Текст книги "Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях"

Автор книги: Михаил Юдсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 48 страниц)

– Ядреная зима, говорят, гораздо грядет… По пироги! По прогнозам.

– По прогнозам дедов – старших экономистов наша Лазария к концу минувшего столетия должна была до крыш завалиться навозом – столько наэкстраполировали кэбов и лошадей! Балагула надвое…

– Так я же слышу – наступает зима, и смеюсь. Ха, говорю я, ха. Нашли чем похваляться! Удивили! Напугали голой землей! Не мудрено. Результат элементарного хамства. Ей подносишь, поджав лапки, пожалуйте-с, в сугроб «Шулхан арух» – она и наст на Стол! Лапти в копоти… Последний хрен без соли доедают…

– Дык дикие. Небось та же древняя пурга абакумова века… Полный зимец. Тое бытие гиперборейское. До сих пор не очнутся. Не случайно сучья в Сучане на костры крестом складывают…

– Колымосква, по делу замечу, шальная, тектонически расшатанная, текущая неурядицами – ползущие ледники, дырявая спасительная посудина на вершине, спускающийся Мойська, бегущие врозь разини – Родиния слонов, из папье-маше, в Шкафу! А впору и ослов…

– СЛОН – семиотически лашоня, был такой перволаг на чертовом острове. Опояз на показ. Образованность хочпок. Сантимент от множества Слоним. Ладьи ходили – вкривь и вкость…

– О, обветшалые быки-аписы подорванных основ устоев – кончаются, сдыхают на ходу! Колымоскву, гадину-говядину, никакими термами с гекатомбами не воскресишь. «А шо у вас бычки с запахом? – Это я с запахом-с, а бычки белые, свежие». Эх, духота на паровозе! Катар в желудке, ан в душе – катарсис…

– Ан, ан, эпифан… Катары там, альбигои… Омосквалымился ты, нехорошо-с. Силос, смелос, ловкос! Яванушка-дурачок. Пик эллинизма!

– A-а, ладно, без сопливых… Что есть Изход? Сие – Колымосква высморкалась пархами, и опосля у нас сопля на погонах повисла – Старшины Первой Статьи… Соплеменники! Шнобель со штрудель! Комариный хобот!

– А обязательная пощечина на Пасху парху… Миленький обычай. А теперь мы их бомби, отапливай!

– Это как это так это вдруг это? Да плевать и прочие выделения – на них! К москвалымским скалам бурым обращаюсь с бурым калом! Чтоб им мягкий балкон на голову свалился!

– Спохватились они, когда лица наши закрыты ладонями…

– Мда, позднее раскаяние… Маляры на лестнице!

– Кстати, чо там колымосковчане нынче – рубанками шаркают шибко, подводы с грифелями на грифонах возят – строят под забором свой Уранский Собор? Сорок телег! Жду не дождусь, когда закончат – и уйдут изжито под воду…

– Что мы, Москвалыми наизусть не знаем – заворотил в кабак, а потом прямо в прорубь, и поминай как звали – классика! Лемурия! Или – малярия?

– Колымосква – коллективная мадам Иванова, глядь.

– О, образина великая ванячья в онучах вонючих – ворвань небесная могучая, рвотня господня прекрасная, срань ангелиаволова, мочевидная, невероятная… Мотня висячая, занюхивающая драпом…

– Ах, этот запах гниющего паха и вечно совершающегося туалета в тухлом брюхе дохлого левиафана! И снежок, знаете, кропит этак, нисходит, белужка. Заметает мужицки, несет – пурген… Чудны-юдны дела твои, Главпур Божье…

– Так я же и сужу – опять Колымосква возникла, мираж забытый, на колу мочало…

– А мы-то думали, что навсегда потеряны для Москвалыми, и скрипочки перекованы на лучины…

– Что ж, вновь в таинственно сверкающую ложу за печкой – сверчком без мастерка петь про припечек и сурка?

– Помню, иду я с корзинкой из посылочной в ларь, ну, за пряниками – свежих гнилых подвезли, а навстречу мне из оперчасти – волковой, околоточный рабинович!.. Ну, само собой, ломаю шапочку…

– О, Колымосква тех лет! Елань безлапая! Помните, дверь в избушку за ночь снегопадом завалит, а тут ейный муж с полюса под градусом – так через крышу в подштанниках вылезаешь, в сугроб ныряешь, разгребаешь, хохочешь… Тяжелый снег!

– Помнится, перед Изходом пол-Колымосквы истоптал – хотел новые валенки купить. Предлагают один левый, и тот рваный! Так и ушел ни с чем, в чем был.

– Мидраши приоткрывают, что плод в чреве матери похож на свиток Книги – он видит мир от края до края, и над головой его незримый светильник, и он знает всё и вся,но когда вылезает на свет, как запятая «юд», то ангел тут же ударяет его по губам – видите, у нас остается ямочка над верхней губой – и мы забываем.Мы, Семеро Памятливых, по прошествии должны забыть Колымоскву… Вспомянем ее жалобным воем!

– Маклак, тихо! Шекет, шкет!

– Да утомил он всех вокруг со своими мидрашами… Рот за ушами…

– Пошел ты в Книгу блох ловить! Ступай читай!

– Ша, штиль! Тишина уже!

И., как положено, стоял недвижимо, уклоняясь от зла, внимал внимательно, зевая вовнутрь равнодушно – э-эх, вашу лапшу в нашу кашу, я знал, что у Мудрых и властных другая еда и одежда, но думал, что и книги и музыка у них другие, а тут та же пыжа за семью печатями, вчуже плетут кружеса, нежелание вложить в кружку кратко и яствно – смотрел с уважением, моргал понимающе, чем подтопил дедков ледок.

– Чем языком мести, ты вперед лучше Старших Свыше дальше послушай, – обратились к нему добродушно и положили четыре пальца на губы, то есть запечатай уста, сынок, и истовым иноком слушай послушно, что тебе говорят.

– Ты ж в полнейшем неведении… А в Книге зримо сказано: «Я тебе покажу!» Так слушай…

4

«И было. Когда с гневным газетным шуршанием кожистых крыл и грозным рыком репродукторов вполз на брюхе преужасный 52-й Год Дракона, выполз огненный гад – и народ, осерчав, поднялся на борьбу с косматой силой темною, восстал как на пожар как один – гражданин Рюмин и князь Вышинский, малешко, вполуха навести шороху, ну-с, разогнул он могучую сервильную спину, качаясь, как гумно в проруби, и дубина этой дубины, то ись гнева его, гуманоида, сулила уже вот-вот опуститься, но не попустил Господь-благодетель, и вот в оттепель, когда выл ветер, послал Лазаря, сына Моше, и тот вышел, пошел и вывел избранных из снежной пустыни, и учредил Республику, и назвал ее БВР… Ибо давным-давно, в допотопье, на одном из протонов, не то электронов жила-была ДВР – Дальне-Восточная Республика, про которую эйнсофнарком Уль-Бланк с гордостью прокартавил, как припечатал: «Далекая, но нашенская». А тут как тут как раз образовалась – БВР. И встала лагерем». («Краткий курс истории БВР»)

Было ль, не было ли, а августовским вечером, в теплый дождик, когда так чудно пахло придорожной пылью и зазаборной сиренью, Лазарь отворил калитку на Ближней Даче («щеколду закройте, пожалуйста, за собой», – вежливо попросил охранник, из студентов, откладывая газету), поднялся по скрипучим ступенькам, прошел через веранду и толкнул обитую ватным одеялом дверь. Пустое ведро, задребезжав, покатилось по полу. Пыльная слабая лампочка на длинном шнуре качнулась на сквозняке. Накурено, мусор. Изваяние Бланка в углу – цыгарки гасили о мраморную лысину, вкручивая герцевича. Флора в банках на подоконниках – цветы засохлые бессмертника. Три-четыре провалившихся стула. На столе, с которого давно ордой содрано сукно, чтобы употребить его на подкладку халата – отнюдь не поруганная Колымосква в гробу, с венчиком во лбу, упаси и избавь, а просто стояла сковорода с остатками яичницы с салом, валялись хребты воблы, обгрызенные жилы говяда, корки хлеба, стаканы, в одном – окурки и пепел, в бутылке еще немного оставалось. Маланья, пригорюнившись, со стаканом в руке сидел на толстом сосновом чурбаке, накрыв его своим расплывшимся организмом, и смотрел на огонь в железной печурке. Стрелок охотился на прусака, рысящего меж мослов, и пытался метким щелчком сбить его наземь. При этом ногой он, чугункин всадник, ворошил и валил пустые бутылки под столом. Каменный Зад, выпуча глаза и молотя руками, договаривал какие-то перлы Козлику и Хрящу. Лысаря вот что-то не было – опять по бабам-девкам, лавры рвать, неугомон? Одеты пестро – кто в мундире, кто в камзоле, кто в кольчуге, кто в теплой перпендейке. Компашка такая, что прямо на плашку! Мытые руки, горячее сердце, холодная водка, черешневый мундштучок. Сам Сапожник, как всегда, похаживал вдоль стола в штанишках с красными полосками и в резиновых сапожках, опустив голову и запустив руку за отворот френча. Нынче не в вонючих чувяках с шерстяными носками – уже цивилизационное достижение. Когда дверь заскрипела, он вздрогнул и быстро обернулся. Боится! И правильно.

– A-а, Кожевник, – сказал он, бегая барсучьими глазами. – Молодец, что пришла. Садысь, дорогой.

– Ну-ка иди сюда, – сказал Лазарь сквозь зубы. – Ну-ка выйдем на веранду.

Он схватил Сапожника за рукав, за дряблую сухую ручонку и, уже не сдерживаясь, потащил за дверь.

– Ты что же это, а? – зло выдохнул он, припихнув Сапожника к перилам. – Как что – так Кожевник, а как пить – то втихаря?! Ты что, отец родной, затеял? Ты забыл, что ль, все? Память отшибло? Так я тебе мозги вкручу обратно!..

Дверь распахнулась от пинка, и на веранду, пошатываясь, вывалились остальные придурки. Меж берез вожди косые, тонкошеии – товарищи Чубарый, Гнедой и Заседатель. Толкованище Апокалипсиса на Даче! Сходняк на сквозняке. Сапожник тотчас ободрился, лицо его опять обрело выражение всегдашнего горделивого идиотизма («Ну, полный же паран, – расстроенно подумал Лазарь, – ну как с таким работать?»), и он, боком отходя вдоль перил, вдруг гортанно крикнул:

– В дом эдэм! В дому пагаворим!

Эдэм, эдем, вздохнул про себя Лазарь, эх Сосо таксякий, каха-каха, Кац среднего рода, черствый и жесткий батоно, толоконное лобио, товарищ Паро как-никак во всех отношениях, Бар-Коба ты наш второй, шени деда, поручик джугсон, парсуна восковой персоны, Йоси Пелед – если им вдолбить по-настоящему, по первоязыкознанию… Тут тонкая рябина! Вот был он, по сказкам, в ссылке с Яковом Смердловым и плюнул тому в тарелку с супом. Тот брезгливо отодвинул, а Сосо усмехнулся в усы – а, обоссался! – и съел его порцайку. Замечательный бузин! Плюнуть в суп Иакову – это надо додуматься (надо, чтобы подсказали), это пойти другим исавом. А после Колымосква у него спьяну отсосала, и стал подворотный циннобер – И.Стал, тов. Ста, генералиссимус-симплициссимус, кандидобобер, Властелин Убогих, Погромовержец (как мы его дражнили), Угрюм-Бур, Бен-Иссарион, до хрена кликух у Пахана – и ведь из фанерки вырезан, а фанаберия зато!.. Вечно раздраженный, попыхивающий. Психический. Головой в паранойе тяжел. Шаги скаженьи! Кем себя воображает – непонятно… Возможно, засел у него, выгнанного семинариста, в мозговой соломе диктант «Образ Авраама, отца народов» (садись, двоидзе) – и не выковырять теперь из диктатора, увы… Подручного императора кличет «Ти, Берий» и рассказывает на минхерском про Акатуй Кесарийский, где зубы крошатся от бери-бери…

Лазарь вспомнил талмудическую максиму: «У каждого вождя за плечами привязана корзина со змеями». Сиречь несветлое, круче тучи, заплечных дел прошлое – чистый гуталин. Лазарь хмыкнул. Гуталин супротив нашего Нафталина (мудрого Френкеля) – что чахлая чача поперек первача-сивкача. Битва Гога и Синагога. Враг будет разбит, победа будет за нами! Наша будет возьмет. Враки сменит истина. Если заветный разветвленный план осуществится, и от раззявы Колымосквы удастся навсегда отцепить Жи, то останется – опа!.. Сиднем думать будете – или другим чем – ну, неважно, это вопрос семантики… А замысел проскочит – сомненья нет. Все заранее четко расписано, по косточкам. Нам даже мешает, пожалуй, отсутствие судьбоносного раздолбайства, не хватает загулов фантазии в безумных гипотезах, проколов в прозрениях, зазора смыслов в толкованьях снов… Матерьяльщики! Мы твердо знаем, что коровы не едят коров. А так хочется иногда по-хасидски сорваться в пляс, хряпнуть водк, заехать в морд… Изход – таки запой. Лазарь расправил в улыбке грубое, тяжелое, властное лицо со складками, лихо сдвинул на ухо старомодный картуз и медленно, набычась, пошел на тирана, пятившегося за спины соратничков.

Обычно было очень удобно, а временами даже забавно, дергать за веревочки – играть на Даче! – и смотреть, как эта рябая кукла открывает воняющий рот с гнилыми прокуренными зубами – там ада! – что-то там лопочет, поднимает тосты за великий терпеливый народ. Что ж, каждому народу – по его Изходу, лехаим! Мы-то – Заречные. А у этих чуд природы – кругом через пень-колоду, почем фунт унт… Стук сапожного молотка – не сносить башка! Коемуждо – по вождям его. Бетх. Аппассионата. Бехт. Паранойя. Дэвушка и Смерш. Что за жизнь-то, прости Яхве! После розовой юности юзовских рудников три раза счастлив был: 1) Когда под Храм Ихний в штольню взрывчатку подложил, выполнил задание, разрушил и сумел выкрутиться. 2) Когда катакомбы мраморные, имени себя, заминировал увертливо, а план подземных переходов спрятал в яйце, снесенном в пролетарский праздник, а то яйцо зашил в шапку и сбросил в заброшенную шахту. 3) И сейчас.

Все, как надо. Будто на рудничных посиделках. Шипят, хари скалят, обступают, коротконогие. Сапожник сбоку ваксу метит, подкрадывается с косарём, знаки подает.

– Ну, здравствуйте, товарищи тараканищи! – быстро сказал Лазарь, озираясь и сжимая волосатые татуированные кулачищи. – Ну, держитесь, гоим!..

Потом они все сидели в рабочем (а мож и крестьянском) кабинете, за длинным дубовым столом. В углу, где киот, горела лампа под зеленым абажуром. За высокими, задернутыми толстыми шторами окнами была ночь – там наверняка мельнично мелькала крыльями вьюга, вымазанный в муке валил снег – а снаружи сего, здесь, в тепле, вальяжно расхаживал по мягкому ковру Трубчатый, задумчиво постукивая своим посохом.

– После подобного безобразного инцидента, – говорил он тихо, как бы себе под нос, совершенно уверенный (ну, больной же), что его внимательно слушают, – когда Лазарь Кожемякович неправильно себя повел, а мы все пошли у него на поводу, я думаю, надо перед ним строжайше извиниться и самым серьезным образом наказать. Наполеончиком захотел стать, из Лазаря в цезари! А мы не позволили. Хорошо ли он поступил? Я думаю, нехорошо, и сам Желдор Моисеевич со мной согласится. Вот он тут говорил, что больше не будет. Но можно ли ему верить?..

И якобы отрешился, якобы уставился куда-то, думу думая, углубился в неведомые углы. И все сидели, покряхтывая, ждали.

– …Я думаю, можно!

«Правильно говорит, – устало думал Лазарь, – точно как я ему вчера написал. Выучил, что ли? Я думаю, выучил. Или подглядывает как-то в бумажку незаметно… И паузы делает, где положено. Не-ет, смышленое все же животное. Ряба. Только без интонаций бубнит, к прискорбию, вяло. Чурчхела на ниточке. Чертова кукла. Бес, но ватный, оспою изрытый».

Услышав, что верить можно, все облегченно зашевелились, запереглядывались, словно оживая. У них были одухотворенные, смеющиеся лица.

– Сколько время? – громко спросил Лазарь.

Трубчатый полез в карман, вынул часы (серебряные) и показал:

– Три евгъея, один жи по веревочке бежит.

Все так и зашептали: «Чу! Часы, часы, он показал часы». Да уж не трусы, а было бы интересно, подумал Лазарь.

– А который час? – спросил он.

– Семь ебут восьмого, – послушно ответил тиран.

Лазарь ухмыльнулся. Только он знал, что это тайное приветствие Мудрецов Книги, и оно смешно и нелепо звучало в колымосковской дурке-БУРке – зловещей конурке…

Трубчатый прошаркал к огромной карте, занимающей полстены, с трудом поднял руку с посохом (говорят, пленного сына – вот этим самым посохом, на этом вот ковре, отходил по заду) и ткнул куда-то там приблизительно:

– Вот тут отдельные товарищи предлагают: «Рабиновичей – на Вайгач!» Мне такая постановка вопроса кажется неправильной. Конечно, как говорится, терпение лопнуло, и, конечно, народ вправе нас спросить – а куда мы смотрели, почему повсюду с градусниками представители этой некоторой национальности? Ведь Жи сами виноваты! Сами – с весами, с пейсами! Имена же их ты, Господи, веси!.. Пархидаизм как крайняя форма расового шовинзма является наиболее опасным пережитком каббализма. Однако же лозунг «Бей жи!», как мы помним из учения чахохбили, есть лозунг в корне неверный, и мы его решительно отметаем. Как же в таком случае поступить? Я думаю, что нам, как коминтернам, правильнее будет сказат: «Гони жи!» Тем более что в этом году мы отмечаем, как известно, 460-летний юбилей освобождения (от них) героической Кихотии. Хотелось бы услышать товарищей – куда этих бегунчиков гнать?

Вскочил какой-то подвождь:

– Братья по дому Колымосквы, послушайте меня! Я как ученый – вспоен цекубу, мне ордер присвоен, собираюсь рояль внести… Скажу нежданно – да нужно отправить всех пархов на зимовку, на Северный полюс, вот уж где засуетятся, завзывают – звезда-то там не всходит, когда суббота наступает – непонятно. Одному Единому, стороннему наблюдателю, известно!

Встал другой, блажен. И понес с основания Москвалыми. Величал тиранушку вперемешку то Стадриан, то Адриалин. Клал поклоны, стучал в хилую грудь, вопия:

– Удалить примеси! Взвесь эту вредоносную… Дроздофилы – гал, гал, гал – стаями на крестах, спаси Спаситель! По всем грядкам идишачье гнусавье – хлю, хлю… Нешто у нас на дворе птичий, а не великий скотный! Срамно! В мерзлоту!

Еле усадили. Следующий, веселясь, заявил:

– Верно вы, Виссарионыч, старая ватрушка, рассудили это дело умною макушкой! Йошкин код, взять за химо и выселить (плюс экс камо попятно – пети-мети, добыча гельд) всю эту мишпуху – гершуни-лапотники, геси-песи, абрамосары каторжные! – на нижний этаж, на Дальний Восток, на мыс Фаннин нос, а хохмее даже на Сверхдальний, в бухту Св. Лаврентия! Нехай с песцами фрейлехсы на лыжах попляшут!

Поднялся коренастый богатырь по стойке смирно, разжал зубы:

– Враг, что пархат, сломал хребет, он не прошел, попал в котел, был сварен и разбит, и из костей с присвистом мозг добыт, и с солью на ржаном кусочке хле – стотетраграммнарком! – с псалмом: «За Ро, за Ста и за Побе!..»

Тут богатырь внезапно рухнул лицом вперед, жюкнувшись лбом об стол и расколов хрустальную пепельницу! Ну, этого победоносца унесли. Трубчатый сморщился – хватит.

– Народ без земли перестает быть нацией, а становится сациви, – он снова постучал своей палкой по карте. – Как тот полубелополячишка Ницкий писал про них: «этот теоретический народ». Но данный древний и мудрый народ, давший нам единственно верную теорию, достоин иметь свою землю, и она у него есть! Там ему и место! Дать им чая кирпичи, одеяла-курпачи – там вас ждут дела, врачи! Хлопочите у печи! Парх – сырье для хачапури. Они хотят собраться вместе? Они получат это. Угаз выпустым. Пумаку напышем. Предлагаю утвердить следующее: «Всемилостивейше повелеваем из всей Нашей Империи всех мужска и женска полу Жи, какого бы кто звания и достоинства ни был, со объявления сего Нашего Высочайшего указу со всем их именьем немедля выслать в Одно Место…»

«Ай, Сухорукий, молодца, – мысленно аплодировал Лазарь. – Горазд! А я его ругал… Ах, иосифушка ты наш, Паханхамон, и в имени твоем, если справа налево, – Нил… Атас, фараоны! Саталин. Отпустил скупленные души. И сказали Сапоги – мы пархастым не враги. Теперь Изход на мази – считай поехали! Прощай, горадзе Джугаградзе! Избавились, слава Яхве! А где-то через полгодика, где-нибудь так в марте, примерно на Пурим, можно устроить, чтобы помер тиран. Как бы – мы в дверь, а Хотеп усоп. Амен, Аман! Пошел на Стикс поссать – и концы в Кунцево! Спохватятся, конечно, забегают – вот тебе и на, мартиролог оборван, до объявленных цедельбаумских ид не дотянул, мартышка-коротышка, пятилетка шестипалая… А видать, вовремя не заливали холуи-начкары хванчкару в бак, никакой власик не заводил органчик, никто не разжигал огня в трубке, механизм и проржавел. Не знали дела. Знай себе ставили ему пузырь со льдом на голову и пиявки (8 шт.) за уши – и в бюллетень вносили. Да уж сразу в мавзолей бы! Во прикольное леченье – средневековье! Дуремарры! Медврачи порошковые! Естественно, сдох тов Ста, Отец Всех Святынь – приходи на ходынь! На лафете увезут к Стене – и настанет лафа! Раздавили Усача – и грянул гром!»

Лазарь радостно потер руки. Да-с, запланируем эту штуку на будущий год, чтоб мне отсохнуть. Символ шибко хорош – 1, 9, 5, 3 – на кассе восемнадцать, гематрия слова «хай» – жить. Ну, кому тлеть, а нам – в путь, ужом. Суровый указ о высылке я уже перепечатал, завтра выйдет ужо. Понапутают, конечно, половину, как водится – вдоль и в юдоль… Эх, авось щас начнется!

И началось. Известно, что человек сам не мыслит. Мыслит, Колымосква, а человек лишь репродуцирует дошедшее до него, кумекает – как если бы множественное упрямое перестукиванье из палаты в палату тугоухих пациентов скорбдома давало на выходе связный текст – маркизм-досадизм. Узрев указ, заснеженный многолапый зверь с хвостовым мозгом воскрёб в затылке, зашевелился, зацарапал когтями, завыл… Лягай, страна огромная! Это же ужас что было! Крики, вопли. Обзывались. Плакаты на стенах, постановления на станах, лозунги на домнах, митинги на блюмингах. Поклепы, напраслина. Утром в газете, вечером – в навете! Сонет шестьсот шестьдесят шестой! Выходили глашатаи в тулупах, пердели в длинные трубы – слу-у-шайте! В бубны били, через костры прыгали, в вывороченных шкурах скакали, выкликая: «Сгинь-изыдь ЕАК в ЕАО! Даешь Вайншток – на Дальний Восток!» Тут не доешь дальнейший кусок – в горле застревает, когда орут такое из «тарелки» в форточку… Второе, бывало, даже отодвинешь… Тфилин намотаешь…

А дальше – краше. Разговоры о здоровье. Врачи – палачи (залечили, патологи, залечили, анатомы!), хирурги – хитрюги (отчекрыжат фрунзю – и под пиво), дантисты – садисты, зубы клещами рвут и на клеща выменивают… Доктор Жи! Зайчики в трамвайчике! Так и норовят крещеный люд выпихнуть на площадку!Мы за кол, а они – укол! Вспыхнули, как маков цвет соломки! Учеными-коренниками была обнаружена невидимая, широко разветвленная тайная организация пархов, общающаяся в незвуковом диапазоне (вроде нетопырей), что позволяло им держать связь на значительном расстоянии без применения технических средств и свободно осуществлять свою чудовищную деятельность. У них есть свое ядро (да не одно!) – пульсирующее, изжелтое, выпускающее в мир пархочастицы, юд-лучи. Конечно, их всех, абрамосар, можно было отправить путешествовать из Колымосквы в СПБ (спецпсихбольничка, где всадят кубики и играй), но – коек не напасешься, самим надобны.

Ну, народная расправа гряла и грела сердца, погромцы-громадяне готовили – «жидотрепания», как выражался древний историк. «Ибо пархи зазнамо признаются нами в массе как элемент, весьма мало желательный для Отчизны Отечества». Урожай-борьба шла, но хромала, с насаждавшейся початками ересью жидовствующих – Новгород с посадами примкнул, а Миргород отбрехался, спасовал, сел калошей в калюжу. Запреты множились – так, в дождь пархам воспрещалось выходить на улицу – «дабы не осквернять воду, коя, стекая с них, могла попасть в канавы, из которых пьют москвалымцы». Сочинения писались в косую линейку: «Аще человек будет добр всеми добродетелями и примесит к ним мало нечто жидяхвского семени, ино то все его житье не потребно перед Богом и человеки, и Бог не стерпит ему и обличит его…» (инок Савва, 4-й «б» класс). Хотели уже, плюнув на занятость, оказнить их на Злобном месте на Болотной площади – виселицы-веселюшки бабы в ватниках улыбчато ладили для врачебников-оборотней – болтаться им в метель по адам на Ев рее! – да призадумались… О, равновеликий смирнонравный колымосковский народ! Терпеньем спеленут и, можно сказать, повит. Повылезли чумазые из землебитных жилищ, сошлись, несмотря на мороз, на Коровье поле, речи-орацыи повели:

– О, Господи! – гыгыкают, гоголят. – И так всякой дряни много на свете, а ты наплодил еще и Жи! Гони их! Ого-го! В огонь и воду! С интервалом!

– Иконь нашу – нет, чтоб горшки покрывать! – на стишки в тетрадку расхитят, клюквенники, и распишутся: «Окончено письмом в году сяком от Расп. Хр.».

– По клуням хедеры устроят, низкопоклонь… Деток-васяток не грамоте учат, а ихним азбучным истинам – «А-бы-вы-го-де!»

– Нация с клеем – хлопотливая-с! Пальцы липкие, приникают промокашечно ко всему чистому, снежному, неисписанному…

– Ишь, успешливые! Ну-тк, сочтемся. Отмстим. Зуб за рубь, коронка за терновку!

– А узнать их легко – у всякого парха на груди кровавое пятнышко. «Отец, слушай, режет, а я отвожу», как говаривал Моисей. Алзо шпрах парх!

– Недаром они Моисеюшку загубили, юшку пролили. Бей канегиссеров-велосипедистов! Загоняй жи – за Можай, а абрамосар – за Изар!

– Десять сатанинских ударов! Побегут, как ландау от ладана! Адская помесь рыси, львицы, волчицы, свиньи и лисицы! Цы-цы-цылии!

– Самцы питаются нектаром, а самки – кровью християн. Инь и ян, гля!

– Всех пархов поверстать в губителей и отправить в сибиря на Биру – пущай там в пробирках амуры разводят, жидостан биджанят!

– Мы рубили лес, мы копали рвы, вечерами к нам подходили львы… Львы от колена Иудина, из копыта Давидова! Кодла подла – голда да гондла!

– Знаем мы этих орлов, верных товарищей с кровавой пищей…

– В барак попить не войдешь – чесноком несет… Там тебя за гоэлро брали – тянулись к свету!

– Нас и собрали тут нарочно, чтобы там поджечь. Воззванье б надо: «Купно за едино! Отечеству, человечеству и скубентам! Свинагоги – под зерно!»

– Протоколы, кстати, ведутся? Записывают старательно? Это я к тому, что близится их царство, полное ицхакство галахическое. Всех прижмут. Мужиков обяжут в ермолах ходить, а баб оброют и в парики обрядят. На хануку докука – свечки по православью ставить и поплевывать…

– От черти! Хапуны! Вирусалим – это город али напасть?

– Где же, о где же в пихтовом Оснежье грандиозные оратории варяжского «Кольца Мурлыки»: «Пощады пихто не желает!» Крещендо! Крещенье! Как пархи Паро хоронили!.. Голоса, полные народной боли и возмущения, требующие положить, обтереть, отдать концы этому бесконечному паросотлетнему истязанию…

– Из миквы их, квакушек, да в купель по макушку, а опосля в теплушки и напрямую в трюмы, по трапу на борт, с паровоза-кукушки на пароход «Святитель»! А там как раз и море расступится…

– Известное дело. Это хитрое семя, и в пустыню упав, пробьется, если известью не засыпать.

– Торики и талмудисты, повенчанные с субботой, рабочие Сивона, губители оруса как этноса, исполнители заклятого приказа: «Изведи ты мне весь православный народ, а я тебя за это в серебряном гробу похороню». Трудяги!

– Помните первое присвоение генеральских званий Системы, в известиях сообщалось – тридцать шесть фамилий, и все пархи!

– Избрансоны! Заветникеры! Тут не фарт, а блат!

– Это когда было-то? Это уже после IV Митинга?

– Вот она, группа «Освобождение Туда», по буквам шмонай, мнемонически: Плинер, Ицкович, Заковский, Дерибас, Агранов.

– Эх, Тит твою, матлингвистика! Ни много ни мало… Типитит и тахитит!

– А вот почему, кореша, линия наша – прямая? А потому как у них в каждой точке – перегиб! А значит вторая производная равна нулю, откуда следует, что первая производная – константна, то есть функция линейна – прямая линия… Отымели нас!

– Эх, при Адриане Эпифаныче порядочек был, культурка внедрялась, все пархи заткнулись и по-епифански разговаривали, ух, верный эллинец был, чуть кто хай поднимет, шлюз откроет – сразу лавуазью к ногтю, не успеешь и спросить, как там экспедиция Лаперуза…

– А нынче – расплодились, лимончики-душегубчики… Руки по колена в кровях, як гранатовый сок от парубок наталок в лагах… Надо б выдернуть пархастую чеку.

– Берман, Райхман, Эйтингон, Шварцман, Френкель – выйди вон! Чертовая Кафедра! Чека Кровавого Колеса!

– Не блюм, так сван! Гланды сивонизма – выдирай их!

– Бей косматых полипов! Удаляй космы! С дозволения властей, безусловно.

– Вскрылась изъязвленность языкознания – фонетический харксизм-наплевизм. Всплыли нездоровые факты, лопнули псевдонимки. Оказывается, Аввакума, якобы протопопа и вроде как пророка, взаправду звали Хаввакук. Во как!

– Изуверы! Могилеверы! Мумификанторы! Предтечи законопачены!

– Жиморды орудуют – охаивают навсегдашно. Что такое Колымосква, ежели по-ихнему, косматому, без экивоков, справа налево – «Я и сор». Парх и быдло!

– Уже когда крест сменился на «рабоч – крест», тайное стало явным… После «Господи, боже мой!» обязательно везде вписывают «Извините, опечатка» – брань штейнов!

– Мы им от шири души бронь дали и положили оклад содержанья в конверты – а они, наймиты, только в «Содержание» заглянут в конец, читать-то западло востоковеденье лесное, дикарские сказки Белокаменной Тунгуски – да и высосут из мацы!

– Зато сефераты на бересте «Полярная Вселенная. Норов и повадки Др. Колымосквы – Большой Медведицы Большой Деревни», монографии «Методика послеполуденной внутрикамерной разработки человецев», эклоги, гля…

– Поэты-тыкресты – и рондо-штык наперевес! Ну и ронго-ронго РАППа, ну и… Лютераторы! Цветики-лютики лютовы! Голодные, гундосые… Шкуру снял – рубашку сшил! Устроились! Устроили пушторг! Шум шуб! А мы – штаммы бесштанные, сроду вальтом на шконках в бушлатишках…

– А где наше все и вся на тонких курьих ножках! Сбондили Эйхенбаумы! Сгершензонили зильберштейны! Стянули насонычи, скюхлили!..

– Ну лады, харэ, еще делов невпроворот – а то ларек закроют… Напослед сохрестьяне восхвалимо Указ суроватый и зачитаемо вослух: «По рзельуаттам илссеовадний Комоылвоскского Унвиертисета, не иеемт занчнеия, в кокам пряодке рсапожолены бкувы в солве. Все-рвано ткест чтаитсея без побрелм. Галвоне, чотбы преавя и пслоендяя бвукы блыи на мсете. Птооэму, елси обовсдоить портсранство, влысать прахов пкорялтых поадльше на Встоок – жить снатет лчуше, жить сатнет всеелее!»

Заветная резолюция! В точку, как Лазарь хтоел. Хотя нам, придонным пархам, махоньким рапанам затейливого перламутрового Замысла, приходилось туго. Норовили нас гомункулусы коммуналок выварить на керогазках да выковырять из прописи. Двуногие облически рвались к перьям и перочисткам – осмолить и ославить, изобличить и раздербанить, выдавить пархачьи чирьи! Даже обычные газеты несли угрозу – шрифт содержал свинец без меры, и подтираться портретами наступило опасно. Был выдан в сумерки страшноватый труд «Об опасностях, угрызающих Государство, и о средствах их счастливо избежать». Речь там шла о том, что надобно попросту отчалить пархов, измочалив, – и весь сказ, чистый дебаркадер! А то – гнилая тухленция, тяжелое копошение червей в сыру-сору, пенсне на снастях… Немозгь, каловые массы Колымосквы… Тужься! «С божиею помощию-с!» – как тупейно завывал какой-то голован. Эх, эх… Есть у нас, с местечка еще, понятие «пинкас», общинная летопись – сколько пинков в ту весну получено, сколько плевков в осень. Сколько скальпов снято летось… Вот такущий амбарный (точнее, анаграммней – «бар-амный») альбом! Там много чего без препинаний настрочено со строчной… Лихозимье настало. Время труса – когда все перетряхивается, переставляется, перебеляется. Дни не идут, а рвутся с мясом. О, зим мера, первые казни егупецкие – Кровь, Вши, Жабы, Дикие звери – КВЖД… На Короткую Вступили Дорогу – НКВД… Кстати, лестничная сжатость, шпалы аббревиатур среди тундры москвалымской льдыни – от Книги и хедера, где это было привычное действо. Да, сидели себе в иудерии, учились, строили брюки, ждали Прихода – а попали в коммуналку в подвале с сапожищами над головой и в окне. То погром, гля, то поступь. Всяческие неприятности совместности. Живем, над собою не чуя чугунных москвалымских га. Укрылись, как в табакерке, в шкатулке лаковой, оклеенной звездами Рож изнутри, с «Опять Тройка» на крышке – эх, Палехстина! Ой, а чай морковный – не цимес!.. А когда по Колымоскве-реке шли плоты с виселицами, на которых висели, склонив лица, белохалатцы с фанерками на груди «Парх-врах», и плотогоны ругались гадко на перекатах и водомоинах – смотреть противно… Обвиняли, а как же… А в чем попало! Штюрмер-шмумер… Норовят смыться из мясорубки в пловгород! Засевание сибирей пастернаком! Косяки дверей, прислонясь, кровью метят! Как бы кровавые потравители! На Москвалыми все – кабы да «как бы», резвяся и играя… Приходили письма от граждан: «Молитесь, гадюки, чтобы не случилось бегство ваше зимой али в субботу». Это были Темные Годы во цвете лет. Даты расплаты. Дьявол не ел мяса, но жарил пархов. Две беды бродили, не разлей бульон – арест и пилат. Бульварный участок! Спали сторожко и знобко – слушали скрипы и шорохи лифта, читали свежие бересты при каганце – чем новым провинились, какая тухлая туфта на вороте повисла. Еак дернул явиться на свет звезды здесь, в варварском городе изгнания, в яслях заваленных сугробами развалюх, вдали от развалин Храма… Хоть догадал родиться с умом не отрекаться от сумы и собранной корзинки. Вот-вот войдут бесхвостые с короткостволами, уведут и начнут швырять в волны, под танцующими от жути желтыми звездами… Поплывем застревать в тростниках на отмели, где можно разжиться папирусом и задрожать в дневнике (колебанья во множество герцль): «Что они сделают с нами? Они выгонят нас? Или убьют нас? Чем позже это случится, тем страшней будет…» Страх – это подкожный слой каждого парха, ибо только доведенный до отчаяния ужас, что вот сейчас шлепнут, пробуждает в человеке Высшее существо – слесаря Пошлепкина. Заединство триад: избрание, изгнание, избавление – выявление, концентрация, транспортировка. Коми-вояжеры – до ух ты! – абрамосары разъездные. Не везет – и хорошо! Этих заезженной руганью не прошибешь! Жалкие одноэтажные рулады! А пусть гоиды бранятся… Ветер носит, караван идет – только коровяк летит… A-а, ерунда, халоймес! Прорвемся! Хотя такой конвейер монстров запустили, как ежели бы компрачикосы штамповали капричос – грубо, с заусенцами… Хартии целые, хатанги задубелые – охряд! Лисимахи и молоны! Дух времени! Народное чувство наверняка! Татьба и разбои! Уста премудрых нам гласят – там разных множество ребят. В теплых кацавейках из фланели. Колымосква жа, люд сложный, интеллект долгий… Это сидят мужики у подъезда, подходишь к ним: