шрастрах, а не юртиться в шерстяных шатрах – статистика, исторический кунстштюк! выветрились, элювии! вырядились, скарабеи клювастые! выродились, кошек скребут! – ироническое отречение от скарба избранничества, тягла извечного терничества, кроткий векторушко – скоротать век… Прискорбно! Разбросало по белу салу! А мы, наивно уверовавшие в исайкино БИЛУ (беги – изходи – линяй – уматывай), в евойные предсказамусы: «Ужасный правитель снежной страны варваров истребит своих соратников и изгонит древнее племя в дальние земли» (центурия 7, катрен 49), мы, глядь, изготовились заранее – «Имея при себе смену библейского белья, ложку, кружку, тфилин…» – и поехали с котомкой кататься морем. Ной! Красота! Мы едем, едем, едем… Едем – да с зайном! Терракотовый баркас! Стучат картаво пароходные колеса: шлеп-шляп, хлюп-шлюп, тра-та-та, врата рта, мы везем с собой кита, а кота уж нет, улыбка – та далече, растаяла, остался лишь мешок, в котором шило, мыло, гойдадыров порошок, в кишках культурный шок наплакал насилу – улисс в поле дыр-дыр-дыр – помянем прошлое, тех щец мясной горшок, ужели прав Моше, удрав, и лучше раз увидеть, не входя… Наш дедка-предка Авраам, в пятьдесят два года открыв для себя Творца, отыскал по птицам эту гипотетическую землю и вошел к ней четыре тыщи лет назад. Отгадайте по внутренностям, какой год был по пархянскому летосчисленью? Приснопамятный 1948-й – вот какой! Прижало, видно. Потом там Иаков встретил Рахель и любовь выскочила из-под земли – причудливо тасуется колодезь! – ну и прочее далее. Лея под хвост! Привалило лото:

– Тридцать семь – околеть всем! Дважды по восемнадцать и один лишний!

– Сорок восемь – посторонних попросим!

– Пятьдесят два – полетела голова!

И в календарное пресловутое лето 52-е колымосковские абрамосары тоже наконец очухались – точно, как Авраамче в огнячей печи! к расчету стройся! – и начался тысячелетний Рейд, годы торенья… Хамсин, септуагинта… И ангел плакал слезами разными – мы уходили за море с Лазарем. Вязали узлы морских верст. Плескался за кормой стяг – бело-голубой крест, скрипично, смычково-отмычно, в раскачку постанывали мачты, мигали с них в ночи бледные огни Св. Элоима, несся испитой хрип бочкового: «Зембля!» Блазнится ему… Плыли, учили буквы. Та – чайка, эта – бунт канатов. Оснастка, бебехи, огласовки. Кучевые, кочевые, перистые, пористые, кучерявые, речные, перешедши – молимся. Молва гласит, что речь-льдынь разбилась о мол – и вспомнилсяопосля чарки изер ерусалимчатый. Помню, плыли и до рези спорили на спардеке, под крупными звездами тропика – а какой он, ежели не по Книге, а по правде – жданный Ерусалим? Просоленный ветрами, портовый – или усеянный ссудными конторами, деловой? О, финиковая финифть! Какова она, эта сказочная Переланда – страна перельманов и ландау, и даже лифшицы, эти дифные фши, возможно тоже склизко водятся в изобилии… Хандрили – а вдруг и в Кане нет воды?! В Ханааве этой… Вот она, земеля, Сияющая Гора, Паленый Стан! Отселе нити гонгури растут… Затомис Нихорд! Страдали – ах, зато загонят, не дай Бог, одной ногой в какую-нибудь уганду – и давай гондобить, гнид выжаривать! Плывем на перекладных, идн, а куда – в уганду за грибами… Угу, угодим в уганду угорелую! Нда, уганда – пирог несладкий… Ага, там гора неходкая… Уганда – смуглая гидра дисгармонии! Был такой Нахман Сыркин, ярый сивонист (просвещенец, молится ежедневно – хочет денег) – реальный провозвестник, угадыватель будущего, так он все каркал, что в жутком жарком климате девяносто процентов колонистов быстренько сложит ласты, отбросит сандалии – прощай молодость! – вымрут слабые и неприспособленные, «старые пархи», а из остальных вырастет, взойдет раса новых людей – гениальная, щедрая, жестокая! Оливковокожая, обвившая Ясень Познания, искушающая раздвоенностью д/з… н/з б/у!

Ну, приплыли. Бросили иакорь. Далее записи в Судовой Книге разноцветными чернилами скачут и пляшут, рвутся из строк. Взволнованно высадились на песок. Гли-и-ин!.. Да это Аравия какая-то – пальмы в три обхвата! Непочатый край. Дерзновенно двинулись вглубь – в латах жарко, лошади того гляди скопытятся, тележка развалится. Мухи сонные болезненно тучами заедают. Аразы – оравами – в зарослях. А/з – аразы, так сразу их беззлобно прозвали – «аравийские заключенные». Туповатые, агрессишные, малохрамотные и многочисленные. Когда наши, отпихнув их, вошли в заброшенный обветшалый Храм – запыленные, усталые, волоча гачи – воротили святыню, эх, ворочаевские дни! – и хотели зажечь светильники и не нашли подсвешников, то сняли с копий наконечники и туда налили масло. Смекалка москвалымская! Разбили поблизости лагерь, поселились в шатрах. Спецпервопоселенцы! Тогда мы, старые пердуны, были юные ссыкуны, но никаких свинячьих повелителей не признавали – только Его на палке! Храбрецы и силачи! Аразов согнали. И вообще, и в кучу. После вечерней молитвы какой-то блюмкин-шлюмкин, Твердая Рука, Трясущаяся Голова, подняв значительно палец и дергая глазом (подмигивая?), сказал деловито: «Каждый (поняли так, что араз) должен построить дом и посадить дерево». И в пустыне поперли вырастать Города-Сады, обсаженные колючкой, и своры аразов, не понимающих своей же пользы получать с рук пайку хавки с халавкой без пенки и ношеный бушлат с пархского плеча, под наблюдением бдительных Стражей-садовникеров двинулись рядками, с кирками, мастерками и напузниками, пыля по жесткому песку – асимптотическое приближение к полному оазису! Все путем! Парх и араз – кузены навек. Не один пуд Зуз съели. Истинно – исраэльтон и баскунчак, кац и скунс, поллуксы-кролики. Мы делили баккурот – много наших полегло. Вначале, чего греха таить, отбоя не было – ночные стычки, полуденные бои. Лезла то и дело железистая саранча. Урки в шкурках. Рычанье издевательское: «Хара-шо!» Харкота и базар двугорбых. Прямо жаждешь огреть жезлом! Но люди-то вошли,слава Лагу, терпеливые, опытные, прошедшие. «Упятеренные», как необычно отмечено в Книге. Как сядешь – так и не выйдешь! Они принесли на новый этап привычный старосветский уклад, учли ошибки и ушибы домашнего прошлого и давнишних разрушений. Никаких «здрасьте-извините», сразу бритвой по глазам, полоснуть и ополоснуть в Иорданце. Решили создать здесь свою, глядь, Бессаразию – чтоб у ног Ерусалима, Богом возженна, говорлива и движима, бойкая страна. Мусорные ворота, башни да виды. Что ж, рационально основать Республику – не откладывая, в первой же декаде заложить ишув. Подсуетились, шмыгнув горбоносо. Болота осушали, барханы орошали, задники раскрашивали, клали витражи, шли игрушечные эшелоны до Ашкелона, ширились глубочайшие иллюзии, срывались горы-крутицы, вздымались камышовые стены и башни, возникла на миражных дюнах светлолепная Лазария – столица-гелиоград. Солнечный сон! Под аэропортом «Френкелево» выкопали грандиозную землянку – подземный и разветвленный Ерусалим-52, он же Космополис – стан беглых космополитов, колымосковских изгнанников, седобородых Мудрецов. Вот так, братва, образовалась БВР. Весьма опредмеченная мечта. И ныне в ней сидит, протекая, синий (шестой) год восьмого спектра – 55-й от Изхода. В колонну по пять Лазарь поведет! И мы перешли в следующий барак с одними пятерками… Эх, страна Израиль Израилевич Плинер! БВР – это аббревиатура, или же нотарикон. Брели – Вошли – Расположились! База Временной Репатриации! Бааль Вэ-Рабейну! Ну, прояснело? Зачерпнул калошей мудрость? Здрасьте вам… А кому же мы час с четвертью талдычим? Я чуть в Дом Мидрашей не опоздал… Так я же говорю – трудно о том времени впритирку трунить, реалить, врать правду. И вообще, это во многом криптограмма. Вот у атомов нет истории, славного вольняшного «кирпичианства» – одна голая природа! – и ничего, живут. Да ты не бойся наших россказней – это прошлое не настоящее, мы не знаем, а придумываем… Дели на семь!

Мудрецы развеселились. Кто-то «сделал нос» – приставил к шнобелю большой палец, а остальными четырьмя подрыгал смешно – гы-гы! Кто-то «взял в кавычки» – скрючил по два пальца на руках и пошевелил на уровне ушей. Кто-то «послал мезузу» – поцеловал себе кончики пальцев и сдул поцелуй с ладони.

«Интересно, дозволено ли Мудрецам лгать? – кисло думал И. – Краткая устная история БВР – уж не лжа ль? Сложносочиненное нагромождение страданий. Космополис-52 – землянка в три наката… С три короба… Кавардак и раскардаш изложения. Зло же несложно, гладкая кривая, чернобелая, точнее, красно-серая стилистика – бабушка, абабушка. А тут тебе в картинках, с подписями. Ага, да – всякий умножающий извод об Изходе, достоин похвалы. Мне внятен Бедный Ваш Рассказ. Байки Вешнего Розлива. Блины – Водочка – Расстегаи. Колымосковская закваска! Читать мантры, лепить манты, чинить унты – мутота! Семеро закончили свою повесть – о, радость! – но боюсь, еще имеют что сказать. Начитка, пара два».

5

Мудрец в колясочке объехал вокруг пиракуба, мелодично нажимая звоночек: «День-день-гинь!» Остальные привстали и поклонились на все стороны – а повсюду свято! Некоторые откашлялись, сплевывая кто в ладошку, кто в платочек, кто на пол. Колясочник властно прервал чахоточку:

– Ша, кожа! Сжались! Тишина в нише уже. Слушай дальше.

Хор надулся и захромал вразнобой:

– Привыкли небось смолоду, с лекториев в смолокурне с риторами на делянке и умственным швырком на прогалине, конспектируя и ни руя не понимая, любой текст записывать отрешенно, чтоб потом заучивать ошалело, распилочно опускать в память… Так и этот опус стерпите, насупясь.

– Историю ты вже знаешь дайджестом, теперь вам бы природоведенье подтянуть. Строение мира понять. Краеугольное устройство бытия усвоить. Фундаментальные механизмы божественного замысла очертить.

– А мир, чтоб ты знал, – есть Лаг. Барак Вселенского Размера. И наша БВР – крошечная желтая звездочка, кострожог-бейтельгейзельц этого необозримого Лага. Скажем, Альфа Барака.

– БВР линейно выстраивал Израиль Плинер. Суров он был. Себя называл «пионэр Лага». Он придумал методу «освобожденного (от рефлексии) труда». У него натерлась своя триада: Мир – Труд – Лаг!

– Замкнутое пространство, закрытая Система – вот структура Лага. И найдена постоянная той тонкой и звонкой, как рельс поутру, структуры, там что-то такое тройка, семерка тузуются… Столько хайла на кончике кайла.

– Да, верно, мир – лагереподобен. Лагерь – высшая форма существования тачки материи. Труд – прут ряд руд, добывают из груд угль, древо, злато, урн. При достаточно упорном и частом повторении, добавлении «Добудет» – фаза щелкает и возникает Мирлаг.

– Мидраши приводят, пригоняют понятие «геула» – избавление, обновление. ГЕУЛАГ! А те, воскресные дурашки, думали откуда – от верб люда! Лагерная пыль, переносимая по вселенной – это основа всех элементов. Всевышнее Газо-Пылевое Облако! Газ и пыль – жизнь пархов.

– Обнаружен «бозон озноба» – он создает ледяное поле Лага, концентрируя карцеры, изоляторы, Бур и др. Концепт такой. Первичная баланда.

– Ты усвой, сынок, что Солнечная наша солянка из концентратов окружена толстенной сферической ледяной оболочкой – кодлой малых космических тел, иногда из замерзшего газа – так называемый пояс Фридмана… То есть мы как бы заключены внутрь ледяного шара – хорошо, да? Знакомо?.. Там все время – минус! Плюс по рогам! Этот шар и называется – Лаг. Это мир, в котором мы сидим.

– Ах, мирозданный Лагпункт! Место впадения в пустоту – Устьпустлаг. Дом доха. Канун канутья. Все расписано – Чистилище, Главная Часть, Заключение. Канон. Шаг в сторону – садись, два.

– Вы поймите, мир – лагообразен. Познание всякое, т. н. наука – шарашка сплошная. НииНар. Хроники!.. Доходяги…

– Ты думаешь, у нас – Республика? У нас – паханат. Семь Смотрящих на Семи Нарах. А над ними, на облаке – Кум-Семинарист. Система существования пархов – лагерная, семейно-общинная. Кагаллаг!

– «Не верь» – вот символ веры нашей. Ну, в смысле «не бойся, не проси». И не соси!

– Лаг – это огромный осмысленный опыт, эйдетический эксперимент выживания, единственно возможная форма сохранения человечишекства… Лаг благ!

– Остров-острог Лаггнегг! Не понежишься в бушлате на подъеме к вершинам! А как взойдешь и как позекаешь с холвниманьем вокруг – гля-я, мир-то – Лаг! По всему периметру – Столбы да колючень…

– И представление о времени основано, по мнению Фридмана, на пересчете циклических, ритмических процессов «подъем – отбой» – как годовые кольца на светлой стороне темени зэков-лесоповалычей.

– Когда люди выходили за пределы, на пресловутую свободу, они понимали (и писали в сапог), что теперь для них лагерь просто расширился до размеров мира. Общья теорья расширенья Лага! Постсопки и метатайга. Ибо мир – тоже лагерь, вернее, мир – и есть истинный лагерь. Уютный, накатанный этапами. Волшебная страна с прожаркой вшей. Избавившись от жарких уз – найти прибежище в тени Оз. Жилая зона. Она же – производственная. Самобеглые каторжники. Судьба-конвойка пролаяла свой акафист и погнала по насту. Тебя вперед раздевают догола, заглядывают в заднепроходное, стригут наголо, прививают пеллагру, пеленают в телагу, рисуют иконку, нумеруют на голземле. Бинарный код – двойная шконка. Впередях – сумрачные трудогоды с редкими перемещающимися таинственными огоньками, присмотришься – а это лыбится параша…

– Лаг… Лагерь… Лагэль… Мы его сами и создали, визионеры смелые – Плинеры да Френкели – отлили, возвели аккуратно. Аку-аку! Кумир! Со всеми макабрическими онёрами – бараковышками, оперроманами, нормами отвала челоматерьяла. Кипа дыбом! Ша в сапогах! Конечно, постанываем не единожды, покусываем за рукавицу, критикуем временами, но – Лаг всеблаг и Кум несменяем!

– Нема мимических морщин! Уважаемый публикум! Представление продолжается…

«Целое учение, – лимудно думал И. – Кум цу мир! Иди в лавочку – там тебе кагалом расскажут про лагери. Ну и что? Этот вопрос, как известно, опрокидывает любое представление о мире. Ну? И? Что? Они не знали иного, Бедные, Выгнанные, Разутые – и сваляли БВР. Коганы-варвары».

– Ты еще не дослушал! – зашумели Мудрецы. – Ишь, насмешливо свищет, внимая заветам! Вы на мысли не отвлекайтесь…

– Помню, как еще при Зоровавеле возвращались пленные менделе – в родимую софдепию, в счастливое Конечное Депо, и сразу их куяк по узкоколейке в кипенье буден, на постройку Стены Шу… Толочь алебастр!

– Пролегомены Лага – предзонники Изхода. Качается тюрзак, ланцухи на клешнях – звяк-звяк, угрюма вертухня – с волыной угро-вотяки, игвы-раругги…

– Тюрзак – он тюркской группы ботани. Фенязык!

– Я знаю. Сам учил по кубикам. Экибастузье языкознанье, билингва лабытнанги – лаг-лаг… Ямальская грамотка мало-мало… Ссылка-звездочка…

– Множество слов, которые мы произносим, точнее – выкрикиваем наугад, без видимой связи, – взяты нами из Лагерной Библиотеки. О, Блатека – скопище благого, незнакомого!

– Ведь почему мы медаберим на «книжной фене» – беду мерим на фенецком! – да выросли потому что, охнари, на книжках с оторванными обложками и выдранными страницами из лагбиблиотеки, с треугольными штампами «гуингмлаг» на полях, и вдобавок смешалось это под снегом с лагерным изером – шмон, шмотки, шмазь, хаза, хевра, халява, и сам отец-лагерь – Аба-Кум, Пахан-Махан, прочно вошло, осело…

– Ибо Лаг имел библок – вавилоны наваленных книг, разодранных, без обложки, и еще башни обгоревших черновых тетрадей, обугленных дневниковых записей – и все это было знанием о мире, вся эта древняя тарабэтщина стала речью посвященных, «книжным языком»…

– Да, Лаг разросся до пределов мира, и его библиотечка – случайный набор книжечек, растрепанных, зачитанных, лишенных переплета, с разлохмаченными краями (только и понятно, что то – зерцало, а че – певчий сумерек, а ба, бе, бл, бр – се век-вовкулак) – оборачивалась основой тайного язычества, «книжного жаргона»… Немногокнижие. Библиятека.

– Ах, бремя ученичества, апостольски пропахшее Павликом, Павкой, Павлом, мать его вамп, Павлом Иванычем!..

– Все, что не из книг, текло мимо сознания, а бумажное кумирчато сплавлялось намертво. Ветром телка в котел заметало. Мир написан и произнесен. Он и есть – Длинный Язык.

– Книжки-то были порватые, аховые, с неразборчивыми авторами – Аков, Оков, Иков, Ехов… Дос, Лес, Голь, Ушк, Тов, Стой…

– Вот уж – усадьба «Даровое»! Отрадное, глядь! Кормовые культуры! Густопсовые жалобы берданного Вохрамея: «До че-го пу-ле-то ту-го!» Тут срока и вышли… Остались стада шолохо…

– Игры разума! В ссылке – в стукалку, в загранке – в рулетку, в Адлаге – в поддавки на сковородке…

– О, блатная музыка сфер – «симфеня»! Она прошлепывает нас, размораживает полуфабрикаты мыслей – туфта-наледь сплетует-отвалится, а квартет, как ни садись, «На Конец Времени» – останется… На языке сей Зонии счастливой!

– По Ханне, Лаг – геенна. Аиды – оттуда.

– Зато какая, глядь, Блатека! Кому-то – нудство, ан нам – манна! Писчая писча!

– Льнешь к словам, стараясь доскребстись корочкой до дна… К вашему сведению, семантика симана з/к – это вовсе не «заключенный каналарамеец», возводитель зик/куратов за колючекой,закладывающий камешинки в вершину – а метка, значок кобла мифологических чудовищ-трозиблей, зин/кам… Вот откуда истошно вышивается, берет начало дело…

– Аттракции, звуки… Где он чичас, могучий певучий лагерный язык, раскатистые льдистые гекзаметры древнего Римгорода?! Осталась ж лишь обуженная лужа, одна воркутня…

– Взыскуя безыскусности, внецитатности, отползая от циркуляров начетничества, бежа «книжной речи» – ты попросту конструируешь очередной безнадежный Самлаг, полный новоязв… Как то: адон, послушно доношу, бакшиш о ту шану, в тот год уродился зело гадоль меод, я «Сефер Кесеф» выменял за грош, дав агору сребром, открыл главу «Креди!» и принялся ликрать…

– Просто, ясно, отсебятно. Финики всем хороши, только их есть нельзя.

– Мороженые ассиги! Воспрянет сброд в людской – суки быкуют. А надо быть мудрым, властным морозным зыком…

– Знаешь такое крепкое дедовское слово – хавлага, то есть сдержанность. От Самлага до Хавлага!

– Ну, возроптаешь ты восемь раз – и никакого результата. Терпилово надо в себе свить. Мессия, то ись амнистия-избава, не придет в одночасье и не наступит враз Залагье, как наивно думают иные, а проступит мало-помалу, лаг-лаг, постепенно, зэколюционно. Как пустые бочки, должны пархи-солагерники из околелых земель – еле-еле душа в теле – кудыкаться, телепаться по подземным пещерам на Елеонскую гору, на последнюю поверку – там уж спросят о судьбе своих узников!

– Активно поспрошают… Мол, ну, зэчня, что скажете? Затянуться не желаете? И по губам, по губам – чтоб не забывали! Окурок – уро́к урок…

– Шнурки вытянут, душу вымотают… Какие-то непонятные понятые толкутся, крылом задевают… Йом Оё! Старший майор геттобезопасности на дверях – все, помнится, выспрашивал, как брелось сквозь ледяную баланду зимы, снежную крупу пурги – как же так, почему, сука, не съели тебя…

– Бог попал в Лаг и не выжил…

– Божества будут какие-то неизвестные, грозные, креозотные, как кондуктора, к примеру – Парторг Второй Дистанции.

– Да, БВР – Постлаг, метагетто, пусть без желтых лат. Ты возвратился сюда после того, как долгие годы пас свинарей у москвалымьянцев.

– Вся Москвалымь – это Колымлаг. Вот уж место намоленное! Просто вместо лапсердаков – черные ватники. Родной покрой – валяй, ваняй! Северосвинск!

– Вселенский Север! Каменноугольный период. Поселок Голова Угла.

– А правит там по-прежнему этот, как его, Тарщ Ктан… Лай-лама! Хозяин!

– Бел клык, мил-человек… Закон-проволока!

– Это стряслась как-то апокалиптическая битва добра и зла, мелкого, но много – сошлись две расы, орусы и мцы. А на самом деле в облаках над куклами героев сражались Лаг и Конц. Вот тебе и марлены, народы-исполины: «Здорово, Гули! – Приветик, Лили!»

– Есть схоласты, спорят не сходятся: что-кто первичней – Лаг в колючке или Лазарь в «каганке». По-моему, мы имеем данность… конца-краю нет… и не нашего ума размером с клубень… сверхнижние чины… шпалы в петлице…

– Железной птице железная и дорога! Упряжка тогда бежит ровно, когда наст тверд, хорей жасмин, а ямбуй древян…

– Так и вижу полустанки саманные в снегу и обочь убегающие вкривь верстовые столбы с натянутой сверху проволокой… Раньше-то не задумывался, а теперь дотумкал, что проволока некогда была сплошная, донизу, но с годами порезали, растащили, осталась наверху только – не дотянулись…