Текст книги "Тучи сгущаются (СИ)"

Автор книги: Лориана Рава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 41 страниц)

Асеро сказал:

– Жёлтый Лист, ты походя бросил Радуге обвинение в страшном преступлении. Или ты должен предоставить доказательства, или же ты должен ответить за клевету.

– О доказательствах поинтересуйся у своего друга Инти! Который благоразумно решил сегодня не появляться.

– Не смей оскорблять моего отца! – вскричал Горный Ветер, – как будто ты не знаешь, что он тяжко болен и потому не мог сюда прийти.

– А кто его знает, болен или не болен. Может, это его очередная хитрость?

– Жёлтый Лист, я лишаю тебя слова за хамство, – сказал Асеро – Что касается Инти, то он и в самом деле тяжко болен. Но если других оснований для обвинения, кроме того что мог бы сказать Инти, нет, то такие доказательства считаются ничтожными.

– А как я могу это доказать? – вскричал Жёлтый Лист, – кости вытравленного плода уже давно сгнили, я не могу их вам предоставить.

– И даже если бы мог, это не было бы доказательством, – холодно сказал Горный Ветер, – я читал справку на Радугу. Так вот, о любовной связи там и в самом деле говорится, но поскольку тот человек обещал на ней жениться, то претензий со стороны закона и даже морали тут быть не может. Что до вытравления плода – это было сделано насильственно руками палачей, до смерти запытавших её несбывшегося супруга у неё на глазах. И сама она была подвергнута пыткам. Несмотря на жестокое надругательство, она не сказала ничего, и тем спасла многие жизни. Да таким как она надо низко поклониться, а не попрекать пережитым. Те, у кого язык поворачивается таким попрекать, обычно из породы трусов, которых одна мысль об угрозе их драгоценной плоти способна превратить в желе. Что до Жёлтого Листа, то я предлагаю лишить его льяуту здесь и сейчас.

Асеро сказал:

– С одной стороны ты прав, оскорбление, которое он нанёс Радуге, слишком жестоко, чтобы оставлять его без последствий. Он и раньше грубил, но теперь перешёл грань. Так что ставлю вопрос на голосование. А его – удалить до конца совещания.

Тут же Жёлтого Листа подхватили за руки воины, повели куда-то прочь.

– Погоди, Асеро, – сказал Знаток Законов, – тут нельзя принимать решение сгоряча. Возможно, что Жёлтого Листа дезинформировали... И в любом случае надо обдумать такое дело, нельзя так сразу... Кого мы назначим на газету?

– Искристый Снег, по форме ты прав, конечно, но всё-таки не можешь не понимать, что вопрос потом он сумеет замылить и всё. Но ведь это низко и жестоко – оскорблять людей, исподтишка обвиняя их в разврате. А тут ещё и обвинение в преступлении. И Жёлтый Лист сознательно пошёл на такую жестокость. Так что можно и проголосовать.

– Давайте вернёмся к нашему вопросу, а с этим разберёмся лучше без посторонних, – сказал Славный Поход, – я лично в делах искусства ничего не смыслю, но вот придирки к моральному облику юноши мне кажутся глупыми. Золотое Перо живёт с ним в одной комнате, если бы у этого юноши были дурные наклонности, то это бы стало известно. Но поскольку ничего такого нет, то не стоит и дальше обсуждать столь грязную и постыдную тему.

– Позвольте сказать мне, – сказал вдруг решившийся бывший монах, – да, это верно, что среди монашества процветают столь постыдный порок, и что старые развратники порой совращают невинных юношей. Да, меня тоже пытались совратить, не соблазном так силой... Но если бы мне нравились такие вещи, неужели я бежал бы в Тавантисуйю, где такое запрещено не только на словах, но и на деле? Я слишком хорошо знаю, что тут за такое сурово и справедливо карают. И тут человек, неважно мужчина или женщина, может быть спокоен за свою честь. А в христианском мире хотя порой и осуждают насильников и палачей, но куда более жестоки к жертвам, за которой после насилия вообще не признаётся права на жизнь, а лишь на жалкое существование в позоре. После чего жертве не остаётся ничего иного, чем просить покровительства у своего оскорбителя, потому что проще от одного терпеть, чем от многих. Именно потому крестьяне терпят своих господ, позорящих их жён, что им не остаётся ничего иного, как просить покровительства у сильного. Юноши, которых старые монахи порой втягивают в разврат насильно, находятся в похожем положении. Они либо соглашаются на покровительство своего растлителя, либо обречены на всеобщее унижение. Но самый страшный враг для них – тот, кто не пожелает быть покорным, кто даже после насилия не желает окончательно расставаться со своим достоинством и смеет бунтовать. Этого не прощают. Да, до меня грязно домогались, но я посмел быть непокорным, и потому знал, что либо я убегу из Испании или мне конец. Такова сама природа европейского мира – играй по его правилам, или он растопчет тебя. Отчасти поэтому они так и ненавидят Тавантисуйю. Нанеся в самом начале контакта жесточайшее оскорбление, то есть пленив правителя, конкистадоры ожидали дальнейшей покорности, в обмена на которую могли дать своё грабительское покровительство. И потому, даже поняв, что и жестоко униженные инки не собираются сдаваться, они всё равно продолжали действовать демонстративно-уничижительно, надеясь, что последняя соломинка переломит спину грузовой ламе. И вот что, думайте про меня что хотите – но я считаю Жёлтого Листа врагом Тавантисуйю. Он может быть, прямо и не связан ни с какими шпионами и прочим, но мыслит он как европеец, раз у него язык поворачивается попрекнуть настоящую героиню, выдержавшую пытки и не предавшую. Сам он, я уверен, сдастся от одного вида пыточных орудий. Я всё сказал.

Луна, которая в это время шептала вполголоса на уже Радуге нечто утешительное, резко встала и даже не прося слова, начала речь:

– Слушайте, вы, те, кого считают умнейшими и лучшими людьми Тавантисуйю! До сего момента выбор этого юноши в качестве Главного Оценщика мне казался опрометчивым, но теперь я поняла, что мой супруг не ошибся. Золотой Подсолнух хоть и юн, но умеет зрить в корень. Если после этой речи вы не выберете его, то я буду считать вас болванами!

Секретарь поднял голову и спросил Асеро:

– Что, прямо так и писать "болванами"?

– Пиши, пиши, – сказал Асеро, устало держа ладонь на лбу. Видно было, что он не до конца контролирует ситуацию, и это ему не очень-то приятно, – ладно, ребята, на сегодня сказано уже достаточно. Разбор ситуации с Жёлтым Листом и возможностью назначить кого-то на газету я откладываю до послезавтра, всё равно вы сейчас едва ли что способны решить. А сейчас проголосуем, согласны ли вы назначить юношу Главным Оценщиком, и разойдёмся.

– Однако если Жёлтого Листа здесь нет, то как учитывать его голос? – спросил Искристый Снег.

– А если его голос считать как против, то ты это будет законно? – спрсоил Асеро.

– Могут быть расхождения при подсчёте, ты понимаешь. Впрочем, если решение не будет разниться, то его можно считать принятым.

– Тогда давайте проголосуем.

Большинством голосов решение всё-таки прошло. Луна сказал юноше, чтобы завтра в это же время явился во дворец, а она его познакомит с рядовыми оценщиками и собственно обязанностями.

Горный Ветер потом отдельно поговорил с Радугой, изложив ей следующие соображения: эскапада Жёлтого Листа была не в коем случае не спонтанной выходкой, а тщательно спланированной провокацией. Откуда уж он узнал тайну Радуги, не так уж важно. Может быть, они хранили этот компромат много лет, но решили воспользоваться только теперь, видимо, в связи с недавним скандалом в обители. Во всяком случае молчать её враги касательно столь щекотливой истории не будут, да и на службу безопасности может быть брошена тень – враги будут изображать дело так, будто Инти надавил на дев Солнца, заставив их принять Радугу обратно в обитель. Проще придать эту историю общественной огласке, однако изобразив Радугу и её покойного жениха героями, каковыми они на деле и являлись. На фоне этого их интимная связь, тем более под обещанием жениться, казалась не особенно сильным пятном, наоборот, горе от потери нерождённого ребёнка делала всю эту историю только трагичнее. Подумав, Радуга согласилась с его доводами.

Жёлтый Лист через три дня вымаливал на коленях прощение за свою грубость и невоздержанность, и большинством голосов, несмотря на возражения Асеро и Горного Ветра, был оставлен с льяуту и на своей должности. Причина была проста – никто из носящих льяуту не мог взять на себя должность Главного Глашатая, а не носящий льяуту столь важную должность занять не мог по закону, так что единственное, чего добились Асеро и Горный Ветер – это назначения срока в три месяца, в течение которых не должно было произойти новых эксцессов. Так был достигнут шаткий компромисс.

Итак, Золотой Подсолнух стал Главным Оценщиком. Раз в десять дней он должен был являться во дворец в специальный боковой флигель, где проводил заседание оценщиков. Первые три раза ему помогала Луна, а потом он и сам наловчился. В принципе в работе не было ничего сложного. Нужно было читать книги, а потом формулировать все их плюсы и минусы, чтобы отправить их в печать. Простые оценщики были людьми из народа, и хотя и симпатии и антипатии были всегда однозначны, они не всегда были чётко сформулированы, на совещаниях он им порой помогал облечь свои мысли в слова. Его слово было решающим только в случае, когда голоса разделились пополам. Однако он понимал, почему при этом Жёлтый Лист почти единолично решал, что публиковать, а что нет – он умел манипулировать мнением простых людей, возбудить когда надо их страх или подозрения... Хотя напролом навязать свою волю, когда остальные были резко против, не мог и он.

Работа над философским трактатом тоже подвигалась более-менее быстро. Главная идея его была в следующем. Европейские крестьяне плохо воспринимают идеи о мудром государственном устройстве из-за возможности вести своё единоличное хозяйство с мечтой когда-нибудь разбогатеть, и многие из них не желали жертвовать и призраком этой возможности ради объединения в общину с общим складом и прочим. С одной стороны это делало ситуацию безнадёжной, но с другой, была сфера, где объединение проходило помимо воли. Индивидуальные ткацкие мастерские всё чаще заменялись мануфактурами, и в итальянских городах даже были случаи, когда ткачи с таких мануфактур выдвигали собственные политические требования. Правда, с открытием Америк Италия ушла куда-то на задворки, мануфактуры Испании тоже пришли в упадок, так как труд на них был куда менее выгоден, нежели грабёж колоний, но эпоха грабежа рано или поздно закончится, мануфактуры опять пойдут в рост и именно мануфактурные работники привьют идеи коллективного труда всем остальным, а это – зародыш мудрого государственного устройства. Если в Тавантисуйю, при присоединении новых земель приходилось ориентироваться на крестьян-общинников, и они должны были перевоспитать индивидуальных ремесленников городов и убедить их объединиться в мануфактуры, то в Европе, видимо, будет наоборот. Эта мысль, поначалу казавшаяся юноше слишком смелой, по мере обдумывания становилась всё более бесспорной. Он чувствовал себя так, будто за спиной его уже выросли крылья, и верил, что впереди у него прекрасное будущее. Увы, жизнь вскоре обрезала крылья всем его мечтам, но об этом впереди.

На следующий день после своего временного назначения на должность Главного Оценщика бывший монах решился признаться в любви к Прекрасной Лилии. Они сидели в укромном уголке библиотечного сада и могли рассчитывать на относительное уединение.

– Наконец-то, ?– сказала она, а я уж думала, что тебе помешают признаться монашеские обеты. Так и будешь вздыхать потихоньку.

– Если бы я всерьёз собирался их соблюдать, разве я стал бы искать прибежища в Тавантисуйю? Но ведь в таком случае надо бы предлагать руку и сердце, но ты дочь правителя, а я лишь бедный студент и сирота.

– А теперь ты... тебе предложили место?

– Откуда ты знаешь?

– Знаю уж, что мой папаша за тебя похлопотал.

– Скажи, а это ты его попросила?

– Нет, что ты! Я бы никогда в жизни не стала этого делать. А ты не боишься, что его милости закончатся, как только он узнает, что ты на меня глаз положил?

– Нет, – сказал юноша и заколебался, не зная, стоит ли говорить о том, что её отец вовсе даже и не против их брака.

– Ты смелый.

– Будь иначе, разве я бы рискнул связываться с братом Томасом.

– Скажи, а сам Томас... он никогда ни в кого не влюблялся?

– Только один раз и то не взаимно. Он носил любовь в своём сердце и всё. А мне этого мало. Я хочу идти с тобой по жизни рядом, и надеюсь дойти до конца.

– Я тоже этого хочу, любимый, – сказала Лилия, и нежно прижалась к нему. Их губы слились в долгом поцелуе.

Потом они несколько раз также уединялись в укромном уголке сада. Бывший монах был счастлив до небес, а Лилии такие робкие ласки стали быстро приедаться. Ведь бывший монах не смел давать воли рукам, видя в попытках щупать грудь или лезть под юбку что-то сродни святотатству. Однажды Лилия посреди поцелуев зашептала:

– Любимый, я уже устала ждать. Если ты меня любишь, как ты можешь так долго терпеть?

– Да я люблю тебя. И хочу на тебе жениться. Но разве это возможно сейчас?

– Очень просто. Я отдамся тебе и моему отцу ничего не останется, кроме как поженить нас.

– Любимая, ты уверена, что это правильно делать сейчас? А если он отправит тебя в Девы Солнца, а меня лишит карьеры? Послушай, говорят, что скоро твоя мать родит. Если родится мальчик, ты уже не будешь считаться наследницей престола, и тогда... тогда я решусь посвататься к тебе. Тогда у нас больше шансов.

– Я устала ждать, – повторила Лилия, – А если это не будет мальчик? Давай я лучше отдамся тебе сейчас, а вскроется это потом.

– Нет, Лилия, я люблю тебя, но я не могу... мне страшно и стыдно это делать! – вскричал бывший монах.

– Если ты любишь меня, ты должен смочь!

– Лилия, я ведь никогда до этого... А кроме того, я буду чувствовать себя вором, пойми это... Я не могу совершить бесчестного поступка. Я не могу опозорить тебя и твоего отца!

Говоря это, юноша чувствовал, что плоть его при этом ведёт себя совсем не по-монашески. Было страшно, что Лилия это обнаружит, ненароком прижавшись к нему, и потому как только она попыталась прижаться к нему посильнее, он в страхе вырвался и убежал. Она что-то крикнула в ответ, но он не понял даже, слова это были, или просто вопль разочарования.

Не помня себя он убежал в свою комнату и только там перевёл дух. Как хорошо, что его сосед вернётся не скоро, прийти в себя и решить, что делать дальше. Так, спокойно, спокойно... Есть два варианта – после всего случившегося Лилия его или простит, или не простит. Если не простит – вопросов нет, их отношения закончены. Если простит, то тогда он всё-таки попробует переговорить с её отцом. Пойдёт к нему во дворец, скажет, что по секретному делу. Его пустят...

Помириться с Лилией как-то не получалось. Возле того укромного уголка сада всё время были то садовница, то ещё кто-то. Другие мест для совместного уединения он не мог найти, ведь было неловко приглашать её к себе в комнату, Золотое Перо мог прийти в самый неподходящий момент.

Однако судя по тому, что девушка при всех ему улыбалась (правда, чуть насмешливо), и никаких признаков обиды не выказывала, он мог сделать вывод, что на него не сердятся. Потом она сунула ему в руки записку:

"Чудачок мой, монашек мой! Больше нам не удастся остаться наедине – теперь за нами плотно следят. И делают это даже не люди Инти, это было бы ещё не так страшно, а люди Желтого Листа. До сего дня я знала, что у него много сторонников среди амаута, но мой кузен полагает, что у него может быть даже целая организация... Я не знаю что делать. Сожги это письмо, умоляю! Твоя Лилия"

Несколько раз перечитав записку и выучив её наизусть, бывший монах сжёг её на свечке. Раз Лилия его любит, то отступать он не намерен. Но он чувствовал, что в это уравнении слишком много неизвестных, а резкое движение итак может всё напортить. "Кузен" – это, видимо, Горный Ветер. Лилия заметила, что за ней следят, и вполне могла устроить с ним серьёзный разговор. Он и сказал, что следят не люди Инти, а люди Жёлтого Листа, которого он подозревает в чём-то нехорошем. А что нужно Жёлтому Листу от Прекрасной Лилии? Видимо, компромат на неё. И перед кем? Перед отцом? Вряд ли... Что бы Жёлтый Лист не наплёл Первому Инке, тот всё равно в первую очередь будет верить дочери, а не ему. Скорее Жёлтому Листу нужен компромат перед обществом. Вот, мол, дочь Первого Инки своей честью не дорожит, значит.... А что это собственно значит? Значит, нужен ему позор Лилии для каких-то тайных планов, как-то связанных с престолонаследием. Бывший монах чуял печенкой, что дело может принять угрожающий оборот. Ведь Первый Инка ещё относительно молод и на здоровье вроде не жалуется. Но если его решили лишить тем или иным способом всех возможных наследников, а затем и самого убить? И что тогда будет с его родными и сторонниками? Последних точно ожидает жестокий террор...

Когда на следующее утро Золотой Подсолнух проснулся, рядом с кроватью лежала записка с требованием вечером явиться во дворец в личные покои Первого Инки. Золотой Подсолнух хотя и продолжал волноваться, но вздохнул с облегчением. Записка служила пропуском, а сам Первый Инка ожидал его в саду.

Асеро пригласил его сесть на скамейку, но сразу же предупредил.

– Будем говорить вполголоса, а я опасаюсь, что даже среди моей охраны могут оказаться предатели. Итак, я знаю, что Прекрасная Лилия пыталась тебя соблазнить, мне об этом не преминули донести, но я также знаю, что ты выстоял и не поддался искушению. Я знаю, и зачем моя неразумная дочь хотела это сделать – она хотела доказать мне, что может меня ослушаться. Бедняжка не понимает, что вредила и вредит она этим в первую очередь самой себе. Стоило немного подождать – и вы бы без проблем сочетались браком. Жёлтый Лист догадывался о моих планах относительно тебя, и вот Прекрасная Лилия дала ему такой отличный козырь..

– Ничего не понимаю. Как Желтый Лист узнал о том, что между нами было?

– Ну когда юноша выбегает стрелой из засады, а вслед ему раздаётся разочарованный вопль, тут трудно что-то не понять. Наши женщины нередко сами пристают к мужчинам, зная, что потом те будут должны на них жениться... Конечно, такие вещи вызывают нездоровый интерес. Не только у сторонников Жёлтого Листа. И просто праздного любопытства никто не отменял. А наставницы следить за девушкой просто обязаны. Но его люди в курсе этих слухов. Ну а сам Желтый Лист затаился и как будто выжидает чего-то. Хорошо, буду откровенен до конца – допустим, у нас по тем или иным причинам не родится наследник. Будет ещё одна девочка или выкидыш, или мертворождение.... Допустим при этом, что моя старшая дочь, а ещё лучше обе старшие дочери будут как-то скомпрометированы, Лилия может себя опозорить по глупости, Роза осмотрительнее, да ещё вроде её юноши не интересуют, юна слишком, но допустим... Тогда наследование через них будет невозможно, а я остаюсь без наследников совсем. У Жёлтого Листа тем временем подросла единственная дочь, в жилах которой течёт кровь Манко и по отцу, и по матери. А это значит, что её гипотетический супруг, если тоже будет потомком Манко, может претендовать на моё место. Конечно, пока я жив-здоров, ни о чём подобном не может быть и речи, а если я проживу ещё несколько лет, то у меня подрастут ещё младшие дочери, но вот боюсь, что мне больше прожить не дадут. Жёлтый Лист считает меня врагом с тех пор как я отказался брать во вторые жёны его дочь! Но я люблю Луну и не хочу других жён. Понимая все эти вещи, ты должен быть осторожен с Лилией. Не оставайтесь с ней наедине.

– Я должен... совсем с ней не видеться?

– Нет, нет, я не требую такой жертвы. Наоборот, я хочу чтобы вы обручились. Сегодня же.

На миг бывшему монаху показалось, что земля поплыла у него под ногами.

– А Лилия согласна? – только и мог спросить он, после того как нему вернулся дар речи.

– Ну после того что она натворила, она в любом случае должна быть согласна. Но ты не бойся, она хоть и легкомысленна, но любит тебя. Да, кстати, как у тебя с трактатом по философии?

– Почти готов, и Кипу обещался его посмотреть.

– Это хорошо. А кроме Кипу, у тебя есть кто-то на примете?

– Радуга. А больше не знаю. Надеюсь, что кто-то из них найдёт сам кому порекомендовать.

– Может и найдёт, да боюсь, что это долго. Ладно, задействуем связи. Не бойся, тут ничего противозаконного, но надо же ускорить процесс. Хочу, чтобы к свадьбе ты уже был философом и носил синее льяуту. Ладно, пошли к столу.

Вставая с лавки, юноша услышал в кустах какой-то шорох, и с тревогой обернулся. Оказалось, что по крайней мере конец их разговора подслушала Прекрасная Лилия.

– Лилия, как тебе не стыдно, – сказал с укоризной отец.

– И кто меня стыдит? Лучший друг главного подслушивальщика всей страны, – съязвила девушка.

– Для службы безопасности подслушивать – необходимость. А у тебя такой необходимости нет. Ну ладно, иди мыть руки.

– Не пойду, – сказал девушка, гордо тряхнув головой.

– Лилия, но ведь перед едой руки и в самом деле надо помыть, – сказал Золотой Подсолнух, – как же без этого?

– А чего ты мне приказываешь? Думаешь, что если ты будущий муж, то можно уже и покомандовать. Я, между прочим, и отказать могу.

Асеро вздохнул:

– Привыкай, у неё сегодня такое настроение. Ладно, пошли всё-таки к столу.

За столом кроме Первого Инки, его жены, матери и всех его дочерей сидели также Горный Ветер и его супруга с младенцем в подвязке. Все поздравляли его, искренне радовались, и сам Золотой Подсолнух был бы при этом счастлив, если бы не Лилия. В начале она демонстративно не помыла рук,лишь обтерев их салфеткой, да и выглядела какой-то возбуждённой и нервной. Особенно она морщилась, когда в речах её отец намекал большое будущее для её жениха. В конце концов Золотой Подсолнух поймал Лилию в саду, когда она отошла на минутку, чтобы отнести грязную посуду на кухню и спросил:

– Лилия, почему ты недовольна? Ведь я люблю тебя, твой отец дал согласие на брак, что ещё надо?

Лилия только вздохнула:

– Всё было бы так хорошо, если бы не синее льяуту, которое мой отец стремится напялить на тебя.

– Ты боишься, что я стану чванным вельможей? Или разведу многожёнство?

– Не в этом дело, любимый. Но ты уже не будешь принадлежать себе и мне.

– Ну целиком и полностью себе никто не принадлежит. Всё таки я не буду как твой отец, меня же на престол не предлагают.

– Ошибаешься, именно такова у моего папаши задумка. Если не будет наследника, он будет выбирать преемника из зятьёв, а если даже малыш родится, то всё равно на зятьёв он смотрит как потенциальных регентов на случай своей безвременной кончины.

– В таком случае его надо поменьше огорчать, чтобы он пожил подольше, – неловко пошутил Золотой Подсолнух. Лилия ничего не сказала в ответ.

Когда они вернулись к столу, Горный Ветер сказал бывшему монаху:

– Вижу, что твой участок работы в надёжных руках. Думаю, что нам и в дальнейшем придётся сотрудничать, когда будут проходить книги от англичан.

– Неужели служба безопасности так внимательно следит за моей работой? И как вы узнаёте, что я справляюсь? Не под столом же прячетесь и не за стенками!

– Конечно, под столом или за стенками никого нет. Ответ на деле лежит на поверхности. Ведь такая работа – самое то для старого разведчика, которому пришла пора уйти на покой.

Золотой Подсолнух вспомнил, что старый человек по имени Золотистый Орех как-то обмолвился, что воевал в Амазонии, а значит, он вполне мог быть из людей Инти. Да и сам Асеро намекал именно на него. Правда, прямую связь с людьми Инти тот в отношении Золотистого Ореха отрицал... но Горный Ветер тут должен быть более осведомлён.

– Видишь ли, ? добавил Горный Ветер, – учитывая идею книжного обмена, нашим ведомствам наверняка придётся взаимодействовать плотно.

– Книжный обмен? Впервые слышу.

– Да об этом давно говорят среди амаута. Кстати, они были одними из тех, кто протолкнул идею допустить англичан в нашу страну. Писали письма с просьбами к носящим льяуту, давили через своего Верховного... Только вот незадача – из англичан более-менее образован только Бертран, остальные и книг-то, кроме Библии, кажется не читали. А он всё на переводах был занят, не до того. Но через несколько дней ему-таки устроят прогулку по университету, после чего будет договорённость об обмене книгами. Уже вроде договорились, что обмен будет один к одному, но среди того, что они нам предложат, хорошо если половина окажется чем-то стоящим, а не мусором. Во всяком случае, я могу судить по тем книгам, которые видел в Новой Англии. По больший части мусор на околобиблейскую тематику. Научного – по нулям. Да и трудно было бы ожидать иного от людей, которые видят улучшение своего положения за счёт истребления и обращения в рабство других людей. Таким не нужно ничего кроме оправдания собственных преступлений.

– А сам ты там в рамках удерживался? – спросила Лилия.

– Да, удерживался в рамках законности и гуманности. Тех, за кем не было тяжких преступлений, я пощадил. Часть по их желанию отправилась во владения Английской короны, часть, в основном это бывшие рабы, остались и были приняты по договорённости с местными, которые проявили немыслимое для многих благородство – взяли на усыновление осиротевших детей своих врагов. Моя ли вина, что не замазанных в жестоких преступлениях было так мало? Кроме того, я ведь всё-таки не мог принимать решения единолично. Я мог лишь советовать местным вождям, уговаривать их. И даже если бы я считал нужным поступить мягче и пощадить изуверок-рабовладелиц за то что они женщины, то всё равно бы я нем этого сделать. Впрочем, я и не считал это правильным, зная, как моя жена в рабстве натерпелась.

– По моему, ты просто людей не любишь! – сказала Лилия.

– Нет, почему. Помню одного англичанина, о котором у меня остались тёплые воспоминания. Он был рабом у своих соотечественников, и в рабство его обратили формально за кражу. Он был учеником доктора, и скоро должен был получить диплом, но вот беда – когда к его учителю пришла бедная женщина, и попросила лекарства для своего умирающего дитяти, тот ей отказал, ну а ученик украл это дорогое лекарство. Ну а за кражу его на много лет в каторгу, а каторжан у них продают как рабов. Так тот англичанин один из немногих нормальных был, хотя по их законам и считался преступником. Я ему даже предложил в Тавантисуйю ехать, но он решил с позволения местных там остаться, а иначе занесённые белыми болезни лечить будет некому. Хотя он лично ни в чём не виноват, но в какой-то степени вину своего народа считал нужным искупить. Вот такие люди доказывают, что никакая мерзость ни в каком народе не врождённа. Только вот среди приехавших в нашу страну таких людей нет. Самый приличный из них – это переводчик Бертран, но и в нём что-то гнилое есть. Не могу объяснить точно, это чутьё. Как чутьё говорит мне о том, что мы с ними наплачемся. Так что ты, Золотой Подсолнух, при случае присмотрись к нему, когда он о книгах с тобой договариваться будет. Ладно, хватит о делах, сегодня праздник!

Четвёртая часть

– С отравой в крови.

Горный Ветер сказал Золотому Подсолнуху правду. Бертран и в самом деле должен был заняться книжным обменом. Теперь, когда его дядя достаточно хорошо выучил кечуа, чтобы не нуждаться в постоянном сопровождении переводчика (помощь Бертрана требовалась только при оформлении документов), этим можно было заняться без помех. Откровенно говоря, Бертран робел. Он в принципе думал стать теологом и поехал сюда в том числе и для того, чтобы наскрести денег на университет, так как его дядюшка на его образование расщедриваться не собирался.

Не то чтобы Бертран всерьёз опасался за свою душу – он знал, что, к примеру, христианин, ступивший на руины античного храма, душой не рискует. Тут, конечно, не руины, он попадёт по сути в действующий храм и станет беседовать со жрецами. Но за свою душу Бертран не боялся – господь должен хранить его везде, в том числе и в таком нечистом месте. Он боялся увидеть человеческие жертвоприношения... Хотя казалось бы случай в Тумбесе должен был бы его разубедить, но Бертран уверил себя, что спектакль – обман для народа, а на самом деле жрецы тут всё равно людей убивают, только не на виду.

Вступая на территорию храма, он хоть и глядел на суровую и стройную архитектуру, всё равно был озабочен тем, чтобы не пустить восхищение в своё сердце, а когда старый жрец его прямо спросил, почему юношу столь мрачен при виде подобной красоты, Бертран ответил:

– Я думаю о том, сколько крови было пролито под сводами этого храма...

– Кровь, да... Когда тут хозяйничали испанцы, они совершенно не уважали наших святынь, тащили золото откуда ни попадя, а тех, кто им пытался помещать, могли и насмерть зарубить.

– Однако я читал, что Атауальпа сам велел сорвать храмовую позолоту, чтобы выкупить его?

– Велел. Не могу его осудить, думаю, что и ему было жалко всей этой красоты, но собственная жизнь дороже. Однако это не значит, что можно было сдирать всё и отовсюду. Нельзя было трогать могилы его предков, и рвать с них талисманы. А испанцы – рвали... Впрочем, что сожалеть о золоте, когда гибло и куда более ценное – книги. Теперь, конечно, после того как появился печатный станок, уничтожить все книги очень сложно, но всё-таки мы привыкли по старинке видеть в книгах самое главное. Да и то, некоторые книги у нас и сейчас в считанных экземплярах.

– Такие я не смогу приобрести?

– Отчего, можешь любые. Я познакомлю тебя с одним юным амаута, который проводит тебя в книгохранилище, там ты отберёшь те книги, которые сочтёшь интересными. Если они будут слишком редкими, мы, так и быть, отпечатаем новые экземпляры. Впрочем у нас самое ценное и единичное – это из христианского мира, наши всегда отпечатываются не меньше чем в сотне экземпляров.

Тем временем они со двора вошли в храм и сумрачная прохлада не могла не настроить юношу на какой-то таинственный лад, а великолепная архитектура, статуи и барельефы не могли не вызывать восхищение. "Всё это сделано руками рабов", – повторил он себе, – "и вообще здесь производят человеческие жертвоприношения".

К ним подошёл один молодой жрец. Бертран уже научился различать их по расцветке туник. Куда больше его поразило, что волосы у юноши волнистые. Он читал во многих книгах, за чистотой крови здесь следят, как же так... Хотя,.может, просто специально завил.

– Это Кипу, – сказал старик, – он тебя проводит в книгохранилище. А заодно и сделает для тебя экскурсию по залам. А мне пора, дел много.

Бертран сдержанно кивнул. Нахождение рядом со жрецом, у которого руки должны быть по локоть в крови, его пугало. А юноша чем-то ему симпатичен. Во всяком случае, не так страшен.