Текст книги "Тучи сгущаются (СИ)"

Автор книги: Лориана Рава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 41 страниц)

– Я знаю, тебя зовут Бертран, – сказал Кипу, – я уже видел тебя, и хотел познакомиться поближе. Ты из белых людей, говорят, самый образованный.

– А разве это важно для вас – образованный я или нет? Всё равно вы от нас по развитию сильно отстаёте. До прихода конкистадоров даже читать не умели.

– То есть как это не умели? – удивился Кипу, – Умели читать и писать узелковым письмом.

– Ну это только инки... а остальные? Им это было запрещено под страхом смерти.

Кипу фыркнул:

– Скажешь тоже. Да зачем столь глупый запрет при том, что инкой можно было стать? Учиться могли все желающие. Хотя Манко и в самом деле сделал великое дело, сделав школу обязательной. Знаешь, я бы на твоём месте прежде всего поинтересовался бы книгами по истории. Я вижу, у вас её совсем не знают. Вот у нас историей вашего мира очень интересуются. Так что мы не прочь обменяться.

– Ну а в вашей истории что ценного? Одни человеческие жертвоприношения и прочие ужасы типа флейт из костей врагов. Бррр! Я уверен, что эти стены помнят немало человеческих жертвоприношений.

– Помнят, наверное... это здание очень древнее, с доинкских времён. Тогда, конечно, всякое было. Но Манко Капак, основатель нашего государства, прекратил всё это варварство навсегда.

– А как же Тупак Юпанки, велевший закопать живьём 500 самых красивых детей?

– Чепуха, у Тупака Юпанки были свои недостатки, но изувером он не был. Вообще меня поражает, с какой лёгкостью конкистадоры сочиняли байки про нашу страну, хотя они даже нашего языка не понимали.

– Байки? Или история про то, что Атауальпа, чтобы отметить пленение Уаскара, тоже велел принести массовые жертвы из детей...

– Тогда почему ни Атауальпе, ни Тупаку Амару на суде не было это предъявлено в качестве обвинения?

– Потому что они действовали в рамках ваших законов.

– Но ведь в других вопросах их обвинять по законам белых конкистадоры не стеснялись? Ведь по нашим законам их нельзя было обвинить в богохульстве и преступлениях против церкви.

– И значит, любому еретику и богохульнику можно укрыться у вас?

– Если за ним нет других преступлений, и он согласен жить по законам Тавантисуйю, то да. Хотя среди белых людей не так уж много таких, кто бы согласился жить по-нашему.

– Говорят, у вас смерть за любой чих.

– Нет, что ты. Наши законы весьма суровы, но кое в чём они мягче ваших. У нас могут казнить за кражу, но только не в том случае, когда несчастный совершил её под влиянием голода. А у вас на то, умирал ли человек от голода, внимания не обращают.

– Откуда ты так хорошо знаешь про наши законы?

– Я их изучал. Писал трактат о сравнении европейских законов, основанных на римском праве, и нашем. Ваши законы во главу угла ставят право собственников и собственности, наши – благо всего общества.

– И какое это для вас имеет практическое значение?

– Огромное. Некоторые наши амаута загорелись идеей – отправить для обмена опытом наших юношей поучиться в ваши университеты. Не скрою, это было бы крайне интересно, но... разве вы примете в свои университеты нехристиан? Да и как обеспечить безопасность... Ведь важны не только сами законы, но и то, насколько они уважаются обществом. Потому что на те нарушения, которые не осуждаются обществом, при формально высоких наказаниях закрывают глаза. И если даже вы пропишите в законах, что мы имеем точно такое же право на безопасность, что и вы, то всё равно это может не работать. Скажи, а вот ты лично меня кем видишь?

Прежде чем ответить, Бертран опасливо оглянулся. Здесь было малолюдно, но не безлюдно. Служители, как юноши так и девушки, время от времени проходили мимо, спеша по своим делам, многие косились на чужестранца не без любопытства.

– Не бойся, говори откровенно, – сказал Кипу, – я не из обидчивых.

– Ну ты жрец, ты приносишь жертвы, и призываешь народ слушаться богов.

– И зачем я это делаю?

– Затем что иначе народ тебя не будет кормить-поить, а пахать землю или заниматься каким-либо ремеслом тебе не хочется, ведь для этого нужно пачкать руки. А обманывать народ очень легко и приятно.

Кипу прыснул.

– У нас для жертвоприношений жрецы не нужны, – ответил он, – любой может сделать это сам, хотя и мы это тоже делаем по торжественным случаям. Но не бойся, людей мы не убиваем.

– А жертвы приносите зачем?

– Обычай такой. Чтобы через трапезу с богами ощутить их присутствие. Хотя на самом деле праздник Солнца связан с подведением итогов и построением планов на будущее – а это для нас особенно важно.

– А почему у вас это так важно?

– Видишь ли, у вас жизнь организована неразумно, и целиком зависит от случайностей. Крестьянин или рыбак зависят от погоды, искатель удачи вообще живёт одним днём... Хотя и у вас крестьяне, после того как соберут урожай, предаются веселью. Но у нас всё не совсем так. У нас крестьяне так сильно как у вас, от погоды не зависят. У нас есть плотины, которые обеспечивают орошение. Но не только его.

– А что же ещё?

– Они организуют наш народ. Плотина формирует вокруг себя айлью. У вас это иногда общиной называют, но это не просто сообщество мелких хозяйств, а общее хозяйство.

– То есть у вас своё хозяйство иметь нельзя? Какой ужас!

– Ну подсобный огородик рядом с домом и личную мелкую живность держать не возбраняется. Но ведь всё равно не выжить в одиночку, нужно же откуда-то брать и то, что в общине не производится, например, посуду, одежду... А для этого надо работать в общине, чтобы получить продукты по распределению.

– Ну почему у вас нельзя просто всё купить?

– А чем покупать лучше, чем получать по распределению? – удивлённо спросил Кипу.

– Тем что можно выбрать.

– Если есть деньги. А там, где они есть, они есть не у всех. А когда распределяют – распределяют на всех.

– Но ведь тогда все остальные зависят от тех, кто им распределяет. Распределяющие – власть!

– Не так уж сильно зависят. Ну могут дать что-то получше-похуже, но уморить голодом и холодом не могут. Так вот, поскольку плотины может оросить ограниченное количество полей, а население у нас растёт, то нужно вовремя планировать постройку новых плотин. Или полей-террас. Или акваферм, как в моём родном Чиморе.

– А ты чиморец?

– Да.

– А кто твой отец?

– Моряк, капитан судна.

– А дед?

– Мой дед был всю жизнь простым гончаром, но он заслужил звание инки в бою, а поскольку он был известен как человек очень достойный, то его выбрали в старейшины, а потом он стал наместником Тумбеса. Хотя он и отговаривался старостью. И моя семья – хороший пример того, что для простого человека у нас пути не закрыты.

– Я не думаю, что ваша история будет кому-либо интересна в нашей стране. Ведь наша древность интересна не тем что она древность, а в том, что раньше были республики, и были герои, боровшиеся с тиранами. А у вас одни прославления тиранов, и всё! Кому это интересно.

– Ошибаешься. Основатель нашего государства Манко Капак как раз установил народное самоуправление.

– Но куда же оно потом делось?

– Да никуда не делось. По-прежнему в каждом айлью местные жители собираются на собрания, решают там важнейшие вопросы, выбирают себе старейшин...

– Но почему тогда вами правит монарх?

– Но ведь и его тоже выбирают.

– Выбирают? Всем народом? Или только инки?

– Только инки. Но ведь инками становятся лучшие из народа, – ответил Кипу, – во всяком случае, должны становиться.

Бертран ничего не ответил, потому что вдруг почувствовал – на него кто-то смотрит. Обернувшись, он увидел девчонку лет шестнадцати, которая смотрела на него любопытным и даже дерзким взглядом. "Наглая какая", – подумал Бертран. Хотя он понимал, что как пришелец из чуждого мира, не может не вызывать интерес, но всё-таки буравящая его взглядом девушка казалась ему воплощением бесстыдства. Девушки должны быть скромнее.

Кипу продолжил:

– Другое дело, что голос одного айлью в масштабах страны был не слышен, и потом наступил момент, когда между центром и отдельными айлью понадобились передаточные звенья. Сама структура государственного аппарата у нас менялась в разные периоды довольно сильно, но понять суть этих изменений, не зная нашей философии, невозможно, так что не буду пока утомлять...– кажется, в этот момент Кипу тоже заметил девчонку, – Приветствую тебя, Лилия.

– Здравствуй, Кипу. Скажи мне, а мы когда сможем пообщаться с христианским амаута? У нас многим и хочется и колется. Моя сестра Роза, узнав, что тут европеец, даже выйти сюда боится.

– А тебя проводила точно воина, идущего на смерть? ? Кипу улыбнулся.

– Да. Но что нам его бояться? – она дрязняще посмотрела на Бертрана. "Уж не ведьма ли она", – подумал тот про себя, и мысленно пожалел, что не настолько хорошо знает теологию, чтобы знать как это точно проверить.

– А желающих пообщаться много? – спросил Кипу.

– Ну человек пять-семь найдётся.

– Тогда пусть они все соберутся у меня и принесут еду и напитки из столовой. Организуешь?

– Разумеется, – сказала девчонка и умчалась.

– А как они к тебе в жилище попадут? – спросил Бертран.

– Да обыкновенно. У нас же нет замков на дверях. Да и еду мы в столовой берём бесплатно.

– Сколько хотите?!

– Смотря чего. Вкусности, конечно, нормировано, – Кипу хитро сощурился, – впрочем, меня иные девушки вкусностями подкармливают, думают так женить. А я сласти ем, а жениться не спешу.

– А это, что ли, твоя поклонница?

– Это дочь самого Первого Инки, я на такой жениться не намерен. Чего доброго ещё увенчают льяуту, сделают Главным Амаута, а это куча всякой административной работы... Нет, я для такого не гожусь.

– А ты вообще жениться можешь?

– Могу, а почему нет?

– А к Девам Солнца ты заходить можешь?

– Могу.

– А я читал, что к ним только евнухам можно, ведь они же девы...

– Знакомая логика, – сказал Кипу, – я знаю, что в Порте, с которой испанцы почему-то любят сравнивать нашу страну, хотя мы отличаемся как небо и земля, считается, что так безопаснее – чтобы с женщинами, кроме мужа, общались только евнухи, за воровство руки рубить, чтобы неповадно было... но ведь это лишь говорит о том, что в той стране совершенно не знают науки о мудром государственном устройстве, которая говорит нам, что столь механическая логика никуда не годится. Впрочем, моральные проповеди, которые так любите вы, христиане, не годятся тоже. Перво-наперво нужны условия, в которых бы поступать дурно было бы не нужно. Например, если у меня есть всё необходимое, я не буду воровать.

– А если ты захочешь девушку, а она тебе откажет?

– Ну смирюсь. А ты что, в такой ситуации её принуждать будешь?

Вдруг Бертрана охватила неожиданная мысль: "Это же дикарь, невежда... а рассуждает он не хуже античных философов. Как же так?!"

– Ладно, пойдём, я покажу тебе где у нас что, – сказал Кипу. Бертран поплёлся за ним, чувствуя себя сбитым с толку. Кипу причин его замешательства не понимал, и весело рассказывал, где и какие факультеты есть в университете, что и когда открыли, как было до конкисты, и как стало после. Разумеется, здание тогда сильно достроили, так как образованных людей стало требоваться во много раз больше.

Многие вещи откровенно удивляли Бертрана. Например, что хотя юноши и девушки обучались большинству предметов раздельно, но библиотека у них была общая, в саду возле оной они могли встречаться свободно, мало того, девушек здесь тоже обучали и философии, и математике, и прочим наукам, которые Бертран считал чисто мужскими. Только военному делу их не обучали, хотя каким-то примитивным навыкам самообороны учили вполне.

То, что за одной партой мог сидеть и сын правителя, и сын простолюдина, при этом они могли даже дружить, было ещё не очень удивительно для Бертрана. Однако то факт, что принц мог потом делать не только государственную карьеру, но и стать, к примеру, преподавателем или инженером, казалось ему верхом дикости. То есть получается "принц" обучал юношей из простонародья! Или ещё того хлеще, мог заниматься таким "нецарским" делом как проектирование плотин... Впрочем, тут это дело, кажется, не считали "нецарским" или позорным. Позорным и преступным, прямо запрещённым законом считалось безделье. Кипу в свою очередь не понимал того, что как в Европе многие знатные люди могут жить, ничего полезного для общества не делая, живя на доходы своих имений, и проводя время в кутежах. "Это же нестерпимо скучно!" – говорил он.

Каждый факультет гордился теми знаменитостями, которые вышли из его стен. И не меньше, чем учёными и инженерами, здесь гордились воинами, павшими на полях сражений. "Хотя я и не учился здесь, но я могу гордиться тем, что преподаю в тех же стенах, где учились, а затем преподавали величайшие амаута Тупак Амару и Острый Язык, тот самый, который написал критический разбор Библии. Оба они сложили головы на Великой Войне. Правда, о героической смерти Тупака Амару широко известно даже в христианском мире, а Острый Язык просто сложил голову в бою. Обидно, сколь много жизней талантливых людей оборвала та война. Я и сам преподаю в том числе и критику христианства по их трудам, и думаю, сколь много они могли бы написать, если бы не преждевременная смерть. Однако своей смертью они доказали свою верность идеям, которые отстаивали на бумаге. А это – немало. Впрочем, вместе со мной преподаёт Радуга, чей подвиг не меньше чем у Тупака Амару, она тоже выдержала страшные пытки в руках врага, только ей больше повезло – её успели отбить прежде чем враги завершили своё страшное дело. Хочешь – познакомлю?". Но Бертран с ужасом отказался. Ему реально стало страшно. Имена перечисленных знаменитых амаута действительно были известны в Европе – по крайней мере среди тех, кто интересовался Тавантисуйю. Но противники христианства есть противники христианства, как же можно их уважать? А тут их уважают, по крайней мере некоторые. Конечно, этого было логично ожидать от жрецов, но всё же... Всё таки Бертрану было слишком не по себе, потому что ему захотелось самому уважать этих людей, готовых пойти на смерть за то, что они считали истиной. Но такие чувства в отношении противников христианства казались ему богохульством, чем-то сродни молитве дьяволу, потому он стал про себя неслышно шептать про себя молитвы, чтобы отогнать наваждение.

Собственно, с этого момента он слушал Кипу не очень внимательно – слишком сильным было ощущение, что он теряет почву под ногами. Кипу этого, впрочем, кажется не заметил, слишком увлёкся рассказом.Только когда речь опять зашла о жертвоприношениях, Бертран опять вслушался:

– На самом деле, кроме уважения обычаев народа, есть и ещё одна причина, по которой мы приносим в жертву животных. Наши лекари учатся на них тайнам живого тела. Ведь у человека и у животных тела сходны. Но для простых людей это выглядит как жертва. Да это и есть жертва, только жертва познанию.

Кипу не скрывал и мрачных сторон, ошибок и даже преступлений, которые дорого обходились его народу.

– Когда-то Верховный Амаута отказался увенчивать Уаскара алым льяуту, но он был убит и многие верные ему были брошены в тюрьму как бунтовщики. Уаскар протолкнул на эту должность удобного ему человека, который его этим самым алым льяуту увенчал. Некоторые пророчили тогда, что Уаскар погубит наше государство и ждали Атауальпу как освободителя.

– Но почему он должен был погубить государство? Белых людей тогда ещё не было даже на горизонте.

– Это верно, не было. Но ведь до этого Уаскар был наместником Куско, так что можно было понять, как оно будет, если этот пьяница станет правителем всей страны. Впрочем, дело не в пьянстве как таковом, предыдущие правители тоже себе чичу позволяли не только по праздникам. На деле самым страшным было другое – он хотел ввести право частную собственность и рынок!

– Значит, и у вас были те, кто этого хотел, но пришлось подавить их силой?

– Были, никто не спорит. Только мы не считаем, что они были правы.

– Но ведь если даже среди тех, кто много лет жил при плановой экономике, появились те, кто хотел иметь своё частное маленькое дельце, не значит ли это, что в вас говорил голос подавляемой человеческой природы?

– Нет, дело совсем в другом, – ответил Кипу, – при Уайна Капаке страна расширилась настолько, что планировать из одного центра стало невозможно. Сам он видел решение в том, чтобы создать второй центр планирования в Кито, но на это нужно было время и силы, а кроме того, в Кито была проблема набегов каньяри... Но в Куско были те, кто не хотел появления столицы-соперника, и предпочитали рынок. Конечно, они думали, что основное останется за планом, рынок будет лишь там, где план не справляется, но рынок – это как опасный сорняк, стоит позволить ему поселиться с краю , как он потом захватит всё поле и справиться с ним станет очень сложно. И всё бы это могло произойти за жизнь одного поколения. А рынок – это прежде всего горе и нищета для самых слабых и беспомощных! Нет, надо иметь или очень чёрствое сердце, или очень невежественный ум, чтобы решиться разрушить систему, которая лишь нуждалась в небольшом ремонте!

– А теперь у вас, значит, два центра планирования?

– С тех пор как наши гонцы пересели на лошадей, скорость сообщения увеличилась, так что нужды в двух центрах уже нет. Также наши юпаны постепенно совершенствуются, так что считать становится быстрее. Так что пока мы справляемся с нуждами учёта и контроля.

– Но ведь вы рано или поздно всё ваше огромное хозяйство перестанет поддаваться учёту и контролю, и что тогда?

– Я думаю, что потомки изобретут что-нибудь, например, радикально улучшат юпаны, или ещё больше ускорят сообщение, или ещё что-нибудь, что поможет нам избежать рынка и связанных с ним бедствий.

– Но ведь по сути этим ты признаёшь, что ваше будущее зависит от случайности!

– Лучше пусть от случайности зависит далёкое будущее, нежели как у вас, когда случайность имеет над вами власть каждый день. К тому же изобретения не вполне случайны.

– Не вполне случайны? Как так? Ведь таланты рождаются случайно. Конечно, среди каких-то народов, вроде моего, талантов рождается больше, а среди других – меньше. Судя по тому, сколько вещей вы не сумели изобрести до прихода европейцев, ваш народ беден талантами, но всё-таки отрицать случайность тут нельзя.

– Однако таланты изобретают то, в чём в обществе существует нужда. Вот для планового хозяйства нужны лучшие юпаны – значит, найдётся человек, который их изобретёт.

– Да уж, изобретатели! – скривился Бертран, – много есть у вас такого, чего у нас нет?

– Чтобы оценить это, нужно ознакомиться с нашей историей и нашей техникой. Однако если бы у нас не было ничего такого, чего нет у вас, разве вы стали бы с нами торговать?

– Разумеется, у вас есть то, что дала вам природа, – ответил Бертран, – но это не то, что вы изобрели сами. Ваших изобретений мы не покупаем.

Говоря это, Бертран невольно покраснел, потому что понял что лжёт. Он вспомнил про проданные прессы для отжима семян подсолнечника. Но Кипу, видимо, не знал про это, так как не пытался подловить на слове.

– И очень зря. Разве изобрести плотины хуже, чем изобрести порох? Наоборот, лучше. Плотины служат для того, чтобы люди не голодали, а порох – для войны, хотя и в горном деле от него есть польза. Но как ни крути, изобретение, способное спасти народ от голода, куда ценнее, чем служащее убийству...

– Ну не сказать, чтобы инки мало воевали.

– Да, мы воевали, чтобы отстоять свой образ жизни от врагов и чтобы помочь друзьям установить такие порядки у себя. Но когда-нибудь настанет день, и разумное государственное устройство установится на всей земле. И тогда война уже станет не нужна, некому и не с кем будет воевать.

– Значит, и мужества не будет?

– Почему, мужество в борьбе с силами природы будет нужно всегда. Лишь война уйдёт, как ушло людоедство. Видишь вон те мозаики – они как раз показывают то будущее, которое должно наступить. Посмотри на них! Посмотри на их радостные и светлые краски! Чужеземец! Неужели тебя даже как мечта, не привлекает мир, где нет войны, нищеты, преступлений... Где все будут счастливы!

Бертран взглянул на картины, и его сердце немного встрепенулось, но он одёрнул себя:

– Ваши картины – это рай без бога. Но рай без бога невозможен.

– А рай с вашим богом разве возможен? Или он так сильно против того, чтобы вы немного улучшили свою жизнь?

– Не знаю, – сказал Бертран, – знаю только, что вы неправы. Что-то с вашим хвалёным счастьем не так, но это долгий разговор.

– Я и не надеялся переубедить тебя за один раз. А сейчас ты, наверное, устал меня слушать, и тебе надо подкрепиться. Пошли ко мне в комнату.

В комнате был уже накрыт стол, и за ним с голодными глазами сидели Прекрасная Лилия и трое юношей. Видно было, что приняться за трапезу без хозяина они не решались. Кипу представил их – это были Золотой Подсолнух, Черношеий Лебедь и Моро.

– Ну и долго же вы! – сказал Прекрасная Лилия, – Мы уже тут от голода умираем. Хотя если бы не Золотой Подсолнух, – она указала на юношу рядом, – который меня удерживал, я уже съела бы половину мясной нарезки.

– Лилия, ты же знаешь, что есть заранее нехорошо, – ответил Золотой Подсолнух.

– Хоть ты и из чужих земель, но похоже, ты бОльший тавантисуец, чем многие тавантисуйцы, – сказал Моро.

– А разве это плохо? – спросил Золотой Подсолнух.

– Не то чтобы плохо, но это немного смешно, – ответил за него Черношеий Лебедь.

В ответ Золотой Подсолнух лишь пожал плечами.

Бертран тем временем всмотрелся в юношу. Вроде он не сильно отличался от других, разве что ниже ростом и как-то мельче. Во всяком случае, это точно был индеец, а не беглый белый. Не мог же он так натурально накраситься!

Поколебавшись, Бертран спросил напрямую:

– Скажи мне, Золотой Подсолнух, а ты и в самом деле чужеземец?

– Не совсем. Мои родители родом из Тавантисуйю, я сам родился уже в Испании, но вернулся на родину. Хотя на первых порах я и в самом деле чувствовал себя чужеземцем.

– Скажи мне, ты христианин?

– Нет. Но раньше я был христианином.

– Я понимаю тебя, – сказал Бертран, принимаясь за еду, – католицизм действительно извратил чистое начало Христовой Вести. Но не хочешь ли ты ознакомиться с моей верой?

– Я с ней знаком, – ответил юноша, – она ни в чём не лучше католической, а кое в чём даже и похуже. Всё христианство просто пропитано идеей превосходства христианских народов и их образа жизни над всеми остальными. Но ведь это ложь! Тавантисуйцы ничем не уступают европейцам, и если бы европейцы отринули свою гордыню и припали бы к источникам тавантисуйской мудрости, как изменился бы мир!

– Однако да простят меня многоуважаемые господа, – сказал Бертран, отдавая должное мясной нарезке, – но никакой особенной мудрости в Тавантисуйю я не заметил. Я виду только, что тут сначала запретили вести самостоятельное хозяйство, вещь, до которой даже азиатские деспоты не додумались, а потом стали всячески выкручиваться с тем, как без этого обойтись. По мне, всё это также глупо, как варёные семена в землю сажать!

– Ну варёные семена в самом деле не всходят, – возразил Кипу, – А наша страна процветает! Я же только рассказала тебе, каких высот мы достигли!

– Ну это мелочь по сравнению с тем, чего достигли европейцы. А вы даже порох не изобрели!

– Дался вам, европейцам, этот порох! – сказал Черношеий Лебедь, – изобрёл его кто-то один, а все европейцы им так гордятся, точно это они лично постарались.

– Да, пожалуй, дело не в порохе, – согласился Бертран, – Дело в самом строе жизни. Когда я готовился ехать сюда, я читал трактаты Идущего– в-Брод-через– Туман и мне кажется, что он верно схватил суть вашей Империи – у вас любой человек именно средство, а не цель. Он может быть сколь угодно умён и талантлив, но Империя признаёт только такие ум и талант, которые их обладатель способен отдать ей на службу. А если их обладатель этого не захочет, то Империя топчет его.

– А что такого плохого в том, чтобы направлять свой талант на службу государству? – спросил Кипу, – вот я преподаю студентам, пишу трактаты, и мне приятно, что всё это приносит пользу государству.

– Но свободолюбивому человеку служить вашей Тирании тошно!

– Но почему? Мне бы наоборот, было бы тошно служить какому-либо иному государству.

– Потому что это твоя родина по крови?

– Нет, потому что только наше государство заботится о своём народе!

– Но ведь Тавантисуйю – лишь хищная империя. Пока её аппетиты не окоротили конкистадоры, она только и делала, что всё время расширялась, терроризируя соседей. А при завоеваниях её солдаты убивали, грабили и насиловали без разбору, и всё это во славу Великого Инки!

– Почему ты так уверен, что грабили и насиловали? – спросил Кипу.

– Потому что завоевательная война без этого не обходится. Я против завоевательных войн.

– Не знаю, почему у вас видят инков грубыми завоевателями. Почему-то даже умнейшие из ваших философов не способны понять простой вещи – инкам удавалось присоединить к себе столько земель именно потому, что среди присоединяемых народов у них было немало союзников...

– Шкурники и предатели всегда есть.

– Речь не о шкурничестве. Многим хорошим людям нравились идеи инков, и они хотели, чтобы их народы жили столь же счастливо. И мне отрадно считать себя их потомком... Кроме того, воины инков считали себя не завоевателями, а освободителями...

– Ну да, я представил себе крестьянина, который всю жизнь со своей семьёй вёл своё хозяйство, строил дом, копил запасы, а потом воины инков, которые пришли, нагло ввалились в его дом, сожрали его припасы, а то и к дочерям под юбки полезли. Почему он должен быть инкам рад?

– Но воины инков никогда так себя не вели! За грабёж и насилие у нас положена смерть, да и армия у инков снабжается хорошо, так что ничего такого массово не возникает. А кроме того, мелким хозяйством у нас всё равно не проживёшь, обязательно нужна хотя бы община.

– Пойми, Кипу, – ответил Бертран, – Вот если бы я жил в вашем государстве до конкисты, и изобрёл бы порох, я бы смолчал о своём изобретении. Потому что не хотел бы, чтобы им пользовались инки. Ведь они и так всех соседей под себя подмяли, а что было бы с порохом?

– А европейским королям ты бы порох дал? – спросил Моро, – чем они так уж лучше?

– Ну ни у одного из европейских монархов не было монопольного права на порох. Так что никому он не дал преимуществ.

– Друг над другом, может, и не дал, – сказал Моро, – а над нами? Или мы не люди и нас можно на отбивные пускать?

– Вас, конечно, жалко, но всё-таки зачем вы построили такую жуткую империю, которая наводит ужас на весь европейский мир?

– Да не империя у нас, пойми ты, чудак! – сказал Кипу, – у нас нет главного и подчинённых народов, именно потому наше государство называется "союз", что народы внутри него – братья!

– А скажи, если какой-либо народ пожелает выйти, то его просьбу удовлетворят? Вот Кипу, если твои соплеменники захотят отделиться?

– Ну формально, если большинство старейшин данного народа проголосуют выйти из состава союза, то центр будет обязан удовлетворить их просьбу. Только вот чиморцы никогда на это не пойдут.

– Почему ты так уверен?

– Потому что мои соплеменники не идиоты. С чего им лишаться картофеля и киноа, поставляемого с гор? Или шерсти?

– Но зачем отказываться? Ведь купить это может быть выгоднее, чем получать по распределению.

– Кому выгоднее? Не тем, кому вообще ничего бы не досталось. Да и к тому же в любой из наших областей есть много кечуа, которым отделение от центра никак не нужно. Да и хозяйство от разделения только пострадать может: разорвать продуктообмен – это не шуточки!

– А зачем тогда такое право?

– На тот случай, если придёт такой дурной Первый Инка, который начнёт кого-то притеснять, чтобы это можно было ему противопоставить. Хотя я не думаю, что в ближайшее время может прийти второй Уаскар...

– Конечно, у нашей страны есть недостатки, – сказал Моро, – но неужели тебе тут совсем ничего не понравилось?

– Да не сказать чтобы ничего. То, что у вас принцы не считают зазорным становиться профессорами и инженерами, это не так уж и плохо.

– Ты нашу простоту в этом плане не преувеличивай, – сказал Моро, – даже в школьные учителя принц не пойдёт, о том, чтобы стать рыбаком или крестьянином, я уж молчу...

– Однако по сравнению с тем, что в Европе знать бездельничает, и от безделья предаётся кутежам, это много лучше, – вставил Золотой Подсолнух, – здесь все должны заниматься делом, а не сидеть на народной шее!

– Верно, – ответил Моро, – однако раз наше государственное устройство претендует на разумность, то с него и спрос другой. У нас любой принц обязательно получает образование, а детям рыбаков и крестьян ещё постараться надо!

– Но ведь все сдают экзамены, и чьим бы ты сыном ни был, если не сдал, то поступить не сможешь, – ответил Кипу.

– Но почему-то принцы сдают все! – не сдавался Моро, – ну за исключением действительно идиотов, а из крестьян и рыбаков поступают лишь самые талантливые!

– А сколько у вас университетов?

– Три, но скоро планируют открыть ещё, – ответил Кипу, – надеюсь, что их хотя бы пять будет. Но кроме университетов есть ещё инженерные школы в разных частых страны, и морской колледж в Тумбесе.

– Негусто. Как раз чтобы принцев пристроить.

Кипу добавил:

– Моро не рассказал тебе самого главного – что у нас можно поступить и без экзаменов, если совершить подвиг.

– И остаться при этом живым и неискалеченным? Да много ли таких?

– В разное время по-разному, – ответил Кипу.

Прекрасная Лилия добавила:

– А мне отец рассказывал, что его отец отговаривал даже попробовать сдать экзамены. Мол, ты не сын солнца, у тебя не получится, чего лезешь! Его отец был простым сапожником, и так никогда не узнал, что женился на дочери самого Манко!

– То есть нынешний Первый Инка – полукровка? – вопросительно сказал Бертран, – и он не сын Горного Потока, рождённый в священном браке с собственной сестрой? А сам Асеро, что, не на сестре женат?

– Нет, символический союз со своей сестрой и его матерью Горный Поток только на смертном одре заключил. Да и моя мать отцу всё-таки не сестра, – ответила Лилия, и выдала все секреты родственных отношений между своими отцом, матерью и Инти, – по мне так всё это глупость невозможная, дань всяким дурацким традициям, и прочему... Меня так папаша чуть за одного из кузенов не выдал, да я характер проявила.

– Да не сердись ты на своего отца, – сказал Золотой Подсолнух, – ведь он тоже себе в таких вопросах не хозяин, надо под общественное мнение подстраиваться.

– Он тебя ублажил, а ты и рад, – ответила Лилия, – а если он завтра отменит все свои договорённости?

– Просто так не отменит. А кроме того, я не хочу обсуждать эту тему при чужеземце, – отрезал Золотой Подсолнух.

– Всё-таки у вас жуткие нравы, – сказал Бертран, – ну вот Пачакути как-то своего брата казнил.