Текст книги "Тучи сгущаются (СИ)"

Автор книги: Лориана Рава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 41 страниц)

Рава Лориана
Тучи сгущаются

Пролог.

Прошло три года с того момента, как Заря отплыла из Испании, но брат Томас по прежнему помнил её и ежедневно за неё молился. Конечно, это не значит, что боялся, будто Заря и её возлюбленный попадут в ад, просто молитвы для него были поводом подумать о ней и набраться сил для дел, которых у него теперь было немало – ведь он поставил себе задачу донести до своего народа правду о Тавантисуйю.

В своих проповедях перед народом он касался темы социального неравенства, подчёркивая его пагубность для спасения души, а также исподволь собирал вокруг себя толковую церковную молодёжь, перед которой он мог выражать мысль о необходимости переделки общества куда смелее. Также он знакомил молодых с тавантисуйскими книгами, а те уж делали из них выводы сами. Брат Томас, поощряя свободомыслие, охотно позволял им спорить с собой. Его помощником и ближайшим другом был юный Диего. Именно с ним Томас порой обсуждал дальнейшие планы, от проповеди среди бедняков, до попыток найти союзников при дворе, куда Томас тоже стал вхож как консультант по вопросам, связанным с политикой в отношении Тавантисуйю . Но увы, этим планам не суждено было сбыться...

Внешне Томас старался всё это выставить как можно более безобидно. Ну побывал путешественник в далёкой стране, узнал там много нового, теперь просвещает интересующихся. Конечно, не всем нравилось, что Томас нашёл в Тавантисуйю что-то положительное, но это ещё не было ересью или преступлением с точки зрения государственных и церковных законов. Конечно, иные эмигранты не могли произносить его имени без шипения и злобы, в их глазах мерзавцем был каждый, кто не разделял их ненависти к их

бывшей родине. Но церковные и светские власти на это хоть и смотрели косо, но напрямую ничего не пресекали, так как Томас казался им слишком безобидным.

Но однажды случилась катастрофа – внезапно объявился без вести пропавший Андреас, который каким-то чудом после долгих блужданий в Амазонии сумел добраться до португальских колоний и вернуться в Испанию. Он тут же донёс на Томаса в королевскую инквизицию – и несчастный был схвачен и подвергнут жестким пыткам. Хотя Томас не сознался ни в тайном принятии язычества, ни в работе на "дьявола Инти", судьба несчастного уже была предрешена... Разумеется, на допрос в инквизицию были вызваны и все те, с кем Томас общался особенно тесно. Многие из них, страшась пыток, были согласны оговорить несчастного Томаса, приписав ему тайное язычество и даже человеческие жертвоприношения, а за это неизбежно влекло за собой поджаривание заживо на площади и весь вопрос был только в том, кого ещё удастся привлечь по этому делу, которое Андреас хотел сделать как можно более громким. Ведь смерть Томаса не была для него главной целью – он хотел сподвигнуть Испанскую Корону и Святой Престол на войну с Тавантисуйю, а добиться этого было ой как непросто. Хотя мало кто сочувствовал "ужасной тирании", но испанцы ещё помнили, как "жалкие рабы инков" сумели одолеть направленный против них Крестовый Поход, и боялись вторичного позора. Так что в высших кругах после долгих секретных совещаний пришли к выводу, что лучше ограничиться торговым эмбарго с угрозой отлучения от Церкви тех, кто осмелится вопреки запрету торговать с язычниками, против которых была начата очередная пропагандистская кампания.

Диего с отвращением смотрел на тех, кто из трусости отрёкся от Томаса. Сам он не отрекался, лишь сказал на допросах, что интересовался книгами на родном языке, которые привёз Томас, а также сказал, что не видит ничего запретного в самом факте чтения авторов-язычников, ведь когда он учился латыни, учителя даже организовывали постановки из латинский комедиографов Плавта и Теренция. Он чувствовал, что ему не вполне верят, но почему-то не арестовывают, и подозревал, что против него готовят очередную пакость. Выходя из дома, он всякий раз опасливо озирался, ища взглядом слежку, но её не было. Видимо там понимали, что деваться юноше всё равно некуда, при его приметной внешности далеко не уйдёшь.

Каждую неделю(чаще он не мог, опасаясь подозрений), юноша заходил в порт и искал глазами корабль капитана Эрреры. Увы, его всё не было...

День казни Томаса был уже назначен. Понимая, сколь сильно он рискует, юный Диего всё-таки проник в камеру к обречённому Томасу. В неверном свете факелов всё равно было видно, как тот бледен и измучен. Тело несчастного кое-как прикрывали только обрывки нижнего белья, через дыры в котором были видны кровоподтёки. Хотя Диего и ожидал увидеть нечто подобное, он всё равно не мог не ужаснуться. В горле у него застрял ком и он в первый миг не мог вымолвить ни слова.

– Ну что, в ужасе от моего вида? – спросил Томас пытаясь улыбнуться, и невольно показывая тем самым, что половину зубов у него выбили, – Ничего, скоро всё это перестанет иметь значение. Я знал что так будет. Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить – и Томас печально улыбнулся своим щербатым ртом.

(Дословно по-испански эта поговорка звучит как "ходил-ходил кувшин по воду и в конце концов разбился")

– Тебя очень сильно пытали, Томас? – наконец вымолвил Диего, когда смог заговорить.

– Не стоит об этом, – ответил Томас, – главное, что я выдержал и никого не оговорил. В тюрьме я часто вспоминал жениха Зари. Если уж он, язычник, выдержал такие пытки, то мне, христианину нельзя подкачать. Впрочем, деление на язычников и христиан весьма условно. Не верившие во Христа язычники вроде Атуэя куда ближе нему, чем многие из тех, кого принято называть Его служителями. Но хватит об этом... Диего, я знаю, что у нас очень мало времени. Мне хотелось бы, чтобы у тебя осталось что-то на память обо мне, но у меня ничего нет, кроме этой старой лампы... Возьми её себе, и дай я тебя поцелую на прощанье.

Диего склонился, а Томас прошептал: "Лампу не зажигай, там, внутри, письмо".

– Ну вот и всё. На мою казнь тебе лучше не ходить, пожалей себя. Прощай, брат.

– Прощай, Томас.

И Диего быстро вышел. На глаза у него наворачивались слёзы. Лампу он, опасаясь обыска, решил на некоторое время спрятать в тайнике, и вернуться к письмам в ней попозже, когда страсти схлынут. Всё равно слёзы на глазах не давали ему ничего прочесть. И на казнь Томаса он, вопреки совету, всё-таки пошёл... Как и любой взрослый житель Испании, Диего, конечно, не раз видел, как людей жгут заживо, но сегодня жгли самого близкого ему человека. Единственного близкого, ибо остальные, кто отрёкся от Томаса, теперь вызывали у юноши только презрение. Томас держался стоически, рот его, как и положено перед сожжением, был заткнут, чтобы он перед смертью не выкрикнул чего-нибудь крамольного, но по взгляду его было видно, что он не сломлен.

Когда костёр с остатками еретика уже остыл, Диего бредя с площади, подумал, что Томас в своей трагической обречённости был похож на Христа....

В детстве Диего думал, что Христос умер, чтобы люди стали хоть немного лучше, ведь Он же избавил их от первородного греха. Но разве люди стали лучше, чем в языческие времена? Разве в христианском мире стало меньше жестокостей, чем было до того в языческом? А где-то есть языческая страна Тавантисуйю, где нет ни церкви, ни Христа, но люди не жгут друг друга на кострах. И человеческих жертвоприношений там, оказывается, тоже нет. Правда, язычество там совсем не такое, как в Риме. А ведь если бы его отец не проворовался, то он бы родился и жил бы там.

А ещё юноша гадал, почему его до сих пор не тронули. Диего был не настолько наивен, чтобы надеяться быть вне подозрений. Он подозревал тут какую-то коварную игру. Может быть, они надеются выйти через него на кого-то ещё? Впрочем, предать кого бы то ни было юноша мог лишь случайно. Другие вовремя отреклись от Томаса, разве что был в их кружке один человек, который уехал из Испании учиться в Италию до того как грянула гроза. Диего не знал, как бы тот поступил, будь он здесь – отрёкся бы тот от Томаса, или не отрёкся. И не хотел проверять. Счастливому неведению можно было только позавидовать.

Впрочем, долго гадать юноше не пришлось. Когда вконец разбитый Диего вернулся домой, там его ждал неприятный сюрприз – его с нетерпением поджидали сразу три монаха. Один из них сбросил капюшон и сказал противным голосом:

– Ну что, Диего? Допрыгался? Нет у тебя больше защитничка...

Юноша молчал не зная что ответить. Он и раньше догадывался: если с ним не захотели расправиться в судебном порядке, и несмотря на все "беседы" не арестовали, то значит, будет внесудебная расправа. Да, он не Томас, и без своего друга и учителя он никто и ничто, и кажется, даже его враги это понимают. Но всё равно должны так или иначе проучить, и удивлялся, что с ним ещё ничего такого не сделали. Наверное, ждали чтобы он увидел казнь Томаса? Значит, с ним будет что-то такое, после чего не выйдешь на улицу?

– Ну что молчишь, братец Диего?

– Что вы хотите со мной сделать?! – воскликнул юноша, и его голос дрогнул.

– А ты угадай, дружочек. Но не бойся, – говоривший всё время противно ухмылялся, – жизнь и шанс покаяться мы тебе сохраним, мы же христиане.

– Вы побьёте меня и изуродуете? Искалечите?

– Ну зачем же уродовать и калечить? Для этого ты слишком молод и хорош собой, – ответил монах, – мы лучше сделаем с тобой кое-что другое...

Не столько эти слова, сколько сальный тон, которым они были сказаны, заставил Диего похолодеть.

– Мерзавцы! – в отчаянии вскричал юноша, – Бог вас покарает!

– То есть с его планами согласуется всё, чему он непосредственно не мешает? Любая мерзость?

– Да, в и этом ты сможешь убедиться на опыте, – ответил монах, – мы ведь знаем, чем тебя Томас привлёк. Ты очень боялся за свою невинность – а с Томасом ты чувствовал себя в безопасности. Ты ведь считал себя чистеньким, а нас – грязными, не так ли? Так вот теперь ты станешь как мы, даже хуже нас.... Разумного судьба ведёт, неразумного – тащит.

– Ха-ха-ха, – расхохотался монах, – да если бы Господь пресекал бы такое, земля давно бы лишилась монашества. Но раз Господь не возражает... значит, это входит в его планы, – и монах опять плотоядно ухмыльнулся, – да, в этом была основная ошибка Томаса. Такие как он, появлялись и раньше. Церковь боролась с ними. И удача была на стороне Церкви. А ведь Господь, если бы захотел, дал бы удачу еретикам... Но не дал – значит, таковы были его планы...

Если бы у бедного юноши был выбор – это или костёр, он бы без колебаний предпочёл бы второе. Но выбора у него не было. Конечно, он пытался сопротивляться. Но что он мог сделать один против троих? При том что физической силой юноша никогда не отличался. Увы, исход борьбы был предопределён...

После того как всё закончилось, Андреас с ухмылкой сказал:

– Можешь гордиться, что тобой овладел будущий Папа Римский, – и отвратительно захохотал.

Потом они ушли, а Диего остался лежать униженный и раздавленный. Он теперь понял, почему его не сожгли. Сожжённый – герой, мученик, а он теперь опозорен, он – никто и ничто. Зачем ему жить теперь? Почему не броситься просто головой в море?Не оставить это осквернённое тело здесь на земле и очутиться там рядом с Томасом, которого больше не жжёт костёр... И тут он вспомнил о старой лампе. Там что-то внутри, какое-то письмо... Откровенно говоря, Диего боялся читать его, боялся боли, которое оно может причинить. Ему и без того было так больно... Но какой же он идиот! Может быть, Томас хотел от него чего-то важного, а он даже не заглянул туда! А вдруг уже поздно? Вдруг то важное, что он должен был сделать, сделать уже нельзя?

Нет, он не имеет права накладывать на себя руки, пока не разберётся с этим делом. Он должен....

В лампе оказалось две бумаги – одна из них была подписана "для Марии", и Диего не стал её вскрывать. Из всех Марий имелась в виду безусловно одна-единственная – та девушка, которой три года назад они помогли скрыться с возлюбленным. Томас часто её вспоминал наедине с Диего, и тот знал, что она была одним из самых дорогих для Томаса людей. Но если она в Тавантисуйю, то значит, ему дорога туда.

Вторая записка была адресована самому Диего. Она гласила:

Брат мой Диего!

Я знаю, что когда ты будешь читать это письмо, меня уже не будет в живых. Я часто думал в тюрьме о причинах провала нашего дела – и понял одно. Белым людям слишком мешает высокомерие, которое они испытывают к туземцам-язычникам. Они готовы внимать эллинской мудрости язычников, потому что те, якобы были образованны и культурны, но признать образованность и культуру за индейцами они не способны. Диего, здесь тебя ждёт только смерть, сбрось монашеский клобук и беги в Тавантисуйю. Я уверен, что твоя Родина примет тебя.

Кроме того, я узнал, что против Тавантисуйю готовится гнусность. Испанская корона и Святой Престол думают под каким-нибудь надуманным предлогом запретить торговлю с Тавантисуйю, а потом, когда инки волей-неволей будут вынуждены пойти на переговоры, прислать в Куско испанского посла с особым «подарком». Это будет дорогой плащ золотого шитья, пропитанный ядом. Стоит только Асеро коснуться его – и он умрёт в страшных мучениях. Диего, умоляю тебя, плыви в Тавантисуйю и предотврати беду, которую я невольно навлёк на Первого Инку – ведь это я имел неосторожность сказать при дворе, что у инков не в моде перчатки. Лишь потом я узнал, почему меня про это спрашивали!

Томас

Диего понял, какое важное значение имела эта записка. До того он колебался – стоит ли бежать в Тавантисуйю. Как там примут сына вора? Томас говорил, что по инкским законам сын за отца не отвечает, но мало ли... Но теперь он просто обязан рискнуть собой. Жизнь Первого Инки, жизнь всей Тавантисуйю в его руках. Он пойдёт в порт немедленно. Если там не окажется корабля Эрреры, то он залезет в трюм любого другого корабля, идущего в том направлении, а уж там найдёт способ пересесть. Только бы не опоздать...

Диего вдруг понял, что той тяжести, которая давила на него после случившегося, больше нет. Как будто внутри лопнуло что-то. И зачем он думал сбрасывать с себя осквернённое тело, если достаточно просто сбросить клобук в крапиву и начать новую жизнь там?

Нет, он больше не вернётся домой, надо скорее спешить в порт. По счастью, корабль капитана Эрреры уже прибыл.

Эррера его принял как родного. Узнав о смерти Томаса, он сказал:

– Жаль беднягу, если бы я прибыл раньше, может, удалось бы организовать ему побег. Впрочем, он знал на что шёл. А также, я думаю, знал, что ты попробуешь убежать в Тавантисую.

– Он велел мне передать для Инти важное послание. Против Тавантисуйю намечается очередная гнусность.

– Значит, нужно спешить, – сказал Эррера, – а для пущей безопасности я посоветую тебе следующее – оставь записку, будто ты утопился и сбрось в воду свой клобук. Одежду я тебе дам новую.

Юноша с радостью выполнил это. Поскольку Диего из-за маленького роста выглядел несколько моложе своих двадцати лет, Эррере не трудно было выдавать его за своего юнгу. Конечно, бывшему монаху, не привыкшему держать в своих руках подолгу что-то тяжелее пера, приходилось нелегко, но всё-таки он был почти счастлив, если бы не три обстоятельства.

Первым из них была скорбь по Томасу и досада от невозможности хоть как-то наказать негодяев, обрекших его на пытки и смерть.

Вторым был страх не успеть вовремя. Вдруг испанский корабль с послом и страшным даром уже случайно перегнал их в море?

А третьим было ещё одно обстоятельство весьма деликатного свойства. Диего с тревогой присматривался к выступившим кое-где у него прыщикам. Конечно, даже если появятся, может, это ещё ничего не значит, может, они всего лишь результат грязи, ведь на корабле не помоешься, может быть...

Первая часть.

– В объятья Родины.

Наконец корабль Эрреры прибыл на Кубу, и тот радостно сообщил юноше, что в порту есть «Мать Огня», корабль лично знакомого ему тавантисуйца. «Уж он тебя доставит к Инти в целости и сохранности». В ночь перед знакомством юноша почти не спал, волнуясь, то ли как школьник перед первым школьным днём, то ли как влюблённый перед первым свиданием. Увидеть настоящих живых тавайтисуйцев, говорить с ними, услышать родную речь...

Увы, всё оказалось не так радостно, как он ожидал. Оказывается, согласно по тавантисуйским правилам, чтобы взять человека на борт, его должен был внимательнейшим образом корабельный лекарь, а для этого надо было раздеться перед ним догола!

Не сказать, чтобы Диего это понравилось, но деваться было некуда. Dura lex sed lex – тавантисуйцы придерживаются этого правила куда строже, чем римляне.

Однако осматривающий его лекарь по ходу дела всё больше мрачнел и мрачнел:

– Давай прямо, ты много по борделям шлялся?

– Я не виноват, – всхлипнул Диего, – Клянусь, я никогда...

И больше он не мог вымолвить ни слова, так как залился слезами. Сомнений уже не было ? мерзавцы его заразили и теперь он обречён сгнить заживо... Конечно, от сифилиса есть какие-то лекарства, но они лишь приглушают болезнь, а не изгоняют её совсем. Он обречён. И бесполезно молиться об исцелении – слишком хорошо Диего знал, что его нет.

– Не плачь, – ответил лекарь, – я сделаю всё, чтобы тебя вылечить. Только вот везти тебя придётся отдельно от остальных и есть из отдельной посуды.

– Я буду совсем один?

– Нет, а твоё счастье, у нас лежит один юноша, больной малярией. Так что ты время проведёшь вместе с ним.

– Тогда я могу заразиться ещё и малярией, и не доехать до Тавантисуйю живым.

– Наоборот, я должен тебя заразить малярией. Тогда она убьёт в тебе сифилис, а саму малярию мы тебе потом вылечим.

– Я не понимаю....

– Видишь ли, сифилис вызывают мелкие черви, которые умирают от жара, который возникает при малярии. Конечно, это рискованно, но... выбора у тебя всё равно нет.

Диего вздохнул. Он знал, что тавантисуйцы не спрашивают, хочешь ты лечиться или предпочитаешь сгнить заживо. Жизнь человека не принадлежит ему лично. Больной опасен для окружающих, потому что может их заразить. Значит, его надо вылечить, а пока он не вылечен, отделить от остальных.

Время, проведённое в лихорадке, Диего потом вспоминал как смутный сон. Порой в беспамятстве к нему являлся противный монах, и хохотал над его несчастьем: "Умираешь? Ха-ха-ха! Помогли тебе твои любимые добрые тавантисуйцы? Ха-ха-ха! А я стану Римским Папой". "И всё равно сгниёшь от сифилиса, мерзавец!" "Тебя лихорадка раньше убьёт!".

Но как бы тяжело и мучительно всё это ни было, потом всё прошло. Диего выздоравливал, чувствуя себя безмерно счастливым. Он теперь не будет гнить заживо. Исчез мерзкий страх, что его нос провалится, а мозг сгниёт. Диего чувствовал себя так, как будто у него с души свалился тяжёлый камень. Он будет жить, может жениться даже, а Андреас остался с носом, а скоро будет и без него. Конечно, злорадствовать на тему чужой болезни не очень хорошо, но учитывая все злодеяния этого негодяя, юноша не чувствовал раскаяния за свои мысли, хотя раньше собственная душевная чистота его очень волновала.

На корабле ему скучать не пришлось. Его расспрашивали о жизни в Испании, а сам он узнавал много нового о жизни в Тавантисуйю. Всё-таки Томас видел далеко не всё и не на все подробности мог обратить внимание. Например, юному Диего было странно, что почти все тавантисуйцы вступают в брак, и ни бедность, ни отсутствие родителей с домом этому не помеха. Жильё выдадут. Или что моряки не просто умели читать и писать, но в перерывах между вахтами читали довольно сложные книги по технике и художественные, на судне полагалось иметь небольшую библиотеку.

Диего думал о будущем. После того как он передаст послание Томаса, ему надо будет как-то жить в Тавантисуйю, чем-то заняться... Раньше он думал, что сравнительно неплохо образован, но если даже простые матросы тут настолько грамотны, то уж рядом с образованными людьми он будет выглядеть настоящим невеждой. Но может быть, для него всё-таки найдётся место переводчика? Ведь для него и кечуа, и испанский – родные языки, да и латынь он знает хорошо. Так что устроится здесь он скорее всего сможет.

С такими мыслями он прибыл в порт Тумбеса.

Однако Родина встретила его не сказать чтобы очень ласково. Капитан Альбатрос привёл его к координатору службы безопасности Ворону, тот выслушал его историю, прочёл записку Томаса, и мрачно распорядился взять юношу под стражу и направить под конвоем в столицу.

Сам по себе конвой огорчал юношу не сильно – видимо, таковы правила, да и шпионов тут не зря опасаются. В конце концов под конвоем даже безопаснее и для него самого. Пугало его другое – несмотря на всё заступничество и уверения Альбатроса, Ворон всячески подчёркивал, что не верит ему, хотя несколько раз проводил допрос, переставляя вопросы так и эдак, всячески стараясь найти противоречия в показаниях. А ведь если ему не поверят, то Первый Инка, а с ним и вся Тавантисуйю обречены... Правда, всё равно оставалась надежда, что такого важного свидетеля как он допустят до самого Инти, и тогда недоверчивость Ворона не будет иметь значения. А допустить должны, иначе зачем везти его в столицу?

В столице опять какие-то воины опять задавали ему те же вопросы. До Инти его опять же не допускали. Юноша не мог понять, верят ему или нет, сколько всё это ещё будет длиться. Он уже потерял счёт дням и как ни заставлял себя крепиться, однажды вечером не выдержал и расплакался. Услышав это, к нему зашёл один из воинов с приветливым лицом и сказал ему:

– Не плачь, не долго тебе осталось тут томиться. Я понимаю, что ты совсем замучился в этой тюрьме, но мы должны были исключить малейшую возможность обмана. Завтра всё решится.

– Меня отведут к Инти?

– Нет, но Инти в курсе событий. Завтра прибудет испанский посол с подарками. Проверим, действительно ли у него припасён отравленный плащ.

– Почему вы не верите мне? – спросил юноша.

– Лично я тебе верю. Но тебя могли обмануть.

– Нет! Томас не мог...

– Верю, что не мог, – сказал воин, – но кто сказал, что не могли обмануть и самого Томаса?

Эта мысль никогда не приходила Диего в голову и он не знал, что на это ответить. Воин же сидел на краю его кровати и в его взгляде была боль и печаль.

– Я тебе скажу, Диего, что дела Тавантисуйю очень плохи. Нам уже объявили торговую блокаду, добрые католики уже не смогу торговать с нами легально, а если Андреас станет Папой Римским, то война и вовсе неизбежна, – воин устало приложил ладони ко лбу, – Диего, я тебе верю. Скажи мне только совсем честно – как ты думаешь, почему тебя отпустили, а не арестовали ещё до казни Томаса? Ведь они же не могли не понимать, что ты его близкий друг?

– Мне всё равно было некуда деваться.

– Но ведь ты уплыл на корабле. А корабль Эрреры мог приплыть и раньше. Да и не думаю я, что для них связь Эрреры с Тавантисуйю секрет.

– Они думают, что я покончил с собой. Я изобразил это так.

– Но они не могли на это рассчитывать. Или... могли? Смерть друга – это очень тяжёлый удар, но всё-таки с собой из-за этого обычно не кончают.

– Мне кажется, что они всё-таки хотели довести меня до самоубийства... ? ответил Диего.

– Ну а чем ты можешь это подтвердить?

Диего глубоко вздохнул:

– Хорошо, воин, я тебе тоже доверяю и потому скажу то, о чём молчал раньше. Я молчал потому что меня мучил стыд. После казни Томаса они пришли ко мне и... и надругались. После случившейся беды я и в самом деле был готов утопиться. Думаю, что они рассчитывали на это.

– Скажи, как звали негодяя, который сделал с тобой это?

– Андреас.

– Понятно. Здесь он должен был быть казнён, но бежал. Он долго плутал в Амазонии, но... но всё-таки вышел к людям, чтобы нести им новые беды. Теперь он имеет славу живого святого, и ведёт против нас открытую войну. Но пока стрельбы ещё не началось, ты можешь чувствовать себя здесь в безопасности.

– О моём позоре никто не узнает?

– Разумеется, я не буду про это болтать на каждом углу. Ладно, мне пора. А пока спи, завтра тебя отсюда выпустят.

Юноше до того казалось, что воин его чуть старше, ну почти ровесник, а тут он понял, что тому, несмотря на внешне юный вид, на самом деле уже за тридцать. А значит, он уже не может быть простым воином, но разгадка он всё равно смог узнать только на следующий день...

Была глубокая ночь, но ни Асеро, ни его жена не спали. Асеро знал, что даже если бы можно было лечь, он бы всё равно вряд ли уснул. Но ложиться было нельзя – всё-таки Инти было лучше встречать одетым.

– Чувствую себя так, точно завтра моя казнь, – сказал Асеро.

– Мне тоже за тебя страшно, – ответила Луна.

– Да нет, мне даже не страшно. Я ведь знаю, что не умру. Мне противно, – Асеро сморщился, – ты ведь знаешь, что я убивал. В бою по большей части, но ведь не всегда. Но я всё-таки не мог понять этого. Как так можно взять и хладнокровно лишить другого жизни? Взять и перечеркнуть все его надежды, планы, любовь к близким... Да, наверное они так легко решаются на это так как сами никого не любят!

Луна ничего не ответила, так как в эту минуту вошёл Инти.

– Наконец-то ты, – сказал Асеро с облегчением, – ну что, какие новости?

– Во-первых, посол знает что везет не просто подарок, а отраву. Это мы выяснили сегодня совершенно точно.

– Каким образом?

– Не зря все запасы вина на него перевели. Впрочем, завтра оно нам не понадобится. Напившись, он стал говорить, что чувствует себя Нессом, но надеется быть удачливее.

– Нессом? А кто это?

– Есть у них предание о кентаврах, полу-людях, полу-конях. Один такой кентавр по имени Несс зарабатывал на жизнь перевозом. Пока однажды не столкнулся с неким героем по имени Геракл, у которого были отравленные стрелы. Несс должен был перевезти его жену через поток на своей спине, но решил по ходу дела её похитить. Геракл выстрелил в него отравленной стрелой. Кентавр умирая, сказал жене Геракла, будто его кровь чудодейственна, и если её собрать сохранить, то потом ею можно пропитать одежду мужа, чтобы он забыл о соперницах. Женщина так и сделала, да только кровь кентавра оказалась страшным ядом, и её супруг погиб в мучениях, а она тоже с собой покончила.

– Но если кровь кентавра была ядовитой, то как же женщина не отравилась, собирая её? – спросила Луна.

– А кто его знает, – пожал плечами Инти, – это же легенда, а там часто бывают нелепости. Так вот, получается что посол о страшном даре знает, но надеется отвертеться, потому что на самоубийцу совсем не похож.

– Может, надеется, что моя смерть и подарок не будут соотнесены друг с другом?

– Да кто его знает. Как думаешь себя вести в таком случае?

– Делать вид, что принимаю подарок – слишком унизительно. Если не трону плаща, они всё равно догадаются, что я понял, но виду не подаю. Лучше я сделаю так... – Асеро склонился и зашептал Инти что-то на ухо.

– Немного рискованно, – с сомнением сказал Инти.

– Я осторожно. Даёшь добро?

– Даю.

На следующий день утром Асеро, бледный от волнения и недосыпа сидел на троне и вполуха слушал, как черноусый испанец говорит положенные в таких случаях любезности. Сволочи они всё-таки. Сначала написали бумагу, согласно которой все язычники должны покинуть христианские порты в течение суток, плюнув на погоду и все договорённости – а теперь вот с улыбкой извиняется и знает, что сейчас приподнесёт ему смерть. Формальной причиной этого разрыва была деятельность Томаса, полулегально проповедовавшего свои идеи, но всем и каждому было ясно, что всё это только предлог. И нынешние дежурные сожаления – тоже только предлог, чтобы вручить отравленный подарок. Наконец прелюдия закончилась и внесли ларец со смертоносным даром.

– Я прощу Ваше Величество принять этот скромный дар – плащ, расшитый золотом, – произнёс посол и раскрыл ларец. Чуть подавшись вперёд, Асеро сказал:

– Я приму этот дар, но при одном условии. Пусть господин посол снимет с рук перчатки и лично поможет мне надеть этот плащ.

– Но я не смею касаться ткани, предназначенной для самого владыки Тавантийсую, – произнёс побледневший посол.

– Но ведь я прошу, – сказал Инка, – даже приказываю!

Возникла неловкая пауза. Тут Асеро неожиданно вскочил с трона, схватил руку посла, сорвал с неё перчатку и применив усилие, поднёс её к драгоценной ткани, остановившись буквально в пальце от неё.

– Ну же, коснись, коснись! Как других убивать – так это с милой улыбочкой. А как самому помирать – так трясёт от страха?Думали отравить меня точно соседского пса? А я ещё на тот свет пока что не собираюсь! Стража, уведите его и унесите это, – Асеро бросил презрительный взгляд на золотую тряпку в ларце. Воины кинулись выполнять приказ, но тут произошло самое большое нарушение этикета за весь вечер – от страха несчастного посла вырвало. Асеро успел отпрыгнуть и не измазаться в блевотине. Глаза его при этом сверкали триумфом, смысл которого до конца был понятен только Инти, тоже находившемуся в зале, но для испанца выглядевшему просто одним из придворных.

– Аудиенция закрыта, – сказал Асеро, – все кроме испанцев свободны.

После ночи почти без сна и больше полудня томительного ожидания Диего, наконец, дождался того, что дверь камеры широко распахнули и за ней оказался сам Первый Инка в окружении воинов. Хотя юноша никогда не видел до того Первого Инку, он тут же узнал его по льяуту и золотым украшениям. Но вглядевшись в его лицо внимательнее, юноша увидел, что это тот самый воин, с которым он разговаривал вчера. Тот улыбнулся:

– Прости, Диего, но и я, и Инти специально говорили с тобой анонимно, чтобы ты был более откровенен. Но теперь уже нет смысла в этом маскараде, злодей-посол изобличён.

– И что теперь с ним будет? Его казнят?

– Увы, нет, – Инка грустно покачал головой, – хотя, конечно, он этого заслуживает. Но казнить его – объявить войну. Он будет выслан на родину, и скандал мы попытаемся замять.

– А что будет со мной?

– Отныне с тебя сняты все подозрения, и ты считаешься полноправным жителем Тавантисуйю.

– И я смогу увидеть Марию и передать ей лично письмо Томаса?

– Ну конечно. Только не сегодня. Её адрес и настоящее имя тебе может сказать только Инти, а он сейчас занят этим горе-послом. Так что завтра вы с ним поговорите.

– А мне теперь куда? Дожидаться его здесь? – неловко спросил Диего.

– В тюрьме сидеть тебе больше без надобности – я приглашаю тебя к себе во дворец.

Юноша покраснел и посмотрел на свою тунику. Конечно, в инкской тюрьме не найти вшей и блох, туника его была чистой и без дыр, но для дворцового приёма такой наряд вряд ли годился...Асеро улыбнулся:

– Не стесняйся, ведь мы идём не на торжественный приём, а во внутренние покои. Там я и сам хожу по-домашнему.

– Пройти во во внутренние покои дворца – величайшая честь, – сказал один из воинов, – цени это.