Текст книги "Хроника польская, литовская, жмудская и всей Руси (ЛП)"

Автор книги: Мацей Стрыйковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 55 страниц)

Войшелк, великий князь Литовский, жестоко убит Львом Даниловичем. Вот тебе честь и беседа. А как только пьяный Войшелк беспечно вышел к нему из покоя, не подозревая измены, тут же Лев начал бросать ему в лицо [упреки в] жестокостях его отца Мендога, которые тот чинил в русских землях, и сколько он тогда жадно и незаслуженно заполучил у отца его русских замков. А затем с великой запальчивостью велел своим людям отскочить, а сам саблей рассек ему голову, аж мозг на стену и на слуг брызнул. Убитого оставили в монастыре, а других литовских панов по постоялым дворам переловили, ободрали, утварь расхватали, собственных же дворян Войшелка, которые не удостоились такой чести, пьяных, зарубили, а других заключили во Владимирский замок. Таким способом Лев устроил себе окончание войны с Литвой. А галицкий князь Василько, дядя Льва, со Шварном Дрогичинским доказывали, что в смерти Войшелка не были повинны, ибо сами на свое слово вызвали его из Угровского монастыря, и очень об этом сожалели, почитая это за вечный позор и бесчестие для русского народа. Ведь князь был убит вероломно, против права всех народов и вопреки полученных от них заверениям ²⁸.

Погребение Войшелка. Похоронили его там же, в упомянутом монастыре святого Михаила Великого во Владимире, с пышными княжескими почестями, хотя уже и не стало [князя]. О чем упоминают Летописец Литовский и Русский, а также Меховский (кн. 3, гл. 49, стр. 153), Кромер (кн. 9) и другие.

На том Войшелке, убитом сыне Мендоговом (который встретил такую же смерть, как и его отец), королевиче и великом князе Литовском, Новогрудском, Полоцком и Жмудском, окончилась княжеская фамилия римского Палемона герба Колюмнов ²⁹. А столица литовская повторно перенесена к Китоврасам Довспрунговичам, потомкам тех же римских князей, но другой фамилии, из которой [на престол] был избран Швинторог Утенусович.

Заложен город Львов. А Лев Данилович, убив Войшелка, великую славу и любовь стяжал у своих руссаков, а сам с братом своим Романом преспокойно и без боязни, широко и вельможно правил в русских княжествах: Подляшском, Волынском, Киевском, Звенигородском Подгорском (где заложил и славный город Львов с двумя замками, [названный] от своего имени) и Галицким – после смерти своего дяди Василька (Романовича), брата Даниила. Все это предки князей Острожских и Заславских.

Глава седьмая

Свинторог Утенусович герба Китаврас избран на великое княжение Литовское в году 1268

Когда из-за таких внутренних невзгод и пагубных домашних разборок были убиты литовские князья: король Мендог [убит] племянником Стройнатой, Стройнат, тоже убив брата Товтивила Полоцкого, [убит] Войшелком или по его приказу, а Войшелк, сгубив много литовской знати, [убит] Львом Даниловичем, литовцы забеспокоились, видя, что Великое княжество Литовское хорошо было начиналось [по образцу] итальянского государства, но в этот час их государство пришло в упадок. Обычай и порядок старой Литвы. Ибо сразу же, не дожидаясь затяжного интеррегнума, честным и достойным обычаем выбирали себе единовладцев или великих князей из своего народа (ибо в те времена были ещё простыми язычниками без наук). Как и прежде, по языческому обычаю, оплакав прискорбное убийство своего великого князя Войшелка Мендоговича, съехались все в Кернов, где после кратких уговоров единодушными голосами избрали на великое княжение литовское и новогрудское жмудского князя Свинторога ³⁰ Утенусовича герба Китаврас, в то время уже седого старика, бывшего единственным потомком римских князей Юлиана Дорспрунга, Проспера Цезарина и Гектора герба Розы, которые вместе с Публием Палемоном или Либоном удивительным промыслом Божьим по морю были занесены в те полночные жмудские и литовские края, как об этом рассказано выше. А в тот час, когда Святорог (Swiatorog) был избран на великое литовское княжение, ему было уже 96 лет.

Литва повоевала Куявскую землю. А в 1269 году, когда куявский и лещицкий князь Земомысл не поладил со шляхтой и со своим рыцарством как господин с подданными, подданные же, защищая свои вольности от сурового пана, устраивали внутренние смуты, литовцы быстро собрались, хотя [никто] их не просил собираться, и прямо через Мазовию и прусские границы вторглись в Куявскую землю, а набрав людей и добычи, с великим прибытком и трофеями вернулись в Литву. О чём Длугош, Кромер (кн. 9), Меховский (стр. 170, кн. 3, гл. 56) и другие.

Чудеса на небе. В том же 1269 году дивные чудеса явились в Польше: на облаках видели великие войска, огромное сражение и слышали лязг будто бы от оружия. 36 детей за одни роды. А потом на следующий 1270 год, 20 января, в краковской земле в деревне Накель (Nakiel) шляхетная Маргарета, жена графа Виробослава, за одни роды родила тридцать шесть живых детей, которые в тот же день померли.

60 детей сразу. Потом другая, по имени Чехна (чехиня?), шестьдесят детей породила, также за одни роды. 78 детей сразу. 150 детей сразу. Однако же и Авиценна в книгах о животных пишет, что одна женщина за одни роды имела семьдесят восемь детей; также и Альберт Великий в кн. 9 de historiis Animalium пишет, что в немецкой земле одна женщина за одни роды имела полтораста детей, но недоношенных и мёртвых, и каждый был не более мизинца на руке [взрослого] мужчины.

Юлий Солин. Юлий Солин (Polihistor, глава 3) тоже пишет, что в Риме во времена императора Августа одна селянка по имени Фауста за один раз родила четверых живых близнецов: двух мальчиков и двух девочек.

Удивительный телец. В том же 1270 году под Калишем родился телёнок о семи ногах и о двух головах с собачьими зубами, из которых одна голова [была] на своём природном месте, а другая была у хвоста: к его падали (sczierwu) не смели приблизиться ни собаки, ни птицы.

Кровавые вода и дождь. В том же году в силезских реках Одре и Осе в течение трёх дней текла кровавая вода, а в деревне Михалове три дня шёл кровавый дождь.

Тогда же, начавшись двадцатого июня и аж до середины августа ночью и днём непрерывно шёл страшнейший дождь, а когда реки поднялись [и вышли из берегов], то затопили лежащие в низинах сёла, дворы и местечки так, что из воды выглядывали только верхушки строений. Об этом Длугош и Меховский (кн. 3, гл. 56, стр. 170), Кромер (кн. 9) и другие.

Висла же и Нарев повыворачивали всё, что было над ними, и ужасным потопом попортили поля, из-за чего потом наступили великая дороговизна и голод. Но вернёмся к литовскому государству.

Свинтерог Утенусович, великий князь литовский, в преклонных старческих годах спокойно правил в Литве, имея мир с прусскими крестоносцами, которым тогда хватало забот с язычниками пруссами. А потом ещё при жизни своей назначил на великое княжество Литовское сына Гермонта, князя Жмудского, и поручил панам и боярам, чтобы вовремя выбрали его себе за господина. А когда великий князь Литовский Свинторог ехал как-то с охоты с упомянутым сыном своим Гермунтом, понравилось ему очень красивое место в пуще между горами, где река Вильна впадает в Вилию. Назначено сжигание трупов знатнейших [литовцев]. И просил сына своего Гермунта, приказывая ему, чтобы на том месте и между теми реками тело его после смерти спалил по языческому погребальному обычаю, и чтобы потом уже более нигде, а только на этом единственном месте отправляли погребальные [обряды] и сжигали тела других литовских князей, а также знатнейших панов и бояр; ибо прежде трупы мёртвых сжигали на том месте, где кто умер. А потом Свинторог Утенусович быстро скончался в Новогрудке, оставив сына Гермонта править Литвой. [Он] окончил свой век в 98 лет, а на литовском княжении только 2 лета.

Гермонт Свинторогович, великий князь литовский, русский и жмудский, год 1271

Гирмонт ещё при жизни отца был избран на великое княжение Литовское, Русское и Жмудское общим волеизъявлением всех сословий, а после отцовской смерти в 1272 году в Кернове был в княжеской шапке возведён на престол по издавна привычному и идущему от предков обычаю ³¹.

Жеглище трупов между Вильной и Вилией. Потом, исполняя то, о чём говорилось прежде, по воле отцовой учинил и заложил большое жеглище между горами, на том месте, где Вильна река впадала в Вилию; все окрестные леса приказал вырубить и, расчистив широкий плац, по языческому обычаю освятил это место со своими волхвами ³², забивая разную скотину в жертву своим богам. Литовские волхвы были как у римлян фламины и авгуры.

Погребение Свинторогово. И первым делом по обычаю сжёг там тело отца своего Свинторога Утенусовича, облачив его в самые дорогие одежды и доспехи с саблей, сайдаком и копьём. Борзых с гончими (chartow z wyzlami) по паре, ястреба, сокола, чистокровного коня, на котором сам езживал, и его любимца слугу, наивернейшего и разумнейшего, живого вместе с ним спалили (что за радость быть у него любимцем?) ³³, сложив огромный костёр [из] дубовых и сосновых деревьев.

Верования старой Литвы о судном дне. А паны и бояре, стоявшие рядом, бросали в огонь рысьи и медвежьи когти, потому что верили в судный день, на котором все умершие должны были вернуться к новой жизни, а один из их богов (которого не знали, только в него так верили), всемогущий и наибольший над всеми другими богами, должен был судить добрые и злые дела всех людей, сидя на высокой и страшной (przykrej) горе, на которую, верили, трудно влезть без когтей рысьих и медвежьих. Об этом боге думали так же, как афиняне о боге огня (Atenienses de ignolo Deo). Но о том уже пространно поведано выше, в описании различных идолопоклонств русских, польских и литовских. Вот таким способом отца [своего] Свинторога, великого князя Литовского, сын [его] Гермонт отправил на тот свет с помощью огня, а кости, собрав, заколотили в гроб и потом на том месте насыпали высокую могилу.

А тот способ и обычай сжигания трупов на месте погребения Литва узнала от Палемона или Либона и других занесённых в эту страну римлян, которые тоже привыкли жечь трупы умерших. Римляне же и другие итальянцы сберегли этот обычай, взятый от Энея Троянского. Ибо и троянцы и все греки трупы всегда сжигали. О чём найдёшь у Вергилия (Энеида, 6), где начинается: Itur et antiquam silvam stabula alta ferarum и т. д. И у Теренция (Terentius in Andria), Ливия, Овидия и др. А Гомер в таких прекрасных словах описывает погребение Патрокла, любимца Ахиллеса, убитого Гектором (Илиада, кн. 23):

Те лишь остались, кто должен участвовать был в погребенье.

Сруб они вывели в сотню ступней шириной и длиною,

И на вершину его мертвеца положили, печалясь.

Много и жирных овец, и тяжелых быков криворогих,

Перед костром заколов, ободрали. И, срезавши жир с них,

Тело Патрокла кругом обложил Ахиллес этим жиром

От головы до ступней; на костер побросал он и туши.

(Тот же [обычай], когда побитую скотину сжигали с трупом, сохранили и литовцы)

Там же расставил сосуды двуручные с маслом и медом,

К ложу их прислонив. (И мёд на огонь лили и ставили)

Четырех лошадей крепкошеих (кони отборные)

С силою бросил в костер, стеная глубоко и тяжко.

Девять собак у стола Ахиллеса владыки кормилось;

Двух из них заколол Ахиллес и туда же забросил (пара борзых);

Также двенадцать отважных сынов благородных троянцев

Острою медью зарезал, свершив нехорошее дело ³⁴.

(Всё то же самое проделывали и литовцы, когда вместе со своими убитыми часто сжигали крестоносцев, [принося их] в жертву).

Погребение же Гектора так описал жалостливыми стихами:

В повозки волов тяжконогих и мулов

Стали они запрягать и пред городом быстро собрались.

Девять дней подвозили несчетное множество леса.

Вместе с десятою свет приносящею смертным зарею

Вынесли, горько рыдая, отважного Гектора тело,

Наверх костра положили и снизу подбросили пламя.

Рано рожденная, в небе взошла розоперстая Эос.

Люди сходились к костру, на котором покоился Гектор.

После того как сошлись и большая толпа собралася,

Первым же делом вином (а литовцы мёдом) искрометным костер загасили

Всюду, где сила огня сохранилась. А братья с друзьями

Тщательно белые кости героя средь пепла собрали,

Горько скорбя и со щек обильные слезы роняя.

В ящик потом золотой (а в Литве из отборного дуба) те кости они положили,

Их покрывши пред тем пурпуровой мягкой одеждой.

Тотчас спустили в могилу глубокую, после того же

Поверху часто камнями огромными плотно устлали.

Сверху насыпали холм ³⁵.

А то, что собственно греческие и троянские погребения схожи с литовскими, я изложил также и в других книгах, поведав о том в стихах, по стихам Гомера собственными стихами.

Римляне тоже сохранили этот обычай сжигания трупов; так, если опустить других историков, Сервий Сульпиций пишет Цицерону (Письма, кн. 4) о погребении благородного римского патриция Марка Марцелла, предательски убитого в Афинах Магием Хилоном, в таких словах:

«Похоронить его в черте города Афин уговорить не могли, ибо до этого такого никому не позволяли, однако в какой захотим школе или коллегии нам разрешили его похоронить и прочее. Nos in nobilissimo orbis terrarum gimnasio Academiae locum delegimus, ibique eum combussimus. Подумав, сказали выбрать место в наизнатнейшей всего мира школе в Академии и там его сожгли, а потом хлопотали, чтобы ему на этом месте афиняне поставили мраморную гробницу». То же через несколько месяцев находим у римских и греческих историков и т.д.

То же я сам видел в Константинополе, Никее, Халкедоне и в Шиле (w Sylibriej), [где] очень много старинных колонн или высоких каменных столбов из мрамора, на которых и ныне ещё лежат круглые урны (truny) или мраморные скринии, в которых хранится пепел сожжённых тел греческих князей и знаменитых людей и можно читать надписи на этих столбах или стихотворные эпитафии, каждая по-гречески и по-латыни.

Также во Фракии и в Болгарии очень часто видели высокие могилы из тёсаного камня, а другие в виде больших насыпных курганов, в которых лежат тела доблестных князей, о деяниях которых сербы ещё и сегодня рассказывают и на скрипочках подыгрывают, воспевая нам их жизни. (Год 1574).

Жеглище Свинторога, где ныне Вильно. Так же и литовцы по примеру других языческих народов узаконили огненное погребение своим князьям на том месте, где Вильна впадает в Вилию и где первым сожгли Свинторога. Знатнейших панов жгли там же аж до времён Ягелловых, а звалось то место Свинторога, по имени своего князя, первым на нём сожжённого.

Учреждение языческих обрядов. А чтобы эти жегища были ещё более священными и более значительными, князь Гермонт постановил на том месте учредить жрецов (kaplanow) и гадателей, которые возносили бы богам молитвы и приносили им жертвы. Этот вечный огонь из дубовых деревьев днём и ночью всегда горел на тех жеглищах во славу бога Перкуна, повелителя грома, молний и огня. А если огонь когда-либо гас по недосмотру жрецов или приставленных к этому делу слуг, таких тогда без всякого милосердия сжигали как святотатцев, как об этом уже рассказано выше при описании литовских языческих богов ³⁶.

Литва воюет Волынь. Потом Гермонт, перемирием обезопасив свои границы от прусских и лифляндских крестоносцев, а также от Польши, собрал войско из жмудинов и из литовцев и, вторгнувшись на Волынь в державу Льва Даниловича, князя Владимирского, Киевского и Луцкого, мстил ему за убийство литовского князя Войшелка, которого убили, напав [на него] в монастыре, как об этом выше.

Герваты. Упомянутый Гермонт заложил в Литве от своего имени местечко Гирманты, которое потом [называлось] Герванты, а ныне зовётся Герваты (Giermanty, Gerwanty, Gerwaty).

Болеслав Стыдливый поразил враждебных себе польских панов у села Богушина 2 июня 1273 года. Литва повоевала Люблинскую землю. Потом в 1273 году, как Длугош и Кромер (издание второе, кн. 9, стр. 165) пишут: когда Болеслав Стыдливый, монарх польский, поразил оппозицию своих подданных, шляхтичей и некоторых панов, которые в пику ему выбрали себе за господина Владислава, князя Опольского, тут же литовцы, прослышав об этих внутренних польских раздорах, вторглись в Люблинскую землю, как предполагают, по возможной наводке Павла, епископа краковского, который, полный врождённой злобы, заключил было с литвой соглашение против своего господина Болеслава. И так литовцы, безнаказанно повоевав Люблинскую землю, с большой добычей увели в Литву захваченных пленников. Ибо в тот момент, когда надо было спасать [страну], силы Малой Польши были очень ослаблены этой внутренней войной, когда Болеслав разгромил противившуюся ему шляхту и рыцарство у Богушина.

Cromerus. Polessensis Litvanorum ditio et Prussia vicissim a Mazoviis vastata est.Но это вторжение в Люблинскую землю не осталось неотомщённым, ибо когда литовцы воевали Люблинскую землю, мазуры с куявлянами и жителями Подляшья взаимно разорили их земли и Пруссию. Ибо в то время язычники пруссы и литовцы, объединившись, много бесчинствовали, несколько раз нанесли крестоносцам [Тевтонского ордена] сильные поражения и, захватив у них некоторые замки, сравняли их с землёй. О чём Длугош и Кромер.

Языческий фортель. Потом, как пишут Длугош и Меховский (кн. 3, стр. 171), прусский магистр Генрих (имея перемирие с Гермонтом, великим князем Литовским) всеми силами обрушился на язычников пруссов, которые вместе с жмудинами воевали тогда Кульмскую землю. А когда догнал их под Либавой или Любавой, язычники в притворном бегстве добежали до леса, а потом, стремительно выскочив из леса, ударили на неисправное и утомлённое погоней орденское войско, увлекшееся добычей, [брошенной] бегущими. И там магистра Генриха и маршала Теодориха убили и, поразив все немецкие полки, вывезли в свои земли обильные трофеи ³⁷. И хотя на помощь рыцарям Тевтонского ордена против прусских, литовских и жмудских язычников тут же с большим войском двинулись король чешский, маркграф бранденбургский, ландграф тюрингенский и князь брауншвейгский, но ни в чём не преуспев из-за зимней оттепели, разъехались все по домам ³⁸.

Замок Бранденбург в Пруссии. Только брандебургский маркграф построил в Пруссии замок Бранденбург, [назвав его] именем своего княжества.

Гермонт умер. Гермонт же, великий князь литовский и жмудский, в то время бил челом, перед лицом смерти уступая правление отчим государством Литовским, на котором оставил двух сыновей: князей Гилигина и Трабуса.

Глава восьмая

Гилигин или Колигин Литовский и Новогрудский, Трабус Жмудский, князья Гермонтовичи, год 1275

Когда Гермонт, великий князь литовский, заплатил положенный естеству долг смерти, съехались литовские и жмудские паны в Кернов, а там с сынами его, Гилигином и Трабусом, оплакав смерть [своего] прирождённого господина, взяли тело его на священное жеглище, которое когда-то основал сам Гермонт; и там его с великой скорбью сожгли привычным обычаем: в княжеском уборе, с саблей, конём, наивернейшим слугой, парой борзых и соколом. А потом, сразу же вернувшись в Кернов, рядили по поводу упорядочения государственного устройства, потревоженного смертью князя.

Инаугурация (inauguratio) литовских князей. И там же, видя в наследных (dziedzicznych) князьях Гилигине и Трабусе доблестных преемников отцовских и дедовских дел, литовцы избрали старшего Гилигина на великое княжение Литовское, а жмудины на жмудское княжение – младшего Трабуса, и по обычаю того века возвели на княжеский престол, отдавая обоим в руки отцовские меч и ласку, чтобы дома справедливо судили подданных, а мечом бдительно охраняли доставшиеся от прадедов и утверждённые тем же оружием границы великого княжества Литовского и Жмудского, и достойно умножали братское единство и взаимную любовь.

Чудеса в Польше. В том же 1275 году в Краковской земле случились два чуда. Зобатое дитя, в тот же день, когда родилось, громко и чётко вымолвило слова, да так хорошо, как мог сказать только взрослый, а как только окрестили его, утратило и зоб, и речь: о чём Длугош и Кромер (второе издание, кн. 9, стр. 165). Дитя полумесячного возраста пророчествует о татарах. В том же году другое дитя под Краковым, едва полумесяца от роду, благозвучным с рождения голосом проповедовало татарское нашествие на Польшу, а когда, изумившись сему, со страхом спрашивали оное дитя, нужно ли и ему бояться татар, ответило дитя: да, и моя голова падёт между прочими. Что потом и стало в 1287 году, ведь татары спустя одиннадцать лет после того пророчества так и учинили, когда всю Польшу вдоль и поперёк повоевали, как о том пространее в Хронике Польской.

Великое чудо об одном отчаявшемся богаче. Не годится обойти молчанием и третье диво, случившееся в то же время при явном и очевидном свидетельстве многих людей. В Польше один знатный, состоятельный и богатый шляхтич, очень скандальный и хищный, [а по отношению] к своим подданным, будто к чужим, неприятный и тяжкий, когда тяжело заболел, был увещеван монахами и некоторыми священниками, чтобы поискал защиты у милосердия Божьего и порадел о спасении своей души. Но он сказал: я никогда не оставлял места для отпущения грехов, ибо и на предстоящем суде Божьем признавал бы могущество дьявола. И затем сразу после этого около стоявших послышались многократные трескучие удары, грохот и частые не видно от кого еки, пеки, стеки (ек, пек, стек, мек, бек – мазовецкие слова); потом показались на челе больного отвратительная синева и пятна. Как ближние, так и все остальные изумились, и тотчас он, несчастный человек, не смог ни слова вымолвить, ни охнуть и, трижды зевнув, выдохнул несчастливую душу.

Литва воюет Мазовию и Куявию. В году же 1277, как Длугош, Кромер (кн. 9, стр. 167 второго издания) и Меховский (кн. 3, гл. 53, стр. 123) пишут: литовцы с язычниками пруссами разорили мазовецкую, хелминскую и куявскую земли.

Из Лещицкой земли литва вывела огромную добычу. А потом осенью того же года, в день Святого Луки (18 октября) литовцы несколькими полками казацкого люда через Мазовию вторглись в Лещицкую землю, которую жестоко разорив, попалив дворы, деревни и местечки, порубив малых детей и стариков, [причём] никакого сопротивления ни один [человек] им не оказал, вывезли огромную добычу, различные трофеи и [увели] сорок тысяч человек в жалкую неволю. Cromerus, Ad 40 000, hominum abigerum. Miechovius, et quasi ad 40 000 animatorum aestimando etc. А Лещицкую землю в то время держал (trzymal) Казимир, родной брат Лешека Чёрного.

В то же самое время, как Длугош и также Кромер пишут, случилось чудо у Кракова: примерно в полночь, когда было начало Нового года, небо на короткое время осветилось ясным и прекрасным сиянием, означавшим смерть князя Болеслава Стыдливого, польского монарха, что вскоре и произошло.

Чудо с искушением дьявольским. А ещё в той же Краковской земле показался и объявился некий соблазн: ибо в одном очень широком озере из-за дьявольских козней люди лишись возможности ловить рыбу. А когда зимой [это озеро] замёрзло [и покрылось] льдом, собрались к нему соседние [жители] с процессией священников, несших хоругви, кресты и святые реликвии и поющих литании, желая этим отогнать дьявольские силы; привезли с собой также неводы, сети и святую воду для изгнания бесов (na opetana). А когда невод опустили в прорубь, то в первый раз рыбаки вытянули три маленькие рыбки; во второй раз не вытянули ничего, только скрученный и запутанный невод; а в третий раз сразу же вытащили [дьявольское] искушение (pokuse) или какое-то ужасающе страшное чудище с козьей головой и будто бы огнём пылающими глазами. Monstrum horrendum, ingens caprino capite. А когда все перепугались и разбежались, побросав кресты и святые реликвии, это чудище нырнуло в прорубь под лёд, подняв по по всему озеру там и сям толкотню и беготню, страшный треск, шум, биение и гром. Некоторые из этих людей, когда очухались и ожили, получили от этой заразы мерзкие язвы на лицах. О чём Длугош и Кромер.

В 1279 году умер польский монарх Болеслав Стыдливый ³⁹. И Оттокар, король чешский, преданный своими, был убит на поле проигранной [им] битвы, в которой сошёлся в Моравии с императором Рудольфом ⁴⁰.

С какого времени пошли князья Ракушские. А император Рудольф после этой победы не получил никаких прав в Чешской земле, только сына Альбрехта в Аугсбурге на съезде князей и курфюрстов титуловал первым князем Ракушским (Rakuskim), от которого [пошли] князья и императоры Ракушского дома ⁴¹ до нынешнего императора Рудольфа Максимилиановича, избранного в прошлом 1576 году. Но приступим к литовскому государству.

Гилигин или Колегин Гермонтович, князь литовский, процарствовавший едва три года и в урочный час призванный смертью, вынужден был оставить княжеский престол и, умирая, сына Ромунта или Романа господином Великого княжества Литовского после себя предложил и назначил. Умер в 1278 году.

Роман или Ромунт Гилигинович, великий князь Литовский

Совершив с обычными языческими церемониями погребение князя Гилигина, литовские паны от вильненских жеглищ поехали прямо в Кернов, а там единогласно избрали и возвели на великое княжение Литовское Ромунта, сына Гилигина, как истинного и единственного наследника, видя его уже в мужских летах и с потомством.

Этот Ромунт ещё при жизни отца наплодил (splodzil) пятерых сыновей: Наримунта, Довмонта, Гольшу, Гедрусса и Тройдена или Тройденусса. Все они от рождения показывали равную рыцарскую доблесть свою, однако младший Тройден, как свидетельствуют некоторые летописцы, всю свою жизнь тянулся (prostowal) к войне, грабежам и кровопролитию. Miechovius: Trinota filus Ducis Litvaniae coadunatis Litvanorum et Prutenorum copiis quae ad triginta milia pugnatorum explebant, etc. Он же, как пишут Длугош и Меховский (кн. 3, гл. 58, стр. 174), то ли посланный отцом Ромунтом, то ли сам по своей воле, собрав из литовцев и из язычников пруссов большое войско, в котором было до тридцати тысяч воинов, разделил его натрое: один загон послал в Мазовию, а два вХелминскую землю. Литовцы тогда разорили и разграбили всю Хелминскую землю, добыли у крестоносцев замок Биргелава (Bergelowa), сожгли его и увели в неволю в Литву множество людей [вместе] с добычей и разными трофеями.

Судовиты и жмудь. Какой-то литовский князь Скомант ⁴². В том же году князь Скомант с пруссами, судовитами, а также с язычниками жмудинами, повторяя первое разорение, второй раз вторгся в Хелминскую землю, где два месяца осаждая Любаву и Кульм (Chelm) с использованием орудий (dziala), отнял их у христиан.Здесь пишут tormentis (осадные орудия), которые были различными предметами (naczinia) для добывания замков, например, таранами и т. п. ⁴³. Также Куявскую землю около Коваля (Kowala) разорил. В том же году Лещицкий город разграблен внезапным вторжением литовцев. О чём Меховский там же.

Ромунт же, великий князь литовский, оставив пять подобных себе сыновей: Наримунта, Довмонта, Гольшу, Гедруса и Тройдена, умер в том же самом году, в котором был возведён на княжение, налюбовавшись подвигами и трофеями младшего сына Тройдена, которого Меховский называет Тринотом, а в другом месте Тройденом. Трабус же, князь жмудский, после смерти Ромунта, как дядя, взял в опеку великое княжество Литовское.

Трабус Гермонтович, князь Жмудский, опекун или губернатор Великого княжества Литовского

Итак, Ромунт, пробыв едва год на великом княжении, был призван безжалостной и упорной смертью и оставил пять сыновей, которых наплодил при жизни отца Гилигина, ещё до того, как после его смерти был избран на великое княжение.

Сейм в Кернове. Тут же литовские паны, спеша упредить, как бы не начались раздоры между столь многими братьями-наследниками, из-за чего страна раздирается в клочья гражданскими и внутренними войнами, а потом гибель и упадок государства приходят в открытые ворота пагубных раздоров, съехались в Кернов, а там, не теряя времени на долгие и порожние разговоры, согласно передали Великое княжество Литовское и Русское в опеку Трабусу Гермонтовичу, брату Гилигина и дяде недавно умершего Ромунта, который в то время был князем Жмудским, чтобы держал Великое княжество Литовское и управлял им до тех пор, пока паны окончательно решат с пятью сыновьями Ромунта, истинными наследниками, и поделят области Великого княжества Литовского, кому какая надлежит.

Трабус в начале своей опеки заложил от своего имени местечко Трабы; а младших князей и своих внуков Наримунта, Довмонта, Гольшу, Гедруса и Тройдена рыцарскому делу при себе обучал. А потом в том же году умер в Новогрудке и упомянутыми князьями, своими внуками, привезённый на жеглище у устья Вильны, был сожжён по языческому обычаю, в соответствии с княжеским достоинством убранный в княжеские одежды, с конём, слугой, доспехами и охотничьими [принадлежностями].

Такая в те годы была незавидная [доля] у литовских князей, что один за другим призывались на тот свет сразу же, как только избирались на престол.

Сейм и элекция в Новогрудке. После смерти Трабуса паны литовские, жмудские и русские, подчинённые литовскому княжеству, такие как полочане, пинчане, подляшане и новогрудчане, съехались в Новогрудок, где в то время, деля добро (skarby) Трабуса, жили княжичи Ромунтовичи: Наримунт, Довмонт, Гольша, Гедрус и Тройден. Там же при виде истинных наследников, пятерых взрослых княжичей, к тому же каждый из них годился для власти и управления [государством], советовались о том, как бы одного [из них] поставить старшим над другими млашими, чтобы вся верховная власть и титул владыки Великого княжества, приказания и порядок военных кампаний свелись к воле и суждению одной старшей головы. И тогда всеобщим волеизъявлением выбрали старшего Наримунта, провозгласили великим князем, верховным и наивысшим монархом Литовским, Русским и Жмудским и возвели [его] на престол Новогрудка (где в то время была главная резиденция (zlozenie) литовских князей).

Маршалок Монивид. А маршалок Монивид, подавая ему княжеский меч, наставлял, чтобы владел им честно: злых карал, добрых миловал и от неправд защищал, а границы великого княжества по наследственному праву и по воле всех сословий [своих] подданных чтобы мужественно охранял и приумножал их по примеру своих предков. И чтобы с братьями жил в нерушимом согласии как в гражданских, так и в военных делах, преисполненный родственной любви, и чтобы один другому помогал, каждый оставаясь на своём уделе.

А ты, милый читатель, не удивляйся, что в Гонце Добродетели ⁴⁴, который [я] отдал в краковскую типографию в 1574 году, этим пяти князьям: Наримунту, Довмонту, Гольше, Гедрусу и Тройдену положил быть сыновьями Трабуса ⁴⁵; так же и в других моих латинских книгах: de Sarmatiae Europeae Descriptione, где так же, [как] и в Кройничке литовских князей и землеописании латинским языком положил. А этот мой труд, как [я уже] выше рассказывал, приписал себе некий итальянец ⁴⁶, обманувший меня с обычным своим лицемерием, хотя любому было ясно, что это кичится ворона в павлиньих перьях, чему свидетель Господь Бог, conscientiarum arbiter. И в Гонце меня ввёл в заблуждение один Летописец Русский, который я достал только на часок, и из-за которого сильно ошибся относительно Кернуса и его дочери Пояты, а также относительно Куковойта, Утенуса, Гедруса, и тех пятерых вышеперечисленных сыновей Ромунта, которых оный Летописец положил [сыновьями] Трабуса. Это [я] понял потом, со временем, в течение которого остроты людские множились, но [я] стерпел [шутки] остряков ради выяснения правды о литовской истории, [извлекаемой из] дюжины с лишком Летописцев c превеликими трудностями и временами с не меньшими издержками.